Текст книги "С открытым забралом"
Автор книги: Михаил Колесников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)
10
Ильич достал из жилетного кармана часы, бегло взглянул на них, постучал по крышке пальцем, привлекая к этому нетерпеливому жесту внимание всех сидящих в зале, и, когда шум внезапно стих, заговорил. Валериан Владимирович смотрел на своевольный, увеличенный лысиной ленинский лоб, следил за его живыми, подвижными руками и напрягался, чтобы не пропустить ни одного слова. Иногда Ленин вскидывал голову, острые глаза его смотрели строго и гордо, потом они теплели, превращались в две щелочки, на губах появлялась улыбка.
Каждый его жест, каждое слово были направлены на то, чтобы убедить делегатов в необходимости перехода к новой экономической политике. И сила его обаяния была так велика, интеллектуальный заряд речи так могуч, что даже недавние скептики вскакивали с мест и бурно аплодировали вождю.
– Невероятная смелость! – прошептал Бубнов на ухо Валериану Владимировичу. – Он гений. Он истинный гений...
А Ленин бросал и бросал в возбужденный зал горячие, гипнотизирующие фразы о замене продовольственной разверстки натуральным налогом, о переходе от военного коммунизма к новой экономической политике, которая укрепит союз рабочего класса и крестьянства. Он говорил о единстве партии. Говорил с болью, узил глаза, была горечь в выражении губ. «Рабочая оппозиция», «децисты», «буферная» группа, Троцкий со своими подпевалами – все они вдруг как бы уменьшились в размерах, обнажилось их политическое ничтожество, убогость намерений, мелкотравчатость. Совсем недавно они ходили гордо выпятив грудь, строя из себя этаких сверхреволюционных вождей, подавляя всех громовыми фразами. Теперь они обмякли, стушевались, сидели опустив головы.
Все началось на Всероссийском съезде Советов, в декабре прошлого года. Отошла гражданская война, и нужно было решать сугубо хозяйственные вопросы. Теперь хозяйственный фронт становился основным. Еще продолжались бои на Дальнем Востоке, еще существовала буферная Дальневосточная республика, еще буйствовал со своей бандой батько Махно в Александровском районе Украины, еще правили в Грузии меньшевики, еще свирепствовали в Средней Азии басмачи Джунаид, Курширмат, Муэтдин, Исраил, Джаны-бек. Но все это были поскребыши контрреволюции, за ними уже никто не шел. Сбежали за границу Керенский, Гучков, Родзянко, Милюков, князь Львов и великий князь Николай Николаевич. Отбыла на родину, в Данию, с двумя дочерьми вдовствующая императрица Мария Федоровна, мать последнего царя. Деникин, Краснов, Юденич, Врангель, Скоропадский – судьба разметала их по всему свету. Корнилов погиб, Колчак расстрелян – самые неудачливые, даже мемуаров не успели написать. Врангель не теряет надежды на возврат: принял руководство антисоветским «Союзом освобождения России». Милюков в Париже возглавил другой антисоветский комитет, образовался альянс Милюкова с эсерами и «народными социалистами». Созданы целые школы контрреволюционных террористов. Советское правительство вынуждено пойти на крайние меры: эсеров группы Савинкова, как и группы Чернова, белогвардейцев «национального» и «тактического» центров и офицеров-врангельцев, объявило заложниками. В случае покушения на вождей Советской России заложники будут уничтожены. Твердая рука Дзержинского. Мартов, Аксельрод, Потресов, Абрамович улепетнули в Берлин, чтобы оттуда заявить на весь мир о своем несогласии с большевиками: старуха три года на мир сердилась, а мир ничего и не знал. Лидер правых эсеров Гоц, причастный к покушению на жизнь Ленина, сидел в Бутырской тюрьме, ждал суда. К своему изумлению, Куйбышев увидел в коридорах Реввоенсовета спокойно разгуливающего террориста провокатора Блюмкина, того самого, который убил германского посла Мирбаха, чуть не втянув Республику в войну с Германией. Уж не замыслил ли Блюмкин покушение на Троцкого? Нет, нет, Яков Блюмкин работает у Троцкого. Так что все в порядке. Убийцы и провокаторы Троцкому нужны. В прошлом году Троцкий, находясь в Петрограде, пышно отпраздновал свое сорокалетие. Провел целую подготовительную юбилейную кампанию. И хотя в то время Юденич подступил вплотную к Петрограду, говорят, юбилею это не помешало. Несмотря на специальное постановление Политбюро ЦК «Петрограда не сдавать!», Троцкий и Зиновьев рассудили «более революционно»: впустить армию Юденича в Петроград, потому-де что врага легче громить на улицах города. А чтобы этот архиреволюционный шаг остался в памяти историков, Троцкий от своего имени и от имени Зиновьева телеграфировал в ЦК, в Москву, о принятом ими предательском решении открыть Юденичу ворота Петрограда. И только решительное вмешательство Ильича, потребовавшего «защищать Петроград до последней капли крови», спасло город.
