Текст книги "С открытым забралом"

Автор книги: Михаил Колесников

7

Отряд медленно продвигался в глубь пустыни. Каракумы дымились. Песчаный ураган набирал силу, пригибал низко к земле кусты песчаной акации. Вскоре вокруг ничего нельзя было разглядеть.

Они шли от Казанджика уже трое суток, сперва по твердому, как железо, такыру, потом по песку, а до Красноводска было так же далеко, как и в самом начале пути. По дороге туда были две крупные железнодорожные станции: Айдин и Джебел. Штаб дивизии генерала Литвинова находился на станции Айдин, резервы – на станции Джебел, почти под Красноводском.

Песчаная буря все закручивала и закручивала вихри, сбивала с ног и людей и лошадей. Стрелка компаса металась из стороны в сторону, словно взбесилась. Только бы не заблудиться среди высоченных барханов! Отряд идет на верблюдах, на лошадях и просто так, пешком. Увязают сапоги в песке, ноют натруженные ноги. Кончается вода в бочонках-челеках, прикрученных к верблюжьим седлам.

Конь члена Реввоенсовета Туркестанского фронта Куйбышева едва плетется. Клубится, взрывается по сторонам серый песок, смешанный со снегом. Каракумы... Жесткие снопы эркек-селина. Эркек по-туркменски значит «мужчина». Странное название для растения. Впрочем, чтобы выжить, выстоять в этих безводных песках, нужно быть мужчиной.

Нет конца-краю пустыне. Куйбышев вспоминает, как все случилось с его назначением. Сначала назначили членом комиссии по делам Туркестана. Этим делом занимался Центральный Комитет партии. Ильич сам подбирал каждую кандидатуру, так как придавал комиссии исключительное значение. В Туркестане была сложная обстановка. Турккомиссия, куда вошли кроме Куйбышева и Фрунзе также давние знакомые Валериана Владимировича Голощекин и Элиава и другие товарищи, была наделена полномочиями не только государственного, но и партийного характера.

В Ташкент Куйбышев приехал месяц назад и сразу же с головой ушел в своеобразную работу, которую Ильич определил как «установление правильных отношений с народами Туркестана».

На первых же порах возник вопрос: на кого здесь можно опереться? Не на кого. Местные партийные организации, как ему казалось, разъедает ничем не прикрытый национализм. Но, побывав в Самарканде, убедился, что все не так безнадежно, есть в Туркестане здоровые силы. Есть подлинные большевики-ленинцы.

И все-таки Куйбышев не мог отделаться от мысли, что, пока белые поблизости, судьба Туркестана весьма неопределенна. Противник укрепился в Кизыл-Арвате, Семиречье, Фергане. В центре республики находились эмирская Бухара и Хивинское ханство, где обосновались англичане. Все фронты предстояло ликвидировать. И эту непосильную задачу возложили на тридцатидвухлетнего Куйбышева, сделав его членом Реввоенсовета Туркестанского фронта. Он должен организовать от Тянь-Шаня и Памира до Каспия вооруженные силы, которые весьма малочисленны и разрозненны.

Решил начать с ликвидации партизанщины, с дисциплины. Нужно добиться единого управления в армии, раскиданной по всем фронтам! И в это же время необходимо в самые короткие сроки очистить Закаспий от белых.

Как жаль, что рядом нет многоопытного, мудрого Фрунзе. Он там, в уральских степях, добивает Белова и Толстова.

Из далекого Мерва Куйбышев сообщил в Ташкент Элиаве: «Фронт в том положении, в котором он сейчас находится, – нелепость, требует колоссальных затрат и особенно топлива... Через неделю операции будут невозможны ввиду дождей... Необходимо напрячь все силы, пренебречь другими интересами и все кинуть сюда немедленно, особенно топливо и денежные знаки старого образца... Жду от тебя и штаба Турквойск проявления крайней энергии в помощи Закаспийскому фронту...»

Шуршал, свистел летучий песок, завивался в воронки, поднимался столбами до неба, залеплял глаза, хрустел на зубах. Он был повсюду, песок.

