Текст книги "С открытым забралом"
Автор книги: Михаил Колесников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)
6
...Уфа осталась далеко позади.
Кони шагали по степи. Сверкали исподлобья синие глаза Чапая. Рядом с ним ехали Фурманов, Кутяков, Куйбышев. Где-то позади по этой бесконечной волнистой степи артиллеристы везли орудия, тащились обозные фуры. Солдаты были измучены тяжелым переходом. Брякали котелки и жестяные кружки.
Неожиданно на горизонте поднялся крутой неестественно синий хребет.
Валериан Владимирович знал: если подняться на эти горы, то за ними будет великая сибирская низменность, край бесконечных болот и рек, а еще дальше – Омск, резиденция Колчака, где он прячет золотой запас Республики. Знакомые, выстраданные годами ссылки и тюрем места!.. И вот царский адмирал бежит от вчерашнего арестанта Куйбышева, бежит сломя голову, бросает пушки, обозы, свои разбитые полки. Но он еще огрызается. Там, у подножия хребта, со свистом и воем вспыхнул взорвавшийся луч шрапнели. Заговорили пушки, их голоса слились в безумолчный рев. Шарахнулись в разные стороны кони...
– Не упади со стула! – проговорил кто-то сочным баском у самого его уха. Валериан Владимирович открыл глаза, увидел Кирова, склонившегося над кипой телеграмм, и смущенно заулыбался:
– Задремал. Ну, Мироныч, кажется, все решили?
– Пока ты спал, было два налета английских аэропланов. Видишь: Астрахань горит.
Ночное окно астраханского кремля, где они сидели, наливалось краснотой от зарева далекого пожара.
Сон был настолько реален, что Куйбышеву стоило трудов вернуться к тяжелой действительности. Астрахань была окружена деникинцами, уральскими и астраханскими казаками, англичанами. Безмерно усталые полки разбитой 11‑й армии с большим трудом удерживали железную дорогу, соединяющую Астрахань с Саратовом.
А в самом городе безбоязненно разгуливали белые офицеры, замышляли заговоры против Советской власти.
Царицын пал. Как все случилось? В прошлом году в город прибыл с мандатом Троцкого некто инженер Алексеев, который должен был якобы заняться транспортировкой нефти с Кавказа. Вместо этого он готовил белогвардейский мятеж. Мятежники были арестованы. Красная Армия отбросила Донскую армию Краснова от Царицына. Но весной этого года корпус генерала Врангеля окружил Царицын, а 30 июня город пал. Английский король Георг V наградил Врангеля орденом. В Царицын приехал генерал Деникин в сопровождении английского полковника Холмса и подписал так называемую «Московскую директиву», в которой говорилось: «На всех границах Советской России начинается сосредоточенное наступление армий 14 разных стран против Москвы. Это продвижение должно быть начато в конце августа или начале сентября. По расчетам Черчилля, Петроград должен пасть в сентябре, Москва – к рождеству». Американцы поспешили прислать Деникину вооружение, снаряжение и боеприпасы, которыми можно было снабдить стотысячную армию. Англичане прислали танки, аэропланы, несколько сот тысяч винтовок и много пушек. Около двух тысяч английских офицеров служили в деникинских войсках.
Куйбышев и Киров знали, что «Московская директива» Деникина не пустая угроза. Вот почему они без роздыху занимались формированием на базе Астраханской группы 11‑й армии. Киров во всеуслышание заявил:
– Пока в Астраханском крае есть хоть один коммунист, устье реки Волги было, есть и будет советским!
И Киров и Куйбышев были членами Реввоенсовета Астраханской группы войск. Куйбышева перебросили сюда в момент наивысших успехов Восточного фронта, после взятия Уфы.
Полки Чапаева ворвались в Уфу первыми. Сам он был ранен в голову, но остался в строю.
