Текст книги "С открытым забралом"
Автор книги: Михаил Колесников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)
Генерал морщился. Сразу было видно: разочаровался во всем – и в царе, и в Керенском. Наконец сказал:
– Я знал вашего отца. По русско-японской. Считайте Самарский гарнизон и меня, как его начальника, в полном распоряжении революции!
– Спасибо. В помощь вам наметили одного толкового парня. Будет комиссаром гарнизона.
– Кто он?
– Солдат Василий Блюхер!
– Знаю. Рабочий Сормовского завода. Толковый.
– У вас отличная память. Надеюсь, найдете общий язык?
– Найдем. Равенство – значит, равенство.
Изо дня в день заседает ревком. Закрыть контрреволюционную газету «Волжский день»! Казачий отряд, настроенный контрреволюционно, разоружить! Городскую думу закрыть! «Комитет спасения родины и революции», где окопались сторонники Керенского, разогнать! Переселить бедноту из подвалов в дворянские и купеческие дома! Саботажников немедленно выселять из казенных квартир! Среди самарских капиталистов принудительно разместить пятимиллионный заем!
Главное – рабочий контроль во всем. Толстосумы идут на крайние меры: открывают винные погреба, спаивают население, науськивают подпивших на Куйбышева и его товарищей. Но все это – гнилые палки в колеса революции.
В Самаре появился Сапожков-Соловьев. Он прибыл со специальным заданием. На глаза Куйбышеву показываться боялся. Пока жив Куйбышев, Сапожкову-Соловьеву покоя не будет. Куйбышева надо убить. И весь его ревком – тоже.
В суматохе дел ревкомовцы как-то не придали значения тому факту, что на первом этаже белого дома обосновалась дружина максималистов. Здесь же находился их склад оружия – бомбы, револьверы, винтовки.
Но Сапожков-Соловьев все учел. Его внимание прежде всего привлекло оконце оружейного склада. Человек в окно не пролезет. Но если бросить туда бомбу или гранату – боеприпасы взорвутся, белый дом взлетит на воздух.
Вьюжной декабрьской ночью к особняку бесшумно подкатила пролетка. Сообщник Сапожкова-Соловьева, показывая на ярко освещенные окна ревкома, прошептал:
– Все в сборе. Можно начинать.
Зажав под мышкой бомбу, Сапожков-Соловьев с видом ночного гуляки подошел к особняку, остановился возле склада, подождал сообщника. Когда тот подошел, Сапожков сказал ему:
– Держи бомбу! Когда я подтянусь к окну – подашь.
Вся операция заняла не больше пяти минут. Они едва успели отбежать в укрытие, как внутри склада заурчало, заклокотало. Запылал первый этаж. Стали взрываться патроны. Раздались крики, стоны. Максималисты в одном исподнем выскакивали на мороз, метались из стороны в сторону, ничего не понимая. Занялись деревянные перекрытия. Из окон вырывались столбы огня и дыма.
Когда в комнате, где заседал ревком, погасло электричество, все вскочили с мест.
– Спокойно! – раздался голос Куйбышева. – Без паники. Выбраться можно только через балкон. У меня в столе есть веревка.
Он вынул из ящика стола веревку, первым вышел на балкон, подставляя себя невидимому противнику, крепко привязал веревку к чугунной ограде балкона.
– Теперь по одному!
Он стоял на балконе с маузером, до тех пор пока не остался один. А пламя уже добиралось до балкона. Могла перегореть веревка. Но все обошлось.
– Мы спаслись чудом, – сказал он товарищам. – Но мы ротозеи. В городе объявляется военное положение!
Будни революции. Но не такие уж они будни. До крайности усталый, черный от сажи, возвращается Куйбышев домой: здесь его ждут встревоженные Паня и сын.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Я весь в происходящей борьбе
1
Валериану Владимировичу исполнилось тридцать лет. Они шли с Паней знакомым берегом Волги. Куйбышев нес на руках сына.
– Мы не будем навязываться, – сказала Паня, вглядываясь в озабоченное лицо мужа. – Дойдем с тобой до ревкома – и обратно. Весна, Валериан! И твой день рождения...
