Текст книги "С открытым забралом"
Автор книги: Михаил Колесников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)
И какими жалкими показались всем наскоки политиканствующих пигмеев на Ленина – всех этих каменевых, рыковых, не верящих в возможность социалистической революции! О каком контроле над Временным правительством они опять толкуют? Они, видите ли, настойчиво предлагают всем здесь собравшимся терпеливо ждать, пока революция придет в Россию из других цивилизованных стран. Ах, мы недостаточно цивилизованны, чтобы дать пинка Милюкову, Гучкову, Родзянке, князю Львову, – поэтому нужно их оберегать, контролировать, оказывать на них давление.
– Мы в Самаре без позволения господ Львова и Милюкова перешли на всех заводах на восьмичасовой рабочий день, – сказал Куйбышев в своем выступлении и увидел, как горячо зааплодировал Ильич.
И когда Ленин в заключительном слове сказал, что места обгоняют центр, на местах в смысле движения революции люди поступают смелее и практичнее: Советы берут власть и уже осуществляют на практике диктатуру пролетариата, – Куйбышев понял, что это высказывание относится и к нему, к их самарской организации.
Поздно вечером вышел Куйбышев с группой делегатов из здания Высших женских курсов, намереваясь добраться до своей гостиницы и перевести дух от насыщенного до предела идейной дракой в кулуарах конференции дня. От всего пережитого у него кружилась голова. Конференция почти завершила работу. Завтра или послезавтра он отправится в Самару. Нужно обязательно завернуть в Тамбов, повидать маму, сестер...
Он не знал, что Временное правительство через подставных лиц наняло банду хулиганов с заданием: сорвать работу конференции, избить ее делегатов.
Хулиганы напали почти у подъезда Высших курсов. С ревом они кидались на делегатов, но, по всей видимости, слабо представляли, что имеют дело не с группой рафинированных интеллигентов, а с самыми закаленными бойцами партии, перенесшими и тюрьмы, и ссылки, и побои, и всякого рода издевательства.
Коса сразу же нашла на камень. Валериан натренированным движением хватал хулиганов за пояс, высоко поднимал над головой и швырял в лужу. Он дубасил их кулаками по физиономиям, разгоряченный, не замечал, что к делегатам присоединились рабочие-красногвардейцы. В течение двадцати минут или получаса на улице кипела ожесточенная драка.
Валериан даже не удивился, когда рядом с собой увидел своих братьев Николая и Анатолия.
– Мы пришли тебя встретить! – крикнул Николай. – И, как видишь, пришли вовремя.
Они с таким же упоением, как и Валериан, лупцевали молодчиков с кастетами, бросали их в канавы.
Потом воцарилась тишина.
– Ну здоро́во, мушкетеры, – сказал Валериан, обнимая братьев. – Да как же вы прознали, что я здесь? А ты, Коля, все еще офицерик?
Но Николай не смутился, не стал оправдываться.
– Мы о тебе в «Правде» вычитали, – сказал он.
– Ты читаешь «Правду»?
– А кто ее не читает сейчас? Даже Милюков. «Правда» есть правда. Я ведь с фронта. Только что приехал. Специально, чтобы встретиться с тобой.
– Специально?
– Разумеется. Я ведь тоже большевик. Потянуло к большевику. Еще до революции вступил в партию. Ну а Толю из Москвы вызвал на встречу с тобой.
Валериан не верил своим ушам.
– Вот это да! Целая экспедиция, чтобы повидать самого беспутного братца. А ты, Толя? Помнишь, как мы с тобой угодили в каинскую тюрьму?
– Очень даже хорошо помню. Но политика, наверное, не моя стихия: ударился в электротехнику. Каждый из нас делает свое дело. Я забочусь о маме. Должен же о ней хоть один из нас заботиться? Вы все – и сестры, и Коля, и ты – ушли в большевики, занялись политикой. Я старший из вас – и на мне ответственность за маму...
Валериан смотрел на брата. Анатолий был худ, изможден. Видно, нелегко ему приходилось в Москве, где народ голодал. И все же Анатолий как-то помогал матери, сестрам, хотел казаться веселым. Да, трудно быть судьей родному брату. Да и за что его осуждать?