Была ожесточенная борьба Фрунзе и Куйбышева с Троцким, который в момент наивысших успехов приказал приостановить наступление на Колчака. Троцкого устранили от руководства фронтом. Устранил Ильич.
Красная Армия продвинулась далеко на восток. А у нее в тылу, на правом фланге, остался во вражеской осаде Уральск. Осажденный город освободил опять же Чапаев, дерзкий Чапаев...
Там остались победы. А здесь все начинается снова. И опять Куйбышев в самом пекле.
Никто не освобождал его от обязанностей члена Реввоенсовета Южной группы Восточного фронта. Куйбышев – на стыке двух фронтов: Южного и Восточного.
Знакомство с Кировым сразу же перешло в дружбу. Они были почти ровесниками. Киров – на два года старше. Оба знали, что такое царская тюрьма, оба не раз выходили из самых рискованных положений и верили в свою удачу. Валериану Владимировичу нравились несколько грубоватое открытое лицо Мироныча, его простота в обращении, стремление всегда быть аккуратным: Киров ходил в белой рубашке с галстуком. Сам Куйбышев одежде как-то не придавал значения и одевался во что придется. Кирова можно было бы назвать щеголеватым, но то было, как понимал Валериан Владимирович, не щегольство, а внутренняя собранность, подтянутость и... официальность. Несмотря на простоту обращения с людьми, Киров все же не переходил никогда ту грань, которая называется официальностью.
Оба страдали от нехватки времени, им хотелось бы поговорить о многих вещах, глубже узнать друг друга, но времени даже на такие полезные разговоры не было.
Однако они хорошо понимали друг друга. Киров обладал хорошо развитым чувством юмора, знал много кавказских пословиц, и в голосе у него явственно обозначался кавказский акцент, хотя родился и вырос вовсе не на Кавказе, а в Уржуме Вятской губернии. Во Владикавказ он попал в 1909 году, тут и застрял.
– Все, что ты говоришь политработникам и командирам, надо записывать, – шутил Валериан Владимирович. – Жаль, времени нет.
Политработникам Киров говорил:
– Послушай, дорогой, есть мудрая ашантинская пословица: «Если ребенок танцует плохо, скажи ему: «Ты танцуешь плохо», а не говори: «Танцуй, милый, как тебе нравится». Сейчас мы все должны «танцевать» в ногу, а не каждый сам по себе.
Или:
– Разберись, разберись в этой кляузе. Недаром в Баку говорят, что клеветник за час задает работы на месяц. Человек человеку служит зеркалом. Критиковать востер как топор, а критику слушать глух как обух... А то еще грузины говорят: легкость ума – тяжесть ногам. И еще: не тот дурак, кто на чердаке сеял, а тот, кто ему помогал...
Жизнь Кирова полна самых невероятных приключений, и, слушая рассказы о нем или его самого, Валериан Владимирович не раз ловил себя на мысли, что у живых натур так и бывает. Ведь они всегда берут на себя то, что другим кажется невероятным, непосильным.
В прошлом году приехал Киров в Москву, создал северо-кавказскую экспедицию по созданию и снабжению армий. Путь на Владикавказ отрезан белыми. Но Кирова этим не запугаешь: он идет с деньгами, с огромным количеством оружия и снаряжения на верблюдах через астраханские степи и доставляет все в Пятигорск. В начале нынешнего года его экспедиция вновь везет из Москвы пять миллионов рублей, оружие, обмундирование. Добирается до Астрахани. Здесь получает сообщение от Орджоникидзе: 11‑я армия разбита, путь на Кавказ отрезан. Киров грузит оружие и деньги на автомашины и решает прорваться через фронт или хотя бы спрятать деньги в надежном месте за Волгой. Лед треснул, и машина с деньгами ушла под воду. Но деньги нужны, Мироныч отступать не собирался. Он вызывает водолазную команду. Почти полмесяца работали водолазы под водой, но ящики с деньгами и пулеметами нашли. Мокрые ассигнации Киров высушил и выгладил утюгом.
