Текст книги "С открытым забралом"
Автор книги: Михаил Колесников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)
А между ликвидаторами, отзовистами, ультиматистами, ревизионистами, богостроителями и богоискателями, скопом навалившимися на ленинцев и на партию, без устали шнырял Троцкий, Иудушка Троцкий, как назвал его Ильич. Он побивал все рекорды оперативности. Сегодня он в Вене, редактирует свою желтую газетенку, издаваемую на средства ликвидаторов и субсидии, получаемые от оппортунистического руководства Германской социал-демократической партии, от самого Каутского. И в этой газете он доказывает, что революция, которой руководили большевики, прошла неправильно; восстание организовывать нельзя; не следует вооружать рабочих, доставать револьверы, винтовки, создавать революционные отряды. «Как ни важно оружие, но не в оружии главная сила. Нет, не в оружии! Не способность массы убивать, а ее великая готовность умирать – вот что, с нашей точки зрения, обеспечивает в конечном счете победу народному восстанию». И вообще рабочий класс не способен быть вождем революции. Это все выдумки большевиков. Так что зря большевики переправляли оружие в Россию из Финляндии, Англии, Германии, Австрии, Бельгии, Швейцарии, призывали рабочих захватывать арсеналы и артиллерийские склады. Все это не нужно было, так как восстание – процесс стихийный и подготовить его невозможно. Россия уже стала буржуазной монархией, и потому никакой буржуазно-демократической революции в перспективе не предвидится. Революционные битвы в России в ближайшее время невозможны, и спор о революции потерял всякое значение. Аграрный вопрос в основном решен усилиями Столыпина, и рассчитывать на крестьянство в революции нельзя.
Завтра он в Болонье, заигрывает с рабочими антипартийной школы отзовистов, договаривается с Богдановым и другими лидерами отзовизма о совместной борьбе с большевиками, о проведении антиленинской конференции.
Было время, когда Троцкий, обманным путем пробравшись на II съезд РСДРП якобы от сибирской организации, вел себя на первых порах несколько неуверенно. Аксельрод тогда, чувствуя поражение своих сторонников, предлагал Ленину «сторговаться». Троцкий тоже был за то, чтобы если и не «сторговаться», то «поторговаться». Нет, он не отрицал те или иные положения Программы партии, но всевозможными, казалось бы безобидными, «поправками» стремился свести все на нет. Когда ему дали решительный отпор, он сразу же перешел в наступление.
Считая себя учеником и последователем Карла Каутского, Троцкий перенял у него манеру маскировать свой оппортунизм «левой» революционной фразой. И в этом он добивался многого.
Да, на II съезд он пришел уже со своей твердой программой, с предложениями организовать реформистскую партию. Не удалось.
Теперь, когда революция потерпела поражение, а РСДРП была разгромлена, Троцкий воспрянул духом. Ему казалось: наконец-то наступил момент для осуществления давней мечты. От былой неуверенности не осталось и следа.
– Великая будет драка – и Ленин в ней примет смерть! – пообещал он своим сторонникам.
То, что Троцкий – политический авантюрист, Валериан не сомневался с самого начала. Этот человек обманул сибиряков, выступая от имени Сибирского союза на съезде, а потом издал «Доклад сибирских делегатов», в котором всячески оклеветал Ленина, приписав ему «мелкобуржуазное якобинство», стремление установить в партии «единоличную диктатуру». Так сказать, с больной головы – на здоровую. Возмущенные сибиряки – партийцы – направили в «Искру» письмо, в котором развенчали Троцкого. А с Троцкого как с гуся вода.
Но откуда он взялся, этот политический проходимец? Собственно, Валериана мало интересовало происхождение Троцкого. Даже совсем не интересовало. Кажется, из мелкобуржуазной семьи – не так уж важно. Его взрастила мелкобуржуазная среда. Сперва он пытался примкнуть к народникам, даже писал для них статью против марксистов. Он выдвинул тезис о решающей роли в революции городской мелкой буржуазии: всякого рода лавочников, владельцев мелких мастерских и аптек, колбасников, булочников и тому подобных. Потом он то сливался с меньшевиками, то уходил от них, то снова возвращался к Мартову, Аксельроду и Дану.
