Текст книги "Современный югославский детектив"

Автор книги: Милан Николич

Соавторы: Тимоти Тэтчер,Предраг Равник,Павел Павличич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

– Я к вашим услугам.

– Вы? Почему вы?

– Я – Гашпарац. Милости прошу, входите.

– А разве вы не из милиции?

– Нет–нет. В милиции работает мой друг, Штрекар. Я помогаю ему в расследовании дела, поэтому и приезжал вместе с ним.

Она, очевидно, продолжала колебаться – потому ли, что не верила ему, или потому, что неожиданная ситуация сбила ее с толку. Гашпарац чувствовал – сейчас именно тот момент, когда женщина может повернуться и уйти или замолчать и не сказать ему то, ради чего пришла, а он не мог придумать ничего лучше и убедительней, как улыбнуться и сказать:

– Видите ли, у меня есть причины интересоваться этим делом. Войдите, пожалуйста, я вам все объясню.

Она решилась. Вошла и села в одно из кресел для клиентов. Гашпарац, поразмыслив, отважился сесть рядом, подчеркнув тем самым равенство их положений. Чтобы начать разговор, сказал:

– Если б я знал, что это дело интересует и вас, я бы сразу представился.

– А если б я знала, что вы…

– На короткой ноге с милицией, – с улыбкой продолжил за нее адвокат, – вы не пришли бы сегодня сюда. Ибо милиции вы не хотели сообщать, что вам известно мое имя. Верно?

– Пожалуй, да, – сказала она после небольшого раздумья. Потом вынула сигарету, он щелкнул зажигалкой, затянувшись, она закашлялась. Кашляла долго и тяжело, и было похоже, что женщина серьезно больна. Затем кашель ее отпустил.

– Вам лучше? – участливо спросил Гашпарац.

– Относительно, – ответила женщина. – Я, знаете ли, больна, и, кажется, серьезно.

Гашпарац решил, что разумнее не расспрашивать ее о болезни. Они молча курили. Беседу приходилось начинать снова. В конце концов она спросила:

– Какие причины заставили вас проявить интерес к этому делу?

Гашпарац, подумав, рискнул сказать правду. Так, полагал, он сможет и ее вызвать на откровенность.

– У нее нашли номер моего телефона, – начал он. – Я же с ней никогда ни о чем не разговаривал и даже не слышал о ее существовании. В милиции установили, что у девушки не было повода обращаться к адвокату. Это меня и заинтересовало. Согласитесь, странно обнаружить номер своего телефона в сумочке убитой женщины.

– Ах, вот как? – только и сказала посетительница.

– Кроме того, – продолжал Гашпарац идти напрямик и тем самым надеясь завоевать ее доверие, – я получил бандероль, имеющую прямое отношение к Розе или Ружице Трешчец.

– В связи с этим я и пришла, – медленно проговорила женщина. – Только из–за этого.

– Да?

– Бандероль вам отправила я.

– Вы? А зачем? И откуда у вас эта фотография?

– Там была фотография? Я не знала. Она дала мне запечатанный конверт и бумажку с вашим именем и адресом конторы. И просила отправить только в том случае, если с ней что–нибудь случится: внезапно уедет, или заболеет, или сама еще раз напомнит.

– А не сказала, в чем дело?

– Нет. Я уже говорила вам – она была очень замкнутая. По правде сказать, я думала, речь идет о чем–то сентиментального характера… Что–нибудь связанное с этим парнем – Валентом, или, думала, у нее завелся кто–то другой, может как раз этот самый адвокат, то есть вы, может, речь идет о любви к женатому мужчине, человеку несвободному, знаете, как бывает, и в конверте что–то очень личное, какое–нибудь доказательство, сентиментальное воспоминание. Может, кому–то она хотела вернуть фотографию или письма, или…

Она снова закашлялась и долго кашляла. Гашпарац терпеливо ждал. Когда кашель прошел, она прибавила:

– Вот так. – Тем самым женщина подчеркивала, что кашель не помешал ей сообщить самое главное и она сказала все, что хотела.

– Это все, что вы можете мне сообщить в связи с бандеролью?

