Текст книги "С открытым забралом"
Автор книги: Михаил Колесников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)
– Да, мне тоже все это кажется подозрительным. Принимаю ваш совет быть настороже.
– Объясните: зачем он отвел отряды с бугульминского направления и бросил их на Сызрань? Это же авантюра! Мы формируем армию, а он забирает у нас необученные полки и кидает их, по сути, на уничтожение. Этак мы никогда не сформируем армию.
– Я обратился с жалобой в Реввоенсовет фронта, прошу оградить от произвола Муравьева, а также немедленно заменить Клима Иванова, вместо него поставить командующим войсками Симбирской группы другого человека. Иванов игнорирует мои приказы, своевольничает, насаждает анархию, признает только Муравьева.
– Клим Иванов – левый эсер, личный друг Муравьева. Два сапога пара. От них можно ждать любой пакости. Наших комиссаров они не признают, изгоняют их.
3
Назначив Клима Иванова командующим Симбирским укрепленным районом, Муравьев на пароходе «Межень» отбыл в Казань, где находился штаб Реввоенсовета фронта. Но гнетущая тревога не оставляла Куйбышева. Ему вдруг стало казаться, что день освобождения Самары отодвигается на неопределенное время. Кулацкие мятежи по всей Волге. В Закаспийской области – восстание. На Дону – Краснов, который при поддержке немцев идет на Царицын. Добровольческая армия Деникина, находящаяся на содержании у Антанты, захватила Кубань, вот-вот захватит весь Северный Кавказ. Грузинские меньшевики провозгласили «независимую республику Грузию»...
Эта тяжелая картина была у всех на виду. Но существовало и многое такое, о чем даже догадаться было трудно, и оно, тайное, упорно работало против Советской республики. Человек, облеченный властью Председателя Реввоенсовета Республики, – Троцкий – рассматривался руководителями Антанты как союзник. Ближайший советник президента Вильсона полковник Хауз считал, что если бы интервенция приобрела общесоюзнический характер, то можно было бы смело рассчитывать на содействие Троцкого. Французский посол Нуланс в эти дни записывал: «Троцкий настолько свыкся с мыслью о нашей оккупации Архангельска, что во время одной из бесед с капитаном Садулем он удивлялся, что операция еще не осуществлена». Действуя через Троцкого, представители Антанты в Москве прилагали все усилия к тому, чтобы убедить Советское правительство не возражать против ввода их войск в Россию якобы для обороны против Германии.
Но всего этого не знал Куйбышев. Он тревожился за семью, скрипел зубами от собственного бессилия: не мог вывезти Паню и сына сюда. Одно воспоминание беспрестанно терзало его. За несколько дней до того, как они расстались, Паня сказала, что вновь готовится стать матерью. И чтобы как-то успокоить его, добавила:
– Ты не тревожься, это случится не скоро. А возможно, я ошибаюсь.
Врач ничего определенного не сказал.
И сейчас Куйбышев не находил себе места: а если ее схватят? Неужели и второму его ребенку суждено родиться в тюремной камере? Ее могут даже уничтожить как жену Куйбышева, революционерку... Нет предела жестокостям эсеров и беляков.
Любыми путями вызволить Паню и Володю... Но он понимал: это было бы слишком рискованно. Если бы перевезти их тайно в Покровск... Покровск свободен от белых, железная дорога в руках красных отрядов... И не обязательно добираться до Покровска на пароходе – пароходы проверяют. Можно и на телеге по степи...
Но все это весьма проблематично. Созданная им при штабе 1‑й армии разведывательная группа, посланная в Самару, по доносу предателя схвачена. Ее руководитель Паршин и четверо его товарищей расстреляны белыми. Члены подпольного комитета Антропов, Авейде, Дерябина арестованы, брошены в тюрьму. Авейде поддерживала связь непосредственно с Куйбышевым, через нее передавал сведения о продвижении чехословацких эшелонов и политическом настроении солдат чешский коммунист некто Ярослав Гашек...