Колонна многотысячного отряда растянулась на десятки верст, петляла, огибая сыпучие холмы с острыми гранями. Языки подвижного песка сползали по склонам барханов, обрушивались на людей, лошадей и верблюдов. Верблюды ревели, не хотели идти. Это были одногорбые бухарские верблюды, голенькие, словно ощипанные цыплята. Они мерзли, ноги у них стерлись, кровоточили.

Барханные массивы уходили во все стороны, заполняли собой горизонт, и когда разведчики поднимались на вершину такого массива, то они не видели впереди ничего, кроме все тех же серых барханов и сноповидных кустов эркек-селина.

Зябли руки от холодного ветра, деревенели щеки. Было холодно, очень холодно в этом мертвом царстве песка.

Отряд еле двигался по окутанной красноватой мглой пустыне. Солнце скрылось в пылевой завесе, и трудно было ориентироваться. Ползла и ползла перед глазами песчаная поземка, нагоняя сонную одурь.

Где она, треклятая станция Айдин, куда нужно выйти в самые короткие сроки?

Там, в только что отбитом у противника Казанджике, все представлялось проще. Расстояние до станции Айдин казалось ничтожным. Сделать решительный бросок, стоверстный обходной маневр... Зайти в тыл белым... Оторваться от железной дороги, которая контролируется противником, идти через пустыню... Обогнув хребет Малый Балхан, внезапно напасть на штаб белых в Айдине... Все просто, предельно просто. Использовать внезапность. Застать врасплох. Генерал Литвинов ни за что не поверит, что красные отважатся повести свой отряд через безводную зимнюю пустыню. Это означало бы верную гибель. Литвинов был опытный вояка и хорошо знал, что пустыня – самый неблагоприятный и самый страшный театр военных действий. В этом в свое время убедился царь Камбиз, погубивший свои войска в Ливийской пустыне.

О, пустыня! Сколько сложено о ней жутких легенд. Пустыня – символ смерти. Она заткана прекрасными дразнящими миражами, населена мертвыми городами. Она жестоко мстит за легкомыслие. Здесь повсюду лежат кости павших животных, песок то засыпает их, то вновь обнажает. Пустыня также символ вечности. Нет, такой пустыни с безбрежными такырами, светящимися солончаками, с движущимися барханами, закидывающими свои гривы по воле ветра то направо, то налево, Куйбышев еще не видал. Когда едешь по ней или стоишь молча, то приходят мысли о чем-то вечном и неизменном, мерещатся тени далекого прошлого, всех тех племен и народов, которые в свое время прошли здесь и сгинули. И как по-современному звучат горделивые слова древнего оратора Эсхина о бегстве Дария и взятии Александром Македонским Экбатаны: «Мы прожили необычную человеческую жизнь: история наших дней покажется сказкою грядущим поколениям. Персидский царь, который прорыл Афон и проложил путь через Геллеспонт, который требовал от эллинов земли и воды и осмеливался называть себя в своих письмах владыкою всех людей от восхода до заката, – он борется теперь уже не за владычество над другими, а за собственную жизнь...»

Были греко-персидские войны, были галльские войны, пунические, коринфские и беотийские – всех не упомнишь. Но таких еще не было, не было...

Замысел Куйбышева был чересчур уж смелым. Кое-кто его уговаривал не рисковать, отложить невероятный с тактической точки зрения поход хотя бы дней на десять: красноармейцы и без того измотаны боями за Казанджик, совершили маневр глубиной свыше ста пятидесяти верст, нужен отдых. Есть же предел человеческим возможностям! Не исключена возможность нападения англо-индийских войск, которые поспешно отошли от Казанджика. Поход через Каракумы – шаг ответственный, на одном энтузиазме тут не выедешь – требуется специальная подготовка. Следует подыскать опытных проводников. Как везти по песку пушки? Что делать с обозом, если он безнадежно застрянет в песках? Станция Айдин сильно укреплена противником, у генерала Литвинова два бронепоезда, ему беспрестанно подвозят из-за Каспия снаряды и продовольствие.

Он выслушал все эти доводы и даже согласился с ними. Правда, не без иронии.

– Очень убеждает. Значит, Красноводск мы брать не будем из-за того, что вы считаете эти сто верст по Каракумам непроходимыми?