Он нехотя улыбнулся, сказал:
– У нас в семье как-то не принято было отмечать день рождения. Папа не любил никакой праздности. Бывало, скажет: «Гей, гей, не признаю никаких праздников – ни престольных, ни языческих. Знаете, как говорил Герцен: «В мире нет ничего разрушительнее, невыносимее – как бездействие»? А праздник – своего рода действенное бездействие. На безделье дурь в голову лезет». Странно: чем дальше отходит от меня смерть отца, тем чаще я о нем думаю. Видела томик Цицерона? От папы остался. И уцелел. Чудо.
Все последние дни Куйбышев испытывал тягостную тревогу и плохо скрывал это.
– Ну иди, иди, – сказал он Пане поспешно, когда показалось здание ревкома. – Если задержусь, не беспокойся. Наш сын самый красивый. Бери его!
Он передал ребенка жене, чмокнув его в голову.
Паня ушла. А Валериан Владимирович быстро поднялся в свой кабинет. Здесь его уже ждали Масленников, Соколов, Мяги, Галактионов, Шверник, Вавилов, Венецек, Дерябина, Кузнецов и Симонов. Им ничего не нужно было объяснять – они и не уходили из ревкома. А он сразу забыл и о жене, и о сыне. О них было лишь внутреннее смутное беспокойство: нужно их куда-нибудь отправить, подальше от Самары...
Девять дней назад в Самаре вспыхнул мятеж. На город шли белоказачьи полки атамана Дутова, ставленника вырвавшегося на свободу Лавра Корнилова. Самарская контрреволюция решила помочь Дутову. Мятеж возглавили эсер Брушвит, член партии кадетов Кудрявцев и полковник Галкин. Им удалось собрать крупные силы: эсеровскую дружину, несколько банд анархо-максималистов, матросский отряд.
Они захватили милицейские участки, телеграф, выпустили из тюрьмы всех контрреволюционеров. Начались резня и избиение коммунистов. Помогала им американская миссия.
На подавление мятежа Куйбышев бросил рабочие отряды, вызвал войска Урало-Оренбургского фронта. Мятеж сразу же был подавлен. Американскую миссию выдворили.
Гораздо хуже обстояло дело с атаманом Дутовым: он по-прежнему стремился прорваться к Сибирской железнодорожной магистрали, захватить Оренбург, Самару.
Сейчас Куйбышев возглавлял не только ревком, но и чрезвычайный военно-революционный штаб по борьбе с дутовщиной. На фронте создалась трудная обстановка.
– Хочу доложить обо всем Ильичу, – сказал он товарищам.
Все оживились.
Он подошел к прямому проводу, попросил соединить с Москвой. Соединили. Куйбышев доложил:
– Товарищ Ленин, в Оренбурге снова подняла голову дутовщина: получено донесение, что за двадцать верст от Оренбурга наступают казачьи отряды. Илецк окружен казаками, казаки мобилизуют все станицы, чинят страшные зверства, убито три члена исполкома, председатель казачьей секции Совета Захаров. Оренбургская буржуазия принимает активное участие. Оренбург просит Совет Народных Комиссаров помочь уничтожить в корне авантюру Дутова, иначе снова образуется пробка, которая погубит с голоду двенадцать миллионов жителей Туркестанского края. Один отряд, посланный из Оренбурга к Илецку, окружен и поголовно уничтожен. Полагают, что погиб правительственный комиссар Цвиллинг. Самара напряжет все силы, чтобы помочь Оренбургу, но для окончательной ликвидации дутовщины местных сил недостаточно, необходима помощь из центра. Я окончил, жду ответа.
Через несколько минут последовал ответ:
– Сейчас же приму все меры для немедленного извещения военного ведомства и оказания вам помощи.
Валериан Владимирович глубоко вздохнул, вытер платком лоб и грузно опустился на стул.
– Все в порядке. Помощь будет.
