Текст книги "Современный югославский детектив"

Автор книги: Милан Николич

Соавторы: Тимоти Тэтчер,Предраг Равник,Павел Павличич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)

Штрекар отозвался тотчас же.

– Это Гашпарац. Ты не мог бы заскочить ко мне?

– Что–нибудь важное?

– Да. Я бы сам пришел, да знаешь…

– Что случилось?

– Я получил фотографию Ружицы Трешчец, она снята в аэропорту. Кто–то мне ее послал анонимно.

– Анонимно? Тебе?

– Да. Принесли утром, пока мы с тобой ездили в «Металлимпэкс».

– А что на ней?

– Не очень много. Кроме девушки немало людей… Видна дата и время…

– Погоди, я сейчас.

Гашпарац прошелся взад–вперед по комнате. Потом попросил секретаршу провести к нему Штрекара сразу же, как тот появится. Потом снова стоял возле окна. Штрекар шел пешком. Он пересекал площадь огромными шагами, заложив руки за спину и несколько подавшись вперед, так что показался Гашпарацу провинциальным чудаком или полоумным изобретателем. Не без иронии подумалось: «Вот тебе и милицейская заповедь – не привлекать к себе внимания».

Прямо от двери Штрекар направился к письменному столу, походя хлопнув Гашпараца рукой по плечу в знак приветствия. Он взял конверт и буквально рухнул в одно из кресел, как обычно. Пока он рассматривал фотографию, Гашпарац стоял у окна и выпускал колечки дыма в сторону солнца.

Штрекар изучал фотографию несколько минут молча. Затем, прищурив глаз из–за дымящей сигареты, которую яростно жевал зубами, так что фильтр уже превратился в жвачку, сказал:

– Интересно.

– Что тебя заинтересовало? Я ничего особенного не рассмотрел, – произнес Гашпарац, притворяясь наивным.

– Ты недостаточно информирован, – изрек Штрекар. – Ты не мог увидеть то, что увидел я.

– И что же это такое?

– Дата. Пятое марта.

– Что же она означает?

– То, что шестого марта была совершена кража в «Гефесте». Там, где прежде работал Валент Гржанич.

VII

– Папа!

– Да?

– Пап, куда мы с тобой пойдем в воскресенье?

Они сидели в гостиной, окна в сад были открыты, можно рукой дотянуться до веток, солнце освещало кусочек пола между радиатором и персидским ковром госпожи Аделы, и лакированный паркет сверкал. Лерка сидела в кресле, погрузившись в чтение модных немецких журналов, но, как показалось Гашпарацу, услышав вопрос дочери, настороженно приподняла голову. Он тоже укрылся за газетой, хотя и не читал, а девочка, скрестив по–турецки ноги, сидела в кресле с комиксами, которые регулярно приносил ей Гашпарац. Утомившись от чтения, она прижала к носу палец – засунуть его в ноздрю не решалась – и спросила:

– Куда, папа?

– А ты бы куда хотела?

– Ну ты же всегда придумываешь, а не я.

– Пока еще ничего не придумал. Скажу вечером, идет?

– Ладно. Только обязательно!

И девочка снова погрузилась в чтение.

Гашпарац был доволен, что его оставили в покое. Уйти сейчас он никуда не мог, так было заведено, да и совесть говорила ему, что изредка следует побыть в кругу своей семьи. А дочка напомнила, что каждое воскресенье, рано утром, пока Лерка спала, они садились в машину и куда–нибудь уезжали: в Крапину, Забок, в Карловац или в Вараждин, а то просто на берег Савы. Надо было что–то придумать на воскресенье. Голова же была занята событиями дня, и особенно тем, что он услышал от Штрекара…

Гашпарац не сразу понял, о чем говорит милицейский инспектор, почему так важно, что Ружица Трешчец была сфотографирована за день до ограбления в «Гефесте» и какая связь существовала между этой кражей и трагическими событиями последних дней. Может быть, Штрекар думает… Однако Штрекар начал издалека.