– Ну не совсем так...

– А как же? Разве есть другой план освобождения Закаспия? Нет значит нет. Хотите сидеть до тепла? Я так считаю: противник потерпел под Казанджиком крупное поражение и в панике бежит на запад. Наша задача: не дать ему прийти в себя. Ввиду первостепенной важности закаспийского направления предлагаю концентрировать все свое внимание на этом фронте даже в ущерб другим. Удача на этом фронте искупит все лишения! Вот и командующий Закаспийской армейской группой товарищ Тимошков со мной согласен. Так я говорю, Сергей Прокофьевич?

Двадцатичетырехлетний командующий Закаспийской армейской группой Тимошков солидно пробасил:

– Другого выхода нет, Валериан Владимирович прав. Как вы знаете, член Реввоенсовета Паскуцкий тоже за этот план. По сути, мы повторим Казанджикскую операцию. И начштаба Ефимов – «за». Корм для лошадей и верблюдов придется везти с собой. Нужно установить жесткие нормы – только и всего. Скажем, возьмем запасов на четыре дня. Авось проскочим!

– А если не проскочим? Вдруг поднимется буря? Завяжется встречный бой? Или нас обнаружат и окружат?

– Все может быть. Идти надо. Пока железо кипит, надо варить...

Они все, весь штаб Закаспийского фронта, занялись подготовкой этой опасной экспедиции. Снабжение Валериан Владимирович взял на себя. Туркмены дали ему в кредит свыше двух тысяч верблюдов.

«Наконец все было разработано, отряд скомплектован, и однажды на рассвете мы двинулись в глубину пустыни... В нашем отряде, вышедшем в тыл противнику, было четыре тысячи лошадей. У нас были все виды оружия: две батареи артиллерии, конница, пехота, огромный обоз. Мы шли четверо суток, шли день и ночь, так как судьба операции заключалась в ее быстроте. Если бы противник как-нибудь обнаружил нас, то гибель всех нас была бы неизбежна...

Как и в прежних планах Куйбышева на других фронтах, неудача исключалась: на обратный путь просто не было ни воды, ни еды, ни фуража. Случись что-нибудь непредвиденное – им останется одно: бесславно погибнуть. Они должны победить... На авось шли войска великих полководцев в глубокой древности...

Группа, которую сейчас вел Куйбышев, насчитывала свыше трех тысяч штыков, почти девятьсот сабель и была пестрой по национальному составу: преобладали русские и украинцы, но много было узбеков, таджиков, казахов, киргизов, туркмен, татар, латышей, белорусов, поляков и венгров. Все они верили в необходимость этого трудного похода, никто не жаловался. Стойко переносили жажду. Весь этот разноликий отряд как бы слился в одно целое, его спаяла твердая воля их командира, который ободрял шутками, добрым советом. Его уважали за храбрость и дерзость ума. За то, что он не знает усталости. За его страстное желание очистить Советский Туркестан от белой армии. Он ел из одного с ними котелка, первым хватал винтовку и бросался в атаку, будто рядовой красноармеец. И хотя по уставу его поступки трудно было оправдать, но они поднимали дух у бойцов, снимали страх и усталость.

Он был прекрасен на своем скакуне Воронке, в кожанке и кожаной фуражке со звездой, в кожаных галифе – будто рыцарь в черных стальных доспехах.

А как задушевно пел Куйбышев русские народные песни у вечернего костра в Казанджике! Можно было слушать без конца.

 
Ах, как по мосту-мосту, по калиновому,
Уж как шел-прошел детинка, голубой на нем кафтан,
Полы машутся, раздуваются,
Миткалинная рубашечка белеется.
А на шейке-то платок – словно аленький цветок,
А в кармане-то другой – итальянский, голубой,
Ему сшила-подарила красна девица-душа.
Красна девица-душа, Авдотьюшка хороша!..
 

Он просил подпевать ему, и все постепенно запоминали слова. И лилась широкая песня к чужому звездному небу, и думалось, что в песне этой что-то вечное, неумирающее, прочное, как сам народ. В ее незамысловатых словах крылись безудержное веселье, буйная русская силушка, и, наверное, жила-была когда-то та самая Авдотьюшка, и сложили про нее и про детинку песню...

