Текст книги "Психиатрическая власть"

12 Священническая конгрегация, основанная в XVI веке Сезаром де Бю (1544—1607), с 1593 г. жившим в Авиньоне. Примкнув к движению за обновление религиозного образования, «Братство» развивалось

111

20 Точнее, «дать в распоряжение власти исполинскую и вместе с тем неумолимую силу» (Там же. Р. 160).

21 Там же. Р. 95 (Предисловие).

22 Там же. Р. 158 (Письмо XXI. Школы): «Этот вид мошенничества, в Вестминстере называемый списыванием, порок, доселе считавшийся неизбежным спутником школы, здесь будет невозможен».

23 Там же. Р. 150 (Письмо XVIII. Мануфактуры).

24 Там же. Р. 115 (Письмо VII. Исправительные дома. Поддержание безопасности).

25 Там же. Р. 152 (Письмо XIX. Дома душевнобольных). *>Там же. Р. 7-8 (Предисловие).

»Там же. Р. 164 (Письмо XXI. Школы).

28 М. Фуко имеет в виду попытку Этьена Бонно де (1715—1780) вывести порядок знания из ощущений как первоматерии всех построений человеческого духа. См.: Condillac Ё . В . de.[1] Essai sur r'origine des connaissances humaines, ouvrage oщ Ton rйduit a un seul principe tout ce qui concerne l'entendement humain. Paris: P. Mortier, 1746; [2] Traitй des sensations. Paris: De Bure, 1754. 2 vol. (переиздание: Paris: Fayard, 1984). M. Фуко говорит о Кондильяке в беседе с К. Бонфуа в июне 1966 г. «Умер ли человек?» (DE. I. N 39. Р. 542) и в книге «Слова и вещи» (Foucaull MLes Mots et les Choses. P. 74—77).

29 Эти слова, которые Бентам приписывает Гельвецию, соответствуют названию главы «Воспитание может все» его, Клода-Адриена Гельвеция (1715—1771), вышедшего посмертно сочинения «О человеке, его умственных способностях и воспитании» (Helvйtius С .- А .De l'homme, de ses facultйs intellectuelles et de son йducation / Publiй par le prince Golitzin. T. III. Amsterdam, 1774. P. 153).

30 Chamblain de Marivaux P. С de(1688—1763). La Dispute, comйdie en un acte et en prose, oщ pour savoir qui de l'homme ou de la femme donne naissance а I'inconstance, le Prince et Hermiane vont йpier la rencontre de deux garзons et de deux filles йlevйs depuis leur enfance dans I'isolement d'une forкt. Paris: Clousier, 1747.

31 M. Фуко имеет в виду цитировавшуюся им выше книгу Эрнста Канторовича (Kantorowicz E.The King's Two Bodies).

KPenotA.Les Citйs ouvriиres de Mulhouse et des dйpartements du Haut-Rhin. Mulhouse: L. Bader, 1867. M. Фуко возвращается к этой теме в беседе с Ж.-П. Бариу и М. Перро «Глаз власти» (см.: BenthamJ .Le Panoptique. P. 12).

33 См.: [a] MonfalconJ.-B. & TermeJ.-F.Histoire des enfants trouvйs. Paris: Bailliиre, 1837; [b] Parent de Curzon E.Etudes sur les enfants trouvйs au point de vue de la lйgislation, de la morale et de 1'йconomie politique. Poitiers: H. Oudin, 1847; [c] Davenne H. J. B.De l'organisation et du rйgime

112

8 Мишель Фуко

113

des secours publics en France. T. I. Paris: P. Dupont, 1865; [d] LallemandL.Histoire des enfants abandonnйs et dйlaissйs. Йtudes sur la protection de 1'enfance. Paris: Picard et Guillaumin, 1885; [e] BouzonJ.Cent Ans de lutte sociale. La lйgislation de 1'enfance de 1789 а 1894. Paris: Guillaumin, 1894; [f] Rollet O.Enfance abandonnйe: vicieux, insoumis, vagabonds. Colonies agricoles, йcoles de rйforme et de prйservation. Clermont-Ferrand: G. Mont-Louis, 1899; [g] GaillacH.Les Maisons de correction. M. Фуко затрагивает эту тему также в книге «Надзирать и наказывать» (Foucautt M.Surveiller et Punir. P. 304—305).