Он был опасен, этот Троцкий. Очень опасен своей демагогией – вот что понимал Валериан. Может быть, потому, что Троцкий был гибче Мартова, Дана и Аксельрода, вместе взятых. Ему нельзя было отказать в некотором понимании психологии момента. Зная тягу рабочих к единству своего класса, своей партии, он ловко использует это: мол, все сообща обязаны добиваться справедливости, в партию должен входить весь пролетариат. А большевики во главе с Лениным хотят-де «заместить» собой рабочий класс, присвоить себе функции, которые могут осуществляться только пролетариатом в целом; они замыслили подменить партию чиновным аппаратом. Ленин и его сторонники неизбежно окажутся в состоянии политической изоляции, так как «все здание ленинизма несет в себе ядовитое начало собственного разложения». И т. д. и т. п. Ленинцев он ненавидит лютой ненавистью и щедро поливает их грязью, выступая то от имени Мартова и Аксельрода, то от имени бундовцев, среди которых он свой человек, то подбадривает отзовистов. Он не верит в победу революции, да она ему и не нужна. Чтобы обезоружить своих оппонентов, он придумал постулат: пока пролетариат не составит большинства населения России, на победу революции надеяться нельзя – ее задавят извне. У рабочих и крестьян нет общих интересов, это враждебные классы.
Предлагая свалить все партии и все фракции в одну кучу, он, конечно же, надеется таким образом растворить твердых ленинцев в огромной массе оппортунистов, мелкобуржуазных элементов, задавить формальным большинством, подчинить пролетарские элементы буржуазным.
Это иезуит новой формации, тонкий фальсификатор, делающий ставку на мелкобуржуазность, на политическую незрелость некоторых членов партии.
– Троцкий извращает большевизм, ибо Троцкий никогда не мог усвоить себе сколько-нибудь определенных взглядов на роль пролетариата в русской буржуазной революции, – так говорит Ильич, – сказал Чугурин, когда они на недавнем совещании обсуждали поведение меньшевиков-ликвидаторов. – Меньшевики и Троцкий, который по своим взглядам и есть самый настоящий меньшевик-ликвидатор, слепо копируют социал-демократические партии Второго Интернационала, и, думаю, переубеждать их, доказывать им, что они заблуждаются, бесполезно. Горбатого могила исправит. Меньшевики и не заблуждаются вовсе. Они преднамеренно вползли в рабочее движение, чтоб подчинить его себе, буржуазии и паразитировать на нем: это ведь легче и безопаснее, чем драться на баррикадах. Им нужна своя партия. Своя, а не наша. А мы отнимаем у них рабочих – вот они и бесятся. Ведь они считают себя умнее всех. Всячески стараются присвоить себе марксизм, и только себе, чтоб распоряжаться им по своему усмотрению. Они все – теоретики, эрудиты, умеют подтасовывать факты, туманить мозги – только раскрывай уши, мотай на ус. А мы – «серая масса». А если уж завязывается драка, они стоят и потирают ручки, ждут, когда обе стороны выдохнутся, чтоб продиктовать им свои условия, воспользоваться результатом. Деритесь, мол, ребята, а пышки все равно достанутся нам. Вот они и есть пенкосниматели, все эти ликвидаторы. Новая форма эксплуатации рабочего класса, околпачивание.
«Суровый мужик, – отметил тогда Валериан про себя, – логика железная. Вот тебе и современный пролетарий...»
Прояснить фигуру Троцкого до конца помог Валериану его старый знакомый Слонимцев.
Они встретились в тот день, когда в Нарым прибыла новая партия ссыльных. Им нужно было помочь разместиться по квартирам.
И вдруг к Валериану вразвалочку подходит Слонимцев, в приличном пальто, в шляпе, с тростью. Насмешливо щурит слегка близорукие глаза, на губах улыбка. Лицо выхоленное, вид самоуверенный, вроде бы не в ссылку приехал, а так, решил поглядеть, что тут происходит. У ног – большой чемодан черной кожи, обитый бронзовыми гвоздями.