Или же читал наизусть своего «Гайавату», завораживая образами незнакомой жизни, своим звонким голосом:

 
Погребен топор кровавый,
Погребен навеки в землю,
Тяжкий, грозный,
Повабыты клики битвы, —
Мир настал среди народов,
Мирно мог теперь охотник
Строить белую пирогу,
На бобров капканы ставить
И ловить сетями рыбу...
 

Теперь он, стиснув зубы, ведет обходную группу в неизвестное. Пляшут свой сумасшедший танец желто-серые вихри, и трудно отличить день от ночи. Нет конца пути. Сто десять верст по двадцатиметровым барханам растягиваются во все пятьсот. Ветер сразу же заметает следы, опасно отойти от колонны в сторону хотя бы на несколько шагов: кричи не кричи, тебя все равно не услышат. И выстрелов твоих не услышат. Красноармейцы тяжело дышат, задыхаются от летящего в лицо песка, к которому вдруг прибавился мелкий, колючий снег. Они прячутся за коней и верблюдов, но это мало помогает. Животные еле идут, низко опустив головы. Их все время приходится понукать, бить плетью. Верблюды ревут, плюются, поворачиваются против ветра.

Бредут, шагают по глубокому песку истерзанные бурей люди, полумертвые от усталости, от жажды, падают в изнеможении, лежат, уткнувшись лицом в песок. Не легко тащить за собой шестнадцать орудий и тридцать девять пулеметов «максим».

А мороз все набирает силу, обжигает легкие, разрывает грудь. Кто-то не перенесет этого похода, не дойдет до цели... Остальные должны дойти. Должны!..

Куйбышев ехал впереди всех. Первая пуля предназначалась бы ему, но его это мало беспокоило. Он начинал догадываться, что проводники-туркмены заблудились. Все чаще и чаще поднимаются они на вершины барханов и надолго застывают там, вглядываясь в желтую мглу.

– Почему отряд остановился? – спросил он у Сергея Тимошкова, заметив, что верблюды ложатся на землю.

– Мы потеряли ориентировку, – прокричал в ответ Тимошков, стараясь заглушить шум ветра.

В самом деле, заблудились... Где-то сбоку должна быть железная дорога. Не так уж далеко и государственная граница. Очень легко в этом желтом тумане забрести в Персию, где англичане.

Тимошков был обескуражен. Воды в бочонках осталось совсем мало.

– Что делать, Валериан Владимирович?

– Объявите большой привал. А я с небольшой группой конников отправлюсь на разведку. С места не снимайтесь, пока не получите от меня письменного приказа. Прошу двадцать всадников.

Его конь поднялся на высокий бархан, заросший черным саксаулом. Перед Куйбышевым была пустыня, затканная колеблющимся пыльным маревом. По сторонам едва угадывались силуэты других барханов, высоких, как горы.

Он смотрел во все глаза, но ничего не мог рассмотреть.

Куда ехать? Нужно оставить на верхушках барханов какие-то ориентиры, видимые издали, чтоб не потерять отряд на обратном пути. Ну хотя бы повесить белые тряпки.

Остервенелый ветер пронизывал Куйбышева насквозь. Но холода он не чувствовал. Опять создалась безвыходная ситуация.

Он повел отряд в пустыню. И завел. Но странное дело: он не испытывал сейчас раскаяния. Знал: по-другому было нельзя, невозможно. Песчаный ураган – дикая случайность, ее надо преодолеть, как преодолевал до этого еще более дикие и несуразные случайности.

В нем беспрестанно клокотала неукротимая сила. Понимая, что другие устали, вымотались, сам он усталости не испытывал. Она, усталость, была где-то там, внутри, но ее сейчас не надо принимать в расчет. Когда-нибудь потом она скажется, напомнит о себе изношенным сердцем, но перед лицом вот этой мертвой зимней пустыни он не имеет права на усталость.

И еще он знал за собой нечто такое, чему просто нет объяснения: он всегда как бы угадывал выход из любого, самого запутанного положения. То был своеобразный инстинкт, выработанный годами опасности.

