Текст книги "Современный югославский детектив"

Автор книги: Милан Николич

Соавторы: Тимоти Тэтчер,Предраг Равник,Павел Павличич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

Джордже улыбнулся:

– Один мой приятель, спортивный журналист, предложил идеальный способ: чтобы не проигрывать…

– Наверняка что–нибудь очень умное, – не сдержался я.

– …вообще с ними не играть! – закончил Джордже мысль.

– И впрямь гениально! – процедил я сквозь зубы и обратился к Нино: – Пушкаш действительно великий мастер!

– Ну, он над нами просто издевается! Точен, как снайпер! – согласился юноша. – Ему еще долго не будет равных.

И он восторженно принялся анализировать игру венгерского футболиста, а я подумал, что у этого несуразного студента есть алиби.

Только вот почему он надавал Юлиане пощечин?

Чедна с изумлением прислушивалась к нашему разговору о Пушкаше. Сообразив, наверное, что, беседуя на эту тему, я одновременно пытаюсь сосредоточиться на деле, она щелкнула пальцами и воскликнула: «Ага!» Я отвел ее в сторону, шепнул: «Скажи Нино про Ромео» – и вышел из гостиной.

V

У бензоколонки я увидел Прпича. Он наполнял бак рефрижератора – совсем как у Ромео, только с болгарским номерным знаком.

– Фрукты везет. В Цюрих, – сообщил мне человек в синем комбинезоне.

– Ваше имя Степан Прпич? – спросил я.

– Так меня крестили, – ответил тот. – Отец мой – крестьянин из Грубишно–Поля, что неподалеку от Новской, мать тоже крестьянка… Желаете знать что–нибудь еще?

– Я не следователь, – сказал я примирительно, – я журналист, а прежде всего человек, уважающий факты.

– Да все факты против меня!

– Это вы уже говорили. Вам придется рассказать, из–за чего вы подрались с Ромео…

– А сие из сферы интимной, – сказал Прпич, и по тому, как он это произнес, я почувствовал, что имею дело с человеком, получившим образование лучшее, нежели то, которое необходимо для работы на бензоколонке. Должно быть, Прпич прочел мои мысли, потому что, улыбнувшись, сказал: – Я повидал жизнь… Простите, получу деньги с болгарина, и продолжим наш разговор…

Пока он рассчитывался с болгарским шофером, я наблюдал за проезжавшими автомобилями. Машин было немного. Видимо, все застряли там, где их застало начало футбольного матча, минут через тридцать, когда игра кончится, шоссе будет забито.

– Привет, братишка! Счастливого пути! – распрощался Прпич с болгарином.

– Значит, вы повидали жизнь? – возобновил я прерванный разговор.

– Да, довелось. Три года сидел… За растрату. По заслугам получил… Когда вернулся, на прежнюю работу меня не взяли. Поехал к отцу в Грубишно–Поле… к отцу, матери и двум детям. А жена упорхнула…

– Неужели?

– Она работала здесь на бензоколонке, чтобы детей кормить и мне в тюрьму посылки слать. Однажды появился Ромео, предложил ей место рядом с собой в кабине… А я занял ее место на бензоколонке. Каждый раз, как Ромео останавливался здесь, я просил его вернуть мне жену, не ради себя, ради детей. Он смеялся и отвечал, что ему нравится ее стряпня. Две недели назад, когда он отправился в Турцию, я съездил в Неаполь и забрал жену… Детям нужна мать, разве не так? Думайте обо мне что хотите, я повторю: детям нужна мать, мне – опора в семье… А Ромео думал иначе. Он считал, что сможет кулаками добиться своего…

– И вы решили отделаться от него.

– Нет! Говорю вам, что не трогал его, если не считать драки. Я не убийца, хотя тому, кто его убил, благодарен.

VI

Я вернулся в гостиную. Чедна, Розмари и Штраус сидели за одним столиком, Джордже и Нино – за другим.

На экране продолжался поединок между футболистами. Бранко Станкович пытался остановить левого нападающего венгров Цибора.

Чедна, Розмари и Штраус шептались.

Джордже и Нино завороженно уставились на экран.

Я знал: Чедна и Джордже, каждый по–своему, ведут расследование.

В дверь постучали, вошел милиционер. Он небрежно отдал честь и попросил Джордже выйти в коридор.