Когда Валериан Владимирович думал о поступках Троцкого, явно предательских, он чувствовал, как сами до хруста сжимаются кулаки. В нем жило почти физическое отвращение к этому человеку с хищной бородкой, с наглыми глазами навыкате, к кривой ухмылке его черных, всегда почему-то воспаленных губ. Его называли «дамой с собачками», так как, даже приходя на важные заседания, он приводил с собой двух пойнтеров, которые в случае внезапного нападения (как он объяснял) должны были защитить его. Но на Троцкого никто не нападал. Он обзавелся еще одним телохранителем – террористом Блюмкиным, который следовал за ним по пятам, сжимая рукоятку пистолета в кармане.
Тогда, в декабре прошлого года, на съезде Советов Валериан Владимирович встретил Фрунзе, Фурманова и Кирова. Фрунзе находился в зените боевой славы: он разбил Врангеля, вышвырнул его вон с советской земли. Михаила Васильевича только что назначили командующим всеми вооруженными силами на Украине и в Крыму. Он вошел в состав Совета Народных Комиссаров, его наградили Почетным революционным оружием – шашкой с надписью «Народному герою», причислили к Генеральному штабу. Ильич говорил о нем с трибуны съезда.
– О чем вы мечтаете, Гайавата? – спросил Валериан Владимирович у Фрунзе.
– О мирной партийной работе, если такая существует в природе. Но, к сожалению, мирной партийной работы не существует и никогда, наверное, не будет существовать, потому что партийная работа это и есть концентрированное понятие борьбы. Будем бороться с разрухой, голодом, тифом, оппозициями, Троцким, Каменевым, Зиновьевым, Шляпниковым, Пятаковым – и несть им числа. – Он сердито разгладил усы и продолжал: – Вот ужо Балалайкин, Иудушка! Идеолога из себя корчит, а копни – пустышка, заклятый враг из всех врагов. Политический рысак империалистов. В социализм не верит ни на грош. Проповедует открыто неминуемую реставрацию капитализма, потому-де что советское общество есть некое равновесие классов, а так как крестьян больше, то равновесие неизбежно нарушится, перейдет в неравновесие – и социализму каюк! Чистейшая демагогия. В какой школе иезуитов его готовили?
– В школе торговца мылом Парвуса. Говорят, он хорошо нажился на поставках во время войны. А что вы думаете обо всей этой дискуссии о профсоюзах?
– Да то же, что и вы! Вы же знаете...
Валериан Владимирович и в самом деле знал. Так у них всегда получалось: Куйбышев только подумает – Фрунзе начинает излагать то же самое; Фрунзе в ста верстах от Валериана принимает важное решение в строжайшем секрете от всех, а Валериан к подобному решению приходит здесь. Они иногда сами поражались такому единодушию.
– Я думаю, – сказал Фрунзе, – нужно всем им дать бой. – Они из кожи лезут, чтоб расколоть партию, вызвать в ее рядах идейный разброд. А все потому, что Троцкий не оставил мысли превратить нашу партию в реформистскую. Потому и апеллирует к беспартийным массам, натравливает их на ЦК, на партию. Большей подлости трудно придумать. Ему нужны фракции, группочки, а под всем этим кроется стремление получить свободу, избавиться от контроля партии, чтоб самолично сажать на высокие посты своих людишек. Захватить профсоюзы, а потом, прикрываясь словами «пролетариат», «рабочие массы», использовать профсоюзы как дубинку против партии. Нехитрая игра, и Ильич ее сразу разгадал.
Куйбышев расхохотался:
– У нас с вами в самом деле удивительное единомыслие. А как быть с Химиком? Опутали они его своими паучьими тенетами.
