Текст книги "С открытым забралом"

Автор книги: Михаил Колесников

5

Какой-то древний мудрец сказал, что нет для человека интереснее объекта, чем другой человек. И это так.

Но, стараясь определить характер другого человека, мы невольно сравниваем его с собой, ищем то, что сближает нас, и то, что разъединяет. И не всегда подобное сравнение приводит к нужному результату: чаще всего сущность другой натуры остается для нас скрытой.

Человек, который сидел перед Валерианом Владимировичем, как-то отличался от всех, с кем приходилось иметь дело до этого. Во всяком случае, по его всегдашней улыбчивости трудно было судить о его настроении. Возможно, он и не улыбался вовсе, а улыбчивым его делали добродушные усы, светлые глаза, прищур этих глаз, в которых и доброта, и легкая ирония, и еще нечто, не располагающее к фамильярности. Если приглядеться как следует, заметишь необычную твердость его лица, окаймленного жесткой бородкой. И лоб у него высокий, белый, лоб мыслителя.

Но у него хорошо развито чувство юмора, может быть, потому ему удается не выделяться из массы других военных работников. Он и в самом деле неприметен в своей гимнастерочке, в потертых брючках галифе, в яловичных сапожках. Роста он среднего, и рядом с ним Куйбышев кажется себе несколько громоздким.

– Да я о вашем дерзком побеге очень даже был наслышан, – сказал Валериан Владимирович. – Я тогда в Тутурах отбывал срок. Ну и решил последовать вашему примеру.

– Бежали?

– Да. Через Качуг, с попутным обозом. В марте шестнадцатого.

– Не намного разминулись. – Он поглядел на Куйбышева своими словно бы прозрачными глазами и тихонько запел:

 
Гей, друзья! Вновь жизнь вскипает,
Слышны всплески здесь и там...
 

Валериан Владимирович от неожиданности вскочил с кресла.

– Но откуда вы знаете мою песенку, Михаил Васильевич?!

– Да ее в иркутской ссылке все пели. Потом дознался: говорят, Куйбышев сочинил. Ваша песня раньше вас пришла в ссылку, к нам. Я ведь тоже баловался стихами. Ну чтоб с ума не сойти в камере смертников. А то чужие стихи учил наизусть. И вот, представьте себе, один мой добрый знакомый переслал мне во Владимирский централ томик Лонгфелло. Так я эту «Песнь о Гайавате» до сих пор помню от первой до последней строки:

 
И пришел во мраке ночи
Ко врагу Кабибонокка.
Он намел сугробы снега,
Завывал в трубе вигвама,
Потрясал его свирепо,
Рвал дверные занавески,
 
 
Глингебис не испугался,
Глингебис его не слушал!
В очаге его играло
Пламя яркое, и рыбу
Ел он с песнями и смехом... —
 

Томик своеобразным шифром служил при переписке.

– Это удивительное дело! – воскликнул Валериан Владимирович. – Один мой добрый знакомый, когда мы шли с ним в ссылку в Туруханский край, беспрестанно читал наизусть «Песнь о Гайавате» и требовал, чтоб я ее выучил: дескать, если судьба разминет, будем переписываться, используя «Гайавату» как шифр. Так что я тоже знаю сию песню от первой до последней строки:

 
В летний вечер, в полнолунье,
В незапамятное время,
В незапамятные годы
Прямо с месяца упала
К нам прекрасная Нокомис,
Дочь ночных светил, Нокомис...
 

Они расхохотались.

– Вас познакомил с «Гайаватой» некто Химик, – сказал Фрунзе, – он же Бубнов!

– Вы его знаете?!

– Да мы с ним, можно сказать, вместе начинали в Иваново-Вознесенске, Шуе, Кинешме. Пришлось ему сидеть и в тюрьме, и в крепости. Сам он был из студентов, сын члена городской управы.

– Да, все очень даже непостижимо... – задумчиво проговорил Валериан Владимирович.