Я бросил взгляд на часы: 17.25. Мой разговор со Степаном Прпичем продолжался пять минут. Появление милиционера означало, что прибыл следователь. Наверное, из Новской, потому что для загребской группы, пожалуй, было рановато.

Я угадал: Джордже вернулся со следователем из Новской.

– Весьма сожалею, – обратился тот к присутствующим, – но мне придется вас задержать…

– Простите? – Штраус словно не понял смысла сказанного.

– М–м–м, ваша дочь обнаружила шофера… Я должен ее допросить. Это, разумеется, формальность…

– Ну конечно, конечно! – не возражал Штраус и осведомился: – А с кем имею честь?

– Извините, я не представился. Влатко Сенечич из Управления внутренних дел Новской… Мне действительно очень неприятно, что в такой прекрасный воскресный день… Я прошу всех перейти в кабинет директора мотеля. Там мы сможем спокойно побеседовать…

– Спокойно побеседовать мы можем и здесь, – заметил Штраус.

Он был прав. К тому времени, кроме нас – я имею в виду наше «семейство» подозреваемых, – в гостиной никого не осталось. А телевизор можно было выключить.

– Тем не менее, – настаивал следователь, – попрошу перейти в кабинет директора.

– Вы приглашаете всех? – спросил я.

– Да, я полагаю, это необходимо. Товарищ милиционер вас проводит.

Я увидел, как лоб Нино перерезали морщины; мне показалось, что он обеспокоен больше всех нас.

– Надо бы разбудить Юлиану, – сказала Чедна, вставая.

– Пусть отдыхает. – Джордже посмотрел на следователя и обратился к Нино, слегка обняв юношу за плечи: – Не правда ли, молодой человек? Юлиане нужен отдых.

– Да, я думаю, ей нужен отдых, – ответил Нино дрожащим голосом.

Мы прошли по коридору и повернули направо. Милиционер, проводивший нас в кабинет, остался с нами.

Итак, в комнате оказались: Штраус, Розмари, Нино, Чедна и я.

Джордже задержался со следователем в гостиной.

Я подошел к окну и засмотрелся на зеленое поле, простирающееся за мотелем насколько хватал глаз. Легкий ветерок раскачивал колосья. Вдалеке, там, где небо касалось земли, собирались темные облака. Гостиная находилась в задней части здания, шоссе проходило с фасада. Комната, в которой мы собрались, была расположена в том же коридоре, что и гостиная, только правее.

Я не понимал, зачем понадобилось нас сюда переводить.

В комнате воцарилась тишина. Вероятно, каждый был занят своими мыслями.

– Надеюсь, мы не арестованы?! – нарушил молчание Штраус и резким движением поднялся со стула.

Его слова были обращены к милиционеру, который стоял у дверей и в ответ лишь пожал плечами.

– Да будет вам! – произнес я как можно спокойнее и протянул Штраусу пачку «Дрины».

– Спасибо, я предпочитаю сигары. – Немец достал из внутреннего кармана пиджака «гавану».

– Вы могли бы предложить и дамам, – раздался голос Чедны.

– Извините. Прошу… А вы хотите, Розмари?

Девушка взяла сигарету и взглянула на меня с благодарностью. Судя но всему, Розмари окончательно пришла в себя, однако голубые глаза излучали холод: если ей что–нибудь и известно, она будет молчать.

– Закурите? – предложил я милиционеру.

– Благодарю, на службе не курю.

Он стоял у дверей. Черт возьми, и у меня возникло впечатление, будто мы арестованы.

В дверь постучали.

– Войдите! – отозвался милиционер.

Дверь открылась, и на пороге появился Степан Прпич:

– Мне велели прийти сюда…

– Пожалуйста, проходите, – пригласил его милиционер.

Теперь мы были почти в сборе.

И кто–то из нас, вероятно, убийца!

Из коридора донесся шум.

– В чем дело? Что случилось? – забеспокоился Штраус.

– Наверное, окончился матч, – предположил я.

– Попрошу без разговоров. – Слова были произнесены приказным тоном.

Штраус укоризненно посмотрел на меня и развел руками, словно говоря: «Выходит, я прав – мы арестованы!» Он затянулся сигарой, подошел к столу, стряхнул пепел в пепельницу и устремил взгляд на пшеничное поле.

