Текст книги "Современный югославский детектив"

Автор книги: Милан Николич

Соавторы: Тимоти Тэтчер,Предраг Равник,Павел Павличич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)

Трудно понять, чем инспектор выдал свое присутствие: может, шевельнулась занавеска, может, взломщик заметил его отражение в одном из зеркал. Он стоял во весь рост и, пока Штрекар оседал, ударил его по шее ребром ладони.

Резко отдернул занавеску и посветил. Штрекар неподвижно лежал на полу в полуметре от Гашпараца. Человек осмотрел помещение за занавеской. Сунул руку в карман.

Гашпарац не знал, сделал ли он это для того, чтобы положить пленку или чтобы вытащить оружие и прикончить Штрекара. Когда мужчина склонился над лежащим, адвокат, не выпрямляясь, приподнялся на колено и оперся о пол правой рукой: левая нога у него оказалась свободной.

Не глядя, двинул ногой человека по голове изо всей силы, как бьет по удачно посланному мячу футболист. Удар пришелся по переносице, сухо треснули кости. Под рукой оказалась ножка стула и Гашпарац с ужасом заметил, что ухватился за нее и лупит стулом по голове мужчину, который попытался подняться. Удары были ужасны, бесчеловечны, Гашпараца даже передернуло, будто он оказался свидетелем отвратительного и гадкого зрелища. Человек рухнул на пол.

Подскочив к Штрекару, Филипп нащупал пульс, потрогал сердце, лоб. Руки тряслись, дыхание было прерывистым, сердце колотилось, его охватила паника. Такая, как вначале.

Штрекар застонал, приподнялся на руке, другой взялся за голову. Гашпарац облегченно вздохнул.

Затем подошел к двери и повернул выключатель. Штрекар сморщился и зажмурил глаза. Крови не было видно.

Не было крови и на лице распростертого на полу человека: она впиталась в рыжий парик, который Гашпарац с него сорвал, так же как и приклеенную рыжую бороду.

Но даже в гриме при свете электричества не трудно было узнать Рудольфа Томашича, директора «Гефеста».

XXIX

– Только ей ничего не говорите, не волнуйте… Она ничего не должна знать… Это все я, – повторял человек. – Только ей не говорите. Потом, когда все пройдет, когда увидим результат…

Глаза были мутные, движения бесконтрольные, он попытался приподняться на локте. Голос с трудом вырывался из горла. Гашпарац чувствовал себя ужасно, потому что знал – это следствие его ударов. И правда, Рудольф Томашич, директор «Гефеста», был похож на растрепанную карнавальную куклу, от уверенного в себе человека не осталось и следа, он лежал бледный и беспомощный, казалось, и впрямь у него повреждены какие–то жизненно важные центры. Вскоре Гашпарац понял, что это состояние вызвано чисто психологическими причинами: после огромного и длительного напряжения наступил мгновенный упадок сил. Возбуждение достигло кульминации в тот момент, когда директор ударил Штрекара, а после этой вспышки произошел спад, организм, не поддерживаемый более напряжением, надломился. Нечто подобное Гашпарац наблюдал в себе самом – он не мог до сих пор расслабиться.

– О ком это он? – спросил Штрекар.

– О жене, – пояснил Гашпарац.

Ему вдруг все стало ясно, и он ощутил страх. Захотелось сесть рядом с другом и гладить его по голове, как заботливая санитарка тяжелобольного. Удар по переносице болью отдавался в левой ноге. Это свидетельство их победы.

Когда он помог Штрекару подняться с пола, когда выяснилось, что с инспектором все в порядке и он пришел в себя, выпив несколько глотков воды, и наконец взглянув на человека, лежащего на полу, сказал: «Ты только посмотри на этого сукиного сына, руководителя», только тогда Гашпарац почувствовал, что все крохи–факты собрались наконец вместе и встали на свои места. Он ощутил разочарование, даже какую–то пустоту и упал бы, если бы не ухватился за конторку.