34 Законом от 10 января 1849 г. в Париже было основано Благотворительное ведомство под общим руководством префекта департамента Сены и министра внутренних дел. Это ведомство и стало назначать главу попечительского совета найденных, брошенных детей и сирот. См. об этом: [a] Watterville Ad. de.Lйgislation charitable, ou Recueil des lois, arrкtйs, dйcrets qui rйgissent les йtablissements de bien-faisance (1790-1874). 3 vol. Pans, 1863-1874; [b] VialaC.J.Assistance de 1'enfance pauvre et abandonnйe. Nоmes: impr. de Chastanier, 1892; [c] Dreyfus F.L'Assistance sous la Seconde Rйpubl.que (1848-1851). Paris: E. Comely, 1907; [d] DehaussyJ.L'Assistance publique a 1'enfance. Les enfants abandonnйs. Paris: Librairie du Recueil Sirey, 1951.

35 Основанная 22 января 1840 г. судьей Фредериком Огюстом Деметцем (1796—1873) колония в Меттре близ Тура принимала детей, признанных невиновными в силу недееспособности и просто нуждавшихся в перевоспитании. См. о ней: [a] Demetz F. A.Fondation d'une co-lonie agricole dйjeunes dйtenus a Mettray. Paris: Duprat, 1839; [b] Cochin A.Notice sur Mettray. Paris: Claye et Tailiefer, 1847; [c] Ducpetiaux E.[1] Colonies agricoles, йcoles rurales et ecoles de rйforme pour les indigen-ts, les mendiants et les vagabonds, et specialement pour les enfants de deux sexes, en Suisse, en Allemagne, en France, en Angleterre, dans les Pays-Bas et en Belgique (Rapport adressй au ministre de la Justice). Bruxelles: impr. T. Lesigne, 1851. P. 50—65; [2] La Colonie de Mettray. Batignolles: De Hennuyer, 1856; [3] Notice sur la colonie agricole de Mettray. Tours: Ladevиze, 1861; [d] GaillacH.Les Maisons de correction. P. 80—85. M. Фуко возвращается к этой теме в книге «Надзирать и наказывать» (Foucautt M.Surveiller et Punir. P. 300—303).

Лекция от 5 декабря 1973 3.

Лечебница и семья. От лишения прав к принудительному лечению. Разрыв межуу лечебницей и семьей. —Лечебница, как машина исцеления. – Типология «телесных аппаратов». – Безумец и ребенок. – Оздоровительные дома. —Дисциплинарные депозитивы и семейная ввасть.

Сегодня я попытаюсь приоткрыть для вас дисциплинарный фундамент лечебницы и показать, как в XVIII веке, когда заявили о себе несколько характерных дисциплинарных схем, – я имею в виду армию, школу, мастерскую и т. д., – формализацией или, если угодно, систематическим и вместе с тем строгим выражением которых является, на мой взгляд, «Паноптикум» Бентама, общество начала окутывать своеобразная дисциплинарная сеть.

Итак, остановимся ненадолго на функционировании лечебницы, особенно, как мне кажется, характерном в меру особенностей этого учреждения. С одной стороны, я имею в виду связь, первостепенную и в то же время непростую, проблематичную связь лечебницы с семьей. С другой стороны, лечебница как дисциплинарная система является также местом формирования особого рода дискурса истины. Я вовсе не хочу сказать, что другие дисциплинарные системы не подразумевают дискурсов истины или не связаны с семьей, однако думаю, что институт и дисциплину лечебницы связывают с семьей совершенно особые, перегруженные, так сказать, узы, которые, впрочем, завязывались очень долго и трансформировались на всем протяжении XIX века. Не менее специфичен и свойственный лечебнице дискурс истины.

115

Наконец, третьей характерной особенностью лечебницы – это особенно важная для меня гипотеза, которую я и хочу разыграть прежде всего, – является то, что формирующийся в лечебнице дискурс истины и ее связь с семьей взаимно подкрепляют друг друга, опираются друг на друга и в конечном итоге порождают психиатрический дискурс, который будет преподноситься как дискурс истины и основным объектом которого, мишенью, референтным полем будут как раз семья, семейные персонажи и процессы и т. п. Проблема же заключается в том, чтобы выяснить, как психиатрический дискурс, рожденный, таким образом, в исполнении психиатрической власти, смог превратиться в дискурс семьи, в истинный дискурс семьи, в истинный дискурс о семье.

Лечебница и семья: такова наша сегодняшняя проблема.

Начать нам, как мне кажется, нужно с лечебницы без семьи, с лечебницы в отрыве, в одновременно насильственном и открытом отрыве от семьи. Такова исходная ситуация, та ситуация, в которой мы находим протопсихиатрию, представителями, основателями которой были Пинель, а с еще большим правом – Фо-дере и особенно Эскироль.