В другой раз Киров разоблачил княжну Туманову, пробравшуюся на секретарское место в Реввоенсовет, графа Нирода, прибывшего в Астрахань с заданием отравить цианистым калием его, Кирова, группу военных работников, рабочий батальон и полк особого отдела; раскрыл заговор в Астрахани.
Кирова забрасывают анонимными письмами, угрожают, организовывают против него всякого рода провокации, добиваются его отставки. Но он только смеется над всеми потугами врагов и беспощадно карает их.
Оптимизм Кирова сродни оптимизму Куйбышева, потому-то им и интересно вместе.
– Я не хотел тебя будить – очень уж ретиво ты похрапывал, – сказал Киров, – но пришлось. Позвонила из губкома председатель Надежда Николаевна Колесникова и спрашивает, как относиться к приказу Троцкого оставить Астрахань, эвакуироваться всем учреждениям на север, по Волге. Волга-то перерезана белыми! Ну, понимаешь, я сперва не поверил. Сдать Астрахань белым? Зачем? Говорю Колесниковой: «Эвакуацию отставить, Астрахань сдавать не будем!» Черт бы его побрал!.. Что ты на все это скажешь?
Куйбышев поднялся, расправил затекшие плечи.
– Что скажу? Да то же самое, что и ты! Этот предательский приказ мы выполнять не будем. Сейчас же свяжусь с Москвой.
Он вышел в аппаратную, сделал запрос в Москву. Вскоре поступил ответ: «Оставить Астрахань по стратегическим соображениям выравнивания фронта. Троцкий».
«Стратегические соображения выравнивания фронта». Что бы это значило?
Он вернулся в кабинет.
– Ну и что? – спросил Киров.
– Да то же самое. Я буду жаловаться на него Ильичу. Через голову нашего Реввоенсовета и реввоенсоветов фронтов дает приказ оставить Астрахань! Подлость... Стратега из себя корчит, пустышка.
– У него особый дар на контрреволюцию. Ну что ж, друг Валериан, мы становимся в оппозицию оппозиционеру. Колесникову я знаю – крепкая женщина! Была комиссаром Бакинской коммуны. Эвакуировалась с детьми сюда. Из Астрахани не уйдет.
– Он хочет, чтоб мы совершили предательство: оставили город перед самым наступлением войск Южного фронта. А сам потом отвертится.
– Нужно его вызвать сюда.
Оба расхохотались. Знали: в Астрахань, которой грозит падение, Троцкий не поедет. Кроме того, в Приволжском районе объявился старый знакомый Валериана Владимировича Сапожков-Соловьев, он же Слонимцев, который поднял кулацкий мятеж. «Сапожковское восстание», как его называли, не утихало, и на его подавление пришлось бросить значительные силы.
Нет, сюда Троцкий не отважится приехать. Единолично, ни с кем не посоветовавшись, даже не поставив в известность ЦК, Ленина, решил сдать белым Астрахань. Все проделано тайком, как будто и нет в Астрахани Реввоенсовета, Кирова, Куйбышева.
И хотя город находился в тяжелейшем положении, оба, решив не сдавать его, почувствовали себя легко, уверенно. На карте Астраханский фронт напоминал по конфигурации узкий меч, вклинившийся между деникинскими и южными колчаковскими дивизиями.
Всегда очень важно именно для себя принять твердое решение.
Еще будучи на Восточном фронте, Куйбышев по просьбе Кирова прислал в Астрахань пять аэропланов. Они были старые и тихоходные. Англичане их не боялись. Они делали по нескольку налетов в день, в них участвовало по пять-шесть машин. Все это злило Валериана Владимировича.
– Вот что, Мироныч, – сказал он. – Съезжу-ка я на аэродром, поговорю с нашими пилотами. Очень уж несмело они действуют.