Вдвоем они подняли человека и усадили на стул. Штрекар стал звонить по телефону. Вызвал помощников, милицейского врача, позвонил и хозяину – фотографу. Гашпарац поднял жалюзи, вышел из ателье и глубоко вдохнул свежий ночной воздух. На Влашской горели фонари и было безлюдно: близилась полночь.

Метрах в ста от ателье под фонарем стоял зеленый «фольксваген». Гашпарац взглянул на номер, достал из кармана фотографию. Взгляд Ружицы Трешчец – Белой Розы показался ему сейчас значительным и глубоким, было тяжело смотреть на ее лицо, он даже прикрыл его рукой. Сличил номера машины.

– Говоришь, о жене? – спросил Штрекар.

– Она очень больна, – пояснил Гашпарац.

И тут стали подъезжать люди. Сначала милиционеры, которым Штрекар что–то объяснял и давал указания, потом врач, осмотревший директора и констатировавший, что раны не опасны, потом какие–то специалисты. Директора увезли. Гашпарац и Штрекар остались в пустом ателье, чтобы дождаться фотографа, который жил далеко, под Слеме; он обещал незамедлительно приехать: ему, вероятно, никак не удавалось поймать такси, а своей машины у него не было.

– Куда это ты выходил? – спросил Штрекар.

– Сличил номера машины. Она тут, рядом, я ее видел.

Гашпарац извлек фотографию из кармана. Ткнул пальцем в автомобиль, в фигуру под зонтиком, отпирающую дверцу.

– Да, – произнес Штрекар. – Все стало на свои места. И номер машины, и дата, и точное время. Погоди, у меня никак не укладывается в голове. Хотя сейчас все кажется до того просто, что проще и быть не может. Отчет написать пара пустяков, а сколько я намучился, пока это тянулось, да и ты тоже. Все просто: фотография уличает директора, машина его, это он ее отпирает. Следовательно, фотография – документ, свидетельствующий о том, что кража совершена им.

– Да, вроде бы, – сказал Гашпарац.

– Погоди, погоди, а как же его алиби в день ограбления… В тот день, когда была совершена кража, он находился в Сплите. Мы это проверяли несколько раз. Здесь какой–то трюк. Вчера я читал протоколы…

– Не знаю, – медленно произнес Гашпарац. – Как–то же он это подстроил… Известно, что он находился в гостинице?

– Фотография сделана во второй половине дня, – припомнил Штрекар, потирая рукой лоб. – В Сплите он был в компании кого–то из своих деловых партнеров… Подожди–ка, кроме того дня… Но и тогда, по свидетельству портье, он взял ключ и оставался в своем номере. Соседи слышали в его комнате радио. Вечером к нему приходил кто–то из знакомых, звонил снизу. Он тотчас спустился и ушел, оставив ключ в регистратуре. Ближе к полуночи возвратился и снова в сопровождении кого–то из местных. Прости, не пойму, как…

– Алиби относится ко времени от двух до шести?

– Ну да.

– Мне кажется, я понимаю, как это можно было сделать, – сказал Гашпарац. – Все–таки он выходил из гостиницы. Не знаю, каким образом, но выходил. Полагаю, все было разыграно как по нотам. Он ушел, забрав с собой ключ. А может, вообще не запирал дверь, чтобы создать впечатление, что отлучился на минутку. На такси добрался до аэропорта.

– И улетел в Загреб?

– Конечно. Билет был приобретен заранее; и из Сплита, и обратный из Загреба, и, конечно, на разные фамилии.

– Но он должен был сразу вернуться.

– Да дело–то несложное, – говорил Гашпарац, почувствовав, как его облеченное в слова волнение настоятельно пробивается наружу, как ему самому необходимо услышать произнесенные вслух комбинации, которые рождались у него в голове. – Ты лучше меня знаешь положение дел на наших внутренних авиалиниях. Самолеты следуют друг за другом, с небольшими интервалами, и в основном одни и те же. Сплитский самолет сразу после прибытия вылетает обратно в Загреб. Все зависит от дня недели. Бывает, за пять–шесть часов они делают на линии несколько рейсов. Интервал между прибытием в Загреб и вылетом в Сплит не больше часа.