– В той стороне должен быть северо-восток, – сказал Куйбышев разведчикам. – Нужно скакать туда.

И они поскакали, выбирая глинистые участки, где ехать было легче.

Ехали и час, и два. Лошади выбились из сил. Валериан Владимирович вылез из седла и, оставив коня на разведчиков, стал осматривать окрестности. Это заняло еще несколько часов. Но он был неутомим. В конце концов наткнулся-таки на след арб. Это было спасение.

Выдрал страницу из полевой книжки, написал донесение Тимошкову: «След арб, по-видимому, ведет на станцию Айдин. Он все время направляется на северо-северо-восток. Карта, по-видимому, верно изображает дело. Мы едем дальше, но ввиду необходимости спешить я счел нужным послать это донесение. В направлении, в котором мы едем, проехал взвод 16‑го полка, что мы узнали со слов одного заплутавшегося казака».

Отправив донесение с одним из красноармейцев, он повел группу к станции Айдин. Теперь приходилось соблюдать крайнюю осторожность. За каждым кустом саксаула могла быть засада. Их также могли заметить разведчики белых. Они ехали до тех пор, пока из пыльной дымки вдруг не поднялась огромная коричневая гора. «Большой Балхан!» – догадался Куйбышев.

А вот и станция Айдин! Та самая станция, где были расстреляны двадцать шесть бакинских комиссаров... Она забита поездами.

– Вернемся к отряду, здесь все ясно, – сказал Куйбышев. У него зародилась мысль, как запереть белых на этой станции, не дать им уйти отсюда к Каспийскому морю, к Красноводску. Но своими соображениями он ни с кем не поделился.

Скоро они соединились с отрядом. Решили идти ночью. Ночью группа подошла к песчаной горе, за которой находилась станция Айдин. Оставалось лишь обойти эту гору и с ходу ударить по штабу белых. Устроили привал. Атака начнется рано утром.

Куйбышеву казалось: все случайности учтены. Удар будет полной неожиданностью для врага, внесет смятение в его ряды...

Но случайности подчиняются своим законам, у них своя логика. Они всегда подстерегали Куйбышева, и, сколько бы ни старался он избежать их, они всегда были тут как тут.

И на этот раз нелепая случайность чуть не свела весь его замысел на нет.

Рано утром, едва стало сереть небо, на песчаной горе показались несколько всадников – белогвардейских разведчиков. Ничего не подозревая, они спускались вниз, в расположение лагеря красных, весело переговаривались. Неожиданно их лошади остановились и заржали. Беляки насторожились, стали оглядываться по сторонам.

– Перехватить, задержать! – приказал конникам Тимошков.

Конники вымахнули из-за укрытия, помчались наперерез белым. Белогвардейцы, сообразив, что перед ними красные, пустились наутек. Догнать их так и не удалось.

Тимошков досадливо огрел себя плетью по колену.

– Все пропало! Мы раскрыты. Придется занимать оборону.

– Нужно немедленно, сейчас же, разрушить железную дорогу и прервать телеграфную связь с обеих сторон станции. Мы запрем их, – сказал Куйбышев.

Тимошков должен был со своим отрядом взорвать путь с фронта, Куйбышев – с тыла, со стороны Красноводска.

Валериан Владимирович выполнил свою задачу легко: противник не оказал никакого сопротивления. Гораздо хуже обстояло дело у Тимошкова. Его отряд встретил упорное сопротивление. Пришлось пустить в ход артиллерию. По красноармейцам били бронепоезда, строчили пулеметы. Один из бронепоездов назывался «Генерал Корнилов».

Возглавив основную группу войск, Куйбышев окружил станцию, стал сжимать кольцо. Очень важно было, чтобы экипажи бронепоездов не смогли восстановить линию. Бронепоезда бешено огрызались. Но их песенка была спета. Ни вперед, ни назад пути не было.

Куйбышев слез со своего Воронка и пошел в первой цепи, увлекая за собой бойцов, орудуя штыком.

Когда все закончилось, он присел прямо на рельсы у здания станции. Черное от гари лицо, запавшие сверкающие глаза, руки, покрытые глубокими ссадинами, запыленная кожанка. Фуражку он потерял, и ветер развевал его волосы.