– Если б у меня были крылья, научил бы их, как нужно летать, – отшутился Киров. – Да на этих, извини за выражение, гробах – «фарманах», что ты прислал от щедрот своих, не то что воевать – гусей пасти нельзя.
– Ты уверен в этом? Ну а если я докажу, что воевать все-таки можно?
– Каким образом?
– Ну это уж мое дело.
Киров пожал плечами:
– Доказывай. Только не очень распекай ребят. Они и рады бы, да на твоих коврах-тихоходах чтоб летать, нужно очень уж большое презрение к смерти.
Летчики встретили Валериана Владимировича без особого энтузиазма, были подавлены. Англичане почему-то прежде всего делали налеты на этот аэродром, сбрасывали на него половину бомб, стараясь уничтожить аэропланы. Но все старания англичан не приводили ни к чему: за все время им не удалось вывести из строя ни одной машины. Это были какие-то бессмертные «фарманы»: летали плохо, а на земле чувствовали себя уверенно. В их кабинах стоило отсиживаться во время бомбежки – полная гарантия, что останешься жив. А летчики хотели бить врага, мстить ему.
Валериан Владимирович знал каждого пилота в лицо.
– Когда ожидается очередной налет, Онищенко? – спросил он.
– Минут через сорок.
– Значит, вовремя подоспел.
Летчики недоуменно переглянулись.
– Вы специально приехали посмотреть, как они нас лупят? – насмешливо спросил один из них. – Или, може, нам другие аэропланы дадут?
– Нет у нас других. Кое-кто сомневается: удержим ли мы Астрахань? Дескать, надо сдать город без боя. Вот о чем разговор идет.
– Еще чего?! Паникеров нужно к стенке ставить – они хуже контры всякой. Эх, нам хотя бы парочку быстроходных аэропланов!
Послышался отдаленный гул.
– Гляди! Летят раньше времени! – крикнул Онищенко и кинулся к своему «фарману».
В самом деле, в небе показалось шесть точек. Они приближались, росли. Явно обозначились силуэты английских самолетов.
– Я с вами, Онищенко! – сказал Куйбышев.
– Садитесь скореича!
Нет, еще никогда он не поднимался в воздух. Аэроплан разбежался, оторвался от земли, и Куйбышев почувствовал холодок в груди. Он летел. Все пять советских «фарманов» устремились навстречу противнику. А впереди пятерки – самолет, на котором летели Онищенко и Куйбышев.
Валериан Владимирович сидел за пулеметом. Страха не испытывал. Было лишь страстное желание сбить хотя бы одного. Он тщательно прицеливался. Аэроплан мотало из стороны в сторону. Казалось, он вот-вот перекувырнется.
А Куйбышев посылал очередь за очередью. Он забыл, где находится. Просто стрелял в яростной жажде попасть. Только бы попасть хоть раз!..
И вдруг увидел: английский самолет резко отвернул, как-то странно качнулся, пошел на посадку.
– За ним! – крикнул Куйбышев.
Остальные машины противника стали уходить на юг, даже не пытаясь помочь товарищу, спасти его.
Пленные английские летчики – их было двое – стояли перед огромным Куйбышевым навытяжку. Он заговорил по-английски, и это крайне удивило их.
– Поедем в штаб, – сказал он. – Там все расскажете.
Их усадили в автомобиль и долго возили чуть ли не по всем улицам. Показали переполненные тифозные бараки, сиротские дома, здания пристани, разрушенные английской авиацией. Все это произвело впечатление.
– Нас расстреляют? – спросил Джон Вебстер, один из летчиков, когда они очутились в кремле.
– Не знаю, – сурово отозвался Куйбышев. – Не знаю. Случается, пленных расстреливают.
– Мы не считаем себя виноватыми, – сказал другой – Майкл Саммерс. – Мы военнослужащие и обязаны выполнять приказы своих начальников.
Куйбышев недобро сощурился, твердо положил сжатый кулак на стол.