Время шло. Мы молча курили, предоставленные своим думам. Комната заполнилась сигарным дымом. Штраус по–прежнему стоял у окна, повернувшись ко всем спиной. Он обернулся только раз, посмотрел на Прпича и, встретившись с ним глазами, вновь уставился в окно. Ближе всех к нему сидела в кресле Розмари с безмятежным лицом, устремив в пространство взгляд своих небесно–голубых глаз. Она напоминала куклу, которая, казалось, по чьей–то воле вот–вот оживет и затанцует.

У стены рядом с неподвижно застывшим милиционером сидел Нино, неотрывно смотревший в какую–то одному ему видимую точку. О чем он думал? О мертвом Ромео? О больной Юлиане? В его худом вытянутом лице не было ни кровинки.

Возле меня сидел Степан Прпич. Оглушенный молчанием, которым мы встретили его появление, он затих. Когда я угостил его сигаретой, он с признательностью посмотрел на меня и, выпуская густую струю дыма, шепнул:

– Мы проиграли венграм – ноль: один.

Милиционер бросил на нас строгий взгляд.

Я усмехнулся: мало Прпичу забот, он еще огорчается из–за проигранного матча!

В коридоре опять послышался шум. Уже полчаса сидели мы здесь, как мыши в норе, размышляя о случившемся.

Словно на похоронах. Да, пожалуй, так я себя чувствовал. И, по совести говоря, не хватало именно Ромео; я представил себе посреди комнаты гроб, в нем – мой черноволосый приятель, красивый и бледный, восковая фигура и мы вокруг него, чтобы сказать о нем доброе слово, проститься и исповедаться…

VII

Расследование началось, как исповедь.

Джордже и следователь оставили нас на 36 минут, дав возможность поразмышлять в тишине. Я полагал, что за это время они закончили осмотр места происшествия и распорядились, чтобы тело Ромео унесли.

Вошел следователь; поклонившись, молча прошел к письменному столу, сел и тут же снова встал.

– Позвольте еще раз представиться. Влатко Сенечич, следователь из Управления внутренних дел Новской.

Он отер со лба пот. Пожилой человек, полноватый и лысеющий. «Точно торговый агент», – подумалось мне.

– Моя обязанность, – продолжал Сенечич, – установить истину о смерти Ромео Альфиери, итальянского гражданина, родом из Падуи, место жительства и работы – Неаполь. Он задушен шелковым шарфом, дважды обмотанным вокруг шеи и затянутым достаточно сильно, чтобы наступила смерть. Шарф привязан за оба конца к рулю. Смерть наступила между шестнадцатью часами и шестнадцатью часами сорока пятью минутами. Возможно, чуть раньше или чуть позже.

Следователь замолчал. В руке он держал чей–то паспорт.

Наступил момент, когда ночь стала теснить день. Возникшее вдали черное облако приближалось наперегонки с затягивающей небо вечерней пеленой.

Сенечич вздохнул, полез во внутренний карман пиджака, достал футляр с очками. Тщательно протерев стекла носовым платком, он открыл паспорт и начал читать.

– Ромео Альфиери. – Сенечич положил паспорт на стол и зачем–то снова протер стекла. – Ромео Альфиери, – повторил он, опять нацепив очки, – родился двадцать восьмого февраля тысяча девятьсот двадцать третьего года в Падуе, Италия. Итальянец. Итальянское подданство. Шофер. Проживает в Неаполе. – Он опять замолчал, обводя взглядом присутствующих.

Добродушное лицо следователя внушало симпатию. И голос его звучал добродушно, а сам он словно извинялся за то, что мы оказались в столь неприятной ситуации. Фразы Сенечич составлял осторожно, а тон, каким он произносил их, был что называется доверительным.

– Все вы, больше или меньше, знали убитого. – Он отер со лба пот носовым платком. – Речь идет об иностранном гражданине, тем деликатнее моя задача. Я прошу вас помочь следствию установить истину, чтобы предать преступника правосудию. Сейчас я запишу основные сведения, а затем вы вернетесь в малую гостиную. Показания будете давать поодиночке. Надеюсь, наше сотрудничество окажется успешным.

– Мы можем что–нибудь заказать у официанта? – спросил Штраус.

– Разумеется, но позже, в гостиной. Вы сможете пройти туда, как только покончим с формальностями.

Сенечич действовал как человек, которому некуда торопиться. Он тщательно записывал в блокнот наши данные: имя и фамилию, дату и место рождения, национальность и подданство, место жительства и род занятий.