Генералу Литвинову удалось улизнуть. Он бежал, бросив свой штаб, знамена, солдат, броневики, снаряды и продовольствие.

Отдышавшись, Куйбышев приказал привести арестованных железнодорожников. Их было четверо.

– Что вы знаете о расстреле бакинских комиссаров? – обратился Валериан Владимирович к низкорослому мужичку в белом полушубке.

Тот задрожал. И хриплый голос, и весь вид Куйбышева испугал его.

– Я ничего не видел! – закричал он. – Меня насильно мобилизовали. У меня пятеро и жена на сносях. Вот он, он знает все: был машинистом у тех, которые везли на расстрел. – Он тыкал коротким пальцем в бородача, стоявшего насупившись и, видно, приготовившегося ко всему.

– Отвечай, подлец! – крикнул на бородача Валериан Владимирович. – Ты вез? Куда вез?

– Врет он все, Васька. Известный враль. Никого я не вез.

– Вез, вез! – взвизгнул Васька. – На Ахча-Куйму отвез.

– Вез или не вез? – спросил Куйбышев и уперся беспощадным взглядом в лицо бородача. – Твоя фамилия Шеголютин. Так?

– Так.

– Да мы тебя давно ищем. Теперь не уйдешь. Сознавайся во всем, или карачун тебе будет.

Бородач сразу ослабел, сник.

– А я виноват, что ли? Под наганом кого хошь повезешь. Не знаю, кто они были. На рассвете приехали мы на станцию Перевал. Ко мне на паровоз поднялся Гермаш, с револьвером, с ним был мужчина в гимнастерке, с винтовкой. Когда отъехали от Перевала верст семь, ну к воинскому разъезду, Гермаш приказал остановить поезд. «Зачем?» – спрашиваю. «Не твое дело, – отвечает, – держи язык за зубами». Они пошли к вагонам, откуда выскочили человек двенадцать с винтовками, вроде бы русские и туркмены. Потом вывели комиссаров, завели за песчаные бугры и открыли по ним стрельбу. Кто расстреливал? Пятерых знаю: Гермаша, Худоложкина, Пиотровича, Седых и Анисимова. Все они были у власти. И еще один был, наверное, англичанин. А там пес его знает. Трупы закопали.

– Где закопали, знаешь?

– Вроде бы запомнил: видел, как туда бегали с лопатками.

– Поедешь со мной, укажешь место!

– Линия-то взорвана. Как поедем?

– Линию сейчас восстановим.

В сопровождении красноармейцев и местных железнодорожников Куйбышев выехал на дрезине на перегон Перевал – Ахча-Куйма. Думалось, Щеголютин сразу же укажет место, останется лишь выкопать трупы расстрелянных комиссаров и привезти их на станцию Айдин.

На месте все оказалось сложнее. Барханы, заросшие по склонам селитрянкой, были похожи друг на друга как братья-близнецы. Серые песчаные горы, а над ними мутно-желтая дымка.

– Вроде бы здесь... – неуверенно сказал Щеголютин.

– Будем копать.

Они копали сутки. Скоро все выдохлись. А Куйбышев все копал и копал. Копал без устали он и на вторые сутки. Все безрезультатно.

– Отсюда не уйдем, пока не разыщем! – сказал он твердо, и все поняли: так оно и будет. Трое суток лазил он с лопатой по барханам. Наконец и его силы иссякли, он едва стоял на ногах.

– Где-то здесь, может, вон там? – лепетал Щеголютин, понимая, что ему больше не верят и что все может кончиться для него очень плохо.

Когда-то в Петербурге голодный Куйбышев грузил песок на тачки. Навык остался. И все-таки сейчас было очень трудно. Приходилось беречь еду и воду.

Он сидел прямо на ледяном песке и пытался представить себе карателей на этом переезде. Вот здесь находился поезд. Тогда вот так же дул ветер. Под конвоем вывели Шаумяна, Джапаридзе, Петрова, Фиолетова, Полухина, Амирова и других. И ничтожный английский капитанишка отдал приказ убить их всех... Они где-то здесь, совсем рядом...