Фрунзе помрачнел.

– С ним в последнее время что-то происходит, – сказал он с печалью в голосе. – Заносит его в левую сторону. Категорически против использования старых специалистов в армии. А вы как относитесь к ним?

– У самих специалистов спросите. Ну хотя бы у Толстого, который с Карбышевым укрепляет Самару.

– Оба они чрезвычайно талантливые инженеры, так я полагаю. Я рад, что встретил здесь именно вас.

– На самарский пролетариат можете рассчитывать – для армии сделаем все...

В Самаре они были главными лицами: Куйбышев как председатель горсовета и губкома, Фрунзе – командующий 4‑й армией.

4-я армия должна была оборонять огромный участок фронта, прикрывающий всю Среднюю Волгу. Штаб армии теперь в Самаре.

...На глазах у Куйбышева Фрунзе за короткий срок преобразил войска, привил им качества регулярной армии. Оставалось только изумляться: военного образования он не имел, никогда не приходилось командовать.

Появилось ощущение прочности жизни. Председатель губкома и горсовета Куйбышев всячески старался помочь Фрунзе, считая укрепление армии и своей задачей.

Наблюдая за Фрунзе, Валериан Владимирович постепенно сформулировал для себя истину, о которой давно подозревал и которой сам всегда следовал: свобода воли – это не своеволие, а строжайший учет возможностей, умение, опираясь на этот учет, подчинять себе обстоятельства. Это умеет Фрунзе. Стоило ему появиться в Самаре – и все завертелось вокруг него, вокруг его страстного желания сделать армию сильной, и в эту орбиту включен и председатель губкома, и горсовет, и десятки других советских организаций. Фрунзе всегда предельно спокоен, каждое его распоряжение рождается из необходимости, и даже как-то не приходит в голову, что этот скромный с виду, даже тихий человек и есть то ядро, тот центр, вокруг которого все вращается. Как это все определить? Что он знает такое, чего не знает Куйбышев? Откуда столь уверенное поведение?

Он догадался: Михаил Васильевич хорошо знает и трезво учитывает независимые от людей законы! Да, да, нужно беспрестанно постигать эти независимые от человека законы. Тогда не будет своеволия. Всякое своеволие в конечном итоге ведет к краху. И только знание законов, которые нельзя обойти и объехать, но все же можно поставить себе на службу, делает тебя внутренне свободным. Фрунзе постиг науку выбирать и принимать решения, безошибочно разгадывать предел дозволенного самим временем. Тут сердцевина его личности. Это своеобразный талант, и с ним, наверное, нужно родиться, чтобы потом при удачном стечении обстоятельств развивать его...

Так понимал Михаила Васильевича Фрунзе Куйбышев. Но что происходит с Андреем Бубновым? Он продолжает поддерживать так называемую «военную оппозицию» и вместе с Пятаковым насаждает на Украине партизанщину, игнорирует военных специалистов.

Недавно Валериан Владимирович был в Москве, на съезде партии. Снова увидел Ильича. Ленин был бодр, энергичен, и не верилось, что всего лишь несколько месяцев назад, после покушения на него Каплан, речь шла о его жизни и смерти. В него стреляли отравленными пулями.

На съезде скрытые враги партии пытались стрелять в него отравленными фразами – ультрареволюционными, очень воинственными.

В поведении вождя, как заметил Куйбышев, появилось нечто новое. Если раньше, реагируя на ту или иную реплику, Ильич старался убедить оппонента, развенчать заблуждение силой своей непреклонной логики, то теперь он, по-видимому, хорошо понимал, что те же Сапронов и Осинский, отрицая руководящую роль партии в Советском государстве, и не заблуждаются вовсе, а хотели бы свести эту руководящую роль к нулю, чтоб их ничтожная группка могла обделывать свои политические махинации, направленные на развал государства, с целью захвата власти; теперь Ленин не стремился даже убедить их, понимая, что имеет дело с врагами, замаскировавшимися псевдореволюционной фразой. Он разил наотмашь, прямо называя вещи своими именами: Сапронов и Осинский сколотили враждебную партии мелкобуржуазную оппортунистическую группку, и эта группка не имеет права на существование в недрах партии. Бухарин и Пятаков, отрицающие право наций на самоопределение, наносят вред не только Советской власти, но и международному влиянию Советской страны.