– Странное впечатление производит этот «Гефест», – сказал он, не вынимая изо рта сигарету. – Крохотное предприятие, вернее, если я не ошибаюсь (а вполне возможно, что ошибаюсь, ибо специально этим вопросом я не занимался), филиал некоего крупного предприятия, но тем не менее вполне самостоятельная единица, даже с собственным названием. Может, ты видел их вывеску, там, по пути в Горицу…

– Не припомню.

– Ну, это не важно. Так вот, они, понимаешь, производят пластические то ли трубы, то ли шланги, причем являются единственными производителями таких труб в стране. А трубы эти нужны всем, это какой–то особый вид, что ли… Еще они делают резиновые шланги в металле, как для душа. И их тоже. Теперь ты представляешь? Поскольку они единственные производители подобной продукции, они гребут огромные деньги. Зато все остальное, я имею в виду организацию дела, не соответствует размерам производства.

– Нарушение законности?

– Как на это взглянуть. Фактически производство активизировалось в последние несколько лет, когда возникла потребность в этих их благословенных трубах. А до того это была мануфактура, почти частная мастерская, насколько я понимаю… Едва сводили концы с концами. И вдруг потекли деньги, хотя многое осталось по–старому.

– Ты полагаешь, работают на прежний манер, не расширяются?

– Вот именно. Производство несложное, у них два станка, вывезенных из Дании, рабочих много не требуется, там их не больше десятка да пара служащих. Вот так.

– Если я тебя верно понял, с этими огромными суммами они управляются по старинке.

– Ты абсолютно прав, – воскликнул Штрекар, оживленно жестикулируя, словно ухватил главную мысль, хотя ему должно было быть ясно, насколько еще далеко до истины. Гашпарац вдруг подумал: инспектора доконали–таки бессонные ночи. – Видишь ли, – продолжал Штрекар, – они сдавали в банк деньги раз в неделю и хранили их в маленьком сейфе. Знаешь, такие зеленые? Его без особого труда можно унести вдвоем. Представить себе не могу, как там могла уместиться такая куча деньжищ!

– И что это было за ограбление?

– Вероятно, многие знали, как хранятся деньги, оставалось лишь выбрать подходящий момент.

– Ограбление со взломом?

Штрекар ответил не сразу, его воодушевление будто рукой сняло.

– Видишь ли, – сказал он, – в том–то и дело. Взлома не было.

– А что же?

– Сейф открыли ключом. А ключ был только у директора. Однако точно установлено, что директор в тот день находился в Сплите, а ключи лежали у него дома.

– Каким же образом…

– Э, вот тут–то мы и подошли к системе, которая, по–видимому, тебе все–таки недостаточно ясна, – вздохнул Штрекар, закуривая новую сигарету. – На таком маленьком предприятии, где все знают друг друга в лицо, каждому, вероятно, хоть однажды доводилось отпирать сейф или присутствовать в комнате в тот момент, когда его открывали или закрывали. Знаешь, как бывает: директор вышел заморить червячка, говорит по телефону, попросит любого, кто подвернется, открыть сейф.

– Значит, каждый мог сделать копию ключа. Что же вам удалось выяснить?

– Да по сути дела – ничего. Те, кого можно было заподозрить, имеют алиби, а те, кто его не имеет, не кажутся нам способными на кражу.

Штрекар обрел доброе расположение духа. Глубоко затягивался и, развалившись в кресле, дымил в потолок. Гашпарац задумчиво глядел на него. Он знал: Штрекар ждет вопросов.

– Ты считаешь, копию ключа мог сделать и Валент?

– Не отрицаю такую возможность, хотя ничего определенного сказать не могу. Он, правда, уволился оттуда год назад, и все же… А ты как думаешь?

Размышляя, Гашпарац молча наблюдал за Штрекаром, пытаясь по выражению его лица угадать, есть ли у того какая–либо версия.

– Не знаю, – ответил он наконец. – Думаешь, приехал из Германии, специально чтобы ограбить, а затем возвратился снова? И Ружица его встречала? Конечно, в подобной ситуации заподозрить его было бы трудно. Полагаешь, он на это способен?

– Это надо проверить.

На том и расстались. Было уже три часа, стажеры давно разошлись по домам. Гашпарац постоял у окна – Штрекар пересекал площадь Свачича, как всегда опустив голову и заложив руки за спину, – потом и он поехал домой…

– Папа…

– Да?