У меня было достаточно времени, чтобы в свою очередь запомнить, а потом занести в блокнот все, что я слышал. Вот эти данные:

1. Адольф Штраус, 20 мая 1900 года, Штутгарт, немец, ФРГ, Ванген, промышленник;

2. Розмари Штраус, 20 сентября 1944 года, Ванген, немка, ФРГ, Ванген, ученица;

3. Нино Веселица, 11 января 1938 года, Карловац, хорват, СФРЮ, Загреб, студент–археолог;

4. Юлиана Катич, 8 августа 1940 года, Сплит, сербка, СФРЮ, Загреб, студентка–архитектор (сведения сообщил Нино Веселица):

5. Степан Прпич, 5 декабря 1918 года, Грубишно–Поле, хорват, СФРЮ, Грубишно–Поле, по профессии экономист;

6. Чедна Врзич, 7 июля 1919 года, Белград, сербка, СФРЮ, Белград, военнослужащая;

7. Джордже Врзич, 28 февраля 1915 года, Сремска–Каменица, серб, СФРЮ, Белград, майор ЮНА;[19]

8. Предраг Равник, 6 мая 1915 года, Нови–Сад, серб, СФРЮ, Белград, журналист.

Мои данные следователь записал в последнюю очередь. В этом не было никакого умысла; просто он вел опрос, так сказать, справа налево, а я сидел последним!

Кроме восьми, я внес в свой блокнот и девятое имя:

9. Ромео Альфиери, 28 февраля 1923 года, Падуя, итальянец, Италия, Неаполь, шофер–автомеханик.

Рядом с этой записью я поставил крестик.

Вся процедура заняла не больше десяти минут. Мне показалось, что наш добродушный следователь не придает особого значения формальностям. Кто когда и где родился, где живет и чем занимается – ведь этого недостаточно, чтобы делать какие–то выводы.

– Благодарю вас. – Следователь снова отер с лица пот. – А теперь прошу всех перейти в гостиную.

Мы встали.

– Ах, да, – вздохнул следователь, – я просил бы вас оставить документы… Знаете, – он словно оправдывался, – порядок…

– А этот симпатичный милиционер составит нам компанию? – не без иронии поинтересовался промышленник Штраус.

– Ох, извините, – следователь густо покраснел, – милиционер не понял мое распоряжение: он должен был вас собрать, а не оставаться с вами все время. Пожалуйста, заказывайте что угодно, смотрите телевизионную программу. Только прошу вас – без необходимости не покидать помещение… Надеюсь, мы договорились?

– Могу я заскочить в гараж взглянуть, как продвигается ремонт моего «мерседеса»?

– Разумеется, господин Штраус, вашей свободы никто не стесняет. – Следователь повернулся к Джордже: – А вас, майор Врзич, попрошу остаться…

VIII

Должен признаться, мои мысли утратили ясность, а чувства притупились. Ожидая вызова для дачи показаний, я пытался размышлять, но мой мозг как будто отключился! Кто бы ни был убийца, Ромео не оживить, и эта истина лишала меня способности думать.

В гостиной было пять столиков.

За один из них сели Адольф Штраус, Розмари Штраус и Чедна Врзич.

За другой – Нино Веселица.

За третий уселся я и принялся листать блокнот. Подошел Степан Прпич.

– Не возражаете? – спросил он и, не дожидаясь ответа, опустился на стул.

Начав исповедоваться у бензоколонки, он явно испытывал потребность продолжить свою исповедь. А мне казалось, что уже все сказано. Однако вопрос к нему у меня был.

– Вы знакомы с Сенечичем?

– А как же! Он обо мне все знает…

– Все? О вас, о вашей жене, о Ромео?

– Все! Обо мне! О моей жене! О Ромео! Он вел мое дело, когда я загремел в тюрьму за растрату. Знает, что Ромео увел у меня жену, пока я отбывал срок, и знает, что она ко мне вернулась!

– Значит, он не подумает, что у вас были причины убивать Ромео?