Он не сомневался в том, что помощь придет, и все же находился во власти неприятного чувства, словно бы испытывал стыд: враги рвут Республику на клочки, а Куйбышев, который руководил борьбой с Дутовым, не может изыскать нужные силы на месте. Разумеется, этих сил просто не существует в природе, нет их у него. И все же... Гражданская война, судя по всему, еще только развертывается, главные бои впереди, а он на первых же порах требует помощи из центра. Очень угрожающая ситуация. Нужно спасти не только Оренбург, Самару, но и Туркестан. Продовольственное положение в стране катастрофическое: в промышленных районах голод. Деревенская буржуазия зажала в кулаке хлеб. Повсюду разруха, развал. Непонятно, как и чем все еще живут люди.
Враги большевистской партии – меньшевики Дан, Мартов, эсеры Камков, Коган-Бернштейн – надрываются в крике, обвиняя большевиков во всех смертных грехах. Их мало интересует существо дела. Главное – возвести хулу на большевиков. Камков на заседании ВЦИК и Моссовета заявил:
– Большевики не ведут самостоятельной политической линии. Большевистская власть влачится на аркане других империалистических государств.
Коган-Бернштейн старался убедить членов ВЦИК в том, что Россия неминуемо должна вернуться на путь буржуазно-демократического развития. Мартов в ответ на призыв Ильича укреплять диктатуру пролетариата выкрикнул:
– Долой диктатуру, да здравствует буржуазно-демократическая республика!
Этот меньшевистский ортодокс потребовал разогнать Красную Армию и заменить ее «всеобщим вооружением народа».
И Ленин вынужден работать в атмосфере вот такой свистопляски. А на севере и востоке – открытая интервенция, немецкая армия захватила Крым.
«Учись хладнокровию и выдержке у Ленина, – сказал Куйбышев себе. – Твой участок не так уж велик: Самарская и Оренбургская губернии. Правда, все это довольно условно. В конце прошлого года, когда Дутов впервые поднял голову, Василия Блюхера пришлось отправить с отрядом дружинников к Уфе и Челябинску».
Как могло случиться, что он, Куйбышев, вдруг очутился в центре всего? Почему-то считается, что именно он за все в ответе. Это он не должен дать возможности Дутову отрезать Москву и Петроград от сибирского и южноуральского хлеба.
Вошел телеграфист, сказал Куйбышеву:
– Срочная из Пензы!
– Что там?
– Восстал чехословацкий корпус! Наступает в направлении Оренбург, Самара.
Все повскакивали с мест.
– Ну мы с вами в положении царя Додона – не знаешь, куда голову поворачивать, – невесело пошутил Куйбышев. – Объявляем Самару и нашу губернию на военном положений! На помощь Пензе сегодня же направим вооруженный отряд. Кого поставим во главе штаба обороны?
– Куйбышева!
– Принято. Я предлагаю ввести в штаб Кадомцева и Гузакова.
– Согласны.
Семь месяцев существует Советская власть. Всего семь месяцев. Здесь, в Самаре, ее провозгласил он, Куйбышев. Был бурлящий, переполненный радостью зал театра «Олимп». И в партере, и на всех ярусах, до потолка, находились его друзья – рабочие, солдаты. И за стенами театра, на улицах города, такая же радость. Верилось в крепость победы.
Что же произошло за эти семь месяцев? Почему Куйбышеву вдруг показалось, будто над Самарой собираются зловещие тучи?
Опять предательство?
Да, опять. Нет конца предательству мелкобуржуазных партий, пытающихся увлечь за собой массы своими поддельными знаменами. У этих знамен цвет вроде бы красный, как и у знамен большевиков, но то фальшивые знамена. Если вглядеться в них внимательно, увидишь, какого они цвета на самом деле: желтого и черного. Истинный цвет поддельных знамен.
Революция в своих алых, сочящихся кровью одеждах продирается сквозь нескончаемые тернии предательства, измены, открытой интервенции.
Всего несколько месяцев мирной передышки. И вот она, передышка, кончается. Да, кончается. И не в походе Дутова, идущего через Оренбург на Самару, главная опасность. Маленький Дутов вместе со сбежавшими на Дон Красновым, Деникиным, Корниловым пытается развязать гражданскую войну. Но с Дутовым было бы легко справиться, если бы... Вполне хватило бы тех войск, какие прибыли в Самару по распоряжению Ильича.