Была тревога за Василия Блюхера. Где он? Удалось ли ему прорваться на Южный Урал и поднять население на борьбу с белыми? Или погиб, так и не создав ни одного партизанского отряда?.. Велик Урал, и легко затеряться в его теснинах и чащобах...
Продолжала волновать судьба Саши Масленникова и Вавилова, взятых в плен эсерами. В самарской тюрьме их не было. Вскоре удалось выяснить: оба переправлены в омскую тюрьму. Омская тюрьма... Как хорошо знал он ее! Оттуда не так уж трудно бежать, если все организовать как следует...
– Ты, кажется, тоже отбывал срок там? – спросил он латыша Паспарне.
– Да, я бежал оттуда.
– Как раз то, что нужно. Отправляйся в Омск и помоги бежать Масленникову и Вавилову!
Паспарне даже глазом не моргнул.
– Это задание по мне. Без Масленникова и Вавилова не вернусь. Обо мне можете здесь не беспокоиться: еще не было случая, чтобы Паспарне не выполнил боевого задания. Притворюсь ксендзом или попом. С попами не любят связываться.
– Поп должен знать молитвы.
– А я экзамен белякам на звание попа сдавать не собираюсь. Только бы добраться до Омска! А там у меня найдутся товарищи. Надзирателем в тюрьму помогут устроиться... Как говорится, где прыжком, где бочком, где ползком, а где и на карачках...
Куйбышев обнял его:
– Иди...
Куйбышев перебрался в Мелекесс. Формировал отряды для подавления кулацких мятежей, снабжал Симбирскую группу войск продовольствием, отправлял эшелоны с хлебом в голодающую Москву.
Но он не только руководил Самарским ревкомом. Он был членом Военного совета и политическим комиссаром 1‑й революционной армии Восточного фронта, занимался подбором и назначением командных кадров, и эта работа оказалась неимоверно сложной и трудной.
Трудность таилась даже в самом невиданно смелом замысле Куйбышева и Тухачевского привлечь в революционную армию, которая только формировалась, бывших царских офицеров. Речь шла не о привлечении отдельных военных специалистов. Речь шла о массовом и обязательном призыве всех офицеров. Такого случая в Красной Армии еще не было.
Куйбышев, как политический комиссар, головой отвечал за исход опасного эксперимента.
В штабе Реввоенсовета фронта ему сказали:
– А не много ли вы с Тухачевским на себя берете? Во всяком случае, отвечать в первую голову будете вы, Куйбышев. Вы!..
...Их было человек триста. Они сидели в зале молча, какие-то сникшие, не смотрели друг другу в глаза. Без погон, без оружия. Молодые и пожилые. Бывшие царские офицеры. Рабоче-крестьянская власть лишила их всего: воинских званий, положения в обществе, даже самого дворянского общества, отобрала имения, конюшни, оружие.
Почему они все-таки пришли сюда? Повесток им не посылали, а приказ, опубликованный в газете, можно ведь и пропустить, не заметить. Просто не отозваться на него. Каждый из них мог сказать: защищайте свою рабоче-крестьянскую республику, которая отобрала у нас все, сами! Благодарите бога, мы не подались в Добровольческую армию Деникина и к атаману Каледину, который недавно обратился с письмом к императору Вильгельму как «равный суверенный властитель»: просит признать «всевеликое Войско Донское» самостоятельным государством и подбросить пушчонок. Вильгельм подбросит и признает...
Стена отчуждения отделяла Куйбышева от этих людей. Да, они потеряли все, и эту стену не пробьешь пылкими вдохновенными словами, призывами. Они враждебны народу, Республике по своему классовому существу. Конечно же не одну бессонную угрюмую ночь провел каждый из них, прежде чем прийти сюда. И все-таки они пришли... Зачем? Может быть, затем, чтобы выслушать, что им предложат, и уйти? Мотивы поступков людей чаще всего глубоко скрыты.
Куйбышев знал, что в зале сидят непохожие друг на друга ни по характерам, ни по положению люди, но сейчас он их воспринимал как нечто целое, наделенное внутренним сопротивлением, как некую скалу, которую нужно раздробить на камешки.
