Текст книги "С открытым забралом"
Автор книги: Михаил Колесников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)
Полковник Галкин встречался с ними в Челябинске 14 мая. Обо всем вроде бы договорились. Чехословацкие эшелоны должны концентрироваться перед мятежом во Владивостоке, Канске, Мариинске, Новониколаевске, Петропавловске, Челябинске, Уфе и Самаре.
Как было известно, чехословаки уже сгруппировались во всех заранее намеченных пунктах. Только Чечек почему-то медлил.
– Запил, скотина, не иначе, – сказал Галкин. – Вы, Брушвит, пригрозите ему: обойдемся и без него, если будет медлить. Я бы таких мерзавцев вешал на первой же осине. От какого-то плюгавого поручика зависит судьба России...
– У него нет повода для выступления, – сказал Климушкин. – Потому и трусит.
– Чепуха! Повод есть. Прекрасный повод. Как вы знаете, было соглашение Совета Народных Комиссаров с представителями русского отделения чехословацкого Национального совета о сдаче оружия чехами. А теперь мы повернули все по-своему. Есть приказ по всем эшелонам: оружия Советской власти ни в коем случае не сдавать! Как вы думаете, к чему это поведет?
– К столкновению, разумеется, – отозвался корнет Карасевич.
– Совершенно правильно. Такое столкновение уже произошло. Неподалеку от Омска, у станции Марьяновка. Красноармейцы решили разоружить чехов по-доброму, согласно соглашению. А чехи встретили их стрельбой и всех перебили.
– Не может быть!
– Слушайте дальше. И вот теперь у чехословаков появился новый повод для мятежа. Троцкий издал приказ, – Галкин вынул из кармана бумажку, развернул ее: – «Каждый чехословак, который будет найден вооруженным на железнодорожной линии, должен быть расстрелян на месте». Ха-ха-ха! Лучшей провокации трудно придумать. Это немедленно надо использовать. Чехи должны защищаться... И они будут защищаться! И не только защищаться, а наступать, уничтожать...
Слова Галкина всех воодушевили.
И мятеж начал разрастаться...
По всей видимости, миссия Брушвита в Пензе имела успех. Куйбышев узнал: чехословаки захватили Пензу, расстреляли всех большевиков-руководителей. Собираются идти на Самару. Для него это было полной неожиданностью. Он как-то не придавал значения всем этим разговорам о событиях возле Омска. А теперь это вдруг обернулось всеобщим мятежом. И под угрозу поставлено само существование Советской власти в Самаре, так как здесь нет сил, которые могли бы сдержать напор многотысячных отрядов Чечека.
Куйбышев сразу же направил на помощь Пензе вооруженный отряд. Но отряд был разбит. На его плечах чехословаки устремились к Самаре. Теперь нужно было думать о защите города, поднимать рабочих. За три дня боевому революционному штабу, куда вошли Куйбышев, Кадомцев и Гузаков, удалось сформировать отряд в две тысячи человек.
Штаб находился в клубе коммунистов, отсюда осуществлял он руководство обороной. Когда чехи подошли к Иващенкову, Куйбышев отправился на трубочный завод, собрал рабочих. На них была вся его надежда. Они его знали, верили ему. И он сказал им:
– Если вы действительно большевики, докажите это сейчас: задержите белочехов!..
Этот отряд он сам проводил на фронт. Вернулся в Клуб коммунистов на следующий день поздно ночью. И увидел здесь Паню с сыном на руках.
– Я о тебе очень беспокоилась. Мне привиделся дурной сон.
Он устало опустился на стул, сказал с неопределенной улыбкой:
– А откуда им взяться, хорошим снам? Тебе нужно уехать в Симбирск. Сегодня до рассвета отправляем пароход с женщинами и детьми. Уезжай. Здесь опасно.
– Я не могу оставить тебя здесь одного.
– «Я хочу связать тебя по рукам и ногам...» – передразнил он ее. – Неужели не понимаешь, что мы на особом положении: тебя и сына постараются взять заложниками.
Он увидел, как она побледнела.
– Не верю, что они могут так низко пасть! Женщины, дети...
– Это – банда, сволочь, уголовники, А белочехи – грабьармия, насильники. Играть с ними в благородство не стоит. Уезжай...