Куйбышев остро чувствует другую опасность. Она затаилась, приготовилась к прыжку. Она здесь, рядом, в нескольких шагах.
Как всегда, его натренированный ум, привыкший спешно разбираться в обстановке, искал в калейдоскопе последних событий нечто сквозное, ждущее своего логического завершения. Он продолжал беспрестанно выявлять роль мелкобуржуазных партий в революции и пришел к выводу: их всех – и эсеров, и кадетов, и меньшевиков, всякого рода максималистов, анархистов, и прочих и прочих, и тех, кого, возможно, пока нет, но которые неизбежно появятся на новых рубежах борьбы, – да, их всех объединяет нечто главное. И это главное: они все против диктатуры пролетариата. Даже когда они идут на временные соглашения с большевиками, в этом пункте они тверды и непреклонны, ибо диктатура пролетариата – их смерть.
Он никогда не забывал предупреждения Маркса и Энгельса. В обращении к Союзу коммунистов они указывали, что предательство, которое совершили по отношению к народу немецкие либеральные буржуа в 1848 году, в предстоящей революции возьмут на себя мелкие буржуа, что эта демократическая партия окажется для рабочих опаснее, чем прежние либералы.
Можно подумать, будто вожди пролетариата имели в виду эсеров и меньшевиков. Ни эсеров, ни меньшевиков тогда еще не было. Но как велика сила предвидения! Предатели рабочего класса меняют флаги и названия своих партий, но их предательская сущность остается.
Он знал, что накануне Октября наиболее многочисленной партией в России были эсеры – четыреста тысяч членов. У большевиков не насчитывалось и трехсот пятидесяти тысяч. А если приплюсовать к эсерам сто девяносто три тысячи меньшевиков да всякого рода бундовцев, с которыми они неразлучны, словно близнецы-братья, да анархистов, да кадетов, да прочих, то прямо-таки не понятно, как устояли большевики, почему победили, имея против себя все эти соглашательские партии.
Разумеется, понятно, почему победили. Не могли не победить. Концепция меньшевиков и эсеров о незрелости России для социалистической революции – эта их важнейшая политическая доктрина – разбилась об упрямую действительность. Россия-то оказалась зрелой, очень зрелой. А соглашателям пришлось поднимать фальшивые знамена, подлаживаться к Советам (с тайной надеждой взорвать их изнутри). Им удалось пробраться в Советы, но это ни к чему не привело. Сколько бы они ни развенчивали Советы, сколько бы ни доказывали их «негодность» для организации новой власти, Советы стояли непоколебимо, утвердились раз и навсегда. Они теперь были неподвластны соглашателям.
Куйбышев хорошо помнит все эти меньшевистско-эсеровские штучки: за несколько дней до Октябрьского восстания меньшевистско-эсеровские лидеры ЦИК потребовали, чтобы Временное правительство приняло решительные меры против большевиков. Накануне восстания, за два дня до него, ЦК партии эсеров обратился с воззванием к рабочим и солдатам, призывая их «воспрепятствовать всякому вооруженному выступлению».
Как бесновались они все, когда революция победила! Эсеры Гендельман и Гоц от имени своего ЦК настаивали на необходимости полной изоляции большевиков. Меньшевик Дан кричал о «гибельности» захвата власти Советами. Все они объявили происшедшую революцию «преступлением», «безумной авантюрой». Да, была свистопляска. Тут уж весь гадючник сплелся в один клубок: меньшевики и эсеры вкупе с кадетами и бундовцами из партии «Паолей-Цион» срочно сформировали «Всероссийский комитет спасения родины и революции». Спасения от большевиков, конечно. Председателем комитета стал правый эсер Гоц.
Эсеры разделились на правых и левых. Правые действовали почти в открытую. На «Комитет» возложили обязанность воссоздать сметенное революцией Временное правительство. Ни больше ни меньше.
А массы не хотят Временного правительства. И тут у правых эсеров появляется идея: нужно созвать Учредительное собрание! Разумеется, правые эсеры должны быть в нем в большинстве. А цель Учредительного собрания – смести Республику Советов, заменить ее парламентарной республикой, то есть буржуазной.