Слонимцев откровенно обрадовался, увидев среди встречающих Валериана. Видно, путешествие на пароходе все-таки надоело ему, хотя и не утомило.
– Ба, ба, знакомые все лица. Куйбышев!.. Давно? А меня сцапали, сам не пойму за что. От беды бежал, да на другую напал. Вроде бы особой революционности за последнее время не проявлял. Убеждаюсь в глупости нашей жандармерии и полиции.
– Надобно жить, как набежит. А вы все в меньшевиках ходите?
Слонимцев замялся:
– Как вам сказать... Я член Венского клуба.
– Ага, понимаю. Троцкист! А я думал, что вы по-прежнему мартист и дантист – имею в виду господина Дана.
– А разве существует такое название для сторонников Троцкого? У Троцкого нет своей партии. Он стоит над фракциями и мечтает создать единую легальную партию, куда вошли бы все фракции и все направления марксистской мысли. Нужен марксистский центр, который будет выступать нейтрализатором между правым и левым крылом партии. Ведь наши разногласия можно легко уладить.
Валериан усмехнулся:
– «Сторговаться»?
– Вы не верите?
– Почему же? Значит, марксистский центр? Ну наподобие Второго Интернационала во главе с Каутским? А место Каутского у нас, в России, займет Троцкий? Так?
– Ну хотя бы. А почему бы и нет? Почему вы считаете, что Ленин может быть лидером партии, а Троцкий нет?
– Смотря какой партии. Во всяком случае, к партии пролетарской революции и диктатуры пролетариата Троцкий никакого отношения не имеет и не может иметь.
– Почему?
– Да хотя бы потому, что он не верит ни в пролетариат, ни в его революцию.
– Откуда вы взяли?
– Из высказываний самого Троцкого: я ведь кое-что почитываю и сопоставляю.
– А все же?
– Зачем повторять то, что вам и без меня известно. Он ведь метит в ведущие лидеры, и для него это на первом месте. Это цель. Остальное – средство.
– Да, Троцкий задумал себя как ведущего лидера рабочего движения в России, – согласился Слонимцев. – И он станет им – поверьте мне. Это нужно понять и оценить. Он – крупная фигура.
– Вот именно, «задумал», преднамеренно избрал политическую карьеру, убедившись на опыте Каутского и иже с ним, что неплохо заявить себя лидером, представительствовать от пролетариата России, говорить от его имени, шантажировать капиталистов угрозой революции, выторговывая для себя государственные посты: мол, я распоряжаюсь огромной силой, и если захочу, то напущу ее на вас. Кошелек или жизнь?! Ну, по примеру Каутского. Или того же Мильерана. Ведь можно в конце концов получить и министерский пост, например. Недурно, а? Надеть царскую ливрею...
– Не вижу в том ничего дурного. Сторонники Жореса оправдывают шаг Мильерана. Сторонники Бернштейна и Каутского – тоже. Не забывайте: Лассаль не гнушался встречаться с Бисмарком, а свои сочинения до конца жизни посылал железному канцлеру.
– Лассаль, говоря нынешним языком, использовал легальные средства борьбы. Требуя от Бисмарка всеобщего избирательного права, он тем самым разоблачал так называемый «социализм» Бисмарка, который всегда имел целью, по утверждению Меринга, морочить рабочих нищенскими подачками, для того чтобы они, подобно придворным лакеям, были покладистее и больше позволяли по отношению к себе. Вот такой же нищенский и лакейский «социализм» и у вашего Троцкого. Ведь все знают его отношение к рабочим, он называет их «незрелым пролетариатом», «серой массой», «ленивыми животными». Я, например, не могу представить себе, чтобы Ленин столь барски-пренебрежительно относился к труженикам. Ну а что касается Троцкого, то еще Гегель говорил: «Что́ человек делает, таков он и есть».