Приведу вам три свидетельства в пользу этой формулировки – лечебница в отрыве от семьи. Первое из них – сама юридическая форма психиатрической изоляции, связанная с законом от 1838 года, от которого мы не ушли до сих пор, поскольку в общем и целом именно им, с незначительными поправками, регулируется помещение в психиатрическую лечебницу. Мне кажется что этот закон учитывая эпоху его возникновения следует истолковать как разрыв с семьей как лишение семьи прав на безумца В самом деле до закона от 1838 года той ключевой процедурой тем фундаментальным юридическим элемен-том который позволял завладеть безумцем охарактеризовать и определить сам его статус безумца, было, по сути дела, лишение прз.в.

Что это такое – лишение прав? Во-первых, это юридическая процедура, которая запрашивалась и должна была запрашиваться семьей; во-вторых, лишение прав было судебной мерой, то есть применял его именно судья, хотя и по запросу семьи, после обязательных консультаций с членами семьи; в-третьих, юридическим следствием процедуры лишения прав была передача

гражданских прав отрешенного таким образом индивида семейному совету, в результате чего он, душевнобольной, оказывался взят под опеку. Иными словами, один из секторов семейного права получал вследствие судебных процедур законную силу.1 Вот что такое процедура лишения прав, и процедура эта была очень важной: безумцем был именно тот, кого лишили гражданских прав, и растратчиком, мотом, безумцем считали кого-либо именно в силу назначенного ему статуса лишенного прав.

Что же касается помещения в лечебницу, то оно на протяжении всей Классической эпохи практиковалось, я бы сказал, регулярно, хотя, если вдуматься, то, наоборот, нерегулярно: я имею в виду, что изоляция могла последовать как после лишения прав, так и независимо от него, но при этом всегда была изоляцией за дело. По запросу ли семьи, обратившейся за помощью к полицейскому лейтенанту, интенданту и т. п., или по решению королевской власти, парламента, человека отправляли в лечебницу, когда уличали его в каком-либо отклонении, правонарушении, преступлении и считали, что изолировать его в данном случае лучше, нежели подвергать правосудию. Таким образом, первоначально принудительное лечение было довольно-таки нерегулярной мерой которая иногда следовала за лишением прав в некоторых случаях применялась вместо него и не имела одно-

знэнного и фундаментального юри ЛИЧССКОГО сT3.TVC3. в ПЭМКЭХ

овладения безумцем.

Собственно овладением было как раз лишение безумца гражданских прав, являвшееся сектором семейного права, которому придавали законную силу судебные процедуры. Яоставляю за скобками ряд эпизодов, бывших предвестием закона от 1838 года, в том числе закон от августа 1790 года, наделивший муниципальную власть новыми правами.2

Суть же закона от 1838 года заключена, как мне кажется, в двух основных вещах. Во-первых, в том, что он позволил принимать решение о принудительном лечении, минуя этап лишения гражданских прав. Иными словами, ключевым элементом овладения безумцем стало принудительное лечение, к которому лишение прав добавляется лишь постфактум, именно в качестве дополнения, при необходимости, когда юридическое положение, гражданские права индивида оказываются под угрозой или, наоборот, когда он, будучи правообладателем, угрожает положе-

116

117

нию своей семьи. Отныне лишение гражданских прав – не более чем второстепенный элемент фундаментальной процедуры принудительного помещения в больницу.

Человеком овладевают посредством принудительного помещения, то есть отбора самого его тела. Вовсе не лишение гражданских или семейных прав, а самый настоящий отбор тела – вот что теперь выступает фундаментальным юридическим элементом. Но кем и каким образом осуществляется этот отбор? Разумеется, чаще всего он происходит по запросу семьи, но не всегда. Согласно закону от 1838 года, решение о принудительном лечении может быть принято префекторальной властью без каких-либо контактов с семьей. Во всяком случае именно префекторальная власть, удвоенная властью медицинской, решает в конечном счете о помещении кого-либо в лечебницу, по запросу его семьи или же без такового. Допустим, что некто поступает в государственную больницу или в частную клинику с диагнозом или подозрением на безумие; чтобы он действительно, по своему статусу, был признан безумцем, охарактеризован в таком качестве, требуется экспертиза, проведенная человеком, квалификация которого подтверждена гражданскими властями, и проведенная по решению этих гражданских то есть собственно префекторальных властей. Безумец появляется, приобретает

оЧСрТсШИЯ и затем CT3.TVC УЖС НС в р3MK3.X семейного пОЛЯ НО

внутри так сказать техническо-административной или если угодно' медицинско-,государственной области которую образу-ет описанная смычка психиатрических знания и власти, с одной

стороны и административных дознания и власти—с доугой

Этой паре и предстоит теперь определять безумца в качестве безумца тогда как семье остается сравнительно ограниченная власть по отношению к нему.