Очень ловко придумано: противопоставить Советам Учредительное собрание. Но все это была, так сказать, оппозиция. Имелась оппозиция и в Самаре.
Потом стали поступать сообщения: правые эсеры и меньшевики ведут деятельную подготовку к вооруженному восстанию против Советской власти. День выступления приурочен к открытию Учредительного собрания. Учредительное собрание объявит себя верховным органом власти. На заседаниях Бюро меньшевистско-эсеровского ЦИК прямо говорилось о необходимости собирать вооруженные силы для свержения Советов. Подготовку мятежа возглавила военная комиссия при ЦК партии правых эсеров. Был избран боевой штаб для руководства восстанием, брошен клич к солдатам нескольких полков и броневого дивизиона, к рабочим: «Создавайте боевые дружины!» Посланы на заводы свои эмиссары.
Надрываются в истерических воплях меньшевики. На заседании ВЦИК лидер правых эсеров Коган-Бернштейн, обращаясь к большевикам, поднял кулак и заорал:
– Уйдите, пока не поздно, уйдите, пока вас не удалили!
– Уйдите и оставьте свое место Учредительному собранию! – поддержал Когана-Бернштейна меньшевик Мартов.
К дню открытия Учредительного собрания правым эсерам удалось привлечь в боевые дружины... шестьдесят человек! И... тридцать солдат... Маловато для мятежа. И массовых демонстраций не произошло. Учредительное собрание поддержки у масс не получило. Советы единогласно постановили: Учредительное собрание распустить! И распустили.
– Наши надежды на крушение большевистского режима не оправдались, – открыто заявил меньшевик Дан.
– Ничего, – успокоил Дана его соратник Мартов, – победа все равно будет за нами: ведь в России отсутствуют силы, способные осуществить социалистические преобразования. Тут и хватай большевиков!
– Вы убеждены в этом?
– Вполне. Могу держать пари с Дзержинским. Вот и посмотрим, кто из нас станет рабом.
Казалось бы, контрреволюционная затея правых эсеров провалилась и не о чем тревожиться. Пролетарская диктатура прочна, и ее не поколебать соглашателям.
Но совсем недавно Куйбышев узнал о новом заговоре. На этот раз объединились все мелкобуржуазные партии в неком «Союзе возрождения России» – правые эсеры, меньшевики, народные социалисты, кадеты и белогвардейское офицерство. «Союз» ставит своей задачей свержение Советской власти при военной и финансовой помощи Антанты. Хочет направить на Советскую республику иностранных интервентов, раз своих силенок не хватает. Не знал Куйбышев только того, что деньги от союзников вся эта грязная свора во главе с Авксентьевым и Савинковым получает через французскую военную миссию в Москве и через Национальный чешский комитет. И все это прикрываясь поддельным красным флагом. И рабочих, наверное, будут расстреливать, прикрываясь все тем же флагом.
Несколько дней тому назад в Москве проходил так называемый VIII совет правых эсеров. Он выдвинул лозунг немедленной ликвидации Советской власти.
Судя по всему, для мятежа правые эсеры облюбовали Самару, Среднее и Нижнее Поволжье, а также губернии Центральной черноземной области, где у них наиболее прочные позиции, где засилие кулачества, а пролетариат малочислен. Все так и должно было случиться.
Но неужели они всерьез рассчитывают победить? Им удалось приурочить к своему VIII совету мятеж в Саратове. И вот телеграмма из Саратова: мятеж подавлен. Правые эсеры не продержались и недели. Народ против них.