Сейчас Валериан пытался отогнать один образ, но никак не мог этого сделать. Когда еще до начала конференции он зашел в редакцию «Правды», занимавшую две комнаты в большом доме на Мойке, его встретил бородатый аскетически худой человек в косоворотке. Темно-русые, свободно зачесанные назад волосы, темные очки. Такие носил отец – Владимир Яковлевич. Бородатый человек назвал себя:
– Шелгунов.
– Василий Андреевич! Я Куйбышев. Здравствуйте.
– Помню. Присаживайтесь и закуривайте.
Это был тот самый Шелгунов... Слепой революционер, рабочий, имя которого знали на всех заводах. Зрение потерял еще в 1905 году. С ним Ильич начинал свою революционную деятельность в 1894 году. Одно время Шелгунов был редактором «Правды», и этого слепого человека жандармы не постеснялись упрятать в тюрьму.
Нет, слепой Шелгунов тюрьмы не испугался. Обрадовавшись Куйбышеву как старому знакомому, стал рассказывать о том, как 3 апреля ходил встречать Ильича на Финляндский вокзал.
– Тянет все время в «Правду», – сказал он. – Теперь здесь главный редактор – Ильич. Спуску всем этим стрекулистам – Каменеву и его единомышленникам – не дает: кроет их и в хвост и в гриву.
От встречи с ветераном русского революционного движения у Валериана осталось доброе чувство. Его поразил оптимизм этого человека, его непреклонная вера в победу большевиков.
Почему Валериана беспрестанно преследует образ человека, раз и навсегда потерявшего зрение, но не утратившего радости жизни?
– На мне ответственность за маму, – повторил Анатолий. – Можете называть меня обывателем, мещанином – как угодно.
– Да, конечно, – сказал Валериан задумчиво. – Не воображай только, будто мы занялись политикой ради собственного удовольствия. Николая вон заниматься политикой заставила война. Политика, Толя, требует особого сердца. А маму мы любим не меньше, чем ты. Но мы просто не можем не быть большевиками. Не можем! И собственной жизни не щадим, как тебе известно. И тебя, поверь, не осуждаем. Рано или поздно ты все равно без политики не сможешь обойтись. Ну да ладно! Сегодня я самый счастливый человек в Петрограде. И вот что придумал: едем все трое в Тамбов! К маме, к сестрам...
– Я был у них недавно, – сказал Анатолий.
– Не имеет значения. Все трое...
– Едем! – поддержал Николай. – Мама о нас с тобой, Валериан, все глаза выплакала. А сейчас расскажи о Ленине. Ты с ним разговаривал? Какой он?..
– Какой?..
Валериан неожиданно хлопнул себя по лбу ладонью:
– Черт возьми! Да уж не снится ли мне все это? Революция, Ильич, вы?.. – Чувство нереальности всего окружающего завладело им. – Мы подготовим маме и сестрам сюрприз, – сказал он. – Как в былые денечки, когда жили все вместе.
В Тамбов они прибыли рано утром. Весело переговариваясь, подошли к дому, где жили мать и сестры Надежда, Елена, Евгения, Галина и Мария. Остановились, перевели дух. Валериан взглянул на окна – не покажется ли знакомое лицо. Увидел на окне жестяную семилинейную керосиновую лампу и сразу погрустнел.
– Та самая лампа... Цела!
Да, братья тоже узнали эту лампу и тоже сделались грустными. Когда еще был жив отец, лампу каждый вечер ставили на подоконник и зажигали. Это значило: в доме все благополучно. И дети, откуда бы они ни приезжали в поздний час, завидев этот родной огонек, знали: их ждут, все благополучно...
Зажигает ли мама теперь лампу по вечерам? Наверное, зажигает... Ждет сыновей.
– Толя, иди первым, – сказал Валериан. – А мы по одному за тобой.
Такие сценки они разыгрывали в детстве, когда все трое возвращались домой из Омска.
Анатолий позвонил. Открыла сестра Елена.