– У Химика «левизна» идет от максимализма. Он хочет как лучше. Но не может разобраться, как лучше.
– Мне тоже так показалось.
– Давайте потолкуем с ним по душам.
– Толковал. Никакого впечатления!
– Откуда вы знаете? Андрей Сергеевич – человек впечатлительный, у него тонкая организация. Вот Сергей Миронович поможет.
– Разрешите увезти Андрея Сергеевича в Грузию, пусть посмотрит, что вытворяют там все эти меньшевистские фразеры, тогда сразу сделается твердокаменным ленинцем, – сказал Киров, и оспинки на его лице запрыгали от смеха. – Бубнов никак не может раскусить меньшевистскую природу своих мнимых друзей, всех этих осинских, каменских, богуславских, рафаилов. Меньшевик, под какой бы громкой вывеской ни выступал, остается меньшевиком, мелкобуржуазным клопом.
Сергей Миронович, по его собственным словам, «залез в меньшевистский капкан», откуда можно и не выбраться: его в мае этого года послали полномочным представителем Советского правительства в меньшевистскую Грузию.
– Мы с тобой полпреды, – сказал он Куйбышеву, – с той лишь разницей, что за тобой охотятся силы, гарцующие за стенами Бухары, – всякие там басмачи, курбаши, а меня все время под прицелом держат в самом Тифлисе Ной Жордания, Ираклий Церетели. Что такое Грузия сейчас? Буржуазная республика. Вот вам мечты меньшевиков, воплотившиеся в жизнь. Повсюду рыщут англичане, американцы, французы, итальянцы: изучают возможности колонизации Грузии. Повсюду капиталисты, помещики, банкиры. Меньшевики гордо именуют себя там социалистами. Только ослиные мелкобуржуазные уши у них торчат из-под шапки.
– А приходилось тебе говорить на эту тему с Жордания?
– Жордания – циник, знает: меня фразой не обманешь. Говорит откровенно: «Именно о таком государстве и мечтали мы, меньшевики. Всякое государство в пределах буржуазного общества так или иначе будет служить интересам буржуазии. Этого никак не может избегнуть и грузинское государство. Избавиться от этого – чистая утоция, и мы за нею нисколько не гоняемся». Теоретическую базу подводит, подлец! А Метехская крепость не пустует – полторы тысячи коммунистов запрятали в нее. Теперь, после заключения договора с меньшевиками, мы настояли, чтобы коммунистов выпустили.
– Выпустили?
– Выпустили. А что им оставалось делать? Дескать, на земле остались две силы: Антанта и Советская Россия. А силу надо уважать. И тут же утопили в крови восстание в Осетии. Теперь, когда Антанта обещает вооруженную помощь, коммунистов опять сажают в крепость. Все время приходится подавать ноты протеста. Я их разоблачаю, как только можно.
– Да, нелегкая у тебя жизнь.
– А мне всегда достается что-нибудь такое, чему и объяснения нет. Хе‑хе, мне пришлось присутствовать на приеме: в Тифлис приехали Каутский, Вандервельде, Сноуден – целый букет социал-предателей. Жордания хочет сдать англичанам Батум в аренду сроком на пятнадцать лет. Чхеидзе укатил в Англию договариваться. Недавно в Тифлис прибыл верховный комиссар Франции в Грузии мосье Шевалье. В беседе с журналистами Шевалье заявил о необходимости свержения Советской власти в Азербайджане и Армении и обещал пушки, солдат.
– Спохватился! Как им охота после Врангеля набивать себе шишки!
– Я ставлю вопрос о Грузии на Пленуме ЦК! Большинство рабочих Грузии сейчас идут за большевиками.
– Ну значит, господину Ною придется тикать, – сказал Фрунзе.
– А где сейчас Элиава? – спросил Куйбышев.
Киров оглянулся по сторонам, негромко сказал:
– Там! В подполье. Будет буря... Одиннадцатая армия готова ко всяким неожиданностям... Как поднимут восстание, так и пойдет, пойдет, родная...
У каждого из них были свои заботы. О личной жизни почти не говорили: жена, дети здоровы – ну и прекрасно, тыл обеспечен. Слишком много было политических вопросов, которые они собирались решить; следовало договориться, бить в одну точку.