Куйбышев почти не сомневался в существовании хорошо продуманного и организованного заговора против Республики. Но реальной вооруженной силы, которая была бы в состоянии задушить Республику, он пока не видел. Где она, эта сила? Контрреволюция на Дону? В тот же день, когда Советы в Петрограде победили, 25 октября, атаман Войска Донского Каледин объявил о непризнании центрального Советского правительства. Это, собственно, и следует считать зародышем гражданской войны. Под крылышко к Каледину перебрались бежавшие из Быхова главари корниловского заговора – Корнилов и Деникин; здесь оказался бывший начальник штаба верховного главнокомандующего генерал Алексеев. Сюда бежали Гучков, Милюков, Родзянко. Керенский было тоже сунулся к Каледину, но тот приказал его выгнать. Однако заговор контрреволюционеров, поддержанный послом США Фрэнсисом, лопнул как мыльный пузырь. Казаки не пошли за атаманом. Каледин покончил жизнь самоубийством. Говорят, Деникин формирует Добровольческую армию. И возможно, сформирует, но то – в будущем.
Однажды уже побитый Дутов воскрес и вновь размахивает атаманской булавой. И все-таки он имеет местное, оренбургское, значение. Центральная рада на Украине? Белорусская рада? Мусаватисты в Баку? Их мятеж подавлен. Иностранная интервенция? С немцами – перемирие. Страны Антанты до сих пор считаются союзниками. Они, правда, настойчиво требуют воссоздания русского фронта против Германии и не признают Республику Советов, но открыто напасть не решаются. Нужен формальный повод. Вот если бы нашлась такая группа населения или политическая партия, которая от имени народа пригласила бы Антанту для расправы с Советской властью...
Конечно, Куйбышев знал, что и эсеры и меньшевики способны на все, готовы в своей лютой ненависти к большевикам прибегнуть к любому запрещенному приему. Но он как-то не верил в то, что они могут пойти на утрату своего политического лица, стать открытыми лакеями империалистов. Это был бы не только верх падения. Это была бы политическая смерть. Народ с отвращением отвернулся бы от них, а, оставшись без поддержки народа, они превратились бы просто в кучку предателей и крикунов. Есть же здравый смысл у всех этих эсеровских лидеров – авксентьевых, климушкиных, савинковых, фортунатовых, брушвитов и прочих?..
Так высокопорядочный человек в глубине души всегда надеется, что даже у самого отпетого негодяя может пробудиться совесть. Но у политических негодяев типа Авксентьева, Савинкова, Чайковского падение зашло слишком далеко. Нет, не осознавал Куйбышев пока всей глубины опасности, нависшей над Республикой, и не мог осознать. Эсеры и меньшевики из слуг буржуазии превратились в ее ударный отряд и для достижения своих целей не брезговали ничем. И не им принадлежала инициатива призвать на помощь Антанту: просто империалисты помимо них задумали нанести Советской России комбинированный удар с севера, востока и юга силами чехословацкого корпуса, находящегося на территории России, силами белогвардейцев, контрреволюционно настроенного казачества. Намечалась высадка десантов англичан, американцев и французов в Мурманске, Архангельске, во Владивостоке. Они решили поднять восстание во всех крупных городах, рассчитывая выйти из Архангельска к Сибирской магистрали, и, соединившись с белочехами, двинуться к Волге, сомкнув тем самым кольцо северной, восточной и южной контрреволюции вокруг Советской республики.
Мелкобуржуазным партиям, всем этим эсеришкам и меньшевикам, отводилась роль предателей, политических марионеток, с которыми можно всерьез не считаться.
Особая ставка империалистов была именно на эсеров. Их делению на правых и левых они не придавали ровно никакого значения: пойдешь направо – придешь налево. Слуги есть слуги. За эсерами – кулачество, зажиточные хозяйчики, вся мелкобуржуазная стихия деревни и города. Им нужно дать деньги, оружие. Пусть паясничают, балаганят перед народом, изображают демократию.
Все уже было обдумано. И эсеры плотно вошли в империалистическую обойму, сделались некой составной, хоть и не главной, частью мирового заговора. Они сознательно перешли в лагерь контрреволюции.
Правые и левые слились, стали двумя флангами империалистического фронта. У левых эсеров была своя предводительница – полубезумная тридцатидвухлетняя Мария Спиридонова. Этакая тщедушная пуританка в пенсне. В свое время она стреляла в тамбовского вице-губернатора и была приговорена к смертной казни. Теперь она решила выстрелить в спину революции. В ее больном мозгу зародилась мысль отомстить большевикам своеобразным способом: сорвать Брестский договор путем убийства немецких представителей в России. Осуществить этот план должна сама Спиридонова, в помощники брала Майорова и Голубовского. Конечно же Германия немедленно выступит против Республики Советов и задушит ее...