– Все. Может быть, еще лишь одно: она очень просила меня никому об этом не рассказывать, никому на свете, и не носить пакет с собой, а запереть его в письменном столе.

– И, таким образом, вы…

– Когда я услышала о ее смерти, я тотчас же, сама не знаю почему, вспомнила о нем. Подумала, не будет ли это с моей стороны ребячеством, и все–таки отправила, без обратного адреса, срочным письмом, так, как она просила. Мне казалось, я должна это сделать ради нее.

Наступила пауза. Гашпарац курил, а женщина безмолвно сидела в огромном кожаном кресле, совсем крошечная, словно еще уменьшившаяся после кашля. Текли минуты. Наконец Гашпарац проговорил:

– Я бы хотел вас кое о чем спросить. Мне понятно, отчего вы не хотели ничего рассказать милиции: таково было желание Ружицы. Понятно и то, что привело вас ко мне: желание узнать, что за всем этим кроется, не поможет ли это разыскать убийцу. Но почему вы пришли именно сейчас? Почему не пришли раньше или не отложили свой визит на будущее?

– Сначала я решила вообще ни во что не вмешиваться, – сказала госпожа Надьж, бледнея прямо на глазах. – Когда же милицейский инспектор спросил меня, не знаю ли я Филиппа Гашпараца и какая связь существует между ним и Ружицей, я поняла, что все куда важнее, чем какие–то интимные отношения, как мне представлялось раньше.

– Но вы опять–таки не пошли в милицию?

– Да, потому что не знала, в чем дело.

– Я вас прекрасно понимаю. Вы хотели понять, насколько все серьезно и есть ли необходимость вам вмешиваться.

– Да.

– Скажите мне, пожалуйста, еще одно, – не останавливался адвокат. – Как вы думаете, почему она в последнее время странно вела себя, почему просила вас послать фотографию?

– Понятия не имею. – Женщина задумалась, извлекла из пачки сигарету и, мельком взглянув на нее, сунула обратно. – Задним числом всегда кажется, будто существовали некие предчувствия. Например, сейчас мне кажется, что она чего–то опасалась.

– Опасалась за свою жизнь?

– Не знаю. Просто боялась, теперь я почти уверена в этом. И отдать мне конверт с вашим адресом заставил ее страх.

Они опять помолчали. Потом Гашпарац встал, подошел к столу; отперев ящик, извлек оттуда желтый конверт и показал его женщине. Она кивнула. Он вынул фотографию и протянул ей. Она рассматривала долго и внимательно, ему даже показалось, что глаза ее увлажнились.

– Это та самая? – спросила наконец она. – Что же тут особенного?

– Не знаю. Скажите, вам известен кто–либо на фотографии, кроме Ружицы? Не замечаете ли вы чего–нибудь необычного?

Она еще некоторое время разглядывала фотографию и уверенно произнесла:

– Нет. Ничего.

XI

После обеда Гашпарац оказался дома один. Жена ушла на корт, а теща, забрав девочку, отправилась в гости к кому–то из своих родственников, и, значит, надолго. Он остался дома, зато дважды выслушал обвинения в свой адрес. Теща заявила ему, что ради ребенка исполняет его отцовские обязанности, хотя, в сущности, брала с собой девочку, только чтобы похвалиться ею, заставляя играть на пианино и считая ее успехи в музыке личной своей заслугой. Перед женой он провинился в том, что она вынуждена идти на теннис без него. Лерка не могла простить мужу его упорное нежелание научиться играть в теннис. Ее возмущало его крайнее раздражение при виде взрослых мужиков, скачущих в коротких штанишках по красному песку и рассуждающих о хороших подачах и качестве ударов, пытаясь укрепить друг в друге иллюзию, будто делают это ради развлечения и поддержания кондиции, хотя каждому было ясно, что посещение кортов для них лишь интенсивная форма общения и используют они эти сборища – за неимением денег – вместо развлечения. Люди тешили себя мыслью, что приобщены к занятию, достойному высшего общества. Желая уколоть мужа, Лерка повторяла, что он обычный горанский дровосек, однако Гашпараца это абсолютно не задевало. До войны его отец и правда имел лесопильню в Северине на Купе, и будущий адвокат мальчишкой мечтал стать столяром, поэтому упреки жены не достигали цели. Лерка не скрывала, что видит в теннисе прежде всего возможность поддержания необходимых связей и считала его отличным способом для Гашпараца завязать нужные знакомства. Он сопротивлялся непреклонно и категорически, и прежде всего потому, что новички на кортах, изо всех сил старающиеся приобщиться к элите, вызывали у него смех. Как правило, они играли лучше, были физически более крепкими и выносливыми, однако их переполняло страстное желание выделиться, одержать победу над теми, для кого эта игра была семейной традицией. Игра как таковая не имела значения для новичков – они куда охотнее состязались бы в бросании камней с плеча, но уверовали, что, одержав победу над соперниками, они продемонстрируют хотя бы здесь свои преимущества.