С глубочайшей иронией и ледяным спокойствием Ленин развенчивал теорию «чистого империализма» спаровавшихся Бухарина и Пятакова, показав всю их теоретическую несостоятельность, их умственное убожество.

Голос вождя сделался суровым и негодующим, когда он заговорил о положении на фронтах. Он говорил о героических действиях 10‑й армии, обороняющей Царицын. Красноармейцы дрались как львы. Но руководители обороны из «военной оппозиции», игнорирующие военных специалистов и насаждающие партизанщину, нанесли колоссальный урон обороне: под Царицыном полегло шестьдесят тысяч наших бойцов! Велики потери и в технике.

Жестокий спор разгорелся на съезде по вопросу о единоначалии в армии. Участники все той же «военной оппозиции» твердо стояли за коллективное управление в руководстве боевыми операциями. Дескать, пусть за все отвечают реввоенсоветы, а военспецов можно привлекать лишь как консультантов.

Идею коллективного командования Ильич высмеял, расценив ее как «полное возвращение к партизанщине». Он говорил, что в армии нужна централизация, которая не противоречит демократизму, а вытекает из сущности пролетарской диктатуры.

И снова Куйбышев испытывал наслаждение от ясности ленинской мысли, от умения вождя легко распутывать самые тугие идеологические узлы. Он говорил о широком привлечении и правильном использовании военных специалистов старой армии – и это соответствовало тому, что делали Куйбышев и Тухачевский, – о необходимости железной дисциплины в армии, а Куйбышев уже на собственном опыте знал, какой большой кровью приходится расплачиваться тем подразделениям и частям, где слаба дисциплина. Без высокой дисциплины, говорил Ильич, не может быть могущественной Красной Армии.

Могущественной... Именно такой и должна быть армия первого в мире рабоче-крестьянского государства. Иначе нельзя. Иначе разобьют. Идея партизанщины – не государственная идея. Это идея мелкобуржуазная. Ленин говорил о необходимости прочного союза со середняком при опоре на бедноту. Подобный союз имеет также огромное сугубо оборонное значение. Он осудил бонапартистские замашки и самонадеянность Троцкого, который утверждает, что «военной науки вообще нет и не было». Троцкий, как всегда, подменял понятия: под видом борьбы с партизанщиной он стремился подавить широкое партизанское движение в тылу врага. Он по-прежнему игнорировал роль партийных организаций и военных комиссаров, проводил линию на огульные мобилизации в армию без классового отбора. Когда выезжал на фронт, то не выходил из своего салон-вагона, отсюда отдавал приказы, не имея представления о том, что происходит на фронтах.

Делегат съезда Мясников, схватившись за голову, жаловался с трибуны:

– Троцкий постоянно меняет свою точку зрения, и мы не знаем определенно, какая точка зрения должна восторжествовать в военном деле.

Как теперь понимал Куйбышев, единственная точка зрения Тропкого – неверие в победу пролетарской революции. Он не верит и боится поверить. И опять вопрос: почему ему все же поручили военное ведомство? На съезде все вспоминали Свияжск. Прибыв на этот участок фронта со своей многочисленной свитой, вооруженный с ног до головы, Троцкий буквально внес дезорганизацию в руководство операциями. Трусил он откровенно и даже как-то неприлично: когда белогвардейцы прорвались к Казанской железной дороге и заперли его поезд, перепуганный Троцкий стал сбривать бороду, переодеваться, кричал на командиров, требуя вызвать для его спасения чуть ли не все части Восточного фронта.