– В Симбирск не поеду. Я должна быть здесь, рядом...
– Чехи на том берегу Волги. Слышишь? Это они палят из пушек. Мы их не удержим. Сдалась Сызрань. Под Липягами убит Кадомцев. Ну хорошо. Пусть Прасковья Сергеевна отвезет вас в слободу к своим родственникам. Только не мешкайте. За меня не беспокойся.
Он поцеловал жену и сына. Этой же ночью няня Прасковья Сергеевна увезла их на крестьянской телеге за город, к рыбакам.
Куйбышев остался со своими мыслями, со своей горечью. Он тревожился и за жену, и за сына: доберутся ли? не схватят ли их по дороге? Но иные заботы скоро отвлекли его от этих мрачных мыслей. Надо вывезти золотой фонд Советской России, хранящийся в Самаре... Он жалел, что рядом нет волевого Василия Блюхера, которого направил к Уфе и Челябинску для формирования партизанских отрядов Южного Урала. Скорее бы подошли эти отряды!
Рядом с ним были его испытанные партийные товарищи: председатель Самарского горсовета Саша Масленников, Шверник, Мяги, Франциск Венцек и его жена Серафима Дерябина, Галактионов, Кузнецов, Тронин, Вавилов, Егоров. Был здесь энергичный, молодой Гая Гай, отчаянная голова, врожденный командир. Вспоминая тревожное время, Гая Гай много лет спустя напишет: «В эти дни Валериана Куйбышева можно было видеть и утром, и днем, и вечером, и в полночь в окопах, на мосту, на пристанях и в революционном комитете. Как сейчас, вижу его бледное от бессонницы лицо с опухшими и воспаленными глазами»...
Клуб коммунистов находился на Заводской улице. Здесь собрался партийный актив Самары. Здесь был боевой штаб Куйбышева. Сюда звонили со всех концов города:
– Корнет Карасевич захватил тюрьму, выпустил политических и уголовников!
– Железнодорожный мост через реку Самару захвачен чехами. Отряд Вавилова уничтожен, Вавилов взят в плен!
– Чехословаки ворвались в город! Идут уличные бои...
Но самого Куйбышева в штабе не было. Он находился на пристани, где шла погрузка на пароход ящиков и свертков золотого фонда Республики.
Отряды беляков теснили и теснили красноармейцев к Волге, стремясь пробиться к пристани. Стояла беспрерывная стрельба. Корнет Карасевич и Нестеров поклялись умереть, но захватить золотой запас.
Куйбышев никаких клятв не давал. Он организовал надежные заслоны и знал: будут стоять до последнего. Если прорваться к Казани не удастся – пароход вместе с золотым запасом решено пустить ко дну. Тут уже все было договорено. Матросы подобраны крепкие, преданные революции.
Капитан парохода подошел к Куйбышеву, стоящему возле легковой машины:
– Може, с нами, Валериан Владимирович? К Клубу коммунистов все равно не проедете: как я понимаю, чехи окружили его. А у нас погрузка окончена...
Куйбышев крепко обнял его:
– Отдавай швартовы, Митрич! Вези золотишко в Казань. А к клубу все-таки попытаюсь пробиться: там весь наш штаб. Договорились уходить последними. Вон на «Межене» и уйдем... Он будет ждать.
Куйбышев стоял на берегу, до тех пор пока пароход с золотым запасом не вышел на середину реки и не скрылся в ночной мгле. Уселся в машину, спокойно сказал шоферу:
– В Клуб коммунистов.
То была бешеная гонка под перекрестным огнем. Рядом разорвался снаряд, автомобиль уперся в поваленные телеграфные столбы. Дальше дороги не было.
Куйбышев выпрыгнул из машины.
– Доберусь до клуба пешком, а ты поворачивай обратно – на пристань!
Шофер не успел ответить, как Куйбышев бросился к стене ближайшего дома и вскоре исчез в темноте.
В клубе его ждали, беспокоились.
– Командующий фронтом Яковлев нас предал, – сказал он, – Самара осталась без военного руководства. Оставаться здесь нельзя. Мы окружены со всех сторон. У пристани нас ждет «Межень». Будем выбираться по одному. Кто хочет остаться в Самаре для подпольной работы?