Гашпарац сидел под яблоней и курил, не глядя в развернутую на коленях газету. Он думал о тесте, которого любил и которым не переставал восхищаться, думал о том, что тот мог себе позволить не пользоваться подобными средствами для утверждения собственной репутации в обществе. Гашпарац поджидал Штрекара, которому позвонил сразу после разговора с госпожой Надьж.

Послышался автомобильный гудок, и Штрекар вошел в сад. Он был в пуловере и вельветовых брюках, порядком помятых; таким Гашпарацу его доводилось видеть не часто – очевидно, это свидетельствовало, что инспектор не при исполнении обязанностей, а просто отдыхает. Хотя, усевшись напротив и взяв бокал с пивом, Штрекар нетерпеливо спросил:

– Значит, говоришь, она послала?

– Думаю, она отнеслась к этому серьезно, – не спеша ответил Гашпарац. – Очень серьезно.

– Или тебе так показалось, – с недоверием заметил инспектор. – Такое никогда не можешь знать заранее. Ты думаешь, она была откровенна?

– Не сомневаюсь. У нее нет причин хитрить.

– Полагаешь? А почему ты уверен, что она говорила правду?

– Надьж больна. А больной человек, серьезно больной вряд ли станет лгать, тем более если это не имеет к нему прямого отношения.

– Да, – возразил Штрекар, который неизвестно по какой причине хотел поколебать расположение Гашпараца к пожилой женщине, – если болезнь не фикция, и если человек лично не заинтересован, и если…

– Такую болезнь невозможно симулировать, – решительно перебил Гашпарац.

– А если она заинтересована?

– Каким образом?

– Да мало ли. Представь себе, что фотографию она послала с иной целью, не важно, с какой именно, а потом передумала и на скорую руку сфабриковала свой рассказ. Это вполне возможно.

– Я не могу представить себе обстоятельств, которые бы ее этому побудили, – произнес Гашпарац с явным раздражением – оттого, что Штрекар подвергает сомнению его выводы.

– Ну хорошо, – примирительно сказал Штрекар. – Допустим, она говорила правду. В данный момент у нас действительно нет оснований подразумевать обратное. Тогда посмотрим, каковы были причины, вынудившие Ружицу Трешчец обратиться к ней с такой просьбой.

– У меня есть несколько соображений, – сказал Гашпарац.

– Изволь.

– Предположим, этой фотографии домогался некто, от кого Роза хотела ее спрятать.

– Допустим. Хотя версия имеет свои минусы. Неясно, например, зачем потребовалось вовлекать третье лицо.

– Вторая вероятность, – продолжал Гашпарац, твердо решивший не реагировать на замечания Штрекара. – Вторая вероятность состоит в том, что фотография является документом.

– Это мне нравится уже больше, – воскликнул инспектор. – Только уточним, для кого она может являться документом. Тут несколько вариантов. Первый: этот документ важен для самой Ружицы. Допустим, фотография – доказательство того, что в определенный момент Роза находилась в определенном месте.

– Правильно, – согласился адвокат. – Продолжай, я думаю, ты лучше меня разовьешь эту версию.