«У него талант иного рода, – размышлял Валериан Владимирович, – он умеет обеспечивать за собой формальное большинство. Троцкому не нужна поддержка народа, партии, ему нужна поддержка при рассмотрении каждого частного вопроса, когда вопрос решается определенной группой людей. Вот эту группу он всегда и старается перетянуть на свою сторону, не брезгуя ни клеветой, ни громкими фразами, ни невыполнимыми посулами. Завоевать на свою сторону большинство хоть на час, на полчаса, пока длится голосование... Группа и есть та среда, где он может существовать, та скорлупа, которая защищает его от масс. С виду все выглядит очень демократично: при голосовании перевес в пользу Троцкого на один голос... И народным комиссаром по военным делам он стал таким образом. Вот и болтается по фронтам пустышка, внося путаницу и дезорганизацию, а когда его пребывание на фронте становится нетерпимым, члены реввоенсоветов шлют слезные телеграммы Ильичу, просят отозвать Троцкого в Москву».

Когда во время перерыва Куйбышев подошел к Ильичу, ему казалось: Ленин не узнает, нужно представиться. Но Владимир Ильич узнал его сразу и задержал.

Лицо у Ленина было озабоченное и морщинистое. Не верилось, что ему всего сорок девять. Но глаза у него никогда не уставали, сияли все тем же зорким, острым блеском.

– О положении на Восточном фронте я знаю, – сказал он. – Расскажите о самарских делах. Что происходит в прифронтовых районах?

Да, Ильич знал, что Колчак начал большое наступление, захватил Уфу, Стерлитамак, Белебей, Бугульму...

Куйбышев рассказывал о недавних кулацких мятежах, организованных в тылу красных войск меньшевиками и эсерами. Мятежники хотели завладеть Самарой, Сызранью, Ставрополем. Восстания подавлены. Но наши войска продолжают отходить к Волге. В Самаре обстановка спокойная, отдавать город колчаковцам рабочие не собираются. Генерала Дутова, который снова мечтает овладеть Самарой, самарские рабочие не раз били...

Ильич легонько взял Куйбышева за локоть, сказал:

– Положение очень серьезное. Надо все усиливать и усиливать мобилизацию старых членов партии на военную работу. Не исключена возможность, что и вам, товарищ Куйбышев, в скором времени придется вновь заняться ею...

Это было сказано таким тоном, что Валериан Владимирович догадался: вопрос, по всей видимости, уже решен. И заволновался. Но не стал спрашивать.

– Да, положение очень и очень серьезное, – повторил Ильич. – Советую вам, не дожидаясь окончания работы съезда, вернуться в Самару...

И Куйбышев поспешно выехал в Самару.

– Очень хорошо, что так быстро вернулись, – обрадовался Фрунзе. – Мы здесь заняты перегруппировкой и рокировкой войск с туркестанского направления в район Бузулука.

– Чтоб встретить Колчака во всеоружии?

Фрунзе хитровато сощурился:

– А зачем его встречать? Нужно упредить, пойти навстречу.

Это было настолько невероятно, что Валериан Владимирович подумал, что Фрунзе шутит.

– Я в Москве слышал, что правительство Америки передало Колчаку все кредиты, предназначавшиеся Керенскому, – сказал Куйбышев.

– Я это тоже слышал. Говорят, только за пулеметы «кольт» Колчак отдал дяде Сэму сто пудов золота. Вот куда уходят народные денежки.

– Колчак захватил весь золотой запас, который мы переправили из Самары в Казань. Кроме того, золотой запас государственного банка из Петрограда. Тонн пятьдесят. Видите, как он богат! Кроме того, у Колчака...

– Знаю. Перевес во всем: и в живой силе, и в оружии. Они развернулись во всю ширь. А мы только начинаем разворачиваться. Мы государство! А они кто? Наемники! Только и всего.