– Удобная позиция, а? – сказал он. – Мы тоже выполняем приказ своего начальника. А наш начальник – народ. Но мы почему-то не лезем на Британские острова. Нашему народу интервенция не требуется. И революцию нести к вам на штыках не собираемся. Мы пока не расстреляли ни одного англичанина. А ваши каратели уничтожили бакинских комиссаров!
– Это неправда! Мы ничего не знаем ни о каких ваших комиссарах, и все это нас не касается.
– Нет, это, к сожалению, правда. Двадцать шесть комиссаров, руководителей Бакинской коммуны, расстреляны по требованию вашего капитана Тиг Джонса. Так вот, мы хотим знать: где находятся трупы расстрелянных?
– Мы не причастны к расстрелу и ничего не можем сказать. Генерал-майор Томсон сделал соответствующее заявление...
– В таком случае ответьте: за каким дьяволом пожаловали в нашу страну ваши генералы Томсон и Маллесон? Ваш военный министр Черчилль деникинскую армию называет «моя армия».
– Мы не можем отвечать за генералов. Тем более за военного министра.
– Должны отвечать. Должны! И за себя, за свои налеты не хотите отвечать?.. Придется отвечать! Вы разрушили порт, жилища рабочих, покалечили детей...
Летчики молчали.
– Вы слышали о пятьдесят восьмом пехотном полке французов, который в феврале этого года отказался воевать с нами? Как вы думаете, почему французы отказались убивать советских людей? Может быть, вы не знаете, что весной франко-английские части и корабли ушли из Одессы? Почему они ушли? Французские моряки умышленно посадили на мель дредноут «Мирабо». На Севере американские солдаты отказываются воевать с нами, требуют отправки домой. Почему бы вашим солдатам и офицерам не потребовать того же? Знаете ли вы, что под Шенкурском английские и американские войска разбиты? Канада отзывает свои войска из России, так как канадские солдаты не соглашаются сражаться против русских. И это несмотря на приказы начальства! Поймите: вы не способны воевать с нами. Антанта убирает свои войска из России... И вы должны уйти из-под Астрахани и Царицына. Уходите!
Они слушали как будто рассеянно, опустив головы, но Куйбышев знал: ловят каждое слово. Не сразу, конечно, осознают эти англичане, очутившиеся в плену, всю лживость политики Ллойд Джоржа и его правительства. Но задумаются. И в конце концов поймут.
На совещании штаба Реввоенсовета решено было летчиков отпустить. Пусть возвращаются к своим, передадут воззвание Реввоенсовета начальству и солдатам.
– Мы вас отпускаем, – сказал Валериан Владимирович Саммерсу и Вебстеру. – Вот письмо к вашему командованию, а это воззвание к офицерам и солдатам. Ознакомьтесь с содержанием этих документов на тот случай, если ретивые служаки попытаются утаить их от ваших товарищей.
Англичане внимательно прочитали документы.
– Вы предлагаете англичанам убраться?! – спросил удивленный Саммерс. – И угрожаете выбросить всех интервентов? Это невероятно. Я просто не могу поверить...
– Мы даем добрый совет: удирайте, пока целы. Ваш Колчак сел в лужу. Деникин вот-вот сядет в нее. Вы свободны, господа!
Они не верили, подозревали подвох. Стояли бледные. У Саммерса дрожали губы. Им казалось: все эти воззвания, письма – просто так, для комедии, тут скрыта какая-то ловушка.
– Вас проводят до линии фронта с белым флагом и передадут из рук в руки...
– Спасибо, сэр, – глухо отозвался Вебстер. – Я хотел бы сказать на прощание несколько слов о том деле... Ну о расстреле ваших комиссаров...
– Вам что-нибудь известно?