Позже она расскажет: «В суматохе встречи, во взаимных расспросах прошло пятнадцать – двадцать минут. Снова звонок. Иду открывать, и в комнату входит Коля, младший брат, офицер царской армии, перешедший на сторону большевиков...
– Как хорошо! Два сына, не сговариваясь, приехали меня навестить! – радовалась мама.
Прошло немного времени, и в комнату с шумом входит оживленный, веселый Воля. Казалось, что нашему ликованию не будет конца».
Промелькнули счастливые дни. Пора прощаться.
Он вернулся в Самару. Здесь его ждали с нетерпением.
Самара насторожилась, нахохлилась. Что-то вызревало, словно нарыв, в добротных каменных особняках заводчиков, фабрикантов, банкиров.
Куйбышев знал что́.
Как он и предвидел, первый испуг буржуазии прошел.
Не только в Петрограде, но и по всей России спешно готовился заговор против революции.
И нити этого невиданного заговора находились всецело в руках человека безликого, которого даже история всякий раз обходит молчанием или отделывается скупым упоминанием его фамилии: очень уж он невзрачен и неприметен на фоне грандиозных событий. Его почти нет, он – всего лишь государственный чиновник, функция.
Князь Львов!
Тихий, любезный, учтивый, демократичный, Георгий Евгеньевич готов выслушать каждого, посочувствовать, дать добрый совет. Он кажется совсем безобидным, совсем ручным. От его брюшка, стянутого полосатой жилеткой, от прищуренных глаз и провинциальной бородки исходит некий уют, словно от доктора по детским болезням. Если послушать Георгия Евгеньевича, то можно поверить, будто бремя главы кадетского Временного правительства – министра-председателя – он взвалил на себя под давлением обстоятельств: великий князь Михаил отказался – должен же кто-то возглавлять, взять всю меру ответственности на себя! Князь Львов, которому под шестьдесят, во имя революции пожертвовал собой. Он готов в любую минуту передать власть другому, освободиться от неприятной миссии быть председателем совета министров и министром внутренних дел Временного правительства.
И все верят этой сладостной лжи. Гучков, Милюков – откровенные узурпаторы, тупые, примитивные, с князем Львовым почти не считаются, не принимают его в расчет, они грубо проводят свою убогую политику лакеев и лавочников, дорвавшихся до власти. Они портят все дело, против них сгущается недовольство революционно настроенного народа. Вертлявый, крикливый дурачок Керенский, «заложник демократии», тоже не находка. Он чересчур уж самонадеян и демагогичен. Этот болван уверен в том, что солдаты и рабочие обожают его. Нет болезни тяжелее, чем глупость. Типичный параноик в желтых гетрах и рыжем френче. Но его кооптировал в правительство без согласия масс и партий князь Львов: такие нужны. Они ценят не саму власть, а видимость власти, выкрикивают лозунги, наживают политический капиталец. На них легко сваливать в критические моменты всю ответственность. Господину Керенскому хочется играть роль в истории. Пусть играет. Если чернь взбунтуется, первого повесят Керенского, «представляющего» народ. С ним разделаются как с предателем, ренегатом. Скачет и скачет серенький козлик, пока не обломает себе рожки. Князь Львов холодно, с глубочайшей иронией наблюдает за его вольтами.
Керенский настроен воинственно. У него вдруг тоже появились обязанности перед союзниками: война до победного конца! Союзники, разумеется, всерьез этого вертуна не принимают и не очень-то уверены, будто за ним стоит народ. Никто за ним не стоит. Эсеришка, трудовик, предавший всех и вся, обыкновенный лакей, очень усердный, беспринципный. Но он нужен, нужен.
Закрывшись в своем кабинете, в Мариинском дворце, и расслабленно развалившись в кресле, крупный землевладелец – помещик князь Львов наедине с самим собой размышляет, как скрутить революцию, привести чернь к повиновению, спасти свою собственность и свой класс.
Ах, Советы!.. Там эти... Чхе... Чхе... Чхеидзе. Че-че... Чернов... Це-це... Церетели. Меньшевики, эсеришки. Мразь.