Слонимцев досадливо поморщился:
– Вы придаете значение пустячкам. Троцкий экспансивен, у него холерический характер. Но что касается бисмарковского «социализма», то лучше уж такой, чем никакого. Пролетариат еще не созрел до того, чтобы управлять самостоятельно. Ему нужно не учение, не марксизм, ему нужна религия, та самая социалистическая религия, над созданием которой трудятся Богданов и его единомышленники – большевики, кстати.
– Были. Теперь богоискатели и отзовисты.
– Не хочу спорить. Меня всегда забавляет ваша ортодоксальность, Куйбышев. А ведь, казалось бы, вы, как выходец из дворянского класса, должны были бы обладать определенной утонченностью. Вы сразу же разложили все по полкам: ликвидаторы, отзовисты, троцкисты, ревизионисты, богоискатели и так далее. Все мы ищем своего бога. Так было и так будет. Вы слишком мало придаете значения нравственной стороне дела. А ведь Троцкий прав, когда говорит, что социал-демократическая партия связана воедино не внешним принуждением, не партийной дисциплиной, а нравственной связью.
– Без уплаты членских взносов и выполнения устава?
– Не понял.
– И не поймете. Ну какая у нас с вами, Слонимцев, может быть нравственная связь? Объясните, за какие такие дела вы сюда угодили?.. То-то же, не хотите объяснять. А я скажу: Троцкий послал вас мешать нам, сделать все возможное, чтобы сорвать работу Российской организационной комиссии, а следовательно, и созыв Всероссийской конференции. А жандармы, не поняв, что вы хотите им помочь, сцапали вас по старому розыскному списку.
– Ну это уж слишком!
– Можете возмущаться сколько угодно. Партию от оппортунистов мы все равно очистим, если это звучит даже не очень утонченно. Идеалы господина Троцкого нам тоже известны: Дизраэли, Людовик Бонапарт, Бисмарк, Карл Каутский, а из российских – те самые господа, деток которых вы и Троцкий, если верить вашим рассказам, репетировали: миллионеры братья Поляковы, чайный король Высоцкий, банкир Каминка, барон Гинзбург – люди, начавшие с нуля и добившиеся всего.
– Вы очень проницательны, кадет, – усмехнулся Слонимцев. – Названные вами личности в самом деле мои идеалы. Ну а будущее все равно за нами, если даже вы созовете сто своих конференций и съездов. Будущее принадлежит не «серой массе», а нашей выдержке. Мы умеем ждать. Спасибо, вы развлекли меня. Вижу, скучать здесь не придется. Одного лишь не пойму: не все ли равно вам, какой она будет, партия, – легальной или нелегальной? Ну какое отношение к пролетариату имеете вы, потомственный дворянин? Вы попутчик революции – и только.
– А вы?
– А я даже не попутчик: она мне не нужна, революция. Мне нужна партия. Легальная, узаконенная, в которой я мог бы играть ту или иную роль, делать политическую карьеру, как вы справедливо заметили. Хотите пробиться в лидеры, к руководству – примыкайте к нам. У нас все: своя газета, свои средства, прочный союз с лидерами Второго Интернационала, сочувствие буржуазии. Мы вас поддержим, вознесем. Нам нужны люди с понятием. Ну как вы не можете уразуметь: революция в России – химера, РСДРП по своему происхождению является не партией рабочего класса, а партией мелкобуржуазной интеллигенции, рабочие не хотят признавать ее.
– Вы пытаетесь выдать желаемое за действительное. Ликвидаторов всех мастей рабочие в самом деле не хотят признавать. А за приглашение в лидеры реформистской партии спасибо. Но, к сожалению, не могу‑с.
– Почему?
– Негоже потомственному дворянину идти в лакеи к капиталистам. Разумнее служить народу, России.
– Напрасно. Подумайте все же.