Он нашел их на четвертые сутки. Все-таки нашел. Но радости от своей победы не было. Текли слезы по пыльным щекам. Куйбышев долго сидел на вершине бархана и оплакивал своих товарищей. Да, пусть будет проклят тот, кто эту кровь врагу простит... Нужно расследовать все обстоятельства падения Бакинской коммуны. Тут постарались не только мусаватисты, но и правые эсеры. Когда арестовали эсеров Кириченко и Иванова, то они признались в связи с английской разведкой. Готовили вместе свержение Бакинского Совета и арест Степана Шаумяна. Генерал-майор Денстервиль завербовал некого Лазаря Бичерахова, которому была поручена оборона Баку. Денстервилю удалось войти в сговор с правыми эсерами и меньшевиками. А 25 июля восемнадцатого года правые эсеры, меньшевики и армянские дашнаки приняли резолюцию о «приглашении» в Баку англичан. Советская власть в Баку пала. Так совершается предательство. Английские войска вступили в Баку. Арест комиссаров Бакинской коммуны был произведен правительством «Диктатура Центрокаспия» по совету англичан.

Представьте себе на минуту, господа, будто Красная Армия вступила... А впрочем, вы себе представить такого не можете, да и не нужно представлять. Вы обречены самой историей, а суд истории самый беспристрастный и самый страшный для вас...

Вернувшись в отряд, он послал телеграмму в Центральный Комитет партии, сообщив в ней обо всем.

...Впереди Красноводск. Английские интервенты, бежавшие из Закаспийской области, требуют от белогвардейского командования во что бы то ни стало удержать этот самый крупный порт, важнейший стратегический пункт, узел железнодорожно-морских путей, связывающих Кавказ и Персию с Туркестаном. Здесь нефть...

Куйбышев склоняется над картой. Еще одно усилие Закаспийской армейской группы – и последний опорный пункт белых будет взят. Но Валериан Владимирович понимает: потребуются невероятные усилия, чтобы пройти оставшиеся двести верст. Да напрямую их и не пройдешь. Противник опамятовался, стянул к Красноводску все, разобрал железнодорожные пути. Опять нужен обходный маневр через безводную пустыню... Говорят, на Челекене шестьдесят тысяч пудов нефти. Как бы она пригодилась сейчас!..

Он морщит лоб, бросает карандаши, спрашивает у адъютанта:

– Есть сообщения от Шайдакова?

– Пока нет.

Шайдаков, Шайдаков... Почему от него нет известий? На Шайдакова у Куйбышева большие надежды: только решительными действиями Амударьинской группы можно обеспечить тыл Закаспийской группы от нападения банд Джунаид-хана и бежавших сюда после разгрома толстовцев. Фрунзе наголову разбил армию Толстова. Да, обеспечить тыл...

Но даже не это главная задача. Там, в тылу Закаспийской армейской группы, находятся два враждебных Советскому Туркестану государства: Хивинское ханство Джунаида и Бухарский эмират Сейида Алим-хана. На карте эти феодальные государства, слитые воедино, напоминают кривую иззубренную саблю, разрубившую Туркестан пополам. Они протянулись от Аральского моря до границ с Афганистаном – их не объедешь, не обойдешь. Джунаид-хан, опираясь на поддержку Деникина и англичан, объявил войну Советской России. Вздумай бухарский эмир сейчас вступить в войну, Закаспийская армейская группа окажется в ловушке. Это будет смерть, так как войска эмира, оснащенные и вооруженные англичанами, по своей численности превосходят все, чем располагает Туркестанский фронт. В Бухаре обосновался английский штаб, снабжающий оружием и советниками всю контрреволюцию Средней Азии.

Где он, выход из весьма рискованного положения? Валериан Владимирович думает. Как обезвредить эмира и Джунаида?.. Если эмир почувствует хоть малейшую слабину в положении красных войск, он немедленно объединится с Джунаид-ханом и ударит с тыла, так как железнодорожная линия, по сути, у него в руках. Он сотрет с лица земли незначительные заслоны, оставленные Куйбышевым в Кизыл-Арвате, Ашхабаде, Марахе и Чарджуе.