Вызвались Груздев, Левитин, Звейнек, Кожевников, Челышев, Карцев и еще несколько коммунистов.
– Принимается. Получите печать губкома и деньги. Когда обоснуемся в Симбирске, установим связь, пришлем еще товарищей. Мы скоро вернемся все.
Зазвонил телефон. Куйбышев снял трубку:
– Что? Сюда идет цепь солдат? Хорошо. Не можете пробиться? Ладно. Обойдемся. – Он не стал вешать трубку, и она болталась на шнуре. – Все. Оказывается, нам на выручку послали бойцов Московского и Смоленского отрядов, но они пробиться сюда не смогли. Мы окружены. Выходить на улицу через двери нельзя. Пойдем по крышам.
Они разделились на несколько групп. По двое, по трое выбирались через чердачное окно на крышу, спускались в соседний двор по водосточным трубам. Куйбышев решил уходить последним.
Он бросал в пылающую печку бумаги, иногда выглядывал в окно. Занималось утро. Серое, мутное.
Он не знал, что врагам удалось схватить Венцека, рабочих Алеева и Елагина. Их зарубили шашками, растерзали. Не удалось пробраться к пристани и Саше Масленникову. Он уже был у цели, когда на него навалилась целая банда, смяла, раздавила сапогами, чуть живого поволокла в тюрьму.
Куйбышев высунул голову в слуховое окно, огляделся по сторонам. Железная крыша была скользкая от росы, и ползти по ней было трудно. И все-таки ему удалось перебраться незамеченным на крышу соседнего дома.
Мимо уха просвистела пуля. Он прижался к дымовой трубе, стараясь сообразить, откуда стреляют. Может быть, просто шальная пуля? Но то была не шальная пуля. Стоило ему чуть высунуться из-за трубы, как пули загрохотали по крыше, будто кто бросил горсть бобов. Да, стреляли по нему. Конечно же те, кто стрелял, пробираются во двор. Через минуту-другую его обстреляют с двух сторон. А до соседней плоской крыши, на которую можно спрыгнуть, всего несколько шагов. Дальше – лестница, заборы, запутанные переулки, так хорошо ему знакомые... Пароход «Межень», наверное, еще не отчалил: ждет его, а красноармейцы сдерживают напор беляков. Ему хотелось подняться во весь рост и побежать. Но знал: обязательно поскользнется, а то и свалится с высоты четырехэтажного дома.
Когда, перекатываясь с боку на бок, он был уже у цели, застрочил пулемет. Бил со двора. Пули шлепались со всех сторон, их можно было собирать руками. Пулеметной очереди, казалось, не будет конца. Когда она оборвалась, он поднялся, в мгновение ока увидел своих врагов, среди которых успел заметить и корнета Карасевича, и Соловьева-Сапожкова, и бывшего начальника тюрьмы Познанского, и прыгнул на соседнюю крышу. По этой крыше бежал во весь рост. Сорвался по лестнице вниз, перемахнул через забор. Но здесь его поджидали.
– Держи, держи! Куйбышев!..
Это были озлобленные обыватели, устроившие облаву на председателя ревкома. Они жаждали его крови, готовы были разорвать на клочки. Их было человек двадцать – не меньше. С кувалдами, ломами, вилами. Красные физиономии, оскаленные по-волчьи рты, горящие злобой глаза. Он бил их кулаками по головам, сбивал с ног, забыв, что в кобуре маузер. Отбежав за театральную тумбу, все-таки догадался выхватить маузер и открыл стрельбу. Перебегал от забора к забору, а толпа все нарастала. Откуда они брались? Словно у них было чутье. Они перекрыли все переулки и улицы.
Снова ему пришлось бежать по крышам, перелезать через заборы. А вслед неслась дикая ругань, гремели выстрелы.
Все это было вокруг. Но его обостренный опасностью ум неуклонно продвигал его к пристани, где все еще стоял пароход. То ли это был «Межень», то ли какой другой, Куйбышев не мог разобрать, но стремился к нему, боясь, чтобы пароход не отчалил у него перед самым носом.