– Все, сдаюсь, – рассмеялся Куйбышев. – Но не понимаю, каким образом мы сможем перейти в контрнаступление, когда белые прорвали Восточный фронт на огромном участке, а нашу Туркестанскую армию вот-вот отрежут от путей на Самару? Западная армия Колчака приближается к Волге, потом она перейдет через Волгу и соединится с войсками Деникина, наступающего с юга.

– Потому-то мы и должны поторопиться с контрнаступлением. Мы создадим Южную группу армий. Командовать группой приказано мне. А вы назначаетесь членом Реввоенсовета этой Южной группы. С чем я вас и поздравляю!

И, не давая Куйбышеву опомниться, Фрунзе подошел к развернутой на столе карте, стал рассказывать о своем дерзком замысле: лучшую часть войск сосредоточить в районе Бузулука и нанести мощный удар по флангу и тылу выдвинувшейся клином Западной армии Колчака, самой сильной армии численностью около пятидесяти тысяч солдат и офицеров под командованием генерала Ханжина, отрезать ей путь отступления на восток и разгромить ее.

И если вначале этот план показался Куйбышеву просто невыполнимым, то чем больше он вдумывался в каждую частность его, тем большим уважением проникался к военному таланту Фрунзе.

День перехода Южной группы в контрнаступление намечался на конец апреля, и казалось немыслимым, что в течение нескольких дней можно провести столь громадную работу, какая не снилась ни одному полководцу.

Но работа началась, и от усилий Куйбышева во многом зависело, сорвется наступление или быть ему. Это он, Куйбышев, должен подготовить решающий удар. Он должен был сейчас в непостижимо короткий срок создать материальную основу армии, снабдить ее и винтовками, и боеприпасами, и пулеметами, и фуражом – всем тем, без чего немыслима современная война. Выступая перед своими товарищами, самарскими рабочими, он говорил им:

– Только при напряжении всех сил, только при формировании новых частей и мобилизации политических работников, только при посылке новых подкреплений на фронт мы сумеем перейти в полное и победоносное наступление.

Это была его программа.

Он надел военную форму и сразу стал словно бы тоньше, стройнее, лицо сразу как-то обострилось под военной фуражкой со звездой. Когда он надел амуницию, Паня не узнала, всплеснула руками:

– Вот уж не подозревала, что военная форма так идет тебе, ваше пролетарское благородие! Ты в ней совсем мальчик.

– Форма дисциплинирует и омолаживает.

Опять в дорогу – Валериан Куйбышев снова должен на неопределенное время расстаться с семьей, и никто не может сказать, удастся ли ему свидеться с женой и сыном в скором времени.

В состав Южной группы вошли четыре армии: Туркестанская, 4, 5 и 1‑я. Михаил Николаевич Тухачевский командовал теперь 5‑й армией. Гай – 1‑й, штаб которой находился в Оренбурге. Группа занимала район Оренбурга и большую часть Уральской области. Это было правое крыло Восточного фронта.

– Наши армии нависают над глубокими тылами Колчака, – пояснял Фрунзе Куйбышеву. – Удар с юга по этим тылам и флангам напрашивается сам собой.

Валериан Владимирович судорожно тер лоб, хмурился:

– А что, если Колчак отрежет нашу группу от Самары? Мы окажемся в окружении, без основной базы питания наших войск. Не залезаем ли мы сами в колчаковскую ловушку? Мы ведь оставляем Самару почти без прикрытия. Две бригады резерва...

Да, на карте все было красиво, убедительно: огромные красные стрелы и маленькие синие; воинственные красные флажки и рассеянные по огромному фронту, оторванные друг от друга полки врага...

– Вы, конечно, правы, – глухо отозвался Михаил Васильевич. – Думаете, на душе у меня фанфары играют? Да я от тревоги спать разучился! На войне как на войне: все может случиться. И Самару Колчак может захватить. А почему бы ему не захватить Самару? Лично я на его месте именно и сосредоточил бы основные усилия на самарском направлении. Деникин под Царицыном – рукой друг до друга можно достать. Я думаю так: Самару Колчаку мы не имеем права отдавать. Вы должны это обеспечить. Если противник потеснит армии нашего соседа слева, мы обязаны удержать войска Южной группы, не позволить им бежать назад. Пути назад у нас с вами прямо-таки нет.