Но ничего не поделаешь: эти недоумки Гучков и Милюков окончательно скомпрометировали себя своим так называемым «жестким курсом» – они во всеуслышание потребовали насильственного подавления революции. Никакого сотрудничества с Советами! Чем и поставили Россию на край катастрофы: вот-вот вспыхнет гражданская война. Они должны немедленно убраться из правительства. Впрочем, добровольно не уйдут. Их нужно спровоцировать на уход.
Князь Львов берет лист бумаги и энергично пишет послание Председателю Петроградского Совета Чхеидзе и Председателю Государственной думы Родзянко: Временное правительство намерено включить в свой состав представителей Петроградского Совета. Демократия! Власть должна принадлежать коалиции, всем партиям. Кроме большевиков!
Чхеидзе сразу все сообразил и по достоинству оценил стратегический ход князя Львова. Князь предлагает ни больше ни меньше как ликвидировать Советы. При коалиционном правительстве, куда войдут представители Советов, Советы как форма власти перестанут существовать. И если раньше Чхеидзе мог демагогически ратовать за Советы, за неучастие меньшевиков в буржуазном правительстве, то теперь, припертый к стене князем Львовым, он должен был дать прямой ответ: за буржуазию меньшевики или против? Объявите народу, за кого вы! Или я ликвидирую ваши Советы силой.
Делать нечего: приходится снимать маску и показывать народу свои буржуазные клыки.
Чхеидзе маску снял: меньшевики согласны войти в кадетское Временное правительство. Они согласны на ликвидацию Советов!
Не теряя времени, князь Львов сформировал новый кабинет. Пусть меньшевик Скобелев будет министром труда. Эсер Чернов займет пост министра земледелия. Народ, так сказать, обеспечен своими министрами. А что делать с Милюковым, скомпрометировавшим себя в глазах народа открытой приверженностью союзникам?
– Мы вынуждены вами пожертвовать, – твердо сказал ему Львов.
Столп кадетской партии – Милюков ярился. Но Львов решительно указал ему на дверь.
С военным и морским министром Гучковым разговор носил предельно ожесточенный характер.
– Я против вашей идиотской коалиции! – орал Гучков. – Вы – князь и плюхнулись на колени перед этой сволочью. Их всех нужно заковать и сгноить в тюрьме! Категорически протестую и со своего поста не уйду.
– Уйдете, Александр Иванович, уйдете. Советую вам уйти. Октябристы нынче не в моде. Кроме того, на ваш пост претендует Керенский, а мы с представителями народа ссориться не хотим.
Гучков чуть не лопнул от злости. Кто он такой, этот адвокатишка Керенский?! Ничтожество. Он, Гучков, – крупный промышленник, был председателем Государственной думы, без него разбушевавшуюся чернь не унять.
Князь Львов укоризненно покачал головой:
– Ах, Александр Иванович! В пятьдесят пять пора рассуждать хладнокровно. Слыхали, какие куплетики о вас распевают?
Орудие купечества —
Изломанный аршин!
Какой ты сын отечества?
Ты просто сукин сын.
Уходите, и да хранит вас бог. Я искренне люблю вас. Если не уйдете, вас уберут – вот чего опасаюсь. Очень уж вы громогласный и ретивый. Идите, идите с богом. Не мешайте Керенскому: он рвется на эшафот.
Гучков наконец понял и, хлопнув дверью, ушел, произнеся для истории фразу:
– Я ухожу от власти, потому что ее просто не было.
А Львов остался, потер руки, вызвал Керенского:
– Вы назначены военным и морским министром республики. Наведите порядок в войсках!
– Слушаюсь!
Керенский принялся за работу. Насадил в армии своих комиссаров и эмиссаров: Савинкова, Сургучева, Донского и других. Ввел смертную казнь на фронте. Приказал разоружить и расформировать революционные части и на фронте и в тылу. Послал в окопы десять тысяч агитаторов. Вошел в сговор с генералами Корниловым, Крымовым и Красновым, замышляя переворот и установление своей единоличной диктатуры. Военной диктатуры. Благодетеля князя Львова придется побоку! Можно даже казнить для пущего эффекта! А вернее, для истории. Лишь смоченная кровью история обретает величие. Корнилова он назначил верховным главнокомандующим.