В самом деле, не много ли он берет на себя? Не отдаст ли полки и бригады в руки тем, кто сможет повернуть их против Советской власти? Разве исключена такая возможность?
Перед тем как уплыть в Казань, Муравьев сказал ему:
– Что это вы затеваете, Куйбышев? Вон Троцкий привлекает в Красную Армию только авторитетных генералов, понимающих толк в стратегии. А зачем вам рядовые офицеры? Или вы уверены, что ваши малограмотные рабоче-крестьянские комиссары смогут контролировать их? Троцкий в этом не уверен. Зачем комиссары в армии? Они мешают.
И теперь, окидывая взглядом полный зал, Куйбышев чувствовал какой-то холодок в груди. Не провалится ли затея с треском?!
Но постепенно он успокоился. Ведь все эти люди прошли жесточайшую империалистическую войну, и прошли ее плечом к плечу с солдатами. Перед ними не нужно произносить речей. Следует начать с дела, найти главное, то самое, что заставило все-таки прийти их сюда...
Он отыскал глазами прапорщика Толстого и подумал: «Пусть все скажет сам! Толстой! Громко. Сын пензенского вице-губернатора. Единственный. Окончил технологический институт еще до войны. Разбирается в инженерном деле. Мог бы прислуживать белочехам в Пензе. Но не захотел. Оставил у них заложниками престарелых родителей и подался в Симбирск, в штаб 1‑й армии. Мол, хочу помогать вам. Что в твоей голове, прапорщик? Зачем тебе народ, революция, Республика? Не хитришь ли ты? Эту загадку они разгадают сейчас, все сообща. Только так».
– Михаил Николаевич Толстой, прошу ко мне, – сказал Куйбышев.
Когда прапорщик подошел к столу, Куйбышев указал на стул. Толстой сел.
– Оружие получили?
– Так точно! Все получил: шашку, наган, снаряжение. Нужно было все это надеть?
Куйбышев улыбнулся:
– Разумеется.
По залу прошел шумок. Все были убеждены, что носить личное оружие им не доверят. И никто не подозревал, какую борьбу пришлось выдержать Валериану Владимировичу на заседании военного совета: нужно или не нужно вооружать офицеров? Спасибо Тухачевскому – поддержал. Командир без оружия? Нелепость. Если уж доверять, так доверять...
Куйбышев сказал громко, чтоб слышали все:
– Михаил Николаевич, мне с вами до этого так и не удалось потолковать, а сегодня удобный случай. Почему вы, потомственный дворянин, сын вице-губернатора, решили пойти на службу в Красную Армию? Если не хотите отвечать, не отвечайте.
Толстой был немного моложе Куйбышева, в нем отсутствовала показная лихость, вел себя независимо и естественно. Он обладал располагающей внешностью, милые гвардейские усики, слегка выпуклые синие глаза, открытая улыбка на полноватых губах. Он был такого же могучего телосложения, как и Валериан Владимирович.
– Почему я решил помогать Красной Армии? – Он пожал плечами. – Вы, наверное, думаете, что Толстой наслушался на фронте большевистских агитаторов и решил драться за Советию? Нет, у меня другое. Насмотрелся в Пензе на зверства Чечека, в моей родной Пензе, и понял: русский офицер не вправе смотреть на все это равнодушно. А с Чечеком заодно все эти учредняки. Дутов, Краснов и Деникин – тоже. Меня не проведешь. Мы пришли к вам, Валериан Владимирович, не за чинами и званиями, а чтоб вместе Россию отстоять. За нее мы драться будем, не жалея живота своего. Мы считаем долгом не бросать своего народа и жить с ним, как бы ни тяжела была нам революция. Пережить с ним вместе все... Мы хотим служить русскому народу и России... А то, что я сын вице-губернатора, так это ровным счетом ничего не значит. Тухачевский – из помещиков. Вы тоже потомственный дворянин, как я слышал, сын подполковника, в военной академии учились. Так?
– Так.