– Второй вариант: фотография может явиться документом для человека, которого Ружица опасается. Например, доказательством, что, будучи в аэропорту, она не могла в то же самое время находиться где–то в ином месте, где якобы находилась. Но кто же этот другой, как ты думаешь? Заподозрить можно прежде всего Валента, Звонко да и эту твою Надьж…

– Заподозрить можно все человечество, – прервал его Гашпарац, опять раздражаясь, главным образом оттого, что Штрекар неодобрительно упомянул имя пожилой женщины, которая вызвала у него самого глубокое сочувствие. – С чего ты взял, что Роза поддерживала отношения только с известными нам лицами? Тут мог быть некий пятый и десятый, о котором мы понятия не имеем.

– Правильно, – снова примирительно заметил Штрекар. – И я предполагаю еще одну вероятность. Мы постоянно обращаемся к дате и времени, указанным на фотографии. Но кто гарантирует, что они имеют хоть какое–то значение? Может быть, и дата, и время абсолютно не связаны с самим делом. Этого, должен признаться, я боюсь больше всего.

– Что–то уж очень сложно, – пробурчал Гашпарац.

Они умолкли. Курили, потягивая пиво. Солнце клонилось к западу, еще немного, и оно скроется за крышами Верхнего города. Наконец Штрекар произнес:

– Итак, подведем черту. Во–первых, надо выявить всех заинтересованных лиц. Во–вторых, любопытно узнать, кто фотографировал девушку. Сначала мне это представлялось неважным, но, думается, тут есть какая–то взаимосвязь. В общем, дел много. Хотя все, так сказать, технического свойства. Я не знаю, сможешь ли ты чем–нибудь нам помочь.

– Ну, если технического… – протянул Гашпарац. – Знаешь, о чем бы я тебя попросил? Не могу ли я кое–что предпринять самостоятельно, завтра например…

– Самостоятельно?

– Это звучит, может, слишком серьезно, я знаю, хотя ничего особенного и я буду осторожен… Мне бы хотелось побеседовать еще кое с кем на ее предприятии. Точно так, как мы с тобой говорили несколько дней назад, понимаешь? А вдруг удастся что–нибудь узнать?

– Ну смотри… в общем я не против. Проверим, не ошибся ли ты в выборе профессии.

Штрекар уехал, и шум его автомобиля утонул в уличном гуле Медвешчака. Гашпарац перешел в дом. И направился прямо к телефону.

– Госпожа Надьж? Говорит Гашпарац. Вот, я уже вас и беспокою.

Она оставила ему свой номер телефона и сама обещала сообщить, если вспомнит еще что–нибудь.

– Очень кстати, – сказала она. – Я собиралась вам звонить. Но сначала слушаю вас.

– Мне бы хотелось знать фамилию той машинистки, с которой мы беседовали несколько дней назад.

– Когда приезжали с инспектором? Ее зовут Лела Микшич. Зачем вам она?

– Теперь ваша очередь, – перебил ее Гашпарац, неприятно удивленный любопытством, что заставило его вспомнить о сомнениях, высказанных Штрекаром в адрес госпожи Надьж. – Так что же вы хотели мне сообщить?

– Я кое–что вспомнила. Не знаю, право, имеет ли это значение…

– Я вас слушаю.

– Фотографию она дала мне за три дня до того, как… у меня уж было все из головы вылетело, а Ружа возьми да и спроси, не потеряла ли, мол, я конверт. И потом она сказала то, что, думаю, вам следует знать.

– А именно?

– Она сказала, что в общем–то могла бы уничтожить конверт, но не должна этого делать, потому что некий человек ей бы тогда не поверил.