Безумец, прежде бывший индивидом, способным подорвать права, владения, привилегии своей семьи, становится отныне социальной угрозой, опасностью для общества. Действие закона от 1838 года определяет общественного врага, и с этого момента семья теряет свои права. Читая доводы в пользу этого закона, представленные, когда он выносился на голосование, комментарии, последовавшие за его принятием, легко заметить, что в них то и дело говорится: было просто необходимо дать приоритет принудительному лечению над лишением прав а научно-госу-

118

дарственной власти – над властью семейной, чтобы защитить жизнь и права людей от угрозы рядом с ними. Действительно, пока центральной оставалась долгая, трудная, тягостная процедура лишения гражданских прав, укротить безумца было делом сравнительно нелегким, и все то время, что требовалось для улаживания формальностей, безумец мог изводить своих близких. Безумец был опасностью для окружающих, и чтобы отвести эту опасность, окружающие становились мишенью его буйных выходок; поэтому нужно было защитить окружающих и с этой целью ускорить процедуру помещения в лечебницу, проведя ее мимо лишения гражданских прав.

Кроме того, утверждалось, что абсолютизация лишения гражданских прав, придание ему решающего значения способствует всевозможным интригам и конфликтам интересов в семье, в связи с чем опять-таки нужно защитить права прямых, ближайших родственников, то есть родителей и детей, от притязаний дальней родни.

Все это так, и в определенном смысле закон от 1838 года работал именно в этом направлении – лишал дальних родственников выгоды и интереса в узкосемейном деле. И это прекрасно вписывается в целый комплекс процессов, шедших на всем протяжении XIX века и обращенных не только к безумцам, но и к педагогике, и к преступности и т. д.*

Власть государства, или, можно сказать, особого рода тех-ническо-государственная власть, входит в обширную систему семьи, как в некотором роде еще один угол, от своего собственного имени наделяет себя рядом прерогатив, которые до того принадлежали большой семье, и, чтобы осуществлять эти вновь приобретенные полномочия, опирается на единицу не то чтобы совершенно новую, но вновь очерченную, усиленную и интенсифицированную, каковой становится компактная семейная ячейка.

Маленькая семейная ячейка в составе родителей и детей – это своего рода зона интенсификации внутри большой семьи, в свою очередь лишаемой прав и замыкаемой на себя. И именно

* В подготовительной рукописи М. Фуко добавляет: «В данном случае мы имеем дело с процессом, важным для всей истории психиатрической власти».

119

власть государства, в данном случае – техническо-государ-ственная власть, изолирует, чтобы на нее опереться, эту компактную, клеточную, сплоченную семью – следствие натиска той же техническо-государственной власти на семью большую, оставшуюся без прав. Вот как, на мой взгляд, можно охарактеризовать действие закона от 1838 года, и очевидно, что, поскольку все крупные лечебницы полтора века с тех пор функционировали согласно именно этой юридической форме, она не благоприятствует внутрисемейным властям, а наоборот, лишает семью ее традиционных властей. На юридическом уровне между лечебницей и семьей произошел разрыв.

Если обратиться теперь к медицинской тактике, к тому, собственно, каким образом развиваются события в лечебнице, то что мы увидим?

Во-первых, следующий фундаментальный принцип, с которым мы сталкиваемся на протяжении всего, я бы сказал, безмятежного существования психиатрической дисциплины, то есть вплоть до XX века. Это даже не принцип, а, скорее, практическая норма, правило: ни в коем случае не следует лечить душевнобольного в семье. Семейная среда совершенно несовместима с проведением какой-либо терапевтической деятельности.