– Я об этом догадался, как только первый раз взглянул на карту, – сказал Куйбышев, улыбаясь. – Но должен был задать вам все эти тревожные вопросы. У нас должно быть ясное представление о грозящей опасности. Колчак рвется к Самаре, не имея достаточных резервов. Я это сразу учел. Нужно изматывать всеми возможностями его войска. Первая армия Гая, по сути, находится в тылу противника – очень многое будет зависеть от его выдержки.

Валериан Владимирович взвалил на себя почти непосильную ношу, взял самое, казалось бы, будничное и хлопотливое: укомплектование частей, их политическую и военную подготовку.

Каждый час, каждая минута сейчас имели решающее значение. Самара, Бузулук, Оренбург, Уральск... Операции будут проводиться последовательно – Бугуруслан, Белебей и Уфимск. Каждую из них должен обеспечить он, Куйбышев... При взгляде на оперативную карту на столе холодеет сердце.

Началась весенняя распутица – и глинистые степи превратились в непролазные грязевые пространства, в море воды. В этих пространствах затеряна дивизия Чапаева. Кочует по фронту Шверник, едва сдерживает напор казаков армия Гая. Гай, железный Гай, шлет отчаянные телеграммы, он готов отступить, бросить Оренбург. Но Фрунзе и Куйбышев на страже.

Валериан Владимирович выехал в Оренбург. Когда командарм Гай увидел своего давнего политического наставника, у него на глазах выступили слезы.

– Тяжело? – спросил, Куйбышев. – А кому сейчас легко? Если хочешь знать, от тебя, от твоей армии сейчас зависит судьба фронта. Ты у нас – форпост, плацдарм... Фрунзе хочет поставить тебя во главе основной ударной группы войск!

Гай вздрогнул, сделал рукой протестующий жест:

– Нет, нет, я не хочу, не могу...

– Почему?

– Не верю в успех контрнаступления!

– Не веришь?

– Говорил по прямому проводу с Фрунзе, пытался доказать ему свою точку зрения: Пятая армия отступает... Да-да, ваш хваленый Тухачевский отходит на запасные рубежи, и при таком энергичном отступлении моего соседа слева никакие наши маневры не помогут. Нахожу нужным спасти свою армию отступлением на Бузулук и Самару... Я снимаю с себя всякую ответственность за разгром армии! – Он почти кричал.

Валериан Владимирович слушал его с удивлением. Что случилось с этим отважным человеком? Он понимал: давить на Гая, взывать к его совести бесполезно. Гай испугался ответственности – вот и все. Ведь он никогда не командовал армией. Дивизия – другое дело. А враг наседает... Снять его с должности, понизить?..

– Ну, Гайк Дмитриевич, удивил ты меня. Да как же командующий может снять с себя ответственность?! Ну а если вдруг Фрунзе захочет снять с себя ответственность, я сниму, командующий фронтом?.. А кто же будет отвечать за Советскую республику? Ты хочешь сохранить свою армию? Отступлением ее не сохранишь. Тот, кто ищет спасения в отступлении, неизбежно гибнет. И это тебе известно не хуже, чем мне. Отступишь, сдашь Бузулук, Самару... а дальше что? Или за время бегства твоя армия окрепнет? Ну а если Волга окажется твоей последней баррикадой? Как ты намереваешься драться на этой баррикаде? Голову сложить или топать до Москвы?

Гай молчал.

– За армию отвечаешь ты! – сурово произнес Куйбышев. – По законам военного времени. Приказ: готовиться к контрнаступлению, а не к отступлению. И твоя армия пойдет впереди. Тебе во взаимодействии с Тухачевским приказано начать Бугурусланскую операцию, то есть первому перейти в контрнаступление. Сил мало? Почему до сих пор не мобилизовал местных рабочих? Их здесь тысячи! – Он помолчал. Потом добавил уже не так резко: – Ну а во главе всей основной ударной группы поставим, пожалуй, другого... Прощай!