От горящих нефтебаков небо заволокло черным дымом. Стрельба не утихала ни на минуту. Из переулка выскочил на лошади корнет Карасевич, он почти наехал на Куйбышева – лошадь взвилась на дыбы. Куйбышев выстрелил наугад, хотя это был последний патрон. Он не знал, убит Карасевич или цел, да это его и не интересовало. Он был почти на берегу, и у него на глазах убирали трап. Забурлила вода. Прощальный гудок.
– Эй, стой! – закричал Куйбышев, будто его могли услышать, и помчался во весь дух к дебаркадеру. На палубе стояли Шверник, Кузнецов и другие, махали руками, что-то кричали.
Единым рывком он преодолел водное пространство, разделяющее дебаркадер и пароход, очутился среди своих. Спросил:
– Кого нет? Где Мяги, Масленников, Венцек?..
Их не было. Хотелось думать: просто не смогли пробиться к пароходу, остались в подполье. Да, в такое хотелось верить.
По пароходу все еще стреляли, но никто из ревкомовцев не уходил вниз.
Самара пылала, там, на улицах, шла резня. Там врывались в дома, выгоняли на улицу прикладами женщин и стариков. Там, на берегу Волги, у рыбаков, осталась Паня с сыном. И конечно же семью Куйбышева постараются отыскать...
Он стоял на палубе, стиснув зубы, и ему казалось, будто во всем случившемся его вина, хотя знал: не смогли бы удержать Самару, не смогли, дрались с ожесточением, и сотни красногвардейцев и рабочих нашли смерть на подступах к городу. Кто-то снова предал: очень уж прицельно бомбил враг Самару. Известно кто: эсеры.
«Мне едва удалось уйти из Самары, меня пулеметами обстреливали люди К., меня хотели схватить разъяренные против большевиков обыватели. Рядом со мной рвались снаряды чехов. Уйти все-таки удалось. Я ушел не один, ушел с руководящей группой большевиков. Наш штаб обосновался в Симбирске...»
Нет, он не мог смириться с тем, будто это надолго. Казалось: нужно только сорганизоваться как следует, поднять всю губернию, не оставлять ее врагу, а продолжать руководить ею, управлять, чувствовать в ней себя хозяевами. Белочехи – инородное тело, грабьармия. А без них эсеров, меньшевиков и прочую нечисть можно разогнать метлой...
И сейчас, на палубе белого суденышка, уплывающего в неизвестное, он верил в могучие силы своего народа, в его несокрушимость: раз он поднялся, разогнул спину – никто не сможет опять согнуть его, придавить. Никто. На войне как на войне: бывают и наступления и отступления. Но, как любил говорить отец: «Пошел горшок с котлом биться – одни черепки остались».
2
По ночам, во сне, он вновь и вновь видел себя стоящим на крыше во весь рост с развевающимися от ветра волосами, а внизу – горящая Самара, полосы темного дыма, вспугнутое выстрелами воронье. Там, внизу, людишки, стреляющие в него из винтовок и револьверов, озлобленная толпа... Откуда она взялась, толпа?.. Стоило революции отступить чуть-чуть, самую малость, как сразу же все притихшее было, вроде бы смирившееся выползло из всех щелей, ощерившись, набросилось на Куйбылтева, на большевиков. Нет, нельзя верить в то, будто враг разбит и обессилен. Он лишь притаился. Он не хочет диктатуры пролетариата, не хочет... И никогда добровольно не захочет. Не верь в его смиренную улыбку, в смиренные слова. Это смирение не перед твоей правдой, а перед твоей силой, перед народом, который наделил тебя своей силой... Есть вещи, которые очень трудно предвидеть, в которые даже не сразу можно поверить: например, в то, что командующий целого фронта может оказаться предателем. В тот роковой день, 7 июня, в Самаре все были в недоумении и смятении: почему командующий фронтом Яковлев вдруг вместе со своим штабом покинул город, перебрался на станцию Кинель, бросив Самару на произвол судьбы? Яковлева во главе Урало-Оренбургского фронта поставил Высший военный совет по рекомендации его председателя Троцкого. Что это? Неразборчивость Троцкого? Возможно. Говорят, он очень уж передоверился царским генералам, комиссаров при них прямо-таки признавать не хочет. Дескать, приставляя к старому военному специалисту «надсмотрщика», мы тем самым оскорбляем военспеца. Доверие должно быть полным, так как военспецы стоят вне политики. Сами военспецы, как знал Куйбышев, себя вне политики не ставят. О деятельности Троцкого в Высшем военном совете было много толков. Один из крупных военспецов отзывался о нем так: «Я не раз замечал откровенную скуку в глазах Троцкого, когда вынужден бывал докладывать ему о чем-нибудь подробно и обстоятельно. Мне кажется, что Троцкого куда больше занимало, что он возглавляет высший военный орган в стране, нежели та упорная и настойчивая работа, которую проводили мы, чтобы хоть как-нибудь приостановить вражеское нашествие. Своего равнодушного отношения к конкретному военному делу Троцкий не только не скрывал, но порой даже афишировал его и всем своим поведением старался дать понять окружающим, что его прямая обязанность делать высокую политику, а не заниматься какими-то там техническими военными вопросами».