Меньшевики и эсеры стали верными союзниками кадетов и князя Львова. А у этих союзников были свои союзники. Меньшевикам бешено аплодировали бундовцы. Их главарь Либер заявлял со всех трибун:
– Ленин заблуждается! Речь сейчас может идти не о расширении революции, а о закреплении ее, так как она катится назад. Назад ее тащат большевики.
Меньшевики и бундовцы организовали свой коалиционный Центральный Комитет. Бундовец Либер и меньшевик Дан всякое выступление рабочих и солдат против Временного правительства стали расценивать как преступление перед народом, армией и революцией.
– Мы мастера революции и знаем, что ей вредно и что полезно, – отвечали они, когда рабочие ораторы обвиняли их в предательстве. Да они никого и не предавали – они шли своей дорогой. Рабочие распевали песенку Демьяна Бедного:
Пред военным барабаном,
Мастера на штучки,
Танцевали Либер с Даном,
Взявшися за ручки.
«Либердан!» – «Либердан!»
Счету нет коленцам.
Если стыд кому и дан,
То не отщепенцам!
Милюков кричал им «браво!»
И свистел на флейте:
«Жарьте вправо, вправо, вправо,
Пяток не жалейте!»...
Меньшевики и эсеры очень быстро и безраздельно завладели армейской печатью – в их распоряжении оказалось свыше ста пятидесяти газет; стали удерживать солдат от братания, провозглашали: «Доверяйте же врачам вашим – членам Временного правительства».
Ублажив «перебежчиков социализма», князь Львов занялся самой опасной силой – большевиками. Такие, как Каменев, Зиновьев, Рыков, Пятаков, беспокоили меньше всего – их природа была ясна князю Львову: присосались к большевикам, а воду льют на мельницу Временного правительства. Ленин – вот кто душа революции! С Лениным нужно покончить.
Князь Львов вызвал генерала Деникина, в ведении которого находилась контрразведка штаба верховного главнокомандующего.
– Как обстоит дело с обвинением большевиков в шпионаже? – спросил князь прямо.
– Прибывший из немецкого плена прапорщик Ермоленко свидетельствует: немцы, завербовав его, посоветовали связаться с большевиками, которые тоже являются германскими шпионами.
– С кем конкретно?
– Ну хотя бы с Лениным.
Львов болезненно сузил глаза:
– Неумно, ну да ладно. Грубая ложь всегда производит большее впечатление на примитивные умы. А я-то верил в вашу утонченность.
– Некогда, Георгий Евгеньевич, играть в тонкости: большевики берут нас за глотку.
– То-то и оно, что берут. Я издам приказ об аресте Ленина. Остальное поручим генералу Половцеву.
Князь Львов считал, что только успешным наступлением на фронте можно отвлечь массы от социалистической революции. Он бросил все силы своего правительства на подготовку этого наступления. Нужны победы. Во что бы то ни стало победы! Следует объявить войну борьбой за мир.
Срочно были вызваны из стран Антанты «рабочие» и «социалистические» делегации во главе с такими социал-предателями, как Вандервельде, Рут, Тома, Гендерсон.
О, с каким пафосом они выступали перед солдатами за «революционную войну до победного конца»! А в это время США, Англия и Франция дали Временному правительству шесть миллионов долларов на войну. Но этого мало. Глава американской миссии сенатор Рут писал своему правительству прямо из Петрограда: «Выгода удержания России в войне, а ее армии на фронте будет настолько значительной, что риск, на который мы идем, оказывая эту помощь, не должен серьезно приниматься во внимание». Правительство США предоставило Временному правительству новый кредит – 100 миллионов долларов!
Теперь Временное правительство закабалило себя, оказалось в зависимости от Антанты еще больше, чем царизм. США, Англия, Франция решили без всяких церемоний разделить Россию на сферы влияния.
Усевшись за круглый стол, они договорились: Россия должна стать колонией. США берут на себя реорганизацию русских дорог (и на этом наживаются); Англия возьмет морской транспорт; Франция – армию, вооружает ее, обучает, дает своих инструкторов. Керенскому пригрозили:
– Не сумеете задушить революцию, обойдемся без вас.