Тяжелый разговор с другом. Очень тяжелый. А по-иному нельзя. Нельзя сочувствовать человеку, поддавшемуся панике, если даже он твой друг. Сейчас все поставлено вот на эту оперативную карту, исчерченную красным и синим карандашами. Все! Жизнь Гая и Куйбышева, жизни десятков тысяч людей, жизнь самой Советской России. Колчак – главная опасность. И Фрунзе прав: на войне все может быть, но поражение сейчас исключается. От их контрнаступления зависит слишком многое. Ну а если Колчак и Деникин сомкнутся?.. О, империалисты всех стран, затаив дыхание, ждут этого момента. Конечно же они не сидят сложа ручки. Они делают все возможное, чтобы сорвать невиданный по дерзости план контрнаступления Фрунзе. Роится и роится во всех городах России иностранная контрреволюция, замаскировавшаяся под дипломатическую службу. Видный генерал Антанты француз Жанен назначен главнокомандующим союзными войсками, действующими на Дальнем Востоке и в Сибири. Чехословацкое правительство назначило его командующим чехословацкими войсками в Сибири. Англичанин генерал Нокс назначен начальником снабжения и организатором формирующихся частей. Оба генерала – два плеча, на которых держится Колчак.

Колчак силен – у него трехсоттысячная армия. Ему беспрестанно посылают пушки, пулеметы, обмундирование. Иностранные войска охраняют великий сибирский путь. Поговаривают, будто Колчака собираются пригласить на Парижскую конференцию и признать официально его правительство правительством всей России. После занятия Москвы он должен созвать Учредительное собрание. Ллойд Джордж под давлением английских рабочих хотел было начать переговоры с Советским правительством, но, как только Колчак перешел в наступление, заявил в парламенте, что с большевиками он не намерен вступать в какие бы то ни было отношения.

И теперь Куйбышев думал, что, как бы ни был силен Колчак, с уходом интервентов он не продержался бы и недели. И Деникина легко опрокинули бы. А за границей все прицеливаются и прицеливаются к Петрограду, Москве. «Таймс» пишет: «Если мы посмотрим на карту, то увидим, что лучшим подступом к Петрограду является Балтийское море и что кратчайший и самый легкий путь лежит через Финляндию. Финляндия является ключом к Петрограду, а Петроград – ключом к Москве».

Кипит, бурлит мир, и в нем, возможно, не осталось ни одного человека, равнодушного к тому, что происходит в России.

Бремя ответственности гонит Куйбышева из бригады в бригаду. Боевая готовность частей для него – не только обеспеченность всем необходимым для ведения боя, но и главным образом степень напряжения духовных и физических сил бойцов. В ней, боевой готовности, сосредоточено все. Она словно зеркало. По боеготовности он сразу же определяет, хорош или плох командир или начальник, выполнили ли свою задачу политработники. В этом ключ к армейской жизни, ключ к людям, к их психологии. Моральные силы армии прежде всего проявляются в боевой готовности.

Тяжело Гаю в Оренбурге. Но еще тяжелее войскам в Уральске. Уральск почти окружен, в прилегающих к нему селах – кулацкие восстания. Людские ресурсы Самары исчерпаны, и нечем помочь. Куйбышев решает обратиться к своим партийным товарищам в Саратове, шлет им телеграмму за телеграммой: «Положение под Уральском чрезвычайно серьезно. Требуется немедленная помощь. Иначе грозит катастрофа...»

Бузулук – железнодорожная станция. Здесь сосредоточиваются основные силы. Здесь штабной вагон Куйбышева. Степная станция, похожая на все остальные станции. Бесконечные составы из товарных вагонов, лязг буферов, свистки паровозов, ржанье лошадей. Все неуютно, строго.