Валериану Владимировичу стало казаться, будто он попал в самый центр некого самума, который крутит его и так и эдак. Судьба Грузии, Закавказья его всегда тревожила, так как это было там, почти рядом с Туркестаном, их разделял Каспий. А по воде ход быстрый: не успеешь оглянуться, как к твоим советским берегам подошла иностранная эскадра, ощетинилась пушками. Первый, кому в прошлом году по радио Валериан Владимирович сообщил о победе в Закаспии, был Киров. Это было как бы плечо друга: мол, выручаю тебя, копи силы для окончательного удара на своем Астраханском участке фронта.
Теперь, в марте двадцать первого, когда начал работу X съезд партии, грузинская эпопея Кирова завершилась так, как и предсказывал Фрунзе: в Грузии революция; по просьбе ревкома туда послана 11‑я армия; меньшевистское правительство бежало из Батуми на итальянском пароходе «Ферен Жозеф Мирилли», бежало, прихватив, конечно, народное золото и драгоценности. Орджоникидзе прислал телеграмму Ленину: «Над Тифлисом реет Красное знамя Советской власти».
А тогда, когда они встретились на съезде Советов, Киров очень волновался, ходил словно в воду опущенный, даже не острил, как обычно. Только один раз он изобразил, как Карл Каутский, кряхтя, начинает наставлять Ноя Жордания, называя его на заученном грузинском языке «князем демократии». А так как грузинские слова «азнаури» и «азнавири» – то есть «князь» и «осел» – очень сходны по звучанию, то Каутский все время величал Жордания ослом демократии. Фрунзе и Куйбышев хохотали от души. Оказывается, Каутский все еще жив и не так уж стар: ему всего шестьдесят шесть. А доживет он до 1938 года!
– А чего ты удивляешься, – сказал Киров, – жив Дюринг!
– Какой еще Дюринг?
– Ну тот, который «Анти-Дюринг». Евгений Дюринг.
– Да быть того не может!
– Представь себе. Враги марксизма страшно живучи.
– И чем ты это объясняешь?
– Отсутствием у них чувства ответственности за судьбы человечества. Они не разрывают себя на кусочки из-за того, что где-то в Мингрелии крестьяне сотнями мрут от голода.
– Так сколько этому «Анти»?
– Всего лишь восемьдесят семь годков. Аксельрод в сравнении с ним юноша: ему недавно исполнилось семьдесят. Бернштейну тоже семьдесят. Вот увидите: Керенский и Троцкий всех нас переживут.
– Ты, Мироныч, всегда оригинален.
– Врагам нашим нужно перепись всемирную устроить, чтоб все были на учете.
– Думаю, такую перепись Дзержинский проводит.
На съезде Советов Куйбышев впервые услышал об электрификации России. То был ленинский план, который Ильич назвал второй программой партии. Выла за стенами Большого театра вьюга, часто гас свет, делегаты беспрестанно потирали руки, зябнущие от холода, дули на них, а феерическое зарево будущего освещало их лица. За десять – пятнадцать лет восстановить разрушенную войной промышленность, оснастить заводы техникой, построить предприятия тяжелой промышленности – металлургические, машиностроительные, создать новые отрасли, восстановить транспорт. И все на основе электрической энергии! Голова шла кругом от обилия перспектив. И, как известное сказочное заклинание «По моему веленью, по моему хотенью», звучала формула: «Коммунизм – это есть Советская власть плюс электрификация всей страны». Звучала непреклонно. И никому даже не приходило в голову, что в Советской России вырабатывается электроэнергии менее одного процента по сравнению с Америкой.
Куйбышев аплодирует, восхищается. Он еще не подозревает, что выполнять этот великий план партия поручит ему. Просто его с головой захватила широта ленинских планов. Ленинский выход из кризиса, разрухи. Одним ударом. Сжатая до предела мысль Ильича.
Некий волшебник стоит рядом и беззвучно нашептывает: погоди, еще не то будет! Например, Куйбышевская ГЭС. Знаешь, что это такое? То-то же. И никто из сидящих в зале не знает. Целая эпоха лежит между вами. К сожалению, и ты не увидишь ее величественной плотины, ее могучих турбин. Но это будешь ты, твоя революционная энергия. Она осветит весь край, приведет в движение автоматические линии заводов, невиданные агрегаты и комплексы. Это ты!..