– Довольно социалистических опытов над живым народным организмом! – вещала контрреволюционная газетка «Сын отечества».
– Стреляйте в Ленина! – призывали эсеры.
Первого января автомобиль, в котором ехал Ильич, был обстрелян на Симеоновском мосту через Фонтанку неизвестными террористами. Ленин не пострадал, но можно ли быть уверенным, что не будет нового покушения на жизнь вождя? Ведь был раскрыт в том же январе новый заговор! Пришел к управляющему делами Совета Народных Комиссаров солдат, георгиевский кавалер, и рассказал, что ему поручили убить Ленина и обещали за это двадцать тысяч рублей. Кто поручил? Целая группа белых офицеров, вооруженных с ног до головы.
Не знал Куйбышев и того, что совсем недавно на квартире эсера Фортунатова здесь, в Самаре, состоялось совещание лидеров правых эсеров. И они, эти лидеры, создали подпольное самарское правительство – Комитет членов Учредительного собрания (Комуч). В него вошли бывшие члены Учредительного собрания Климушкин, Фортунатов, Нестеров, Брушвит и Вольский.
Собрались тайно, темной глухой ночью. Был среди них и один «беспартийный» – артиллерийский полковник Галкин. Человек властный, грубый, он сразу же взял министров правительства в ежовые рукавицы, считая, что с этими краснобаями нечего цацкаться. Он обращался с ними как со своими солдатиками.
– Ну вот что, господа-товарищи. Красными знаменами можете дурачить публику, а в дружинах никакой слюнявой демократии не допущу. Солдата надо пороть. Для его же пользы. С рабочими нечего миндальничать: все равно они вас давно раскусили. Куйбышев и его ревком помогли раскусить.
Полковник Галкин вынул из портфеля пакет, передал его Брушвиту.
– Это план укреплений Самары. Отправляйтесь немедленно в Пензу, передайте пакет чешскому поручику Чечеку. Договоритесь о совместном выступлении против Советов. Вы должны, обязаны склонить их к восстанию. Обещайте все, что запросят. Особенно не торгуйтесь. Пусть чехословаки идут сюда. Мы откроем им двери в Поволжье. Яковлев откроет. Командующий Урало-Оренбургским фронтом. Он наш, хоть и у большевиков на службе. Обрисуйте обстановку. Дескать, народ ждет их прихода с нетерпением. Будем встречать хлебом-солью. – Он перевел взгляд на корнета Карасевича: – Ваша дружина готова к выступлению?
– Так точно, ваше высокоблагородие!
– Отставить. Захватите тюрьму и выпустите всех наших, вооружите их. Вы хорошо знаете Куйбышева?
– Мы с ним на «ты».
– Вот и прекрасно. Куйбышева надо убить.
– Это не так просто; его охраняют рабочие трубочного завода.
– Знаю. Следует захватить его жену и сына. Это будет приманкой. Как только чехи подойдут к Самаре, берите жену и сына. Затем предъявим Куйбышеву ультиматум. Он любит сына. Тут мы его и прихлопнем.
– От этого дурно пахнет, – сказал Фортунатов.
– От вас будет пахнуть еще хуже, когда большевики вздернут вас на виселицу, – огрызнулся Галкин. – Здесь пока командую я и требую выполнять мои приказания беспрекословно.
Фортунатов прикусил язык.
– Убийство Куйбышева необходимо, – поддержал Галкина Брушвит. – Это будет не просто убийство, а ритуальное убийство: пока жив Куйбышев – живы Советы в Самаре. И еще, господа: знаете ли вы, что в Самаре тайно хранится золотой фонд Советской республики?
Все впились в него глазами, даже поднялись с мест.
– Сколько? – спросил Фортунатов.
– Много. Около шестидесяти миллионов рублей золотом и свыше тридцати миллионов рублей ассигнациями!