– Почему тебя никогда нет дома?

Девочка сидела за книгой, и вопрос, вероятно, был спровоцирован прочитанными ею сентиментальными рассуждениями о нынешнем отчуждении родителей от детей. Гашпарац взглянул на жену, за журналом он не увидел ее лица. Затронута была излюбленная Леркина тема. Стоило им поссориться – а ссорами заканчивались почти все их беседы, – она принималась жаловаться, что его никогда нет дома и это, мол, вовсе не потому, что он занят, а просто не хочет находиться в лоне семьи. Она не ошибалась: обязанности адвоката ей были хорошо известны, она помнила, как работал ее отец. Гашпарац часто задавался вопросом, не хочет ли она своими упреками напомнить ему, что контору, которая отнимает у него так много времени, он унаследовал от ее отца, и столь прекрасно поставленное дело вовсе не требует от шефа подобной затраты сил, и этот шеф мог бы уделять значительно больше внимания своей супруге, благодаря которой он урвал такой лакомый кусочек без особых личных заслуг.

Вот ход ее рассуждений. Факт, что она родилась в семье известного адвоката Бизельчана, Лерка считала собственной заслугой, в том, что уродилась красивой, усматривала свою личную доблесть, а брак с Гашпарацем воспринимала как акт безумного с ее стороны милосердия, которого никогда не сможет себе простить.

Бесконечные упреки слышались по поводу их редких выходов в свет. Она постоянно ныла, что по вечерам вынуждена сидеть дома: он или занят, или устал, – а когда он предлагал пройтись, она тащила его к каким–то гимназическим подругам, друзьям детства, коллегам или соседям, которых он не выносил. Она же не упускала случая подчеркнуть, что он должен благодарить судьбу, получив возможность войти в круг таких людей.

Поэтому теперь беспечным тоном он ответил девочке, зная, что ее удовлетворит его ответ:

– Потому что я должен работать, дорогая.

Он не успел завершить фразу, как на улице возле дома засигналил автомобиль. Он даже не подумал, что это может иметь к нему какое–либо отношение, но, когда гудки повторились, Гашпарац поднялся и подошел к окну, чувствуя на себе недоумевающий взгляд жены. Он повернулся к ней:

– Штрекар, – и вышел.

Штрекар сидел в машине вялый, осунувшийся и посеревший, с воспаленными глазами, будто больной. Гашпарац, оперевшись рукой о капот машины, нагнулся к окошку.

– Я проверил, – сказал инспектор, не здороваясь. – В четырнадцать тридцать прибывает самолет из Франкфурта. – И замолк. Даже сейчас он не мог отказаться от загадочности. Ждал вопроса.

– И? – спросил Гашпарац.

– Он прилетел тем рейсом. Она встречала его.

Штрекар устало махнул рукой, и машина сорвалась с места, так что завизжали покрышки. Гашпарац смотрел ей вслед.

VIII

Когда проезжали по Савскому мосту, адвокат не удержался, чтобы не взглянуть направо, вверх по течению, туда, где было обнаружено тело Ружицы Трешчец, Белой Розы. Расстояние было приличным, но ему показалось, он рассмотрел указанное Штрекаром место: помятую траву на берегу, где он тогда стоял, потрясенный. Был полдень, дул восточный ветер, поверхность Савы подернулась рябью, зеленая сень берегов и голубое небо, залитое солнцем, делали ее прозрачно–синей. Штрекар вел машину, вжавшись в спинку сиденья и выпрямив руки, державшие баранку. Глаза его обрели ясность, взгляд уверенность. Он не вынимал изо рта сигарету, но ухитрялся выпускать дым таким образом, что тот не попадал в глаза.

– Вот так всегда и бывает, – неожиданно произнес он. – Стоит поверить, что все уже держишь в руках, осталось лишь выполнить мелкие формальности, как возникает нечто и путает все карты – какие–то дополнительные сведения, непредвиденные связи…

– Я не очень искушен в подобных делах, – осторожно начал Гашпарац. – Только мне думается, эти два случая вряд ли связаны между собой… Даже если предположить, что Валент имел отношение к ограблению, абсолютно не следует, что он убийца… Да и зачем ему убивать? И как это вяжется с ограблением?