Слонимцев, как и раньше, был предельно циничен: он просто-напросто пытался разозлить Куйбышева. Мол, вы, большевики, можете разоблачать нас сколько угодно, а мы и не отказываемся от себя. Это мы перед рабочими вынуждены ходить на голове, чтобы одурачить их. А перед вами не хотим: вы и так знаете нам цену. Да, да, вы совершенно правы: нет ни меньшевиков, ни троцкистов, ни центристов, ни Мартова, ни Троцкого, ни Каменева и Зиновьева, которые вползли в большевики, – есть одна группа, большая группа единомышленников, которые маскируются принадлежностью к той или иной фракции. И эта группа в главном вопросе едина: партия должна быть легальной, реформистской, должна служить буржуазии, обслуживать ее. Вы это прекрасно понимаете. Что из того? Мы для этого и появились: мешать вам, отвлекать рабочих от революции, защищать дивиденты капиталистов. И мы не желаем отчитываться перед вами в своих действиях: все равно мы никогда ни до чего не договоримся – у нас диаметрально противоположные цели. Мы прибегаем к коварству, ко лжи и клевете на вас. Это наши методы борьбы – только и всего. Нам нужно отвратить рабочих от вас и привлечь их на свою сторону. В таком деле все средства хороши, и мы не намерены играть с вами в благородство: вы наши заклятые враги, а с врагами не принято церемониться.
Ваши победы, ваши успехи – все это временно. Мы умеем ждать. Мы рано или поздно задавим вас ложью... Троцкий умеет лгать лучше неврастеничного Мартова и глупенького лавочника Аксельрода.
Ложь должна быть беззастенчивой, производить впечатление, походить на стройную систему взглядов, напоминать марксизм, апеллировать не к разуму, а к чувству.
Малообразованные легко попадаются на такую приманку. Выкрикивай сверхреволюционные лозунги, а когда, поверив тебе, пойдут за тобой – уводи в сторону, отвлекай, стреляй в спину...
Так понимал Валериан откровенность своего давнего оппонента.
Троцкист Слонимцев и большевики Чугурин и Присягин прибыли в одной партии ссыльных, и в этом крылась ирония судьбы, а может быть, своеобразная диалектика, когда заклятые враги вдруг оказываются на одной льдине, хоть и плыли они в разные стороны.
...Валериан прислушался. Кажется, идут! Тут им некого было опасаться, и они гурьбой ввалились в комнату.
– Рассаживайтесь кто где может, – пригласил Валериан. – Разговор будет длинный.
Когда они уселись, Куйбышев сказал:
– Что-то все хмурые, недобрые какие-то.
– Зачем звал-то? – спросил Присягин. – Если раздумал бежать, то нечего извиняться. Раздумал, – значит, раздумал, и незачем канитель разводить.
С него еще не сошел заграничный лоск. Коротко стриженные усы, ладно сшитый пиджак, даже галстук – все это как-то не вязалось с представлением о ссылке.
Чугурин сидел молчаливо, словно каменная глыба. Заграничного лоска не было: длинные, до подбородка, усы, на локте пиджака красовалась заплатка. Маленькие глаза смотрели спокойно, без всякого интереса. Имя Куйбышева пока для него ничего не говорило, и свой побег он не связывал с ним.
Косарев ерзал на лавке, испытывая, по всей видимости, некую неловкость: он успел привязаться к Валериану, а сейчас, как он понимал, начнется крутой разговор и конечно же Валериану придется выслушать много неприятных слов.
– Объясните, пожалуйста, – обратился Валериан к Чугурину, – какова цель предполагаемого побега?
Чугурин чуть улыбнулся сквозь усы.
– Вопрос, достойный репортера суворинской газеты «Новое время», – сказал он и отвернулся.
– Цель нашего не предполагаемого, а подготовленного побега – вернуться к активной партийной работе! – почти выкрикнул Присягин. – Да вы что, смеетесь над нами? Наши организации задыхаются от нехватки знающих людей, а мы тут что ж, должны отсиживаться? Конференция на носу...
Присягин прямо-таки задыхался от гнева.
– И все-таки прошу выслушать меня спокойно. Как я понял: сейчас главная задача – восстановление и создание новых организаций. А мы не сможем выполнить такое дело из-за нехватки руководителей. Их не хватает! Правильно я понял?
– Ну правильно, – нехотя отозвался Чугурин.
– Вы затем и вернулись в Россию. Чтобы руководить. А заодно и готовить руководителей, обучать их. Так?