Нечто подобное Куйбышев слышал каждый раз, когда заходил разговор с людьми, знакомыми с Троцким. Собственно, и деятельности как таковой не было: Троцкий предпочитал на заседания Высшего военного совета не являться, по всей видимости считая это пустым занятием. В окончательную победу революции он все равно не верил.
Куйбышев недоумевал: разве можно столь ответственный пост доверять человеку, явно равнодушному к судьбам революции, если не враждебному ей? В чем тут крылась загадка?
Если раньше у Куйбышева было непонятное и неосознанное чувство вины за сдачу Самары, то теперь, месяц спустя, когда его по указанию Ленина назначили комиссаром 1‑й армии Восточного фронта, он наконец понял: никакими усилиями, даже самыми героическими, даже если бы поднялась вся Самарская губерния, им не удалось бы удержать Самару. Нужна армия! Целая армия. И создать эту армию должен он, Куйбышев. Ее пока нет. Есть ее комиссар Куйбышев. Есть ее командующий. Тухачевский. Двадцатипятилетний юноша, молодой человек. «Спасение не только русской революции, но и международной на чехословацком фронте», – говорит Ильич. Значит, спасение революции, и русской, и международной, здесь. Они с этим юным Тухачевским должны совершить почти немыслимое: собрать воедино разрозненные, плохо вооруженные и неизвестно кому подчиненные отряды, разбросанные по всему Поволжью. Организовать армию... Сделать ее боеспособной.
...Они сидели в здании бывшего Симбирсокого кадетского корпуса, где теперь размещался Самарский ревком. У Куйбышева все еще кружилась голова от недавно полученной под Сенгилеем контузии. В своей неизменной синей косоворотке, в пиджаке, расползающемся по швам, в темно-серых, в полоску брюках, заправленных в грубые солдатские сапоги, он производил странное впечатление. Он был председателем Самарского ревкома, его знали по всей Волге, к нему приезжали из Самары, Саратова, Астрахани, Казани. И новые люди, увидевшие его впервые, удивлялись его богатырскому сложению, буйной копне волос и высокому, мудрому лбу. Такими и представляет себе народ своих во́жей, слушает их с изумлением и восхищением, не раздумывая особо, идет за ними в огонь и воду. Один внимательный волевой взгляд вожа парализует натуры слабые, как бы не себе принадлежащие. С таким даже умирать весело. Только прикажи!.. И он привык быть таким. И в ссылках, и в тюрьмах всегда чувствовал себя хозяином.
А вот сидящий перед ним Тухачевский словно бы не принадлежал своему возрасту и своей изысканно красивой внешности. Он был очень красив, изящен, тонок, и пальцы у него были длинные, музыкальные. Но все это не имело ровно никакого значения. Он мог быть каким угодно – старым, уродливым, кривобоким, горбатым, – своей внешности он не принадлежал. И возрасту тоже не принадлежал.
Куйбышев это сразу почувствовал, как только они заговорили. Он уже слышал кое-что о Тухачевском, правда не так уж много: учился в кадетском корпусе, кадровый офицер царской армии, подпоручик, командовал ротой, четыре раза бежал из немецкого плена, без колебаний перешел на сторону революции, храбр, обладает оперативным мышлением. Да, не так уж много.