– Да, да… ты прав, точно, он в это время…

– Это совсем нетрудно, – снова перебил Гашпарац инспектора, не в силах совладать со своей потребностью говорить. – Если заранее купить билеты из Сплита и из Загреба – плевое дело.

– Верно, верно, а «Гефест» находится почти в Горице. До аэропорта рукой подать. На машине не больше десяти минут.

– Вот так, поехал в «Гефест», взял деньги. Вернулся в аэропорт вовремя, за пятнадцать минут до вылета, как предусмотрено правилами, прошел регистрацию. И возвратился в Сплит. Единственная задача для него была – незаметно проскользнуть в номер. И это ему удалось.

– Да… – размышлял инспектор. – Не исключено, что он воспользовался самолетами разных авиакомпаний, это еще лучше… Просто взял да открыл ключиком сейф, потому что знал: подозрение может пасть на любого из служащих. Каждый при существовавшей неразберихе мог сделать себе копию ключей.

– Да еще постарался бросить тень на Валента… Только фотография смешала ему все карты.

– Хоть и сделана была без всякой задней мысли. Совсем случайно, я в этом уверен.

– Я тоже. Чистое совпадение. Вот и возьми.

– Теперь фотография может служить доказательством, на ней виден номер машины, – поддакивал Штрекар. Ему тоже хотелось высказаться, а в голове уже рождались целые фразы будущего отчета.

Приехал фотограф. Еще с порога он опасливо оглядел помещение, тревожась за судьбу своего имущества, и особенно аппаратуры.

– Будьте любезны, проверьте, – обратился к нему Штрекар, – все в порядке, ничего не разбито, даже не сдвинуто с места. Кроме вот этого стула.

– Ах, стул – это ерунда… – с облегчением сказал фотограф, установив, что к ширме, за которой находились камеры и наиболее ценная аппаратура, никто не прикасался.

Они распрощались. Штрекар поблагодарил фотографа, объяснил, как составить счет за понесенный ущерб, и посоветовал незамедлительно его предъявить.

Они вышли и сели в машину.

– Знаешь что, – к удивлению Гашпараца, предложил Штрекар. – Сейчас в больнице дежурит мой приятель, тот, с усами. Поехали, навестим Валента.

Они поехали. Сначала ехали молча, занятые каждый своими мыслями. Гашпарац смотрел прямо перед собой и чувствовал, как им овладевает усталость, утомление от обессилевших рук и ног устремляется к голове. Только в левой ноге ощущалась повышенная пульсация, и его снова передернуло при воспоминании о том, как хрустнули кости черепа.

– Ты будешь смеяться, но на меня порой находит сентиментальность, – заговорил Штрекар, объясняя желание проведать Валента. – Я почему–то всегда задаю себе вопрос: какие причины заставляют людей идти против закона. Неужели игра стоит свеч?

– На этот раз, – сказал Гашпарац, – действительно дело достойно удивления. Виновата любовь.

XXX

На темно–синем небе мерцали яркие крупные звезды, каких никогда не увидишь в городе из–за бесчисленных фонарей. А город почивал в глубокой ночи, лишь откуда–то издалека по временам доносился звон подъемника и перестук колес. Где–то поблизости лаяли собаки, совсем как в деревне. Темнели очертания больничных корпусов. Друзья сидели на низенькой каменной ограде и прикуривали сигареты одну от другой, потому что спички кончились. Было прохладно, они вполголоса беседовали, а Гашпарац вздрагивал – то ли от свежести, то ли от нервного возбуждения.

Сейчас, когда все осталось позади, он не мог совладать с нервной системой и, пока ждали врача, вызванного на срочную операцию, чувствовал неудержимую потребность говорить, и высказать все, что думает о случившемся. Но еще более он ощущал потребность пробудить такое же волнение у своего собеседника, сообщить ему то потрясение, которое испытывал сам и не мог сдержать, поэтому инспектор вопреки привычке то и дело касался рукой его плеча, желая успокоить.