XII

Гашпарац шел пешком с каким–то непривычным ощущением и как бы заново открывал для себя Загреб. В последнее время он вообще мало двигался: до здания суда и обратно, и то чаще на машине, потом – домой; изредка – на места происшествий, к знакомым, и все. А сегодня нарушенным оказался не только распорядок дня, но словно бы изменилось его отношение к городу и горожанам. Он плохо знал людей вне своей семьи и узкого круга друзей или коллег. Наблюдал их лишь в ходе судебных процессов и разбирательств. Жизнь, привычки, страсти и горести посторонних представлялись ему некими абстракциями, и он привык рассматривать их только в одном аспекте: находятся ли они в соответствии или в противоречии с законом. Естественно, в юридической практике Гашпарац сталкивался с самыми невероятными человеческими судьбами, с, казалось бы, необъяснимыми и странными мотивами, толкавшими людей на преступления. Однако в силу привычки, на многое смотрел отстраненно – главным образом потому, что по характеру своей деятельности воспринимал преступления и поступки непонятных ему людей как нечто обозначаемое юридическим термином «действие», а действие может быть допустимым и недопустимым, правильным и неправильным. Поэтому его, в сущности, почти не интересовала чисто человеческая сторона дела. Сознавая это, еще в самом начале занятий адвокатурой, Гашпарац выработал для себя широкое и весьма расплывчатое определение понятия человечности и человеческих возможностей. В не лишенное скептицизма и фатализма представление свободно умещались все непредвиденные связи и возможности, о которых охотно говорил Штрекар. Как профессионала, Гашпараца трудно было чем–либо удивить.

А сейчас, из–за некоей Ружицы Трешчец, или, как ее называли, Белой Розы, он почувствовал себя вовлеченным в дело, стал одним из юридических случаев, и это вынудило его по–иному взглянуть на вещи, увидеть их в ином свете, в том беспокойном и интимном свете, в котором он воспринимал лишь свою собственную жизнь, семью, свой брак.

И словно заново открывал для себя Загреб, не имеющий никакого отношения к его работе и адвокатской конторе: спешили с рынка домохозяйки, на площади полно зевак. Он видел вереницу приехавших на экскурсию школьников, аккуратно подстриженных, в помятой одежонке, видел завсегдатаев кафе, поглядывающих на улицу сквозь огромные стекла. Он вспомнил студенческие годы, когда подрабатывал, продавая лотерейные билеты, целыми днями болтался по улицам, опьяненный жизнью большого города. Он шел по Загребу, почти забыв о цели своего утреннего похода.

В проходной «Металлоимпэкс» он спросил о Леле Микшич. Вахтер в серой форме пожарного, торопливо дожевывая тушеное говяжье легкое, объяснил, что ее можно вызвать по телефону. О цели посещения он не поинтересовался, потому что был обеденный перерыв. Гашпарац встретился с машинисткой в небольшом помещении, представлявшем собой нечто среднее между клубной комнатой и кладовкой: стулья, стол, в углу составлены знамена, плакаты и транспаранты, книжный шкаф с застекленными дверцами, в нем, кроме книг, несколько комплектов шахмат, кубки и переходящие вымпелы, по стенам – грамоты и дипломы.

Войдя, девушка вздрогнула, словно ожидала увидеть кого–то другого; впрочем, это могло ему и показаться. Вахтер сообщил ей по телефону, что ее хочет видеть «один товарищ». По лицу девушки пробежала легкая тень – не иначе, в душе она проклинала свою злую судьбу и свой длинный язык.

– Добрый день, – сказал Гашпарац. – Я пришел узнать, не вспомнили ли вы еще что–нибудь.

– В связи с Розой? Нет.

– Все–таки, может быть, присядем?

Не зная, с чего начать, Гашпарац предложил девушке сигарету и протянул зажигалку, потом закурил сам. Несколько затяжек они сделали молча. Адвокат подыскивал слова и вдруг начал, к собственному удивлению, с прямого вопроса:

– Прошлый раз вы сказали, что как–то в кино видели Ружицу Трешчец с молодым человеком. Вы не могли бы припомнить, когда это было?

– Надо подумать… Было холодно, я пошла в шубе, как раз незадолго перед тем купила… Да вроде бы шел снег, кажется снег, а может, дождь… Во всяком случае, это было зимой. Но не в январе, шубу я купила на январскую зарплату. Вероятно, в феврале. Мы встретились в «Балкане».

– И как, говорите, он выглядел?

– Светлый, вроде бы рыжеватый, среднего роста, коренастый. Одет хорошо.

– Не худой, нервный?

– Нет–нет, наоборот, скорее полноватый и держался очень спокойно, даже самоуверенно. На нем был красивый галстук и рубашка не наша, импортная… Да и Ружица ему не уступала… Я ее такой никогда не видела.

Гашпарац размышлял, как направить разговор в нужное ему русло. И снова решил идти напрямик.