– Вот мы и потянулись к вам. За правдой, А правда на стороне большевиков. Только вы ее раньше нас разглядели.
Куйбышев рассмеялся.
– Ну, скажу откровенно: свалили вы груз с моих плеч, – признался он. – Оказывается, все мы тут собрались патриоты. А я думал-гадал: что может объединить большевиков и сыновей губернаторов? Оказывается, любовь к России, родине.
Он почувствовал, как в зале устанавливается дружелюбная атмосфера. Офицеры сейчас как бы договаривались с Советской властью сообща защищать отечество от всех врагов – и внутренних и внешних, так как годы войны научили их кое в чем разбираться.
И Деникин, и Краснов, и Корнилов в их глазах были всего лишь ловкими авантюристами, наполеончиками, озабоченными не судьбами России, а тем, чтобы навязать ей нового царя (а конечно же, каждый из новоявленных диктаторов метил на царский трон). Они представляли бывшую Россию, а многие из офицеров в нее больше не верят.
Да, да, династия и Россия не одно и то же. Генералы Эверт, Алексеев, Куропаткин, Иванов, Рузский служили династии, а не отечеству и привели к катастрофе на фронтах. Николай, тот вообще был не способен на более или менее толковое руководство армией... Самое чудовищное то, что генерал Краснов все свои действия согласовывает с германским командованием, продался ему и верно служит, а генерал Деникин покорно выполняет волю Антанты, мечтает посадить на престол великого князя Михаила Александровича. И Краснов, и Деникин готовят наступление на Царицын. Эти генералы, прислуживающие разным хозяевам, находятся в добрых отношениях и ведут деятельную переписку. Как все это увязать в один узел?..
Теперь Куйбышев без утайки рассказывал о том, в каком трудном положении находится Республика. По сути, она в кольце, и это кольцо постепенно сжимается. Здесь, на Восточном фронте, нужно срочно создать армию, все они должны заняться этим делом. Немедленно, сегодня же.
– Вы знаете, что такое эшелонная война? – спросил Куйбышев. Никто не отозвался. – Это та разновидность войны, от которой мы обязаны избавиться, – сказал он. – Наши отряды живут в теплушках, в эшелонах. Мотаются туда-сюда по всему Поволжью, ищут белых. От железнодорожной линии отрываться не решаются, так как в теплушках и жены и скарб. Смешно, но факт. А враг удерживает целые области, гарцует по степи, грабит население. И все это из-за нашей слабости, из-за нехватки командного состава. Будем переходить к свободному маневрированию на поле боя... Только так можно победить.
Они почувствовали в его словах глубокое понимание военного дела и прониклись еще большим доверием.
– Вот так, Михаил Николаевич, – сказал он Толстому, – получайте отряд – и желаю успеха. Помните: теперь вы – командир Красной Армии, товарищ Толстой!
Валериан Владимирович сидел в номере Троицкой гостиницы и все думал о недавней встрече с офицерами. Все ли они дозрели до понимания своей ответственности за судьбу фронта?
При назначении их на должности приходилось руководствоваться некой интуицией, суть которой даже не определишь. Чутье на людей? Но откуда оно в тебе, Куйбышев, чутье на людей подобного сорта? Ведь с тех пор как ты учился в кадетском корпусе и общался с ними, прошла целая вечность! Тебе приходилось иметь дело с рабочими массами, подпольщиками, людьми враждебных партий, жандармами, полицией, тюремщиками. Но та каста, из которой ты происходишь, оставалась вне поля твоего зрения.
И все-таки ты их понимаешь. Их несчастье – аполитичность. Их воспитывали так же, как и тебя, в кадетском корпусе, внушали то же самое: офицер должен сторониться политики, он всего лишь слепое орудие династии. Он лишен права голоса. А чтобы он паче чаяния не занялся политикой, его стеной отгородили от народа голубые жандармские мундиры. Да, они аполитичны в своей основе. Но, лишь пройдя через войну и революцию, стали о чем-то догадываться.
И сейчас, оказавшись на стороне Красной Армии, они вроде бы хотят отгородиться от политики, от классового характера происходящей драки.