– А вдруг она обо всем знала и у нее заговорила совесть?

– Хм. Тебе видней.

– Я указал как одну из возможностей, а существует миллиард вариантов, о которых мы не догадываемся. Да это и не главное. Хочу заметить, что и данный случай – ни больше ни меньше обычный процесс расследования. Всегда удается ухватить какую–то ниточку, нащупать какие–то неожиданные отношения между людьми или что–нибудь в этом роде. И это лучшее доказательство того, что все явления на этом свете взаимосвязаны.

– Трудно предположить, что подобное заключение имеет юридическое обоснование. Оно звучит скорее поэтически.

– Зато очень важно для расследования. Сыск и поэзия не так уж далеки друг от друга, как может показаться.

– Ты сегодня настроен философски.

– Оттого, что наконец выспался.

Они ехали туропольской равниной к Горице. На узком шоссе движение было весьма оживленным. По обеим сторонам дороги, утопая в зелени, тянулся ряд маленьких домиков, пестрели рекламы автосервиса. В названиях гостиниц все чаще мелькало слово «отдых».

– Зачем мы туда едем? – спросил Гашпарац.

– Узнаем, нет ли чего нового; ты, коли всерьез решил заняться этим делом, увидишь все своими глазами, а главное, попробуем понять, мог ли Гржанич совершить ограбление. Впрочем, мы уже приехали.

Они вкатили прямо во двор, потому что ворота были распахнуты настежь: ни проходной, ни сторожа. Небольшой двор был окружен, по–видимому, деревянными, оштукатуренными строениями, похожими на гаражи или даже на сараи. Вместо асфальта толстый слой гравия, так что из–под колес машины сразу же поднялось облако пыли. Контора располагалась в строении с широким окном, обращенным к воротам. В отличие от остальных побеленным. Из одной постройки доносился приглушенный шум какой–то машины, из другой – громкий металлический лязг, какой бывает при клепке. Двери были открыты, но внутри царил полумрак и угадывалось лишь какое–то неопределенное движение.

Первый человек, которого они встретили во дворе, был Звонко, приятель Валента. Он вышел из помещения, не спеша застегивая явно великоватые брюки на подтяжках, и остановился, с любопытством разглядывая автомобиль.

– Он здесь откуда? – удивленно спросил Гашпарац.

– Он здесь работает. Разве я тебе не говорил? Весьма примечательная деталь.

– Думаешь… – начал было Гашпарац, но Штрекар уже покинул автомобиль. Он окликнул Звонко, тот подошел, поздоровался, Гашпарац тоже протянул руку. Казалось, Звонко несколько растерян и даже испуган, во всяком случае, он заметно побледнел, хотя для этого, помимо встречи с ними, могло быть множество причин. Гашпарац был уверен, что Штрекар умолчал о месте работы Звонко вовсе не по забывчивости, а вследствие той же страсти окружать все тайной.

Инспектор подходил к конторе, и Гашпарац поспешил за ним. Звонко остался стоять посреди двора с незажженной сигаретой во рту – он рылся в карманах, тщетно стараясь найти коробку со спичками.

Помещение конторы состояло из двух комнат. В первой за пишущей машинкой сидела женщина средних лет, а в углу, у столика со скоросшивателями, молодой человек лет двадцати двух выписывал длинные столбцы цифр. Подоконник заставлен цветочными горшками. Во второй комнате находился директор, его стол был плотно придвинут к подоконнику, и цветы отсутствовали. Мебель была самая простая: шкаф с подъемной дверцей, круглый столик, несколько стульев, маленькая железная печь, тепла от которой, очевидно, хватало, чтобы обогревать помещение с низким потолком и дощатым полом. В углу стоял сейф, но больше, чем тот, какой описывал Штрекар: вероятно, его приобрели уже после ограбления.

Директор с обоими поздоровался за руку. Это был высокий лысеющий мужчина, с абсолютно черными усами, серыми прозрачными глазами. Широкие плечи и прямая осанка, без малейшего признака сутулости, которая появляется от долгого сидения за столом, выдавали в нем бывшего спортсмена. Ему могло быть около пятидесяти.