– Скажите, вы могли бы его узнать, если б увидели?

– Сейчас? Не знаю… Не так–то уж я хорошо, да и совсем недолго… С другой стороны, старалась его рассмотреть, понимаете, любопытство, интересно было…

– Значит, узнали бы?

– Вероятно, да.

Гашпарац колебался, взвешивал ситуацию, понимая – риск велик. Решение пришло мгновенно и будто само собой, как все сегодня.

– Посмотрите, пожалуйста, эту фотографию.

Не скрывая любопытства, она взяла фотографию, бросила быстрый взгляд и тотчас же в изумлении подняла глаза: она, конечно, ожидала увидеть фотографию мужчины, может быть извлеченную из милицейской картотеки, потому удивилась:

– Но это же Ружица!

– Посмотрите внимательно, не видите ли еще кого–нибудь?

Гашпарац курил и старался не глядеть на девушку, чтобы не мешать ей сосредоточиться. Он опасался, что все будет испорчено.

Наконец девушка сказала:

– Это он!

– Вы видите его на фотографии?

– Да, вот он!

– Вы уверены?

– Вот этот. Я уверена, это он. И галстук вроде бы тот же самый, а может, похожий.

Длинным лакированным ногтем она ткнула на фотографии в одного из трех мужчин, смотревших на Ружицу Трешчец. Это был самоуверенный парень в клетчатом галстуке и сигаретой во рту.

– Вы не знаете, кто он? Не встречали его до или после кино?

– Нет.

Гашпарац помолчал, выжидая, не передумает ли она. Похоже, девушка не сомневалась.

– Ну, я полагаю, все, – сказал адвокат. – Спасибо.

Она удивленно посмотрела на него, будто не верила, что свободна, протянула руку и вышла. Проходя мимо вахтера, коркой хлеба вытиравшего дно своей миски, Гашпарац помахал рукой.

Он пытался представить себе реакцию Штрекара на его открытие. Наверняка начнет придираться, верный своей привычке все подвергать сомнению. Эта черта инспектора, по мнению Гашпараца, свидетельствовала о том, что Штрекар еще не приспособился к работе в милиции. Впрочем, может быть, наоборот, приспособился слишком хорошо.

Самому же Гашпарацу сделанное открытие представлялось любопытным. Значит, пока Валент работал в Германии, Ружица встречалась с другим парнем. И парень этот жил не на Гредицах, иначе он бы уж давно обнаружился. Теперь бы узнать, какого рода отношения их связывали. Тут можно предполагать разное. Первое, что приходило в голову, – из области мелодрамы: Ружица с этим парнем изменяла Валенту, и за это он ее убил. Но Гашпарацу такое решение казалось слишком примитивным, а кроме того, оно вовсе не объясняло, почему Белая Роза настаивала на сохранении тайны, хотя при подобном раскладе она никого не компрометировала. Во–вторых, что более вероятно, парень был общим знакомым и Валента и Ружи по какой–нибудь компании, поскольку у Валента их было предостаточно, как сказал Звонко. Наконец, можно предположить еще одну вполне обычную ситуацию: Роза кокетничала с парнем, чтобы раззадорить Валента, который прикидывался, что ни до чего ему нет дела; может быть, таким образом она рассчитывала женить его на себе, если поверить словам Валента о причине их ссоры.

Версии возникали одна за другой.

Адвокат остановился у закусочной. Не выдержал и вошел: он почувствовал непреодолимую потребность с головой окунуться в жизнь, от которой оказался слишком оторванным. В нос ударил тяжелый сивушный дух, и он подошел к залитой ракией стойке. Заказал рюмку, хотя с утра ничего не ел. Уж если очутился здесь, надо выдержать стиль до конца.

В конторе он не успел сесть за стол, как зазвонил телефон. Он намеренно не торопился снимать трубку. Необходимо собраться с мыслями. Ответил. Звонил Штрекар.

– Надо встретиться, – сказал тот, как всегда не здороваясь. – Хорошо бы прямо сейчас.

– Где? У меня?

– Лучше на улице.

– Что–нибудь важное?

На этот раз Штрекар вопреки своей привычке решил сообщить суть дела.