Молчавший до этого Вольский, высокий нервный господин, поправил пенсне, встал, прошелся до двери и обратно, сел, принялся теребить ленточку пенсне.
– Что, впечатляет? – спросил Галкин. – Эти деньги, золото нужно экспроприировать. Короче говоря, отнять у большевиков. Проследить, чтоб не вывезли из Самары. Если будут грузить на автомобили или подводы – пробиться гранатами, пулеметами и захватить! Этим займетесь вы, Нестеров.
– Будет исполнено.
– Попробуйте упустить золотой запас! Я сам прикажу прикончить вас, хоть вы и министр несуществующего правительства.
– А вы солдафон и грубиян, – оборвал его Нестеров. – Вот если чехи не возьмут Самару, вот тогда мы повесим вас вместе с вашим мундиром и крагами. Золото нужно не только вам, Галкин. Оно потребуется Комучу. И оно будет принадлежать нам. А вам, Галкин, советую умерить свои диктаторские замашки: не мы вам служим, а вы нам.
– Я служу монархии, а не Комучу. Но сейчас это не имеет ровно никакого значения. Комуч... не могли ничего умнее придумать. Правительство с таким нелепым названием не может долго существовать. Впрочем, все эти пустячки меня занимают мало.
Заметив в углу Сапожкова-Соловьева, который внимательно прислушивался к каждому слову, как-то загадочно улыбаясь, полковник Галкин сказал:
– Теперь вы, перелетная пташка. Всех коммунистов знаете наперечет. Нужно составить подробный список большевиков и размножить его. Чтоб в нужную минуту был расклеен на всех столбах и заборах! Как только поручик Чечек войдет в Самару, займемся резней: ни один из них не должен уйти! Мы объявим беспощадную охоту на Куйбышева и на всех ревкомовцев. Опознанных большевиков убивать на месте! В беспощадном терроре наш успех. Судебная канитель – пережиток.
Потом заговорил Климушкин. Этот был наиболее осведомленным из всех. Он считал себя политическим руководителем самозванного правительства Самары, знал: существует общий заговор всех контрреволюционных сил. Нити заговора тянутся за границу – в Харбин и Пекин, где верховодит известный уральский делец Львов, брат бывттего первого председателя Временного правительства князя Львова. Рядом с ним находится адмирал Колчак, которого прочат на роль будущего правителя России. В Харбине под желтое знамя атамана Семенова и генерала Хорвата стекаются царские офицеры. В отряде Семенова около тысячи русских офицеров и две тысячи хунхузов – китайцев. Временное правительство автономной России, находясь в Харбине, ждет своего часа. В Западной Сибири появился эсеровский Западно-Сибирский комиссариат, также объявивший себя правительством; военный отдел здесь возглавляет полковник Гришин-Алмазов.
И Климушкин, и Галкин знали также, что совсем недавно, в апреле, в Москве представители французской и английской военных миссий при участии генерала Лаверия и английского разведчика Локкарта устроили совместное совещание. Сюда пригласили белогвардейцев полковника Сыромятникова и генерала Иностранцева. Офицерство Сибири представлял капитан Коншин. Здесь-то и было окончательно решено использовать чехословацкие войска, продвигающиеся по Сибирской железной дороге к Владивостоку.
По сути, шестидесятитысячный чехословацкий корпус уже захватил центральные районы России и Сибирскую магистраль. Это была откормленная, прекрасно вооруженная сила. Накануне революции царский генерал Алексеев сформировал ударный корпус из добровольно сдавшихся чехословаков, солдат австро-венгерской армии. Их намеревались использовать против немцев на французском театре военных действий. После Октября встал вопрос: куда девать корпус? Этим занимались и Дзержинский, и Чичерин. Решили: корпус разоружить и дать возможность чехословакам выехать во Францию через Владивосток. Змея из железнодорожных эшелонов протянулась от Пензы через всю Сибирь до Владивостока. Чешские солдаты рвались домой. Но их командование оказалось втянутым в контрреволюционный заговор. Президент США Вильсон отпустил на организацию мятежа пять миллионов долларов. Всю военную власть захватили главари заговора – капитан Гайда, поручик Чечек и подполковник Войцеховский.