Валериану Владимировичу припомнился небольшой эпизод, произошедший совсем недавно в Новой Бухаре. В штабное четырехместное купе красноармейцы ввели молодого узбека в чалме.

– Вот задержали. Лез прямо на штыки. Мне, говорит, срочно нужно Куйбышева. Что с ним делать?

Валериан Владимирович пристально вгляделся в лицо молодого человека, который радостно улыбался, сказал:

– Можете идти, товарищи. Все в порядке.

Когда они ушли, юноша представился на чистейшем русском языке:

– Я Файзулла Ходжаев, пробрался сюда из Старой Бухары... Очень важное дело...

– Вы Файзулла Ходжаев?! Тот самый?.. – Куйбышев даже привстал со стула. – Это вы ездили в Москву, встречались со Свердловым?

– Я и есть тот самый Файзулла Ходжаев.

У него было смуглое тонкое одухотворенное лицо, большие спокойные глаза, черные, непроницаемые, и неестественно широкие брови, орлиный нос, тонкие слегка ироничные губы. Он был очень красив. О Файзулле Ходжаеве Валериан Владимирович был много наслышан и потому даже как-то не поверил, что перед ним и есть тот самый, неуловимый для врагов, герой, за голову которого эмир обещает крупную денежную награду. В прошлом году Файзулла Ходжаев едва не сверг эмира бухарского.

Все началось с того, что в Совнарком Туркреспублики в Ташкент пришел Файзулла Ходжаев, привел с собой целую делегацию узбеков, таджиков, туркмен.

– Мы младобухарцы, – заявил Файзулла, – но не те, которые хотели бы ограничить власть эмира. Мы другие младобухарцы: мы за то, чтобы свергнуть эмира, уничтожить монархию, объявить республику. Мы обращаемся за помощью к правительству Советского Туркестана. Эмир висит на ниточке, кризис назрел: стоит красным войскам подойти к старой Бухаре, сделать хотя бы один выстрел – и пятнадцать тысяч революционеров поднимут восстание и свергнут эмира!

И Председатель Совнаркома Туркестана Федор Иванович Колесов, человек, преисполненный революционного порыва, живо откликнулся на призыв «левых» младобухарцев. Откликнулся, даже не проверив обстановку на месте. Файзулла, председатель Бухарского ревкома, говорил так горячо и убедительно. Оба они, и Файзулла и Колесов, верили в быструю, бескровную победу. И Колесов начал поход; на Бухару бросил тысячный отряд, артиллерию. Но Сейид Алим-хан, правитель хитрый и коварный, сразу понял, с кем имеет дело. Он притворился перепуганным насмерть, согласился передать власть Бухарскому ревкому во главе с Файзуллой Ходжаевым. Заманив некоторых представителей Совнаркома для переговоров в свою цитадель, приказал изрубить их. А потом перешел в контрнаступление. Завязался ожесточенный бой. Вскоре красные выдохлись, стали ждать подхода Мервского отряда, который должен был подвезти боеприпасы. Откуда было знать Колесову и его товарищам, что оставшийся за Колесова «левый» эсер Агапов приказал никакой помощи штурмующим Бухару не оказывать, стал клеветать на красногвардейцев, утверждая, будто они занимаются грабежом в Бухаре. Ташкентские рабочие, слишком хорошо знавшие пламенного большевика Колесова, Агапову не поверили, потребовали послать в Бухару подкрепление. Агапов не стал упрямиться. Отряды послал, но не в Бухару, а в другое место. Во главе отрядов поставил своих людей – «левых» эсеров Колупаева, Петренко и Степанова.

Так печально закончился поход Колесова. И Файзулле Ходжаеву снова пришлось скрываться.

Теперь он был перед Куйбышевым. Валериан Владимирович глядел на этого молодого человека с удивлением.

– Сколько вам лет?

Файзулла усмехнулся:

– Все спрашивают, сколько мне лет. Я не обижаюсь. Разве революционер обязательно должен быть дряхлым стариком? Я думаю: жизнь – это не то, что ты прожил, а то, что ты сделал. А я в свои двадцать три года сделал так мало...