– Так.
– Теперь объясните: из кого нужно готовить руководителей?
– Из передовых рабочих, разумеется.
– В Лонжюмо вас было всего восемнадцать слушателей школы, восемнадцать передовых рабочих. Много это или мало на всю необъятную Россию? Мало, конечно. Очень мало. Нужны школы революционеров. Согласны? Школы. Сотни слушателей из рабочих, чтоб вы их наставляли, обучали.
– Давай дальше. Очень уж размахнулся.
– Где их, этих рабочих, лучше всего обучать? – продолжал Валериан, словно не замечая иронии в словах Чугурина. – Там, где за каждым вашим шагом следит полиция, или там, где такой надзор практически отсутствует? А рядом с нами – полторы сотни рабочих, которые дрались на баррикадах Пресни; на них держалось Декабрьское восстание в Москве. Вправе ли мы оставить без внимания эту горючую массу? Оставим – ее подхватят ликвидаторы, центристы, то бишь троцкисты наподобие Слонимцева. Подхватят – это точно.
Повисло молчание. По-видимому, слова Валериана произвели на всех впечатление. Присягин даже потер лоб ладонью. Чугурин неожиданно рассмеялся:
– А ведь дело говорит Куйбышев! Да мы их здесь всех можем подготовить! Нельзя отдавать, нельзя. Я замечал, как Слонимцев заигрывает с рабочими. А ведь рано или поздно все они выйдут на свободу. Было бы большой ошибкой подарить такую массу бойцов ликвидаторам. Надо обучать! А потом каждую зиму группами будем отправлять во все организации. Скажем, по десять человек... Они пока неорганизованны, многие даже грамоте не обучены. Слонимцев быстро опутает их своими тенетами, это точно. Черт возьми, лучших условий для партийной школы трудно выдумать!
Было сразу видно: загорелся человек.
– Вы правы: эти рабочие неорганизованны и малограмотны, – подтвердил Валериан. – А разве мы с вами организованны?
Все насторожились.
– Почему же это мы неорганизованны? – спросил Косарев. – Мы – члены партии и подчиняемся всем решениям ЦК, уставу.
– А я себя чувствую Робинзоном Крузо, – сказал Куйбышев, – живу как этот милый человек, потерпевший кораблекрушение. Даже партийные взносы заплатить некому. А в остальном – отбываю срок, вот и все. Иногда устраиваю перебранку с троцкистом Слонимцевым, который здесь заменяет людоеда.
– Что ты предлагаешь? – строго спросил Чугурин, хотя уже догадывался, о чем скажет Куйбышев.
– Известно что. Вас послали создавать новые организации – вот и создавайте. А я помогу, чем могу. Объединим всех ссыльных большевиков, разбросанных по деревням, созовем краевую партийную конференцию, изберем бюро, будем принимать новых членов. Взносы – в общую кассу, станем закупать на них продовольствие, поддерживать ослабевших. Будет у нас своя партийная школа, клуб, библиотека, столовая, мясная лавка, хлебопекарня. Тогда легко сможем организовывать побеги. И Свердлова вызволим. И, конечно же, установим связи с Центральным Комитетом, с комитетами Петербурга и Москвы. Каждому найдется работа. Варя Яковлева вон на глазах у нас чахнет – спасать надо. Да как же это мы сами убежим, а ее оставим?! Разве партийные товарищи так поступают?..
Присягин даже крякнул от восхищения:
– Вот это да! После твоих слов, Куйбышев, о побеге даже говорить как-то неудобно. Была не была! Вскипело б железо, а молоток сыщется.
Они разошлись поздно, молча. Обычно пели песни: «Вечор ко мне, девице, соловейко прилетел» или же «Над полями да над чистыми». Но сегодня все были настолько захвачены планом Куйбышева, что петь не хотелось, каждый думал, прикидывал.