Все силы зла и в самой России, и за ее пределами собрались в единый кулак, который должен разбить революцию. Обмануть солдата, пролетария, погнать его на убой!
Контрреволюция готовила наступление не только на фронте, но и в тылу. Эсеры, левые эсеры, меньшевики, анархисты, максималисты, народные социалисты, бундовцы, кадеты.
И как резвились все они на Первом Всероссийском съезде Советов, тщась одобрить именем Советов переход в наступление.
Прыгал на веревочке у Чхеидзе Дан, выкрикивал с трибуны съезда фразы, которые ставили всех в тупик:
– Армия должна и обороняться и наступать!
Ему поддакивали Вандервельде, Рассел и другие.
Поднялся на трибуну Ильич и пригвоздил всю эту шайку оборонцев к позорному столбу: война носит империалистический характер, и борьба с ней невозможна иначе как свержением власти капитала, революцией. Все остальное – обман.
Но соглашателей было большинство: они высказались за наступление.
Назревал взрыв. Он должен был произойти.
Заручившись резолюцией съезда Советов, Временное правительство воспрянуло духом: за наступление высказались массы!
Керенский поспешил отдать приказ: готовиться к наступлению!
Но солдаты уже разочаровались в меньшевистских Советах, резолюция съезда для них была пустой бумажкой, не выражающей их воли. Фронт ответил массовыми отказами от наступления. По агитирующим за наступление стреляли из винтовок, кричали им вослед:
– Война до победного конца над буржуазией!
На Западном фронте солдаты за призыв к наступлению избили членов исполкома Петроградского Совета Соколова, Вербо, Розенберга и Ясайтиса. На Северном фронте для усмирения нежелающих наступать был выделен целый кавалерийский корпус. На Западном – отказались наступать несколько дивизий. Еще хуже было положение на Юго-Западном фронте.
Керенский самолично прикатил на этот мятежный фронт, раскрыл было рот для призывов и лозунгов, как солдаты зачитали ему резолюцию корпусного митинга с отказом наступать. А когда он направился к машине, раздался свист, два полковых оркестра заиграли «Интернационал». Десятитысячная масса гвардейцев пела гимн, не обращая никакого внимания на беснующегося военного министра.
Он приказал загнать мятежные полки на исходные позиции вооруженной силой, расформировать их.
18 июня наступление на фронте началось вопреки воле масс. Но, как и следовало ожидать, сразу же захлебнулось в солдатской крови.
Потом события стали развертываться со стремительной быстротой. Расстрел казаками и юнкерами по приказу Временного правительства стихийно возникшей полумиллионной демонстрации рабочих и солдат столицы. Конец двоевластия. Приказ об аресте Ленина. Разгром «Правды». Заговор Корнилова, преднамеренная сдача им Риги немцам, чтобы открыть врагу дорогу на Петроград, охваченный предреволюционной лихорадкой. Решив стать военным диктатором, Корнилов, вместе с другими генералами, его пособниками, пошел, по сути, на сговор с немцами. Керенский сделался премьером, сформировал еще более реакционный кабинет. Но Керенский не хотел делиться властью с Корниловым. Кинулся к большевикам, прося защиты и стремясь их руками расправиться с неожиданным соперником. Но большевики и без Керенского понимали, какую угрозу представляет ярый монархист Корнилов. Они стали организаторами разгрома корниловщины.
Калейдоскоп истории... У слабонервного от всего этого может закружиться голова. Но Куйбышев понимал, что все развивается по неким внутренним законам борьбы и движется к некому финалу, который нужно старательно подготовить, поднимаясь мыслью над частностями.
В Самаре свои, казалось бы местные, заботы. Крестьянский съезд, на котором Куйбышев, разбивая в пух и прах эсеровских делегатов, предлагает организованно отбирать землю у помещиков. Делегаты идут за ним, а не за эсеровскими краснобаями: принимают решение о немедленной передаче всей земли крестьянам, не считаясь с политикой Временного правительства.