– Как дела? – обратился он к Штрекару, когда все уселись. Из этого вопроса Гашпарац заключил, что Штрекар, несомненно, сюда уже наведывался. Следуя установившемуся при деловых встречах этикету, директор с ходу предложил: – Не хотите ли что–либо выпить? – Его предупредительность была лишена подобострастия, и Гашпарацу это понравилось.

– Спасибо, – ответил Штрекар, неторопливо извлекая из пачки сигарету. Как всегда, он предпочел выглядеть загадочным.

– Есть какие–нибудь новости в связи с ограблением? – не выдержал директор, фамилию которого Гашпарац не расслышал: Томашич или что–то в этом роде. Штрекар сделал неопределенный жест, не выпуская из руки сигарету. – Видите ли, – поспешил объяснить директор, – мне бы не хотелось думать, что это кто–то из моих служащих, сами понимаете. И в то же время в интересах следствия…

– Да, – прервал его Штрекар. – Знаете, я бы хотел выяснить одну деталь. Поскольку ключ от сейфа был только у вас. Где вы его обычно держали? Мог кто–либо из ваших служащих незаметно для вас взять ключ, положим, на несколько часов? А потом вернуть его на место?

– Хм, об этом я не думал, – ответил директор. – Впрочем, вероятно, это возможно, хотя очень и очень не просто. Ключ я носил с собой, а дома он вместе с другими лежал в отдельной коробочке, в кухне… Об этой коробочке, кроме моей жены… никто не знает…

– А кому из работающих сотрудников известен адрес вашей квартиры?

– Да… всем, я полагаю.

– Мы сразу пришли к заключению, что существовала возможность сделать копию ключа. Как вы думаете, насколько широк круг людей, которые могли бы воспользоваться ключом для этой цели?

– Не слишком. Речь идет лишь о работающих здесь.

– Или работавших, – уточнил Штрекар, внимательно наблюдая за директором, в надежде уловить реакцию на свои слова.

– Работавших? – переспросил директор и задумался. – Работавших? Да, да, и о тех.

– Мог воспользоваться ключом Валент Гржанич?

Директор молчал, растерянно глядя прямо перед собой. Потом, пожав плечами, произнес:

– А почему бы и нет? Мне как–то неудобно о нем… Прочел о его девушке… Но что поделаешь, от правды никуда не денешься. Валент мог так же, как и другие. Он некоторое время мне помогал – делал работу, которой сейчас занимается молодой человек – вы видели его в соседней комнате. Я часто давал ему ключи. Нет, нет, я вовсе не хочу навлечь на него подозрение. Говорю все как было, любой у нас сможет подтвердить мои слова. Только, ради бога, не говорите ему, что я…

– Не беспокойтесь, – резко прервал Штрекар. – Еще вопрос. Ограбление было совершено пятого или шестого, соответственно в четверг или в пятницу или в ночь с пятницы на субботу. Откуда вам известен день ограбления?

– Я уехал в Сплит в четверг, пятого, рано утром. Перед отъездом заходил сюда и отпирал сейф. Здесь были старая Юрчакица и паренек – те, что в соседней комнате. Я оставил им деньги для расчета со снабженцами. В субботу утром я прямо с аэродрома приехал сюда. Они меня поджидали, чтобы нести деньги в банк. Денег в сейфе не оказалось. Было около восьми утра.

– Я думаю, пока все, – подытожил Штрекар и вопросительно взглянул на Гашпараца, будто ожидая, что тот в свою очередь задаст какой–нибудь вопрос. Тогда Гашпарац, взявший на себя роль старшего по чину, который лишь слушает и молчит, поднялся и протянул руку директору.

Во дворе они снова увидели Звонко. Он бесцельно слонялся у ворот, не в силах скрыть любопытства – его безусловно интересовало, зачем они сюда пожаловали и что им удалось выяснить. Но по лицу было видно, что сам он не решится их выспрашивать.