Он прочитал им выдержки из работы Ильича «О национальной гордости великороссов». Они бурно и долго аплодировали. Потом спросили:
– А кто написал? Очень верно и точно.
– Ленин!
Это вызвало своеобразный шок. Кто-то сказал:
– Мы не имеем представления о вашем учении. Могли бы вы коротко изложить его сейчас?
– Если у всех есть охота слушать.
– Есть охота!
Впервые он ощутил, как трудно передать в немногих словах сущность диктатуры пролетариата. С рабочими было легче: диктатура пролетариата была их заветной, хоть и не всегда четко осмысленной, мечтой. Но как обо всем рассказать вчерашним царским офицерам? И все-таки он должен был это сделать сейчас, не передоверяя их политическое просвещение другим комиссарам.
Нет, само учение он не излагал. Он исповедовался: рассказывал этим чужим людям, каким тяжким путем, через какие заблуждения дошел до ясного понимания идеи диктатуры пролетариата и почему сейчас нельзя мыслить по-другому. Каждый исторический период имеет свои собственные законы, революции не делаются по заказу... Сейчас он вел интимный разговор как бы с самим собой, осмысливая, почему все вышло так.
Он говорил о войне как суммировании политики (а политика – это отношение между классами), о решающей роли народных масс в ведении современной войны. Старая армия распалась. Перестала существовать. А без массовой революционной армии пролетариат не в состоянии победить хорошо обученную кадровую армию империалистов. Сейчас в Республике идет создание новой, регулярной, кадровой армии. Все силы партии большевиков отданы на военную работу. Ленин считает возможным после демократизации старой армии использовать ее для защиты Советского государства.
– А что следует понимать под демократизацией старой армии?..
Он не думал, что его, казалось бы сугубо теоретический, разговор вызовет столь обостренный интерес. Вопросам не было конца. Весь зал постепенно втянулся в спор. И сейчас, сидя у себя в номере гостиницы, Валериан Владимирович улыбался, вспоминая все. Да, люди изголодались по откровенному разговору. Они вдруг почувствовали себя не отщепенцами, потерпевшими крушение в жизни, а гражданами. Они нужны, о них не забыли. Они представляют громадную ценность для государства. Каждый должен решить основной вопрос прежде всего для самого себя. И никто за тебя решать его не будет. Все, что тебе могут дать, – это доверие, права единоначальника в решении оперативно-тактических вопросов...
Он испытывал удовлетворение: во главе отрядов поставлены проверенные офицеры, рядом с ними – испытанные комиссары-большевики. Теперь формирование дивизий пойдет полным ходом. Если в Самаре так и не удастся поднять восстание, 1‑я армия все равно скоро освободит ее...
Кто-то постучал.
– Войдите!
Он был несколько удивлен, увидев четырех офицеров, с которыми недавно разговаривал. Среди них был прапорщик Толстой.
– Извините за визит, – сказал Толстой, – но мы не могли не зайти. Так уж получилось.
– Садитесь. Слушаю вас.
Толстой замялся. Они все неловко переминались с ноги на ногу, но не садились. Потом все же сели.
– Этажом выше квартирует командующий группой войск Иванов, – сказал Толстой. – Мы только что от него. Он пригласил к себе и стал допытываться, как мы относимся к событиям в Москве, мятежу эсеров, убийству Мирбаха. Дескать, теперь-то Германия наверняка пойдет на Москву. Не лучше ли, мол, упредить ее, объявив ей войну? Ну мы сослались на вас: вы говорили о важности Брестского мира...
Валериан Владимирович слушал со всевозрастающим тревожным интересом: что еще задумал Клим Иванов?
– Так вот, Иванов говорит нам, – продолжал Толстой, – дескать, вы притворяетесь, вас заставляют притворяться, а сами вы против Брестского мира! На своем партийном съезде вы поддержали Бубнова, Дзержинского, Голощекина, Ярославского и других видных большевиков, которые считают, что лучше вести революционную войну против Германии, чем заключить позорный мир. Мы засомневались: так ли все?..