Но это и есть та стихия, в которой Куйбышев чувствует себя уверенно. Он приводит в движение людские массы, военную технику. Разговаривает с Чапаевым, уточняет задачу, расспрашивает чапаевского комиссара Фурманова о настроении солдат и командиров. У Василия Ивановича сложное положение: Фрунзе передал во временное подчинение две его бригады 5‑й армии, оставшуюся 73-ю бригаду – Туркестанской армии. Таким образом, части Чапаевской дивизии находятся в двух группировках. Командир 73‑й бригады – любимец Чапаева Иван Кутяков, на него главная ставка Василия Ивановича.

– Дайте Ивану первому перейти в наступление!..

– А кто возражает? – спрашивал Куйбышев.

Чапаев пожимал плечами:

– Да вроде бы никто.

Иван Кутяков Куйбышеву нравился: что-то орлиное было во всем его облике. Острые брови, нос с горбинкой, спокойные зоркие глаза. Внешне вроде бы флегматичен, разговорчивым тоже не назовешь. Но в нем беспрестанно клокочет внутренняя ярость. Самые дерзкие рейды по тылам врага – кутяковские. В общем-то, он прямая противоположность вспыльчивому, не всегда уравновешенному Василию Ивановичу, иногда сдерживает Чапаева, тот сердится, но в конце концов соглашается с Кутяковым. А Кутякову недавно исполнилось двадцать два. Комбриг!..

Контрнаступление началось 28 апреля. Начал его именно Кутяков. Две остальные бригады Чапаевской дивизии также перешли в наступление в районе Бугуруслана.

Эти дни и эти ночи слились в нечто единое, как бы вневременное, в грохочущий поток. Позже он даже не мог отчетливо вспомнить, в какой день и час где был.

Но навсегда осталось радостное ощущение стремительности, своего полного слияния с людскими массами. Вот он в первой цепи наступающих войск. Впереди стремительная река, льдины срывают и уносят мосты. Но надо на тот берег, где окопались белые. Вплавь, вплавь, на бревнах... Сводит челюсти от холода. Хорошо, что в сибирской ссылке привык к ледяным ваннам и теперь можно показать пример солдатам...

Он плывет, раздвигая рукой льдины. По нему садят из пулемета. Хо-хо... сколько раз уже это бывало! А в нем всегда живет почти фатальная уверенность – не убьют! Вот за это обожает его Чапаев. А Кутяков сопит, не одобряет. Зачем члену Реввоенсовета рисковать собой? Лучше бы сидел в своей оперативной группе, намечал планы. Но ему нужно живое ощущение боя, это – воздух, которым он дышит.

Знаменитая Бугурусланская операция, которой суждено войти в историю военного искусства! Она длится шестнадцать дней. И каждый из них до предела насыщен ожесточенными боями. Враг отброшен на сто пятьдесят километров к востоку, он бежит, бежит... Чапаев разбил в пух и прах 1‑й Уфимский корпус белых и расхаживает по Бугуруслану, закручивая усы. Вот он стоит на широкой улице Бугульмы и с хитринкой посматривает на Куйбышева: гляди, мол, обещал Чапай взять Бугульму – и взял! По улице гонят пленных. Их не меньше двух тысяч. Генерал Войцеховский, оборонявший Бугульму, дал тягу. Чапаев отдает приказ:

– Еще небольшое усилие полков Двадцать пятой дивизии – и враг будет окончательно сломлен. Вперед, товарищи! Вся Россия и трудящиеся всех стран смотрят на вас, избавления от гнета буржуазии ждут от вас трудящиеся.

Комбригу 74 немедленно, не считаясь ни с какими трудностями, стремительным натиском отбросить противника; во время движения 74‑му кавалерийскому дивизиону, не жалея ни себя, ни лошадей, пробраться хребтами гор, расстреливая с тыла и фланга задерживающегося противника, – вот чапаевский стиль.

Впереди Уфа!