А сейчас ты стоишь, в гимнастерочке, худой, со впалыми щеками, озябший, голодный, и аплодируешь ленинской мечте.
Но вот некто с хищной бородкой, нацеленной, как копье, в грудь Ильича, с глазами навыкате, с черными воспаленными губами, словно отодвигая от себя растопыренными пальцами этот нестерпимый свет из будущего, кричит:
– План Ленина нам не годится! Он нереволюционный! Мы не можем ждать пятнадцать лет, мы хотим сразу... Согнать всех в трудовые армии. Что? Неквалифицированный труд? Согнать всех рабочих и крестьян и заставить их работать... пулеметными методами. Это и есть наш «План хозяйственного возрождения России».
В перерыве они сталкиваются.
– А, это вы, эмир бухарский! – говорит Троцкий равнодушно. Куйбышев его не интересует, так как Куйбышев где-то там, в фантастической Бухарской республике, а следовательно, он выключен из фракционной борьбы.
Валериан Владимирович внимательно разглядывает кольцо на указательном пальце Троцкого: обыкновенное железное кольцо с камешком в виде грозди винограда. Куйбышев делает страшные глаза, наклоняется и заговорщически шепчет:
– «Мы ревнители грядущего дня... Семидесяти семи принадлежит ухо мира, и я один из них...»
Троцкий крупно вздрагивает, прячет руку с перстнем за спину, оторопело смотрит на Куйбышева, потом торопливо уходит, не сказав ни слова. А Валериан Владимирович вдруг ясно осознает: нет страсти более могучей, чем идейная борьба.
Были, были дела. Куйбышев не мог оставаться в стороне от дискуссии, раздирающей партию. Троцкий вовлек в нее всех. И Валериан Владимирович, движимый холодной яростью, плотно сжав губы, взялся за карандаш. Нужно назвать вещи своими именами, пригвоздить оппозиционеров, разоблачить их. Под всем их словоблудием кроется одно: сменить состав ЦК, выжить из него твердых ленинцев, усесться самим. Типичные интриги. Выщелкать хотя бы по одному, чтобы обеспечить себе формальное большинство. Старый прием Троцкого. Ради этого он готов даже папу римского ввести во все советские органы...
В первую голову повернуть к Ленину Бубнова.
Куйбышев написал: «Тезисы товарищей, стоящих на платформе «демократического централизма», ни на шаг не подвигают нас вперед. Содержание сводится к подчеркнутому, с надрывом, констатированию кризиса партии и к единственному способу спасти революцию и человечество – в смене состава ЦК. Карфаген должен пасть!
Это, конечно, ужасно смело и революционно и, по-видимому, наполняет авторов гордостью и сознанием достаточности их багажа, чтобы пуститься в плавание. Но нужно лишь оглядеться кругом, захотеть увидеть громады задач, которые стоят перед партией, впервые в мировой истории руководящей победившим пролетариатом, да еще в крестьянской стране, чтобы понять, что сведение всех проблем к последнему пункту повестки X съезда (выборы ЦК) есть болезнь, есть мания...
Безнадежное смешение следствия с причиной, симптома с его происхождением. Проглядели жизнь, проглядели ее противоречия.
Или повторение давно пройденного, или ничего не стоящие и ничего не меняющие, по существу, «конституционные» положения, к которым группа «демократического централизма» очень неравнодушна. Если сюда еще прибавить требование свободы партийных дискуссий и персонального обновления руководящих органов, то будет исчерпан весь арсенал лекарств, находящихся в распоряжении группы.
Впрочем, чтобы быть справедливым, я должен указать на один новый и действительно оригинальный тезис группы «децистов». Это требование непропорционального представительства. В тезисе 9 сказано: «Допущение при выборах в руководящие партийные и советские органы представителей основных наметившихся в партии течений без обязательного соблюдения пропорционального представительства». Желание быть непропорционально представленными – это уже не от логики, а от отчаяния со стороны группы, которая, по выражению товарища Ленина, перед каждым съездом впадает в лихорадочный пароксизм, старается громче всех крикнуть и торжественно садится в галошу».
Вот так ввязался он в драку. И ушел в нее целиком. «Дискуссионный листок» с его статьей разлетелся по всем организациям.
Бубнов, поймав Валериана Владимировича в коридоре на Воздвиженке, сказал с горечью:
– Ты все упрощаешь. Нельзя так. Наши на тебя очень злы.