– Тебя это заинтересует. Мы нашли фотографа.

XIII

Штрекар любил ходить пешком: может, ему надоела езда в машине, может, он таким образом рассчитывал сохранить форму, во всяком случае всегда, когда позволяло время, он ходил пешком. Так было и на этот раз: они встретились на Зринявце, возле павильона (будто влюбленные, заметил Штрекар), и направились на Влашскую улицу, где находилось ателье фотографа.

Шли быстро. Темп задавал Штрекар. Ходить с ним не составляло особого удовольствия: заложив руки за спину и опустив голову, инспектор мчался семимильными шагами. Он напоминал неопытного актера, который, пытаясь изобразить обремененного заботами человека, носится по сцене из угла в угол. Шагая рядом, Гашпарац размышлял, как приноровиться к спутнику: копировать ли все его повадки, или вести себя естественно и независимо, или тоже принять некую позу, только свою. Поразмыслив, он просто сунул руки в карманы…

– Как вы его отыскали? – спросил адвокат.

– Для наших парней это сущий пустяк. Они выяснили, кто из фотографов работает вне ателье. Потом проверили всех снимающих в аэропорту. Конечно, могло случиться, снимал кто–нибудь другой или там любитель, но нам повезло. Короче, отыскать его удалось за несколько часов.

– И что он сказал?

– Ничего. Парням было приказано отыскать фотографа. Остальное должны сделать мы с тобой.

– Значит, он еще ни о чем не догадывается?

– Нет.

Одновременно с разочарованием Гашпарац ощутил нетерпение. Он надеялся, что встреча в ателье многое разъяснит. Шли молча. Постепенно у Гашпараца родилось опасение: если Штрекар не сбавит темп, вскоре они побегут. Поэтому он заговорил, и, действительно, маневр удался. Штрекар замедлил шаги.

Адвокат передал ему свой разговор с машинисткой «Металлимпэкс». Он старался не пропустить ни одной детали, информируя Штрекара и тем самым демонстрируя свои успехи в постижении следовательского ремесла. И правда, когда адвокат закончил, инспектор похвалил:

– Здорово ты все это провернул. Но…

– Что «но»? – Гашпарац был готов к возражениям и придиркам.

– Но теперь, выходит, надо разыскать и этого парня. – Итак, инспектор не возражал и не придирался – всего–навсего возникли новые обстоятельства. – Вот видишь, как все переплетено и взаимосвязано. Что я тебе говорил?

Отсутствие у инспектора замечаний ободрило Гашпараца. Поэтому он отважился поделиться с ним своими соображениями, возникшими у него по пути из «Металлимпэкс». Инспектор выслушал, не перебивая, и лишь одобрительно кивал головой. В конце сказал:

– Все весьма убедительно, хотя, вероятно, есть и еще кое–что. Обо всем мы сможем узнать от него лично.

– Если удастся его разыскать.

– Да. Не исключено, именно здесь разгадка дела. Если он для нас еще досягаем.

Адвокат молчал, шагая рядом с помрачневшим инспектором. Потом проговорил:

– Ты был прав: человек никогда не в состоянии предполагать… Может, Белая Роза прятала фотографию именно от этого человека.

– Вполне, вполне вероятно.

– Может, фотография его компрометировала?

Штрекар ухмыльнулся:

– Или он собирался фотографией скомпрометировать Ружу. Или еще кого–нибудь, кого она хотела защитить. Или кто знает, что еще. Голой теорией до сути не доберешься, дорогой мой. Надо копать и копать. Чистая эмпирия, и ничего больше. Ты, поди–ка, все представлял иначе? А? – Штрекар казался угрюмым и раздраженным, хотя не исключено, что он просто устал, задохнувшись от бешеного темпа ходьбы. Наконец он изрек: – Вот мы и пришли.

Фотография была крохотная, в той части Влашской улицы, которая ближе к Драшковичевой. Она располагалась в приземистом полуразрушенном доме, где тем не менее еще держали свои мастерские восковщик и портной, а судя по вывескам, во дворе находились мастерские жестянщика, сапожника, белошвейки и механика. В витрине были выставлены фотографии для удостоверений и паспортов, и снизу крупными буквами сообщалось: изготовляем за один час. Немало было снимков детей – голеньких, лежащих на животе, солдат, нарумяненных и обряженных в зеленую, травянистого цвета форму, несколько фотографий молодоженов, улыбающихся прямо в камеру, стоя рука в руке, с розмарином на груди.