Землю отбирают, поджигают помещичьи усадьбы. Черносотенцы готовы убить Куйбышева: Самарская губерния по его призыву первая в стране революционным путем решает аграрную задачу. На Троицком базаре черносотенцы едва не растерзали Галактионова, призывавшего не медлить с конфискацией земли. Реакция лютует вовсю. А Куйбышев занят организацией Красной гвардии, разрабатывает для нее устав. Куйбышев избран председателем губернского комитета партии. Он первая партийная фигура в Самарской губернии и отвечает здесь за подготовку к вооруженному восстанию, отвечает за все.
В далеком Петрограде полулегально проходит VI съезд партии. Его тоже охраняет Красная гвардия. Ильич в глубоком подполье. Ищейки Временного правительства сбились с ног: не найти! Но именно Ленин руководит съездом. Это знают все. Это знает и Керенский, затевает детскую игру: пусть‑де Ленин явится на суд и оправдается. Тут мы его и схватим.
Девять дней длится работа съезда. Курс – на вооруженное восстание!
Конечно же не обходится без ожесточенной борьбы. Троцкий присутствует на съезде как проситель: мол, осознал свои ошибки, решил стать большевиком и привел своих сторонников – «межрайонцев», или «объединенных социал-демократов», – все записываемся в большевики. Сам Троцкий скромно помалкивает, но его сторонники – Преображенский, Юренев, Бухарин – решили дать бой ленинцам: зачем вооруженное восстание? Нужно дожидаться пролетарской революции на Западе.
Старая песня. Бухарин бойко доказывает, что крестьянство настроено оборончески и не пойдет за рабочим классом.
Почему Троцкий решил записаться в большевики? Ведь совсем недавно, в мае, он высокомерно заявил: «Требовать от меня признания большевизма невозможно». Нет, ни в какое перевоспитание его Куйбышев не верил. Опять тактический ход с далеко идущими целями: взорвать партию изнутри накануне восстания! Иудушка не может превратиться в святого Себастьяна. Ильич говорит о Троцком: «Всегда равен себе: виляет, жульничает, позирует как левый, помогает правым, пока можно».
Журналист Каменев увивается возле Троцкого, нахваливает его:
– Троцкого надо избрать на пост Председателя Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Его нужно избрать членом ЦК РСДРП(б). Он сделался совсем большевиком.
И вот уже вокруг Троцкого – Рыков, Зиновьев, Рязанов-Гольдендах, Пятаков – испытанный кулачок антиленинцев внутри большевистской партии. Они-то понимают, зачем Троцкий пошел в большевики. Создать свою организацию, которую он хотел противопоставить большевикам, так и не удалось. Кроме жалких «межрайонцев», не представляющих никого, за ним никто не пошел. Ильич еще в 1912 году писал о нем: «В России он – 0». Но и теперь, накануне пролетарской революции, он оставался все тем же нулем. В кругу единомышленников он открыто заявлял, что борьба против ленинизма составляет главное содержание его политической жизни. Он задумал огромную диверсию: разрушить центральные органы партии большевиков, а с ними заодно и партию как организацию.
Для начала нацелился на Советы, где постепенно утвердились большевики, вытеснив меньшевиков и эсеров. Захватить руководство Петроградским Советом, парализовать его, из органа диктатуры пролетариата превратить в землячество, насадить своих людей. Провалить восстание, дискредитировать Советы в глазах рабочих и солдат.
А сейчас – смирение, смирение. Нужно поддакивать вчерашним противникам, иногда для вида вяло возражать. Суть не в словах, а в делах. Мудрая восточная пословица: окоченевшая от холода змея жалит сперва того, кто ее отогрел. Ха-ха.
А через некоторое время даже в Самаре всем известно: Председатель Петроградского Совета Троцкий развалил работу исполкома. Пустили козла в огород, поверили. И это накануне восстания. Теперь можно ставить свои условия большевикам:
– Я созову Второй съезд Советов и на нем поставлю вопрос о власти. До Второго съезда поднимать восстание не следует.