– Ты представляешь, – говорил Гашпарац, – можешь ли ты представить себе всю ситуацию? Она снялась в аэропорту, уступив настоянию Гайдека, хотя все в ней протестовало. Потом выяснилось, что это не обычная фотография, тогда как и самая обычная фотография была бы ей не по душе. А не по душе ей была не просто фотография, а что–то совсем иное. Я думаю, она чувствовала угрызения совести, какой–то осадок в душе от того, что встречалась с Гайдеком. И она решила показать фотографию Валенту, чтобы не было никакой тайны… Она, я думаю, по–настоящему любила Валента, и хоть этот шалопай не заслуживает такого чувства, все–таки и он несчастен. Именно любовь толкнула ее к Гайдеку: она хотела встать между ним и Валентом и помешать их сотрудничеству. Думала, если привяжет к себе Гайдека, Валент от них отколется, шайка отпустит его. Наивная она была, вот в чем дело. Прикидывалась, будто заинтересована в их спекуляциях, потому и пришла с Гайдеком в аэропорт: Валент ему, вероятно, привез кое–что. Надеялась, что и ее вовлекут в свои делишки, а потом рассчитывала как–нибудь выпутаться и сама, и Валента спасти.

– А тут выяснилось это дело с фотографией, – помог ему Штрекар, кладя руку на плечо и давая передохнуть, ибо знал, что тот не успокоится, пока не выскажется до конца.

– Да. И тут Валент совершил главную ошибку. Он услышал о краже, конечно, ему была известна директорская машина, как, вероятно, и всем в «Гефесте». Он расспросил своих бывших коллег и узнал, что в тот день директор якобы находился в Сплите. Кто знает, как его угораздило обратить внимание на номер машины, когда Ружица показала ему фотографию, рассчитывая совсем на другое?

– Кто знает? Наверное, случайно. У парня, видно, глаз хороший. Может, от нечего делать изучал фотографию. Тут он все скумекал и понял – есть шанс.

– Вытянуть куш?

– Да, вытянуть куш, а одновременно и покончить с контрабандой, с поездками в Германию, даже, может, жениться на Белой Розе.

Гашпарац и мысленно и вслух называл девушку по прозвищу, теперь его это не смущало, как прежде. Ему казалось, что, досконально разобравшись в ее жизни, он приобрел на это право.

– И пошел к директору, – задумчиво добавил Штрекар.

– Но сначала допустил еще ошибку, – быстро подхватил адвокат. – Он рассказал Розе о своем плане. Конечно, она была против. Ей нужен был он, деньги ее не интересовали. Она не хотела, чтобы он ввязывался в новую аферу, последствия которой трудно предвидеть. А перед ним маячила цель: заполучить побольше денег. Поэтому он и со спекулянтами продолжал якшаться: поджидал случая самолично прокрутить денежную операцию. Он допустил просчет, рассказав обо всем Розе. И она отказалась дать ему фотокарточку.

– Думаешь, он ее выкрал?

– Конечно. Украл, встретился с директором, показал ему и предъявил условие. Затем подложил фотографию на прежнее место – в сумочку, в общем туда, где она лежала у Розы. Там она для директора была недосягаема.

– А она чувствовала, что он вынашивает свою идею.

– Должно быть, спьяну опять ей проговорился. Может, после того, как у него в доме кто–то побывал. А это явно директор. Может, Роза и сама догадалась, что происходит. Поэтому и передала фотографию на хранение госпоже Надьж.

– А я, стыдно вспомнить, ведь и ее заподозрил, – улыбнулся Штрекар. – Женщина совершенно случайно оказалась на Средняках в гостях… Угораздило же ее тогда сказать…

Они помолчали. Гашпарац, заметно волнуясь, поднялся с ограды, сделал два–три шага, несколько раз глубоко затянулся и подошел к Штрекару, он словно не слышал последних его слов.