– Понимаешь, – говорил Штрекар, пока они шли к машине, – я просмотрел протоколы. Звонко среди немногих, у кого нет алиби. Он утверждает, что был на рыбалке, и к тому же один.

С этими словами они поравнялись со Звонко. Гашпарац похлопал его по плечу и затем, словно неожиданно вспомнив, спросил:

– Вы после обеда дома?

– Да, а что?

– Так. Может быть, мы заглянем. Хотя не уверен.

Когда они усаживались в машину, Гашпарац еще раз взглянул на явно растерявшегося Звонко и, обернувшись к Штрекару, заметил:

– Надеюсь ты не думаешь, что Звонко и Валент…

Штрекар не ответил.

IX

Отправляясь в Гредицы, Гашпарац опасался нескольких вещей. Всего больше он не хотел встретиться с Валентом Гржаничем – боялся провокации, которая испортила бы Штрекару все дело. Смущала также мысль о возможной встрече с матерью и сестрой Ружицы Трешчец, которым адвокат абсолютно не знал, что сказать; он чувствовал себя ответственным и, может быть, даже виноватым перед ними из–за записки с номером телефона, хотя они ничего не знали ни о телефоне, ни о том, кому он принадлежит. Волновал его и предстоящий разговор со Звонко: он не был уверен, сможет ли должным образом вести себя с ним один на один, без Штрекара. И в то же время что–то говорило ему, что от Звонко он узнает больше, чем от кого–либо, впрочем, как и каким образом – неизвестно. Неспроста, утешал себя адвокат, Штрекар разрешил ему эту экскурсию.

Вот о чем размышлял Гашпарац, шагая по откосу. Точнее, начал размышлять после того, как миновал место происшествия. До этого из головы не выходила мизансцена, разыгранная в доме перед его уходом: иронический взгляд жены – как ответ на его слова, что должен ехать по срочному делу; глубокий, многозначительный вздох тещи, присутствовавшей при их разговоре – она сидела с журналом мод в руках. Только с дочкой было все в порядке: он пообещал, что в воскресенье они поедут в Рогашка–Слатину, посмотреть на источники. Девочка была довольна. Он дал себе слово, что обещание выполнит.

К счастью, домишко Звонко находился в самом начале улицы, ближе к Саве, так что Гашпарац дошел до него, не встретив никого. Точно так же, к счастью, дома не оказалось матери Звонко, которая жила вместе с сыном. Собственно, в дом даже не пришлось заходить – Звонко во дворе, под шелковицей, разбирал мотоцикл. При скрипе калитки он поднял голову и посмотрел на Гашпараца: адвокату показалось, что парень побледнел. Сидя на корточках возле тазика с керосином, он промывал детали.

– Ну как идет дело? – проговорил Гашпарац, не зная, с чего начать.

Звонко протянул адвокату локоть, потому что руки его были в керосине, и Гашпарац пожал тонкое запястье, покрытое светлыми волосками.

– Нормально, а как иначе. Стыдно, если бы не шло, – быстро заговорил Звонко, – как–никак, я механик. Правда, сейчас не по специальности… Я – мигом.

Гашпарац постоял, обошел вокруг Звонко, который наспех заканчивал работу, и сказал:

– Не надо из–за меня торопиться. Когда–то и я любил так повозиться.

– Ну что вы, я сейчас, только вот еще это… Что вы делаете?!

Гашпарац снял пиджак, повесил его на ветку шелковицы, под которой они стояли, и закатал рукава рубахи. Он сел на корточки рядом со Звонко, для устойчивости погрузив каблуки во влажную землю, испещренную следами куриных и утиных лап, которые, по–видимому, тут обычно паслись.

– Так даже удобнее разговаривать, – сказал он.

Признаться, он именно на это и рассчитывал – совместное занятие давало ряд преимуществ: во–первых, не было необходимости глядеть друг другу в глаза, что для Звонко было весьма кстати, и, с другой стороны, участвуя на равных в работе, они должны были также как ровня участвовать и в беседе. Некоторое время оба молчали, одну за одной протирая тряпками детали мотоцикла.

– Скажите мне, – собрался наконец с духом Гашпарац, – как давно вы знаете Валента?