– В подчиненном мне симбирском штабе, где я только что побывал, я, к сожалению, так и не смог точно выяснить, что же произошло под Сенгилеем и какова боеспособность войск этого направления, – сказал Тухачевский. – Выходит, ваш ревком делает и знает гораздо больше, чем военный штаб?
Куйбышев усмехнулся:
– Обстановка заставила нас взять инициативу в свой руки. Мы вынуждены были, полагаясь лишь на себя, создавать базу для контрнаступления на Самару. Мы формируем новую группу войск. Командир нашего разведывательного отряда Гай держит под контролем волжские плесы до самой Самары. Ваш симбирский штаб, Михаил Николаевич, пока еще не стал вашим штабом. Он слабо организован, труслив, не берет на себя управление отрядами. Отряды маленькие, боятся отойти от пароходов, закрепиться на берегу. Все эти отряды нужно слить! Возьмите, к примеру, казанцев: у них всего восемьдесят штыков и восемь пулеметов, имеются даже два орудия. А вот в Симбирском отряде четыреста штыков... и ни одного пулемета! Не дожидаясь указания вашего штаба, я посоветовал отрядам слиться. Пора кончать с партизанщиной и неразберихой!
– Слава богу, – облегченно вздохнул Тухачевский, – да я с этого и хочу начать! Значит, мы единомышленники?
– В данном вопросе – возможно, – уклончиво ответил Куйбышев.
– У меня также есть одна идея. Во главе объединенных отрядов, о которых вы говорите, поставить людей, хорошо знающих военное дело и преданных революции.
– А где вы их возьмете?
– Опубликуем в газете приказ о призыве в Красную Армию бывших офицеров.
– И отдадим отряды в руки этих самых бывших офицеров, «преданных» революции? Да откуда вы знаете, что они преданы революции?!
Гневный тон Куйбышева не смутил молодого командующего.
– Откуда я знаю? – По его губам скользнула улыбка. – Да откуда же мне знать? Я ведь сам хожу в бывших офицерах. А мне почему-то доверили целую армию. Это, как я понимаю, вы, комиссар, посланный Лениным в армию, должны знать, кто предан и кто не предан революции.
Тухачевский весело смотрел ему в глаза.
Куйбышев смутился: ого, оказывается, этот юный командарм не так уж юн!
– Хорошо, – отозвался Куйбышев, подумав, – вы правы, Михаил Николаевич: опубликуем в наших «Известиях» приказ о призыве бывших офицеров. Укомплектуем штабы, укрепим отряды. И комиссаров для каждого из офицеров найдем испытанных. Но должен сразу же предупредить: наше требование о слиянии отрядов будет встречено в штыки. А когда мы во главе некоторых отрядов попытаемся поставить бывших офицеров, то можем вообще натолкнуться на сопротивление самих красноармейцев.
– Это опять же ваши заботы, – улыбнулся Тухачевский. – Успешно воевать можно только имея боеспособные и дисциплинированные войска. Вы же военный человек и знаете...
И опять Куйбышев вынужден был с ним согласиться, хоть и предвидел, с какими трудностями им придется столкнуться на первых порах.
– Наконец-то вы дали мне понять, зачем нужны комиссары в армии, – сказал он смеясь. – Разграничили, одним словом, сугубо военно-техническую сторону и военно-политическую.
– Всегда важен исходный постулат. У вас ведь тоже, наверное, есть исходные постулаты?
– Есть. Диктатура пролетариата, например. Для определения верности революции лучшего барометра не найти.
Тухачевский кивнул головой:
– Тут я с вами согласен. Лично я – за диктатуру пролетариата целиком и полностью. Я ее начинаю понимать изнутри, через войну.
– Вы спрашиваете, что же произошло под Сенгилеем. Произошла катастрофа. В Сенгилее белогвардейцы подняли мятеж. Командующий Сенгилеевским соединением бывший офицер Мельников перебежал к мятежникам. Штаб Симбирской группы, где вы не смогли ничего выяснить, наотрез отказался посылать свои отряды на подавление мятежа: мол, не располагаем силами. Тогда мы, самарские ревкомовцы, собрали полсотни штыков, сели на пароход и отправились в мятежный Сенгилей. Здесь мы объявили себя военной властью, собрали силы, ну и подавили мятеж. Вот и все.