– А если Временное правительство не разрешит созвать съезд? Оно ведь считает себя вправе разрешать и разгонять съезды. И разве можно заблаговременно оповещать Керенского и его директорию о начале восстания? Это же будет предательство!..
И вот расширенное заседание ЦК РСДРП(б) в помещении лесновско-удельнинской районной думы. 16 октября. Все взволнованы. Лица торжественны и озабоченны. На заседании – Ильич, тайно прибывший в Петроград. Его не узнать сейчас: он без усов и бороды, на голове седой парик. Особый день, которому суждено навсегда войти в историю. Еще пять дней назад создан штаб вооруженного восстания – Военно-революционный комитет. Создан Военно-революционный центр по руководству восстанием, и в нем старые боевые товарищи Куйбышева – Бубнов, Свердлов и Дзержинский, с которым познакомился совсем недавно.
Все за вооруженное восстание. Нет, не все. Троцкий отмалчивается. За него говорят Зиновьев и Каменев:
– Мы категорически против! Мы протестуем!
– Вы обязаны подчиниться воле большинства! – строго говорит им Дзержинский.
– Мы не признаем никакой воли большинства! – в исступлении кричит Каменев. – Мы не верим в победу революции в России, ее не может быть. Рабочий класс не способен на нее.
– Мы за ожидание Учредительного собрания, – вставляет слово Зиновьев. – Пусть оно решит.
Не встретив сочувствия у Военно-революционного центра, возглавляемого Лениным, Каменев и Зиновьев побежали в редакцию меньшевистской газеты «Новая жизнь». Вот тут их поняли сразу.
– Ах вы не согласны с решением ЦК большевиков о начале восстания? Очень приятно. Мы обо всем пропечатаем в газете. И сроки предполагаемого вооруженного выступления рабочих назовем.
И вот она – черная иудина страница: два господинчика, вообразившие, будто судьбы русской революции в их руках, предали и рабочий класс, и революцию, и партию. Сроки названы.
Керенский спешно стягивает с фронта войска в Петроград: упредить!
Но восстание уже началось...
Началось оно и в Самаре. Под руководством большевиков, Куйбышева. Мирное восстание, так как здесь вот уже несколько месяцев повсюду распоряжались рабочие отряды, созданные большевиками, им принадлежала реальная власть в городе, и это была власть Советов.
Через несколько дней Центральный Комитет партии отметил Самару в числе первых городов, установивших Советскую власть.
Советскую власть в самой Самаре и в Самарской губернии провозгласил Куйбышев. В обширном зале театра «Олимп».
Она вертится!
Никогда еще Самарская партийная организация, ее ревком не жили такой сложной и напряженной жизнью. Революция совершилась! Совершилась. Значит, не зря все, что было: и тюрьмы, и Нарым, и Тутуры, и побеги, жизнь под вечной угрозой ареста. Все это имело глубокий смысл. Теперь только бы жить во всю ширь.
...Но жить не дают. Лидер меньшевиков Церетели цинично заявляет большевикам:
– Мы все же, худо ли, хорошо ли, держались шесть месяцев. Если вы продержитесь хотя бы шесть недель, я признаю, что вы были правы.
Враги решили уничтожить ревком во главе с Куйбышевым. Ревком занял белый дом – особняк последнего губернатора князя Голицына. Просторный особняк с множеством комнат и коридоров. Ревком всегда заседал в одной и той же комнате – в зальце с мягкой мебелью. Здесь было уютно. Сидели за большим столом, дымили самокрутками, намечали планы, спорили. Здесь вырисовывалась огромность работ. Сюда вызвал Куйбышев начальника гарнизона войск – бравого генерала. Долго объяснял ему смысл политики партии, называл фамилии генералов и офицеров, перешедших на сторону Советской власти, – Брусилова, Бонч-Бруевича, Шапошникова, Вацетиса, Самойло, Лебедева, Парского, Сергея Каменева, Новицкого, Егорова, Николаева, Станкевича. Разве всех назовешь! Их сотни, тысячи. Кое-кто, разумеется, сбежал за границу, мечтает вернуть самодержавие или Керенского. Какое им дело до исстрадавшегося народа?