Что он мог ответить этим людям? Да, в те дни упоения победой революции он поддержал сторонников «революционной войны», поверил Бубнову, как привык верить ему всегда. «Укрепить мировую революцию революционной войной» – таков был наказ Самарской партийной организации. Ошибочный наказ, но он считал себя не вправе выступать на партийном съезде от своего собственного имени. Потому и высказался за «революционную войну». Все это казалось логичным, и не понятно было, зачем нужно уклоняться от схватки с империализмом. С тех пор прошло не так уж много времени: каких-нибудь четыре месяца. А сколько прожито, сколько передумано за эти четыре месяца! Свою чудовищную ошибку он осознал очень быстро.
Но как бы ни было коротко его заблуждение, он не мог сейчас утверждать, будто его не было.
Воля большинства... Она всегда была для него священной. Да, Самарская партийная организация, куда входят люди, которым привык верить, с которыми рисковал жизнью, дала ему наказ поддерживать на съезде идею «революционной войны». Так почему ты не встал, не опроверг убедительными доводами эту неверную, вредную волю большинства?! Или был убежден в том, что большинство не может ошибаться? Или же не захотел быть поручиком, шагающим не в ногу с ротой?.. Почему красивые фразы одурманили тебя? Значит, и в тебе самом он гнездился, этот мелкобуржуазный авантюризм. Для тебя он не основа твоей натуры, а минутное заблуждение, в которое впали и некоторые другие, тот же Бубнов. После победы революции в России тебе вдруг показалось, будто империализм находится при последнем издыхании. И стоит лишь толкнуть его сапогом...
Но когда ты увидел, что за эту самую красивую «революционную войну» – и Троцкий, и Бухарин, и Радек, и Крестинский, и Иоффе, и вся их мелкобуржуазная свора так называемых «левых» коммунистов и что они, надрывая голосовые связки за нее, готовы сдать немцам Петроград и Москву, чтобы «держать весь мир в напряжении», ты пришел в негодование, поняв всю предательскую сущность их предложения.
О «позоре» Бреста вместе с Троцким до сих пор истерически кричат и меньшевик Мартов, и эсер-максималист Ривкин, и левые эсеры Камков и Спиридонова, и правый эсер Лихач.
Да как объяснить все это вчерашним царским офицерам?
– Иванов вам не солгал, – сказал Куйбышев. – Но и правды не сказал. Он просто извратил факты. На съезде большевиков я в самом деле высказался за «революционную войну»: я выполнял наказ своей партийной организации. Это было ужасное заблуждение моих товарищей. И мое. Мы не поняли тогда всей глубины стратегического замысла Ленина, замысла, рассчитанного на то, чтобы выиграть время и собраться с силами, создать крепкую армию, чем мы и занимаемся сейчас. Мы поддались на провокацию некоторых псевдореволюционеров, мелкобуржуазных авантюристов, которые, как я теперь начинаю понимать, намеревались сознательно спровоцировать нашу слабую, неокрепшую Республику на войну с вооруженной до зубов Германией. Убийство германского посла графа Мирбаха – преступная провокация эсеров. Нам не дают собраться с силами, просто не дают... У меня есть один знакомый. Профессор астрономии Павел Карлович Штернберг. Из Московского университета.
– Я о нем слышал, – сказал Толстой.
– Так вот. Павел Карлович – старый большевик. Во время Декабрьского восстания 1905 года в Москве он входил в Военно-техническое бюро. А несколько дней назад участвовал в разгроме эсеровского мятежа в Москве.
– Вот так штука! – изумился Толстой.
– Когда я был в нарымской ссылке, Павел Карлович как-то сказал мне: «К счастью, во главе нашей партии стоит человек, наделенный необыкновенным даром политического предвидения: Ленин». И это так. Хочу посоветовать от себя: верьте Ленину! Как верю ему я. Ну а Брестский мир в числе других ленинцев подписывал один мой давний знакомый, которому я также беззаветно верю, – Григорий Иванович Петровский.
– Народный комиссар внутренних дел?