– Сроду, – поспешил ответить Звонко, вдруг ощутив облегчение, ибо, вероятно, ожидал более трудного и прямого вопроса. – Мы здесь родились, вместе ходили в школу, там, на Кончаровой улице, потом вместе учились ремеслу… Вместе рассматривали на улице автомашины. Воровали камеры и вообще… Очень любили мотоциклы. Потом вместе поступили на «Металлист» и опять вместе перешли в «Гефест».

– У, да это целая жизнь! – сказал Гашпарац.

– Почти. Но все–таки больше мы бывали вместе в школе или на работе. А в другое время меньше. У него была своя компания. Я, правда, считал Валента единственным другом – такой уж я человек: трудно схожусь с людьми. А он постоянно меняет приятелей.

– Такие отношения между товарищами встречаются, – заметил Гашпарац, стараясь, чтобы его слова прозвучали убедительнее.

– Может быть, только мне было нелегко. Он, бывало, вообще избегал меня, а я один никуда: ни в кино, ни на танцы. Сами знаете, придет человек один, кругом незнакомые, у всех компашки, а ты стоишь и пялишь глаза.

Гашпарац был доволен ходом беседы. Казалось, совместное занятие согрело парню сердце, настроило на искренние признания, которые даже пугали адвоката.

– Чем он занимался? – спросил Гашпарац.

– Да кто его знает, всяким. Увлекался спортом, многими видами, потом бросал, хотя его каждый раз отпускали неохотно, пристрастился к автостопу, потом взялся за другое…

– За контрабанду?

– Откуда вы знаете? – Звонко испуганно взглянул на него.

– Ну, это же обычно дело, – неопределенно заметил адвокат.

– Компании у него были разные, и со всеми в конце концов он ссорился, – продолжал Звонко, словно ощутив потребность исповедаться, выложить все, что накопилось у него в душе за долгие годы. – Разные компании, начиная от порядочных ребят и кончая подонками. И всюду его принимали. Была и настоящая шпана, жулье, некоторые отбывают срок, но были и приличные, папенькины сынки… Он же сам себе хозяин, знаете, рос без родителей, жил у старой тетки, она оглохла и почти ослепла, когда еще мы были маленькими… Я не мог с ним тягаться, у меня была мать… Мальчишкой она меня здорово сторожила, только потом я понял: случись со мной что–нибудь, мать бы не перенесла…

– А вам не хотелось отставать от него?

– Конечно. Никогда я не переставал им восхищаться. В самом деле, я сразу к чему–нибудь привязываюсь, а он все с легкостью бросает и тут же находит новое. Этой его черте я больше всего завидовал.

Гашпарац подождал, не добавит ли Звонко еще что–нибудь, и, поскольку тот молчал, спросил:

– Так было и с девушками?

– Он, наверное, хотел, чтобы и здесь так было. Но… я думаю, Розу он любил по–настоящему.

Звонко умолк, казалось, на эту тему ему говорить не хотелось. Гашпарац решил перевести разговор на другое: позже, подумал, вернусь к этому.

– Ладно, – сказал он, – как же при таком непостоянстве он сумел получить профессию?

– Ну, это была его цель. Тут он проявил редкое упорство. Твердо решил – и добился. Ясное дело, ссорился и с учителями, и с мастерами, а закончил как надо.

– А работа?

– Ну, ее он менял запросто. Из «Металлиста» ушел после того, как мастер на него накричал: для Валента этого было достаточно, чтобы уволиться. Он, понимаете, очень самолюбивый. Взял и ушел.

– А вы за ним?

– И я за ним как дурак. Сейчас понимаю, до чего я был глуп. Наступило время, и у меня открылись глаза – наверно, это приходит с возрастом. Без всякого повода в один прекрасный день у меня пропала охота тягаться с ним и мерить все его меркой. Когда он ушел из «Гефеста» и махнул в Германию, я не дал себя одурачить и остался.

– А почему он ушел из «Гефеста»?

– Да опять ерунда. Разругался с директором.

– С директором? Мне он показался человеком покладистым.