– Ты представляешь ситуацию? Девушка почувствовала, что фотокарточка может оказаться опасной. Особенно после того, как к Валенту в дом приходили неизвестные. Она поняла, что угрожает Валенту. Валент, вероятно, еще встречался с директором, требовал деньги. Я думаю, они просто не договорились о сумме, иначе Валент нашел бы способ раздобыть карточку и передать ее директору. Поэтому тот и решил взять фотографию силой – сначала у Валента, а не обнаружив ее у него, задумал отобрать у Розы. Кстати, может, Валент сам рассказал ему, где хранится карточка.

– Да, – не сразу согласился Штрекар. – Тогда Валент понял, что Розе грозит опасность. Может, потому и настаивал, чтобы она ему отдала фотографию. Парень, поди–ка, предполагал, что может случиться… А она упорствовала… Из–за этого они и поссорились… И тогда Роза вспомнила о тебе.

– Не думаю, вспомнить она не могла… Просто у нее возникла потребность в защите… В милицию идти не решилась – ведь были одни предчувствия, неясные угрозы, все как–то неопределенно… Нашла мое имя в телефонном справочнике… Может, хотела позвонить мне, посоветоваться, да не успела.

– Томашич ее и подкараулил.

– Он не мог знать, что карточки у нее нет. Я думаю, они виделись раньше. Наверно, она ему говорила, что карточка не у нее, может, сказала, что уничтожила или дала кому–то на сохранение. Во всяком случае, он ей не поверил. А она… Ты представляешь? Она, наверно, предлагала даже деньги, чтоб он отвязался от нее и от Валента, может быть, даже обещала отдать фотографию, если он их оставит в покое. А его охватила паника. Он решил, что она с Валентом заодно, что они вместе его шантажируют. А Роза говорила чистую правду. Может, он преследовал ее, потому она и пошла тем путем. Он следил за ней, догнал, и дальше все случилось, как было. А фотографии не нашел.

– Она погибла, а события продолжали развертываться.

– Да, – голос у Филиппа упал.

В дверях возникла фигура врача, показавшаяся огромной и черной из–за света, падавшего сзади. Хирург сделал им знак, они погасили сигареты и вошли в коридор. Возле палаты, в которой лежал Валент, доктор обернулся и сказал:

– Только с порога, идет? Он на инъекциях и поэтому не может уснуть, иначе бы я вас не пустил. Сейчас ему лучше, но говорить нельзя. Никаких вопросов.

Врач открыл дверь и при свете, проникшем из коридора, они увидели Валента, лежащего на спине. Он приподнял руку и слабо махнул им.

– Не беспокойся, – не выдержав, выпалил Гашпарац. – Мы его схватили, милиция… – и смешался.

– И выброси из головы деньги, – добавил Штрекар.

Только сели в машину, Гашпарац снова заговорил, Штрекар по–прежнему не перебивал. Штрекар вел машину, свободно откинувшись на спинку сиденья и крепко сжимая в руках баранку. На каждом повороте тормоза скрипели. Гашпарац был под впечатлением встречи с Валентом.

– Он ее любил, – повторял Филипп, – он ее любил. Поэтому после ее смерти задался целью – отомстить. Ты представь себе! Он знал убийцу Розы, чувствовал свою вину и терзался угрызениями совести. И ничего не мог сделать, не мог обратиться ни к тебе, ни ко мне, хотя у него было поползновение признаться. Вот он и позвонил мне. У него не было фотографии, главного доказательства против директора, он не знал, где она, и вообще он ничего не знал. Он просто хотел отомстить сам и чем дальше, тем сильнее утверждался в этом желании. Замкнулся, пил и молчал. Ничего не сказал даже бедняге Звонко, который любил и его, и Розу. Он, конечно, мог бы убить директора, но, скорее всего, на такое был не способен. Может, сам боялся человека, который однажды убил. Не за свою жизнь боялся, боялся, что не сумеет отомстить и убийца Розы останется безнаказанным.

– И стал искать фотографию, – робко, понимая, что Гашпарацу надо дать возможность высказаться до конца, промолвил Штрекар. Гашпарац уловил в его голосе нотку нетерпения, но удержаться не мог.

– Да. В отчаянии он искал ее у них дома, и тоже безрезультатно. Еще раньше он сообразил, что существует фотограф, у которого мог сохраниться негатив. Значит, надо его разыскать, а разыскав, он сможет исполнить задуманное.