– Он самый, Когда мы с ним впервые увиделись, он был депутатом Государственной думы.
– Я начинаю понимать то, чего не понимал раньше: вы, большевики, накрепко связаны многолетними узами, знаете друг друга, следите за деятельностью друг друга, подправляете друг друга, – сказал Толстой. – Вы – организованная сила. А мы такой силой никогда не были. Только воображали себя ею. Нам казалось: дворянство – самостоятельная от царя организация.
Куйбышев увидел, как просветлели их лица.
– Вот теперь мы все поняли, – сказал один из них. – Первому же, кто будет охаивать Брестский мир, влеплю пулю в лоб.
Они откланялись, а он ходил по комнате, курил и все не мог успокоиться. Что за всем этим кроется? Иванов решил зачем-то прощупать офицеров. Может быть, привлечь на свою сторону?
На другой день утром разведчики донесли: Иванов – в заговоре с другими эсеровскими вожаками, готовит мятеж. Оснований не верить не было. Нужно немедленно арестовать Иванова! Правда, без санкции Тухачевского этого сделать нельзя.
Он поспешно выехал в Инзу, где находился штаб Тухачевского. Выслушав сообщение, Тухачевский заволновался:
– Возвращайтесь в Симбирск! Иванова арестовать немедленно! Вот приказ... Впрочем, едем вместе.
До Симбирска-Первого ехали вместе. На этой станции стоял бронепоезд.
– Ну вот и прекрасно, – сказал Тухачевский. – Я сойду здесь. В случае чего, дайте знать: пригоню бронепоезд...
Они попрощались, даже не заподозрив, что бронепоезд уже захвачен мятежниками, что комиссар бронепоезда арестован, его экипаж подменен людьми Муравьева.
Дальше Куйбышев решил ехать не в вагоне Военного совета, а на паровозе, с машинистом. Почему он так поступил? И сам не смог бы объяснить. Какое-то внутреннее чутье подсказывало ему: будь начеку! Неизвестно, что происходит в самом Симбирске...
Разумеется, он пока не знал, что заговор Клима Иванова – всего лишь часть более крупного заговора, подготовленного Муравьевым, – заговора против Советской республики, – и того, что еще вчера глубокой ночью, втайне от членов Реввоенсовета фронта, Муравьев погрузил на пароходы шестьсот своих «приверженцев», вооруженных с ног до головы, и отплыл из Казани в Симбирск. Эти «приверженцы» плохо понимали, куда их везут и зачем. А именно такие и нужны были сейчас для выполнения авантюрного плана. «Особо надежный» отряд состоял из татар, вотяков, черемисов и китайцев, почти не говоривших по-русски. Им объяснили, что они должны захватить Симбирск, где якобы обосновались контрреволюционеры. Командующему фронтом верили.
...Поезд подошел к станции. Куйбышева удивило то, что перрон оцеплен войсками. Как только поезд остановился, вооруженные люди кинулись к вагону Военного совета.
«Мятеж!.. Ищут меня!.. Куйбышев нырнул под вагон, вышел с другой стороны и растворился в темноте.
Симбирский губисполком обычно заседал в здании кадетского корпуса. Куйбышев направился было туда, но издали заметил, что здание оцеплено. Оставалось одно: незаметно пробраться в Троицкую гостиницу, где квартировали члены Самарского ревкома и кое-кто из Военного совета армии. Как он и предполагал, гостиница была окружена мятежниками. Он незаметно прошел двором, влез в открытое окно нижнего этажа.
Свой ревком нашел в номере Галактионова. На первом же этаже.
– Что здесь происходит?
Галактионов был хмур, молча протянул Куйбышеву какую-то бумажку.
– Что это?
– Воззвание Муравьева к населению. Думаю, успел расклеить на всех заборах и тумбах. Читай!
Куйбышев читал, и лицо наливалось гневом: «Всем рабочим, солдатам, казакам, матросам и анархистам! Сборная по всем городам из Симбирска. Всех моих друзей и боевых сподвижников наших славных походов и битв на Украине и на юге России ввиду объявления войны Германии призываю под свои знамена для кровавой и последней борьбы с авангардом мирового империализма – Германией. Долой позорный Брестский мир! Да здравствует всеобщее восстание!»