В XIX веке мы встретим сотни формулировок этого принципа, но я приведу вам в качестве образцового примера всего одну из них – довольно раннюю и в некотором смысле основополагающую. В тексте Фодере, относящемся к 1817 году, говорится, что поступающий в лечебницу «входит в новый мир, где ему предстоит быть полностью разлученным со своими родителями, друзьями и знакомыми».3 В другом, более позднем тексте (1857), который я цитирую потому что в нем отражен важный поворот и он послужит для нас ориентиром тот же Фодере повторяет: «При первых же признаках безумия следует разлучить больного с его семьей, друзьями и ближайшим окружением и предоставить его опеке специалиста» 4 Итак нельзя лечить ду-шевнобольного в его семъс

Во-вторых, в течение всего периода терапии, то есть медицинского воздействия, которое должно привести к исцелению, всякие контакты с семьей вредны и опасны, и по мере возможности следует их избегать. Таков, если угодно, принцип изоляции, или, поскольку слово «изоляция» само по себе содержит

120

опасность, подразумевая, что больной должен быть один, тогда как в лечебнице его содержат вовсе не в одиночестве, – принцип отдельного мира. По отношению к семейному пространству территория, очерченная дисциплинарной властью лечебницы, должна быть абсолютно отдельной.5 Почему? Я кратко укажу на причины этого – одни из них вполне банальны, другие же довольно примечательны, и им, с учетом постепенных преобразований, суждена в истории психиатрической власти своя судьба.

Первая из этих причин состоит в принципе отвлечения, вопреки своей кажущейся банальности весьма важном: чтобы исцелиться, безумец ни в коем случае не должен думать о своей болезни.6 Надо стараться, чтобы мысли о своем безумии не приходили ему в голову, чтобы оно было, насколько это возможно, исключено из его дискурса и не открывалось взглядам очевидцев. Спрятать свое безумие, не говорить о нем, вытеснить его из головы, думать о другом: таков принцип не-ассоциации, или, если угодно, принцип диссоциации.

Он представляет собой одну из важнейших схем психиатрической практики рассматриваемой эпохи, вплоть до поры, когда восторжествует, наоборот, принцип ассоциации. Когда я говорю о принципе ассоциации, я имею в виду не Фрейда, а уже Шарко, то есть вторжение истерии: именно истерия станет поворотной точкой во всей этой истории. Однако вернемся: семья должна отсутствовать безумного индивида следует поместить в совершенно отдельный мир согласно принципу отвлечения.

Вторая причина, опять-таки предельно банальная, но важная из-за истории, которая ей предстоит, заключается в том, что семья незамедлительно опознается, маркируется пусть не как причина, но во всяком случае как повод к душевной болезни. Ссоры, финансовые затруднения, ревность, тоска, разлука, разорение, нищета и т. д. – все это может повлечь за собой приступ безумия все это вызывает безумие и непрерывно подстегивает его.7 А это значит что больного следует отделить от семьи еще и чтобы нейтрализовать семью как постоянную поддержку безумия.

Третья и очень примечательная причина связана с понятием, которое ввел Эскироль и которое не прижилось, быстро исчезло, хотя использовалось, меняя точную [.. .*] формулировку, до-

В магнитной записи лекции: эскиролевскую.

121

вольно долго. Это весьма странное понятие «симптоматической подозрительности»8 [...*]. Эскироль утверждает, что душевнобольной, и в частности маньяк, поражен «симптоматической подозрительностью»; умопомешательство является для него процессом, в ходе которого изменяется общее настроение индивида: его ощущения искажаются, он переживает новые впечатления, утрачивает ясность восприятия, по-другому, чем раньше, видит лица, слышит слова, в некоторых случаях даже слышит голоса, не имеющие реального источника, видит образы, не являющиеся в полной мере образами восприятия, – галлюцинации. Причина всех этих изменений на уровне тела душевнобольного остается для него непонятной по двум причинам: во-первых, он не знает, что безумен, и во-вторых, не понимает механизмов безумия.

Не зная причины всех этих трансформаций, больной ищет их источник за пределами себя, за пределами своего тела, за пределами безумия, а именно в своем окружении. И таким образом связывает не то чтобы саму странность своих ощущений, но причину этой странности, с тем, что его окружает; он вдруг приходит к выводу, что его болезнь коренится в злонамеренности окружающих, и оказывается одержим манией преследования. Мания преследования, то, что Эскироль называл «симптоматической подозрительностью» оказывается своего рода фоном на котором разворачиваются взаимоотношения больного с его окружением. И вполне понятно что если мы хотим устранить эту симптоматическую подозрительность то есть убедить больного в том что он болен и странность его ощущений связана исключительно с его болезнью ТО н3f HV7ICHо оградить его жизнь от всех тех тсто его окружал и теперь в качестве источника его безумия оказался затронут симптоматической подозрительностью. ,