– К тому же выводу пришел и Томашич.

– Скажи, разве это не ужасно, – твердил Гашпарац, глядя прямо перед собой на пустую дорогу, – разве это не ужасно? Два человека одну за другой обходят фотографии Загреба. Обходят как придется, а может, следуя некой системе, и в каждой спрашивают, повторяют один и тот же рассказ, конечно вымышленный: поди, не один фотограф захотел узнать, зачем фотография им понадобилась. И при этом они боятся встретиться, понимают, что состязаются друг с другом, и для них обоих это вопрос жизни или смерти. Они готовы на все, лишь бы завладеть фотокарточкой.

Машина остановилась у погруженного во мрак дома, который в свое время построил тесть Гашпараца. Подпухшими, покрасневшими от бессонной ночи глазами смотрели они на убегающую к Слеме улицу, и в этот поздний час она показалась им ирреальной. Молчали. Гашпарац думал о двух мужчинах, гоняющихся по огромному городу за кусочком целлулоида, в котором была их судьба. Штрекар сказал:

– И Валенту подвалило счастье.

– Он заказал фотографию и договорился о встрече с Томашичем. Это была еще одна его ошибка. Они встретились, Валент сказал, что фотография у него дома. Тем временем, ожидая, пока карточка будет отпечатана, он позвонил тебе и попросил приехать. В милиции ответили, что ждут тебя с минуты на минуту. Он повез Томашича к себе. Дом, вероятно, представлялся ему самым удачным местом, так как там он чувствовал себя уверенно, да и ты мог легче его разыскать. Директор шел в западню, к тому же имелась и улика – фотография.

– Кто знает, что дальше между ними произошло, – проговорил Штрекар.

– Я могу себе это представить. Валенту захотелось его помучить – захотелось, чтобы тот страдал. Он показал фотографию и начал ставить новые условия, соврал, что и негатив у него, бог знает что еще. Он хотел вконец его измучить, душевно казнить.

– Но Томашича на мякине не проведешь, – заметил Штрекар. – Может быть, он сразу же и набросился на парня.

– Пожалуй. Его охватила паника… Ударил Валента ножом и завладел карточкой. А на следующий день, ты представляешь, Влада, – впервые за столько дней Филипп назвал Штрекара по имени, – ты представляешь, на следующий день как ни в чем не бывало он продолжал обходить фотографии, догадываясь, что Валент соврал ему про негатив. И разыскал–таки.

– Да, этот человек и умен, и очень опасен. Настоящий злодей.

Гашпарац вздохнул и отер пот со лба. Он выдохся.

– В том–то и дело, что не настоящий злодей. Ты же его видел. Он пошел на все это ради жены. Я тебе говорил – у нее рак. Он мечтал отвезти ее в Швейцарию. За операцию надо платить. Это страшно, но это так. Чтобы спасти жену, он, не раздумывая, пошел на убийство. И мог бы убить еще.

Штрекар ничего не ответил, хотя был с ним не согласен. Только вздохнул. Помолчали, сидя в машине, освещенной уличным фонарем.

– Как ты можешь заниматься постоянно такими делами? – спросил Гашпарац.

Штрекар помедлил с ответом, потом сказал:

– Иди выспись, – и хлопнул его по плечу. Филипп воспринял это как знак, что ему пора уходить. Красные сигнальные огоньки машины Штрекара исчезли в глубине улицы.

Входя в дом, Гашпарац подумал, спит ли Лерка, не оставила ли она ему какую–нибудь записочку, память еще сохраняла ее приветливое участие накануне вечером и сегодня утром. Включив свет в гостиной, он взглянул на стол. Записки не было. Размышлять сейчас о неудавшемся браке не хотелось. Опустив руки, он стоял в дверях, неуверенный в том, хватит ли у него сил раздеться.

Он сел. На столе стояла ваза с одним–единственным цветком. На теннисном корте, в гостях или бог знает где кто–то подарил цветок его жене.

Это была маленькая белая роза.