Валериан вышел их проводить. Дальше всех квартировал Павел Карлович Штернберг, высокий пожилой человек с длинной черной бородой и густыми усами. Он чем-то напоминал Валериану Шанцера – Марата. Как в Шанцер, носил очки, да и во всем его облике, как у того российского Марата, чувствовалась сдерживаемая порывистость. О нем Куйбышев знал от Косарева и других большевиков: профессор астрономии Московского университета, большевик. Во время Декабрьского восстания входил в Московское военно-техническое бюро. Это бюро устанавливало связи с боевыми дружинами в районах, организовывало мастерские по изготовлению бомб и снарядов, создало специальную школу для подготовки инструкторов.
Павел Карлович, тогда приват-доцент университета, с группой рабочих составлял подробный план Москвы: где расположены полицейские команды, склады оружия, какова система телефонной связи, высота стен, где проходные дворы – все это требовалось знать для успешного уличного боя. Разумеется, производить всю эту работу под бдительным полицейским надзором прямо-таки не представлялось возможным. Тогда Штернберг пошел на огромный риск: на профессорском совете он внес предложение заняться рельефной съемкой московских улиц. Хитрость удалась: предложение одобрили. И Павел Карлович приступил к делу и успешно справился с ним.
А когда революция была подавлена, он спрятал все материалы до лучших времен. Знал: пригодятся еще!
Они шли по пустынной улице Нарыма. За высокими дощатыми заборами повизгивали от холода собаки. И такая глухая бесприютность была вокруг, что сердце невольно сжималось от злых предчувствий.
– Школа – это хорошо, – сказал Штернберг. – Я, пожалуй, буду читать астрономию. Ну и топографию. Можно добавить геодезию.
– Астрономию? В партийной школе? У нас будет очень сжатая программа. Да и зачем профессиональному революционеру астрономия?
Штернберг нахмурил брови.
– Астрономия нужна каждому, – сказал он. – Чтобы оценить масштаб земных дел, на них иногда полезно взглянуть со звездной высоты. А как же вы намерены в таком случае выбивать боженьку из темных рабочих голов? Без астрономии его изгнать невозможно.
– И в самом деле! До боженьки мы должны добраться. Обязательно. Про него-то я совсем забыл.
– Мне кажется, вы не совсем четко представляете, какую ношу собираетесь взвалить на себя, – сказал Штернберг. – Партийная школа... Из всей массы рабочих мы вряд ли наберем десятка два таких, что будут понимать марксизм и суть партийной работы в наше сложное время. Ну хорошо, пусть два-три десятка. А остальные? С ними придется начинать с азов: русский язык, арифметика, история, география, литература...
Валериан даже приостановился.
– Да, над этим я как-то не задумывался. Где же выход?
– Выход простой: подготовительные курсы и сама школа.
– Пожалуй, так. Ничего другого не придумаешь.
– Ну это еще как сказать! Признайтесь: вы хорошо усвоили марксизм?
Валериан был несколько смущен таким прямым вопросом.
– Если хотите откровенно, то мне кажется, будто я в самом начале пути.
– Мы все в самом начале пути. Знаем, что центр мирового революционного движения перемещается к нам, в Россию, что наш пролетариат идет во главе революционного движения, что без жесточайшей борьбы с буржуазными попутчиками пролетариата, вносящими раскол в наши ряды, невозможно создать крепкую нелегальную партию. А вот когда наступит новый революционный взрыв, знаете?
– Трудно сказать.
– Трудно. Но, к счастью, во главе нашей партии стойт человек, наделенный необыкновенным даром политического предвидения: Ленин. Он рожден для революции, и я никогда не перестану изумляться ему. Гете в свое время говорил, что когда встречаются идеи с характером, то возникают явления, которые изумляют мир в течение тысячелетий. У Ленина каждая идея с «характером». Вы читали «Материализм и эмпириокритицизм»?
– Пытался. Но без специальной подготовки все-таки трудно. Философия, физика, время, пространство...
– Трудно, говорите? Это вам, интеллигенту, трудно? А ведь смысл этой великой книги мы должны донести до рабочих. Речь в конечном итоге в ней идет о борьбе партий в философии. Вон Троцкий вслед за Каутским отрицает партийность философии, считает ее частным делом каждого члена партии. А Ильич любит говорить: «Если бы геометрические аксиомы задевали интересы людей, то они, наверное, опровергались бы». Без философии и марксизма не было бы. Ведь давно известно: идеи могут быть обезврежены только идеями.