– Полагаю. Хоть он и знает, что человек я горячий! Ваш приятель (он имел в виду Джордже), наверное, уже рассказал Сенечичу о драке. Плохо мне придется; вдруг он все же решит, что я в приступе злости… Мало ли что может прийти ему в голову…

Он пригладил рукой свою кудрявую шевелюру. Смуглый, темные живые глаза, приплюснутый нос. «Как у боксера, – подумал я. – А может, этот боксерский нос он заработал в многочисленных драках?» Я окинул его взглядом. Был он в синем комбинезоне, какой обычно носят служащие бензоколонок. Под комбинезоном угадывалась ладно скроенная фигура. Прпич, должно быть, хорош и в костюме. На ногах – новые черные ботинки, парадные. Когда наши взгляды встретились, он усмехнулся. Руки с длинными пальцами были ухоженные, не огрубевшие от работы ни в тюрьме, ни на бензоколонке.

– Я всегда работаю в перчатках. – Прпич словно читал мои мысли. – У меня, знаете ли, потребность, чтобы руки всегда были чистые!

Можно ли чистыми руками задушить человека? Не знаю. Он был уж слишком откровенен со мной, совершенно незнакомым ему человеком. Не налаживал ли он со мной отношения, чтобы потом обратиться за помощью?

Прпич, вновь угадав мои мысли, спросил:

– Думаете, я вляпался?

– Думаю! И очень сильно, если говорите неправду.

– Я сказал вам правду!

– Если вы говорили правду, постарайтесь вспомнить все до мелочей. Может, это вас спасет!

– Какие мелочи вы имеете в виду?

– Ну, например, кого вы видели перед мотелем между шестнадцатью часами и…

В этот момент дверь раскрылась, и милиционер выкрикнул:

– Степан Прпич!

– Я! – отозвался тот.

– Пройдите в кабинет директора!

– И?.. – спросил меня Прпич, покидая гостиную.

– …шестнадцатью часами сорока пятью минутами, – договорил я. – Я знаю, у вас отличная память.

Прпич остановился. Пристально взглянул на меня:

– В прятки играем?

Я похлопал его по плечу:

– Только правда может спасти вас!

Дверь закрылась, а я стал размышлять, почему следователь начал с него. По–моему, куда логичнее было бы допросить вначале Розмари Штраус, ведь это она обнаружила задушенного шелковым шарфом Ромео.

Мои размышления прервал Нино:

– Простите, который час?

– Восемнадцать часов двадцать восемь минут.

– Юлиане пора принять лекарство.

– Какое лекарство? – поинтересовался я.

– Она больна. – Нино смутился. – Вы, наверное, заметили… Она потеряла много крови.

– Лекарство у вас?

– Нет, у нее. Боюсь, придется ее разбудить…

– Да ведь она уже не маленькая, – попытался я успокоить юношу, – может и сама о себе позаботиться.

– У нее очень крепкий сон, ее надо разбудить, – упрямо твердил свое Нино, затем он встал и вышел из комнаты.

Я снова взялся за блокнот. Не прошло и трех минут, как Нино вернулся. Теперь он сел за мой столик.

– Ну, приняла Юлиана лекарство?

– Дверь заперта на ключ, – сказал Нино. – Я постучал, крикнул, что это я и что пора принять лекарство, она ответила «Да, да!», и я со спокойной душой пошел назад.

– Ну вот, видите! Может, закурите или выпьете что–нибудь?

– Нет, спасибо. Знаете, я бы сыграл в шахматы!

– В шахматы? Теперь?

– Надо, чтобы пальцы успокоились. – Он поднял руки, и я увидел, что пальцы у него дрожат.

– Вы правы, – согласился я. – Прекрасная идея! Я бы сыграл партию. И мне надо успокоиться.

– Впутались мы в это дело… – Нино не договорил и уставился на свои дрожащие пальцы. – И зачем нам все это понадобилось?

– Да, – сказал я, стараясь скрыть охватившую меня при этих его словах ярость, – и впрямь, зачем нам все это понадобилось? И зачем вам понадобилось бить Юлиану?!

– Вы… вы… – прошептал Нино, – вы видели?..

Я не успел ответить. Дверь распахнулась, и в гостиную вошел официант. Вероятно, его прислал Сенечич. Он подошел к столу, за которым сидели Чедна, Розмари и Штраус. Хотя официант был не в форменном пиджаке, а лишь в белой выпущенной поверх брюк рубашке, он обливался потом в этот душный вечер.

– Что господа желают?

– Бутылку виски, – сказал Штраус, – лучше «Чивас».