– Не совсем так. Я слышал разговор офицеров, наших пилотов, прибывших из Красноводска. Они говорят, будто бы большая группа большевиков была расстреляна на станции Айдин. Но я не знаю, насколько все это точно. Будто бы некий юрист Чайкин опубликовал в бакинских газетах заявление о расстреле комиссаров, обвинил в причастности английское командование ну и всех этих эсеров, меньшевиков, армянских дашнаков из правительства «Диктатура Центрокаспия». Генерал Томсон, прочитав статью, был взбешен, вызвал к себе Чайкина и потребовал от него доказательств. Да, я читал заявление Томсона, которое он опубликовал, но тогда как-то не придал всему значения. Томсон доказывал, что капитан Тиг Джонс хотел отправить ваших комиссаров в Индию и непричастен к убийству.
Вот все, что мне известно.
– Не так уж мало. Значит, их расстреляли на станции Айдин?
– Вполне возможно. Во всяком случае, так говорили знакомые мне офицеры. Они называли какого-то Фунтикова. Эта странная фамилия осталась в памяти. Какое-то важное лицо.
– Председатель закаспийского эсеровского правительства.
– Да, да, нечто подобное. Он лично расстреливал комиссаров, рубил шашкой. Я прошу сохранить мне жизнь...
– Вы дали ценные показания, и вам не о чем беспокоиться. Мы все проверим.
Ого, не так уж они аполитичны, эти английские пилоты! Оказывается, осведомлены обо всем. Даже о Фунтикове слышали.
– Фунтикова я тоже знаю, – сказал Киров. – Ничтожный эсеришка, садист. На его совести смерть народного комиссара труда Туркестанской республики большевика Полторацкого. В прошлом году Фунтиков расстрелял девять ашхабадских комиссаров. С нами не миндальничают, не задумываются об ответственности перед международной общественностью. А мы отпустили Спиридонову, Локкарта, говорят, видели Блюмкина в кабинете Троцкого. Когда в Питере рабочие хотели ответить массовым террором на убийство Володарского, Зиновьев и Лашевич запретили своей властью членов ЦК массовый террор. Ильич, когда узнал об этом, пришел в страшный гнев. Знаешь, что он сказал: «Протестую решительно! Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную. Это не-воз-мож-но! Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров»... – Сергей Миронович был взволнован. – С иностранной шантрапы нужно снять вето дипломатической неприкосновенности. Попадись мне этот Тиг Джонс, я сам расстрелял бы его, как бешеную собаку. Думаешь, вот эти мерзавцы, очутившись на той стороне, перестанут делать налеты на Астрахань? – Кивнул он в сторону английских пилотов. – Как бы не так!
– Ты прав. И все-таки их нужно отпустить. Наша задача сейчас – отнять солдат у Антанты. В таком большом деле издержки не исключены.
Пилотов отпустили. Но Киров не успокоился. Он пришел в негодование, когда узнал, что Куйбышев участвовал в воздушном бою.
– Сюда приезжает командующий Туркестанским фронтом товарищ Фрунзе, – сказал Киров, – все ему расскажу, пожалуюсь, попрошу наказать...
– Фискалить на товарища собираешься?
– Да! Если товарищ ведет себя несолидно.
– Михаила Васильевича моей несолидностью не удивишь: когда брали Уфу, он сам с винтовкой пошел в атаку, повел за собой полк. Ну и попало ему от Ивана Кутякова! Так что не старайся меня воспитывать. Знаешь, что говорил Жан-Жак Руссо по этому вопросу? Величайшая ошибка при воспитании – это чрезмерная торопливость.
– У Жан-Жака был вагон времени, а нам приходится воспитывать в бою, в самый разгар атаки: действуй как я!.. Вот ты, Валериан, Цицерона читаешь, скажи, почему утвердилось представление о воспитании сугубо школярское: воспитывать – значит читать назидательные лекции.
– Твой метод мне больше нравится.
Фрунзе совсем недавно назначили командующим Туркестанским фронтом, который еще только создавался. Этот фронт должен восстановить связь с Туркестаном и добиться решительных побед Красной Армии в Средней Азии. Куйбышев думал, что военная судьба может надолго развести его с Михаилом Васильевичем, и загрустил.