– Да, придется штабом Симбирской группы заняться особо. Очень рад, что будем работать вместе с вами. Думаю, нужно немедля создать мощный опорный пункт у Мелекесса для прикрытия Симбирска с востока.
– Вот в этом вопросе мы тоже единомышленники! – воскликнул Куйбышев. – Наш ревком намеревается перебраться именно в Мелекесс. И не в отдаленном будущем, а завтра же!..
От встречи с Тухачевским у него осталось чувство удовлетворения. Удивляла сугубо военная цепкость ума этого молодого человека. Словно бы он специально рожден для войны. И выдержка колоссальная. Когда успел всему научиться?
Куйбышев пытался представить себя в двадцать пять лет. Смог бы он командовать армией? Нет, наверное, не смог бы. Тогда он жил в Вологде, встречался с семьей Ульяновых, потом подался в Харьков к Бубнову... Прошло каких-нибудь пять лет... Нет в живых Марии Александровны, матери Ильича, не дожила до революции нескольких месяцев. Похоронили ее на Волковом кладбище. Мария Ильинична работает в «Правде». Анна Ильинична заведует отделом Охраны детства... Куйбышеву тридцать лет, а кажется, будто прожиты столетия. Он по-прежнему остается председателем Самарского ревкома, и мысли его там. Днем и ночью. Всегда. Он готов работать круглые сутки – только бы скорее создать 1‑ю армию!
А в Самаре полный разгул контрреволюции. Террор. Массовое уничтожение рабочих. Где Саша Масленников? На его след напасть так и не удалось. Вроде бы в самарской тюрьме. Но так ли это?.. В первые же дни эсеры замучили и расстреляли триста человек. Как только город был взят, началась охота на большевиков и красноармейцев, убивали на месте не только опознанных, но и по любому доносу. Большой подвал роскошного особняка купчихи Курилиной превращен в застенок, где пытают и расстреливают. Действует так называемый чрезвычайный суд, у которого лишь один приговор: расстрел. В тюрьме томится свыше двух тысяч человек. И все-таки подполье действует, и нити от него тянутся к Куйбышеву. Это он руководит подпольными комитетами. Взорваны тридцать два вагона черного пороха. Белогвардейцы и чехи остались без пороха. Железнодорожники постановили: не давать армии Комуча ни одного солдата! Куйбышев направил в Самару военно-разведывательную группу. Там, в Самаре, идет деятельная подготовка к восстанию.
А террор против мирных жителей все разгорается. Тут вовсю действует Климушкин. Почему-то особенно не любит он детей: приказывает их арестовывать своей охранке. Арестован и брошен в тюрьму шестнадцатилетний подпасок Тельнов из села Богородского. За то, что его брат в Красной Армии. Явится брат – выпустим! Арестован десятилетний ученик Ваня Романов. За то, что припрятал для игр четыре тесака. Арестованы Феоктиста Санчук с дочерью Ксенией девяти лет, Иван Трегубов с сыновьями шестнадцати и тринадцати лет. И нет конца страшному списку...
Разведчики сообщили Куйбышеву, что в самарскую тюрьму взяты заложниками шестнадцать женщин – жен и сестер ответственных советских работников. Удалось установить фамилии некоторых: Цюрюпа, Кадомцева, Юрьева, Кабанова, Брюханова, Мухина с сыном.
Рабочий паренек, прибывший оттуда, рассказал:
– Ищут вашу жену. Все перевернули вверх дном. Схватили няню Прасковью Сергеевну. Повезли в подвал, пытали. Но старуха не выдала.
– Она в тюрьме?
– Мы ее выкупили.
– Выкупили?
– Да. Все охранники продажные. Сунули им пачку ассигнаций, они ее и отпустили. К рыбакам отвезли ее темной ночью, чтоб комучники за ней не увязались, не проследили. Ваши жена и сын целы-здоровы. А вот других женщин выручать нужно.
– О делах эсеров Комуча должны узнать все! – сказал Куйбышев. – Вымещают злобу на беззащитных женщинах и детях. Докатились!
Он кипел от ярости, думал, как освободить.
Дело с незаконным арестом женщин и детей получило широкую огласку. Вмешались представители нейтральных государств – Дании, Швеции, Норвегии, Голландии и Швейцарии, выразили протест: «Подобные действия противоречат международному праву».