– Все понял, – сказал Валериан. – Вы подвели меня к превосходной мысли: будем учить и учиться сами. Марксизму, естествознанию.
– Да именно это я и имел в виду, – сказал Штернберг удовлетворенно и хмыкнул.
Вокруг было черно. Но они знали здесь каждый дом, каждый двор, шли, неторопливо переговариваясь, а над ними горело усыпанное звездами небо. Тоже темное и глубокое. Там трепетали неведомые миры, и забираться в те высоты, чтобы взглянуть оттуда на земные дела, было страшно.
Валериан подумал, что пока в самом деле знает еще очень мало.
– Руки не доходят до звезд, – сказал он и улыбнулся в темноте: смешно получилось.
– Чаще думайте о звездах, – отозвался Штернберг. – О звездах всегда нужно помнить. Они способствуют умственному развитию. А ведь каждый отдельный человек – должник общества за свое умственное развитие. Ну это вы знаете и без меня.
– Буду чаще думать о звездах. И на ваши лекции стану ходить. У меня всегда была тяга к звездам, но я ее как-то стеснялся. Лирическая тяга. У планет – спутники. А у революции – попутчики. А как определить себя?
Штернберг потер щеку, задубевшую от мороза, сказал подобревшим голосом:
– Спутник потому так и называется, что он сопутствует планете во веки веков. Ну а попутчик – явление временное, комета из газа и пыли. Хотите определить себя? Вы уже определили себя: вы профессиональный революционер. Попутчик идет с революцией до той поры, пока ему с ней по пути. Ну хочет загрести жар руками пролетариата. А вы себя, как я понял, от рабочего класса не отделяете – вы слиты с ним идейно. Пока такого слияния не произошло, человек остается попутчиком. А принадлежность по рождению ровным счетом ничего не значит. О Шанцере – Марате слыхали?
– Мы с ним в одной камере сидели.
– Вот как! – Штернберг явно заинтересовался. – А я ведь его очень хорошо знал.
– А где он сейчас?
Штернберг наклонил голову:
– Умер.
– Умер? Когда?
– В начале этого. года. В Москве, в тюремной больнице.
В такое известие не хотелось верить, и потрясенный Валериан некоторое время не понимал, что говорит ему Павел Карлович.
– Значит, умер...
– Это был незаурядный человек, – тихо произнес Штернберг. – Он имел большое влияние на другого удивительного человека, которого я тоже хорошо знал, так как он учился в Московском университете и слушал мои лекции: я имею в виду Николая Шмита, фабриканта, продолжателя династии известных миллионеров Морозовых.
– Того самого Шмита? Николая Павловича?
– Да. Он имел богатство, прекрасный дом, сестер, брата, мать; был молод, очень молод. Когда его замучили озверелые тюремщики, ему было всего двадцать три года, столько, сколько вам. Шмит отдал революции все: закупал оружие для рабочих дружин, передал через Горького в Московский комитет РСДРП двадцать тысяч рублей для закупки оружия за границей. Его мебельная фабрика сделалась бастионом восстания на Пресне. Все свое состояние после смерти он завещал партии большевиков. И чтоб ни копейки – меньшевикам. Царские палачи замучили, прирезали его. Он был большевиком. И у кого повернется язык назвать этого юношу, которым восхищался Ильич, попутчиком? Фабрикант-большевик. Парадокс? Нет конечно. Он ведь тоже ежемесячно платил партийные взносы – по пятьсот рублей – и активно участвовал в работе боевой организации Московского комитета. А рядом с ним были Шанцер и другие товарищи большевики, которых я не вправе даже сейчас называть. Шмит целиком перешел на сторону рабочих, целиком... Потому что не мог не перейти... Вот в чем суть. – Астроном был взволнован и умолк: ведь все это было так недавно. И здесь, в Нарыме, много людей, которые лично знали и Шмита, и Шанцера – Марата.