Фрунзе приехал под вечер. Сразу же потребовал доложить обстановку. Узнав, что городок Черный Яр находится в окружении отборных войск Деникина, что Черноярский гарнизон второй месяц терпит лишения, но стойко держится, Фрунзе решительно произнес:
– Едем в Черный Яр!
Киров и Куйбышев засомневались.
– Но туда прямо-таки невозможно пробраться. Мы не имеем права подвергать вас...
Михаил Васильевич вспылил:
– Да если бы было легко пробраться, нам незачем было бы пробираться туда! Нагрузите пароход боеприпасами, оружием, продовольствием, отдайте все, что есть, последнее... Действуйте немедленно, сейчас же!
Киров и Куйбышев поняли: возражать и отговаривать бесполезно. Пароход нагрузили. Он тихо поплыл по ночной Волге. Фрунзе, Куйбышев и Киров не уходили с палубы, и капитан не решался просить их сойти вниз в каюту. Конечно же командующему фронтом и двум членам Реввоенсовета армии не следовало бы рисковать собой. Особенно в такое тревожное время. В случае их гибели Астрахань окажется без руководства, по сути обезглавленной. Ну а что касается военной стороны дела, то они действовали явно не по уставу.
Но все трое знали: уставы еще только создаются в огне гражданской войны, а обстановка подчас складывается так, что самому нужно хватать винтовку и бежать в атаку впереди полка или вот так, с малыми шансами на успех, плыть по Волге, по которой за последнее время никто не плавает.
Черный Яр находился между Царицыном и Астраханью. Он являлся тактическим ключом к Астрахани, и обе стороны это хорошо понимали. Вот почему Деникин бросил сюда офицерские полки, конницу Улагая, Мамонтова, английские аэропланы.
Пароход плыл в густой черной синеве. Он держался левого берега, переходя от одного песчаного островка к другому, стремился слиться с ночью. Все ближе, ближе к астраханскому Вердену, как назвал Черный Яр Деникин, когда его интервьюировали иностранные корреспонденты.
Когда пароход, круто повернув, пошел к правому берегу, их заметили. Противник стал садить по пароходу из пушек. Снаряды рвались у бортов, летели щепки. Капитан проделывал чудеса маневрирования, стремясь увести суденышко от очередного снаряда. И ему это как-то удавалось. Он то приближался к берегу, то стремительно отходил от него.
Черноярцам непонятно было, из-за чего среди ночи всполошился противник. А когда увидели пароходик, смело идущий к ним, а на палубе Кирова, Куйбышева и Фрунзе, то не поверили своим глазам.
Пароход врезался в песок. Началась разгрузка под беспрестанным обстрелом. Не умолкали исступленные крики «Ура!» красноармейцев, приветствовавших командующего и членов Реввоенсовета.
В штабной домик, куда их провели, набилось столько командиров и комиссаров, что ступить было негде.
Командовал черноярским участком фронта Нестеренко. Бывший царский полковник. Его очень любили красноармейцы. Куйбышев выдвинул его на пост командующего Царицынской группой. До этого Нестеренко был неприметным уездным военкомом. Но стоило Валериану Владимировичу несколько раз поговорить с военкомом, как понял: имеет дело с человеком рассудительным, политически надежным, храбрым.
Был он с виду очень суровым. С нахмуренными выгоревшими бровями и сердито двигающимися рыжеватыми усами. Но в каждом его слове, во всем его поведении угадывались та прочность, та особая уверенность в себе, которые с неудержимой силой притягивают всех, кто слабее духом. Как ни странно, Нестеренко (так всем казалось) любил войну. Он любил своего коня и ухаживал за этим здоровенным жеребцом Васькой, словно за малым ребенком. Он любил оружие и почувствовал себя самым счастливым человеком, когда Куйбышев подарил ему свою шашку. Да, он любил войну – так о нем говорили. Когда Валериан Владимирович заговорил об этом, Нестеренко удивился:
– Откуда вы взяли? Не войну, а дело свое военное люблю. А где ж его, дело, покажешь, как не в бою? Драку люблю – это точно. Всегда дрался на кулачных боях.