– Заложниц не отпустим! – заявил им Брушвит. – Мы не признаем ваших международных правил. Всех жен и детей коммунистов вышлем в Сибирь без права возвращения в Россию.
Да, если у кого и были иллюзии в отношении эсеров, то теперь, когда кулацкие защитники показали свои клыки, иллюзии рассеялись. Вот он, классовый враг, в полный рост! Члены Комуча Климушкин, Фортунатов, Дворжец, Брушвит, Лебедев, еще совсем недавно спекулировавшие словечком «народный» и строившие из себя рафинированных интеллигентов, превратились в кровавых палачей, садистов. Эсеры перестали быть политической силой. Они могут держаться только на иностранных штыках...
Куйбышев отправил письмо управляющему административными делами Комуча Климушкину с требованием освободить женщин немедленно. Климушкин ответил: пусть Советское правительство выпустит из тюрьмы арестованных в Уфе представителей Комуча. Пришлось запрашивать Москву.
Ответил Свердлов: арестованные в Уфе направляются в Самару, с тем чтобы обменять их на арестованных учредилкой жен советских работников.
Обмен состоялся. Были заплаканные глаза женщин, были заморенные, бледные малыши, которых Куйбышев брал на руки, прижимал к груди. Не было только Пани и сына Володи. Они там... Долго ли еще ждать?.. Сегодня они целы, здоровы, а что будет завтра?
Главкомом Восточного фронта стал некто Муравьев. Подполковник. Левый эсер. Ранее командовал Гатчинским фронтом против казаков генерала Краснова...
Муравьев был угрюм, груб, со всеми разговаривал свысока, военные вопросы хотел решать самолично. Он отобрал у Самарского ревкома пароход «Межень», устроил здесь свой салон. Куйбышев не стал возражать. Если для пользы дела – пусть.
Муравьев мало кому нравился. И Куйбышеву не понравился. Рыхлое, словно бы лежалое лицо, все еще красивое, но бескровное. Глаза сверкают, и кажется, будто он находится в состоянии сильного опьянения. Неприятная личность.
– Вы его знаете? – спросил Куйбышев у Тухачевского.
– Немного. Офицеры его не любили, называли шкурой за приверженность монархии. Друг Марии Спиридоновой, предан ей. При Керенском формировал ударные батальоны смерти.
– А как попал к нам?
– История сложная. Когда казаки Краснова подходили к Питеру, Муравьев явился в Смольный и предложил свои услуги. Его сделали главкомом Гатчинского фронта. Приставили комиссара. Краснов бежал. Потом Антонов-Овсеенко, действовавший против Каледина и Центральной рады, взял Муравьева к себе начальником штаба. Но здесь он себя показал дурно. Дзержинский приказал арестовать его и привлечь к ответственности за злоупотребление властью. Потом выпустили – и прямо сюда.
– Сложная фигура.
– Очень сложная и неопределенная. Он игнорирует распоряжения Высшего военного совета и не подчиняется Реввоенсовету фронта.
– А вы знаете, Михаил Николаевич, что Дзержинский захвачен левыми эсерами? Как заложник.
– Как?
– В Москве мятеж левых эсеров. Идут самые настоящие бои с применением артиллерии. А началось с того, что левые эсеры ворвались в германское посольство и убили посла Мирбаха! Некто Яков Блюмкин убил.
– Хотят втянуть нас в войну с немцами! Какие грязные мерзавцы!..
Через день они узнали: Муравьев официально заявил о выходе из партии левых эсеров. Он решительно против мятежа.
– И все же, Михаил Николаевич, будьте бдительны, – сказал Куйбышев. – Не верю я ему. Иногда мне кажется, что предательству не будет конца. Вы ведь знаете его приказы: они настолько расплывчаты и неопределенны, что не за что ухватиться. Он занимается ненужной перегруппировкой войск, мешает нам всеми силами. Что это, незнание обстановки? Нежелание прислушиваться к нашему мнению, самодурство? Боюсь, все куда сложнее. Ему дан приказ выбить чехословаков из района главной базы Красной Армии, то есть из здешних мест, оттеснить их на север, а он делает вид, будто и не получал такого распоряжения.