Это был открытый мятеж. В поддержку эсеровского мятежа в Москве, в поддержку левоэсеровского Центрального Комитета, принявшего секретное постановление: «В самый короткий срок положить конец так называемой передышке, создавшейся благодаря ратификации большевистским правительством Брестского мира».
Муравьев предлагал образовать «Поволжскую республику» во главе с эсерами Камковым, Спиридоновой и Карелиным, немедленно заключить перемирие с белочехами, прекратить гражданскую войну и начать наступление против Германии.
– В Москву успели сообщить?
– Успели. И в штаб фронта – тоже. Вызывали Тухачевского, но его не оказалось в Инзе. Сказали: выехал в Симбирск.
– Он на Симбирске-Первом.
– Его срочно вызвал на свою штаб-яхту Муравьев. Москва отозвалась быстро. Железнодорожники-телеграфисты несколько минут назад принесли ответную телеграмму от Ленина. Вот она!
Куйбышев пробежал глазами текст телеграммы: «...Бывший главнокомандующий на Чехословацком фронте левый эсер Муравьев объявляется изменником и врагом народа. Всякий честный гражданин обязан его застрелить на месте...»
– А где Муравьев сейчас?
– У нас над головой. На верхнем этаже!
– Здесь?!
– Да! Формирует правительство «Поволжской республики».
– Так почему вы не убили его до сих пор?!
Он схватился за кобуру маузера, но Галактионов отвел его руку.
– Я считал тебя хладнокровнее. Хочешь, чтоб они тебя самого пристрелили? Муравьев ведет переговоры с Симбирским губисполкомом, пытается перетянуть его на свою сторону. Он ведь понимает: без поддержки представителей Советской власти мятеж обречен на провал. Верят Советам, а не ему.
Первый порыв прошел, Куйбышев остыл, задумался. Усмехнулся.
– Живым Муравьев от нас все равно не уйдет, – наконец произнес он. – Ты, Алексей Петрович, прав, как всегда. Горячность все может испортить. Надо связаться с губисполкомом, с его председателем Варейкисом. Пусть затянут переговоры с мятежниками, а мы тем временем пошлем в войска своих агитаторов из политотдела армии. Нужно отпечатать листовки, разоблачающие изменников... Спасти Тухачевского! Ему грозит смерть...
Куйбышев действовал смело, решительно. Послал к пристаням взвод красногвардейцев и команду пулеметчиков с приказом захватить штаб-яхту Муравьева «Межень», куда, возможно, уже прибыл Тухачевский и где его конечно же схватили и упрятали в трюм.
Вскоре в номер гостиницы прибыл связной от взвода: команда штаб-яхты никакого сопротивления не оказала.
Обыскали трюм, каюты – Тухачевского нигде нет.
Где, где Тухачевский, командующий армией?.. Может быть, здесь же, в гостинице, на верхнем этаже, у Муравьева?..
Губисполком все никак не мог договориться с Муравьевым. Мятежник бесновался. Подкатил к зданию, где заседал губисполком, броневики, навел на окна пулеметы. Здесь же, под окнами, устроил митинг. Воодушевляясь, разгоряченно кричал: «Долой гражданскую войну!», «С братьями чехословаками – против Германии!», «Да здравствует война с Германией!».
Этот человек с помятым лицом и замашками провинциального актера бил себя в грудь, называл себя новым Гарибальди, объявил себя главковерхом всей армии Советской республики. Слушали его хмуро, с недоумением. О зверствах белочехов всем было известно, а командующий называет их братьями?
А Куйбышев тем временем стягивал воинские части в центр города. Мятежники оказались в западне.
Теперь взять Муравьева не предоставляло никакой трудности. Его телефонограммой пригласили на заседание губисполкома. Латышские стрелки, красноармейцы бронеотряда и Московского отряда во главе с Александром Медведевым устроили засаду.