Всю ночь они не сомкнули глаз, разрабатывали план прорыва блокады и соединения с астраханскими войсками. Уточняли расположение частей противника, распределяли силы.
Снова Фрунзе действовал энергично, оперативно, был весь порыв, устремленность.
– Откладывать надолго атаку нельзя, из-за нас, – сказал он не то в шутку, не то всерьез. – На пароходе вернуться в Астрахань не можем – потопят. А возвращаться надо, и как можно скорее. Значит, придется прорываться к Астрахани посуху. Да и продуктов привезли маловато.
Силы бойцов словно бы удесятерились. До этого все считали себя обреченными. А теперь, когда в Черный Яр запросто приехало самое высокое начальство, приехало без всякой охраны, на маленьком пароходе, стало казаться, будто все возможно. И блокаду прорвать не так уж трудно.
Но все было не так легко. Ум осторожный назвал бы подобную попытку авантюрной, противоречащей законам логики. И все трое конечно же согласились бы с этими доводами, но действовали бы так, как подсказывает им долг, внутреннее чутье. Осторожные умы слишком уж опутывают себя условностями, очерчивают себя волшебными кругами дозволенного и недозволенного.
И Фрунзе, и Куйбышев, и Киров прибыли сюда с единственной целью: воодушевить людей, теряющих мужество, повести их за собой. В победе они были уверены. Неуспех исключался. Они были из металла особого литья – большевистского, им верили беззаветно. И они беззаветно готовы были жертвовать своими жизнями ради этого Черного Яра, который и на картах не обозначают.
В атаку перешли утром. Противник, меньше всего ожидавший нападения со стороны изнуренного осадой Черноярского гарнизона, долго не мог понять, что же происходит.
Жаркий бой длился до вечера. Вечером противник дрогнул и побежал. Его расстреливали из засад пулеметными очередями, рубили шашками. А со стороны Астрахани наперерез шли свежие подразделения.
Блокада была прорвана. И только когда бой закончился, Фрунзе сказал:
– Поздравляю вас, Валериан Владимирович: вы назначены исполняющим обязанности командующего Одиннадцатой армией! Успеха вам и побед!
Куйбышев был растерян:
– Но я никогда не командовал армией!
Фрунзе усмехнулся:
– А я никогда не командовал Туркестанским фронтом. Попробуем? Помните, что говорил Гайавата?..
– Помню. Он говорил: не знамши броду, не суйся в воду.
– Ну брод, положим, вам хорошо известен.
Фрунзе уехал, а Валериан Владимирович стал командующим армией.
Командарм закрылся у себя в кабинете и глубоко задумался. Какому из фронтов должна подчиняться 11‑я армия? То был немаловажный вопрос. От решения его, возможно, зависела судьба самой армии.
До сего времени 11‑я армия как бы висела в воздухе. Ей помогали штабы и Восточного и Южного фронтов. Теперь появился Туркестанский фронт, который согласен помогать. Но у армии должен быть один хозяин.
Части Восточного фронта продвинулись далеко за Уральский хребет, шли по Сибири. Колчак при последнем издыхании. Фрунзе, став во главе Туркестанского фронта, должен прежде всего освободить Оренбургскую и Уральскую области, разгромить генералов Белова и Толстова. И это потребует огромного напряжения. Где уж тут помогать 11‑й армии!..
Разумнее всего передать ее в состав Юго-Восточного фронта, у которого достаточно резервов....
Вошел Киров. Он был какой-то сникший, вялый, с пепельно-серым лицом.
– Что случилось, Сергей Миронович?
– Погиб Чапаев... и весь его штаб!..