– «Чиваса», к сожалению, нет. Могу предложить «Джонни Вокер» и «Балантайн».

– «Джонни Вокер», – выбрал Штраус. – И немножко яда!

– Как прикажете!

Надо признать, у официанта было чувство юмора! Он подошел к моему столику:

– Для вас?

– Шахматы, – сказал я, – и бутылочку минеральной «Раденская – три сердца»…

– Шахматы? – удивился официант. – Ах, да! Сию минуту! – и, наклонившись, зашептал мне на ухо: – Я видел его. Подошел к грузовику, но меня прогнали, говорят: «Официантам тут нечего делать!» Его перенесли в дом, пока вы сидели в директорском кабинете. Врач осмотрел… Мне велели составить три стола… а он лежит… Потом его увезли в больницу, для вскрытия… Значит, для вас шахматы и «Раденскую – три сердца»… Сию минуту…

Шахматная доска была большая, фигуры красивые. Истинное удовольствие заняться игрой, требующей напряженной работы мысли. Доску обрамляла инкрустация – виноградные листья и грозди.

«Не заключенные ли мастерили? – подумал я. – Может, именно над этими шахматами трудился Степан Прпич, коротая время в тюрьме?»

Нино играл осторожно. До пятого хода он молчал, затем, оторвав взгляд от доски и внимательно посмотрев на меня, спросил:

– Вы видели, как я похлопывал. Юлиану по щекам?

– Как вы ее били! – тихо с неприязнью поправил я.

– Похлопывал по щекам, – упрямо повторил парень. – Это не одно и то же.

– Неужели вы способны бить слабую, больную девушку? Давайте пощечины здоровым, тем, кто сильнее вас…

– Вы разговариваете со мной так, будто я убийца, – сдерживая ярость, произнес Нино. – Я не из тех людей, которые достойны презрения…

– Никто вас не презирает, и меньше всех я. – Я смягчил тон. – Напротив, все мы испытываем к вам определенную симпатию, нас тронула ваша забота о Юлиане. Потому–то я был потрясен, увидев, как вы «похлопываете по щекам» – так, кажется, вы это называете – вашу подругу.

– Ну… вам известно, что Юлиана больна…

– Известно! А вам известно, что… В конце концов, вы же интеллигентный человек… А ведете себя как ревнивый мальчишка!

Не выпуская из руки ферзя, Нино засмеялся. Это был смех человека, едва сдерживающего бешенство, смех, родившийся в тайниках человеческого сознания, тихий, почти беззвучный, смех, в котором чувствовались боль и презрение, этот смех меня обезоруживал – я не мог понять, что он скрывает.

– Ревнивый? Побойтесь бога! Я ревную?! К кому? К тому ловеласу? – Последнее, видимо, относилось к Ромео. – Неужели вы думаете, что на меня произвела впечатление его тирада о Джульетте? Неужели вы думаете, что он представлял себе настоящую Джульетту? Неужели вы думаете, что мне неизвестны шекспировские стихи? Вы помните, с какими словами он обратился к моей Юлиане?

Он смотрел на меня невидящим взором. Лицо, делавшее его похожим на Фернанделя, вдруг стало красивым.

– Я – как Сирано де Бержерак. Нас не украшают красота и страсть, нас красят разум и любовь. Я стану археологом, буду изучать оставленную человечеством память о себе… Но я человек, из плоти и крови, человек, который, с вашего позволения, знает, что такое любовь и верность…

Он замолчал, поставил ферзя именно на ту клетку, откуда, как я предполагал, он будет являть для меня наиболее серьезную угрозу, и продолжил:

– Кому не известна история Ромео и Джульетты?! Все влюбленные воображают себя Ромео и Джульеттой. Готовы жертвовать жизнью…

Как блестели его глаза! Этот человек, подумалось мне, убежден, что для своей Джульетты он Ромео. А может, он просто безумец? Дальнейший ход его рассуждений укрепил возникшее у меня подозрение.

– Неужели вы думаете, что я не знаю стихов, которые прочитал Ромео? Больше того, я знаю лучший перевод! А хотите в оригинале?

Now Romeo is below'd and loves again,

Alike bewitched by the sharm of looks…

Я люблю Шекспира. Археология требует знания языков. Английский я знаю почти как родной. Всего Шекспира я прочитал на английском. «Отелло» помню, наверное, целиком. Прочитать вам мои любимые строки? Послушайте:

Я черен, вот причина…[20]

– Гм! Черный слон готовит вам сюрприз, – пробормотал я.