– Валент может любого вывести из себя, – вздохнул Звонко. – Как только мы туда устроились – а попасть туда непросто, место денежное, – директор сманил его в канцелярию: у Валента хороший почерк, да и в математике он смыслит. И зарплата там, естественно, побольше. Ну и конечно, новый господин почувствовал себя важнее директора. Кончилось криком, и тогда Валент подал заявление об уходе.

– А он не говорил почему?

– Нет, это не в его духе. Люди болтали, будто директор поворовывает, а Валент его уличил. Но это глупость. Я знаю Валента: он бы не стал трепаться, если б что и пронюхал, да и не донес бы. Для него это вопрос чести.

– И тогда он уехал в Германию?

– Да.

– И бросил Ружицу?

Звонко испытующе взглянул на адвоката, словно стараясь понять, что кроется за этим вопросом, не хочет ли тот задеть его, намекнуть на любовь к Ружице. Однако Гашпарац не подымал головы и старательно тер какую–то деталь.

– Да, – сказал Звонко. Потом помолчал, поразмыслил и добавил: – Только она его ждала. Сам не знаю почему, но ждала.

– А он?

– Он как всегда. Посылал открытки. Знаете, в нем хуже всего то, что он дурной не только для себя, он измывается и над другими, приносит одни неприятности и горе.

– А вам?

– И мне тоже. Вот, например, когда случилось то дело на предприятии и я оказался без алиби. Все из–за него, понимаете?

– Правда?

– Конечно. Мы целый день были вместе. Ездили в Белград, на этом самом мотоцикле.

– А зачем?

Звонко помолчал, внимательно посмотрел на Гашпараца, как бы проверяя, не слишком ли заболтался, потом взглянул на вымазанные в керосине руки адвоката, и это, похоже, его ободрило. Он сказал:

– Привез из Германии какие–то часы. Мы поехали их пристроить.

Гашпарац ничего не сказал. А Звонко вдруг ощутил потребность высказать все, что накопилось у него на сердце, и выпалил одним духом:

– Я всегда знал, что и Розе он причинит горе.

– Вы думаете, она из–за него?..

– Ничего я не думаю.

X

Когда на следующее утро адвокат пришел в контору после очередного судебного разбирательства, стажер сообщил, что ему дважды звонила женщина. Она не захотела назваться и не объяснила, зачем он ей нужен. Женщина лишь поинтересовалась, когда можно застать Гашпараца. Ей сказали, что это зависит от дел, но, как правило, адвокат остается до трех и позднее. Женщина сказала, что придет сегодня около трех и очень бы просила господина адвоката дождаться ее, у нее к нему важное дело.

И вот Гашпарац снова стоял у окна, на своем обычном месте, курил, направляя маленькие облачка дыма навстречу солнечным лучам, и смотрел на оживленное в послеобеденные часы движение по площади Свачича. Струйка, которую пускал в бассейн мальчик–фонтан, радужно сверкала на солнце.

Гашпарац думал о том, как странно могут складываться обстоятельства: он с трудом заставлял себя идти домой и подолгу задерживался в конторе, а когда в один прекрасный день, собравшись с силами, готов уйти пораньше, возникает некая помеха. И это настолько неожиданно, как, скажем, телефонный звонок женщины, которая, кстати, может и не прийти. Но он должен ее ждать, ибо кто знает, в чем дело. Похоже, Штрекар абсолютно прав, когда говорит, будто все в жизни переплетено и так запутано, что размотать клубок попросту невозможно, а тем более нельзя предусмотреть что–либо заранее.

В тот момент, когда он собирался опуститься в кресло, предназначенное для посетителей, в коридоре послышались шаги; он отошел к своему столу и, оперевшись на него рукой, застыл. В дверь постучали.

– Войдите!

Дверь медленно приоткрылась. Посетитель показался не сразу, словно, незримый, решил заглянуть в образовавшуюся щель и, убедившись в чем–то, удалиться. Наконец дверь открылась.

Это была госпожа Надьж с того предприятия, где работала Роза Трешчец.

Увидев Гашпараца, женщина непроизвольно подалась назад. Какое–то мгновение она стояла на пороге, и адвокат ясно видел, как она бледнеет. Он молчал. Все–таки она произнесла:

– Простите, мне нужен адвокат Филипп Гашпарац.