Они вошли. Хозяин находился за конторкой. У него были черные лоснящиеся волосы и тонкие усики; в жилете, надетом на пеструю рубаху, он напоминал мексиканца из американского боевика. Очки казались лишними и дисгармонировали со всем его обликом.

Штрекар представился и объяснил причину визита.

– Я ждал вас, – ответил фотограф. – Ваш коллега сегодня утром, правда, мне ничего не сказал, но я сразу понял – милицию интересует не только, действительно ли я делал эту фотографию, а, наверно, еще кое–что. Будьте любезны, спрашивайте, я к вашим услугам.

Говорил он напевно и услужливо и напоминал скорее ярмарочного попрошайку.

– Не можете ли вы припомнить обстоятельства, при которых была сделана эта фотография? – спросил Штрекар, извлекая из кармана одну из копий полученного снимка.

– Помню, хотя совершенно случайно.

– Случайно?

– Видите ли, в городе обычно фотографирует кто–либо из моих помощников. Их у меня двое. В тот день я по своим делам оказался в аэропорту и, воспользовавшись этим, сделал несколько снимков сам. Я редко выхожу, замучил ишиас. Поэтому подобные случаи хорошо помню. К тому же они были моими первыми клиентами.

– Кто они?

– Их было двое: девушка и молодой человек. Стояли у самого стекла и разговаривали. Я спросил, не желают ли они сфотографироваться, и парень начал уговаривать девушку.

– Она сразу согласилась?

– Нет. Сначала отказывалась, это обычное явление. Сказала, что–де, чушь ему взбрела в голову, в общем что–то в этом роде, и зачем, мол, ей. Но он настаивал.

– А как вам показалось почему?

– Я думаю, он фасонил перед ней.

– Из чего вы это заключили?

– Да так мне показалось. К тому же он уплатил сполна, хотя мы в таких случаях берем только аванс – половину суммы. Думаю, он хотел произвести на нее впечатление.

– И она согласилась. А не было у них намерения сняться вдвоем?

– Нет! Речь шла о ней одной. Он говорил, это, мол, на память, только я не понял: на память ей или ему. Я даже решил, что они расстаются, один другого провожает, поэтому он и предлагает сняться на память.

– Ну, и они расстались?

– Этого я не знаю. Я встретил своего приятеля, таксиста, он ехал в город и пообещал подкинуть меня до дома.

– Кто выбирал место для фотографии?

– Я. По сути дела, все получилось случайно, само по себе. Мы стояли рядом, она шага на два–три отошла к стеклу, и я ее снял.

– И при этом ничего особенного не произошло?

– Ничего.

– Припомните хорошенько.

Лицо фотографа приняло театрально–сосредоточенное выражение. Сейчас он еще больше напоминал ярмарочного плута.

– По правде говоря, кое–что было, – сказал он. – Они вроде бы поссорились.

– В связи с чем?

– Девушка просила его отойти, чтобы он не попал в кадр, а парень, видно, хотел показать, что хорошо разбирается в фотографии, говорил, его, мол, видно не будет, он сам знает, где встать. Они продолжали спорить, а я их и снял. Она спросила меня, выйдет ли он на фотографии. Что было делать? Я сказал: не выйдет, если уж ей так хотелось. Знаете, у меня был свой интерес.

К удивлению Гашпараца, Штрекар не поинтересовался у фотографа, который из мужчин на снимке был его клиентом. Ему, казалось, было достаточно того, что он услышал. Дальше инспектор повел расспросы совсем в другом направлении.

– А кто пришел за снимком?

– Она.

– Одна?

– Да.

– Сколько же вы сделали карточек?

– Одну.

– А почему одну?

– Так у нас принято. Сначала мы делаем одну, как образец. Если клиенту понравится – печатаем остальные. А не понравится – задаток пропал. Так все делают.