– Неважно! – усмехнулся Нино. – Шахматы – это игра. А жизнь есть жизнь. И мне придется вам объяснить, почему я бил Юлиану по щекам…

– Я лицо неофициальное, – казалось, я оправдывался, – и вы вовсе не обязаны передо мной исповедоваться…

– Я проверяю себя, – ответил юноша с улыбкой, так украшавшей его удлиненное лицо. – Мы с Юлианой… ну, как бы это сказать… мы любим друг друга… Внимание, я готовлю вам ловушку. – Он держал в руке белого слона. – Она ждала ребенка. Нашего! Понимаете? Мы студенты, оба из провинции. Юлиана выросла в патриархальной семье с Далматинских островов, они перебрались в Сплит, где под маминым крылышком и прошло ее детство. Затем она уехала в Загреб учиться… Она – будущий архитектор, я – будущий археолог… И оба бедны как церковные мыши… Я мечтал о том, как буду раскапывать древние города, а она – создавать новые. Знаете, есть у нас комнатушка под крышей, бывшая голубятня… Юлиана навела в ней уют… превратила в райский уголок…

«Как мысли о любви красят человека!» – подумалось мне.

– И все же то был не рай, – рассказывал Нино. – Чистоту Юлиане удавалось поддерживать, однако от мышей мы избавиться не могли… Знаете, дом ужасно старый, построенный в незапамятные времена, он весь пропах мышами… Как–то ночью Юлиана шепнула: «Твоя рука!» Потом вскрикнула: «Мышь!» А это давал о себе знать наш ребенок… – Нино на секунду замолчал. – Я отвлекаю ваше внимание, предупреждаю: опять готовлю вам ловушку. Я неплохо играю в шахматы! – Он продолжал: – Ночи напролет мы с Юлианой думали, искали выход. Хотели оставить ребенка, хотя было очевидно, что для нас это почти невозможно… У меня брат в Белграде, врач… он отговаривал Юлиану… она была уже на четвертом месяце… Она упрямилась… Мой брат пытался, предупреждал о последствиях: потом она никогда не сможет стать матерью… Но Юлиана решила… Будьте внимательны, вам грозит мат…

– Велика важность! – Его рассказ занимал меня куда больше, чем шахматная партия.

– Ну и вот, операция была тяжелой. Юлиана потеряла много крови. Брат уговаривал нас пожить в Белграде. Мы выдержали неделю, а потом просто–напросто сбежали. В Белграде у нас еще были деньги… Но на возвращение в Загреб уже не осталось… Поэтому мы голосовали на шоссе… Нам хотелось поскорей вернуться в наш райский уголок на чердаке, к нашим мышам… Юлиане в машине стало хуже. Она стойко терпела до Новской. Когда вышла из машины, мне показалось, она теряет сознание. Все были заняты дракой между шофером и этим, с бензоколонки, а я хлопал по щекам Юлиану, чтобы привести ее в чувство… Немцы проявили любезность, пригласив ее отдохнуть в свой номер… Вот, пожалуй, и все…

У меня не было оснований не верить Нино, однако осторожность заставляла подумать, что у каждого преступника найдется убедительная история для доказательства невиновности. Словно угадав мои мысли, Нино спросил:

– Вы мне не верите?

– Ну, почему же? У меня нет причин вам не верить. В самом деле, у вас не было оснований ревновать к Ромео…

– Какой Ромео! Какая Джульетта! – Нино нервно рассмеялся. – Шекспировская сказка не имеет к нам ни малейшего отношения. – Он замолчал, с лица исчезла улыбка. – Надо взглянуть, как она там… Ей тоже предстоит эта утомительная процедура допроса.

– Погодите. Дойдет очередь, тогда и разбудите.

Нино попытался улыбнуться, но улыбка на этот раз вышла похожей на гримасу.

– Нас крепко связывает смерть нашего ребенка… Мечтаете о маленьком червячке, и вдруг теряете его еще до того, как он обрел человеческий облик. Я хочу, чтобы Юлиана поскорей забыла об этой утрате… Время поможет… Несомненно! Мне кажется, Шекспир написал эти строки для нас:

Но страсть даст силы, время даст свиданье

И сладостью смягчит все их страданья.[21]

Я сейчас вернусь. – Нино встал. – Пойду посмотрю, приняла ли она лекарство. И… надо ее подготовить…

В дверях он столкнулся со Степаном Прпичем. Нино посторонился, пропуская его. Следом за Прпичем вошел милиционер. Он приблизился к столу, где сидели Штраус, Розмари и Чедна.

– Господин Штраус, будьте любезны пройти в кабинет, – услышал я его вежливый голос.

А затем голос немца, на своем языке успокаивающего дочь.

– Вы ведь побудете с моей Розмари, пока я не вернусь? – обратился Штраус к Чедне.

– Разумеется, – успокоила она немца. – Розмари в надежных руках…

Штраус вышел из гостиной, разминувшись в дверях с официантом.

– Вам понравилось виски, господин? – осведомился тот.

– Мне у вас все нравится! – сердито бросил Штраус.

Прпич тем временем – на этот раз без спросу – уселся за мой столик и молча наблюдал, как я расставляю на доске шахматные фигуры. Не прерывая своего занятия, я спросил:

– Ну, как все прошло?

– Никак! Мы больше молчали, чем разговаривали.

– Вы честно ответили на все вопросы?

– Да! По сути дела, Сенечич мне задал лишь два серьезных вопроса. Первый – я ли убил Ромео? Ответ: нет! Второй – правда ли это? Ответ: да!

– А еще о чем вы беседовали?

– Сенечич поинтересовался, как дети, жена, не ссоримся ли. Я сказал: и я, и дети счастливы, оттого что все снова вместе. Он спросил, как моя жена воспримет известие о смерти Ромео. Я ответил: для моей семьи главное – доказать, что не я убийца…

– И все?

– Нет, Сенечич спросил, почему я на работу явился в парадных ботинках. А я ответил: чтобы чувствовать себя как на празднике, когда выиграем матч у венгров!

– Он не поинтересовался, видели ли вы кого–нибудь от шестнадцати до шестнадцати сорока пяти?

– Нет. Он, очевидно, думает, что убийца – я, и не собирается выяснять, что происходило в это время.

– А что происходило?

– Не знаю. Я занимался своим делом, однако, если что–то произошло, я постараюсь вспомнить, что именно.

На пороге появился взволнованный Нино. Он шагал, вытянув правую руку, как слепой, который, прежде чем ступить, ощупывает перед собой пространство.

– Что случилось? – спросил я, когда он приблизился к нашему столику.

– Не знаю. Я стучал. Она не отозвалась. Наверное, очень крепко спит или, – он на секунду замолчал, – или ей плохо.

– Дверь заперта?

– Да.

Около нас возник официант.

– Вы плохо себя чувствуете? – заботливо спросил он Нино.

– Скажите, у вас есть запасные ключи от комнат? – поинтересовался я у официанта.

– Есть, а зачем они вам?

– В каком она номере? – спросил я у юноши.

– В тринадцатом.

– Будьте любезны, дайте нам запасной ключ от этого номера, – попросил я официанта.

– Что–нибудь случилось?

– Не будем терять время! – заметил я нетерпеливо.

– Я схожу за ключом к администратору, а вы ждите меня у номера…

IX

Официант не сразу отпер дверь тринадцатого номера.

– Внутри в замке ключ. – Он обернулся и взглянул на меня и стоящих рядом Нино, Чедну, Розмари и Прпича. – Попробую вытолкнуть, иначе придется ломать дверь.

– Стучите посильней, – посоветовал Прпич, – может, все–таки разбудим.

– Я стучал изо всех сил. – Голос у Нино был хриплым. – Бесполезно.

– Ключ выпал! – радостно закричал официант.

Я услышал, как щелкнул замок. Новоявленный слесарь нажал ручку, дверь распахнулась, и он отступил в сторону, пропуская нас вперед…

Глава третья

Несчастная Юлиана! Судьба Ромео и Джульетты во все времена одна: любовь преодолевает все преграды и соединяет в смерти. Но в данном случае Ромео и Юлиану соединила не любовь, а ненависть.

Глядя на сохранившее выражение ужаса лицо задушенной шелковым шарфом Юлианы, я поймал себя на мысли, что разгадку трагедии ищу в ненависти. И на ум пришли слова бедняги Отелло, которые мне напомнил Нино Веселица:

Я черен, вот причина…