– Думаю. Но это первый залп. Так и передай вашим. «Ваши» – «наши». И с тобой хочу поговорить прямо: какого черта ты пристал к этой банде? Неужели не видишь всей их гнили? Или тебе авторитета Ильича недостаточно? Вот ты как-то говорил, что любишь Фрунзе. Мы оба его любим. Это кристалл ленинской чистоты. Так вот мы с Фрунзе решили: вызвать тебя на свой товарищеский суд, чтоб объяснил нам, откуда в тебе этот микроб фракционности. В партии не должно быть деления на салоны и салончики: мы единомышленники, а не лебедь, рак и щука. Троцкистские щуки затягивают тебя в омут.
Бубнов сперва стоял насупившись, потом криво улыбнулся.
– Ну хорошо, – сказал он. – Ты убежден, что в ЦК у нас полный порядок?
– ЦК сейчас слишком разноголосит, в ЦК нет твердого большинства по важнейшим вопросам современной жизни. Нужен ЦК, выражающий мнение большинства членов партии, более единый и в силу этого более активный и более работоспособный. Нужен сугубо ленинский ЦК, Центральный Комитет единомышленников, без оппозиционеров, фракционеров, без Крестинского, Преображенского, Серебрякова, без Троцкого, во всяком случае.
– Очень прямо сказано.
– По-другому нельзя. Надо очистить партию от некоммунистических элементов. Иначе будем бить растопыренными пальцами.
По всей видимости, разговор произвел на Бубнова впечатление. С того времени они стали встречаться все чаще и чаще, и разговоры были доверительные.
На съезде Советов Куйбышева неожиданно для него самого выбрали кандидатом в члены ВЦИК. Но это еще не значило, что ему не нужно было возвращаться в Бухару. Опустевший чемодан набил агитационной литературой и готовился к отъезду.
Но его вызвали в Центральный Комитет. Ильич слегка обнял его, сказал:
– Профсоюзы ослаблены организационно. Мы решил откомандировать вас в распоряжение Всероссийского Центрального Совета Профессиональных Союзов. Я читал вашу статью «Цекамания», желаю успехов!
Все было так неожиданно. Бубнов подсмеивался:
– Не надо было браться за оружие. Сам вызвал из волшебного кувшина духа профсоюзов – вот и отдувайся. Одним словом, выходишь на одну линию огня с Троцким, «рабочей оппозицией», «децистами», «буферщиками» и прочая. Не боишься, что заклюют?
– Кто заклюет? Эти попугайчики Каутского? Знаешь, как у Суворова: «Русские прусских всегда бивали»?
– Ну бог помочь. Считай, я с тобой!..
Это было сказано так естественно, что Валериан Владимирович почувствовал, как сжалось горло от волнения. Он взял руку Бубнова. Снова друзья, товарищи, снова в одном ленинском строю...
Жизнь Куйбышева вошла в новую полосу. В нем всегда была одна особенность: побывав во многих жизненных перипетиях – в тюрьмах, в ссылках, на фронте, где приходится иметь самый тесный контакт с многотысячными массами, – он привык чувствовать себя всюду хозяином положения. Все эти шляпниковы, киселевы, кутузовы, гольцманы, окопавшиеся в ВЦСПС, не были для него авторитетом в профсоюзной работе, так как всячески разваливали ее, натравливали профсоюзы на партию, а следовательно, приносили вред Советскому государству.
Куйбышева они встретили враждебно. Он уже успел зарекомендовать себя как твердый ленинец и ярый противник Троцкого. Но Валериана Владимировича не смутил холодный прием. Они, его противники, для него прямо-таки не существовали, советоваться с ними, дискуссировать он не собирался, а стал наводить порядок, как это делаешь в помещении, где побывала разнузданная ватага хулиганов.
Для него все было ясно: он попал на новый фронт, где силой, приказом ничего не добьешься. А враги его – плохая трудовая дисциплина, массовое дезертирство с этого трудового фронта, мешочники, разруха.
Валериан Владимирович возглавил экономический отдел. Самой трудной проблемой было топливо. Все замерзло, застыло. Из-за нехватки топлива закрывались фабрики, заводы. Все текстильные фабрики Петрограда закрылись до весны, намечалась остановка еще ста двадцати двух. Замирает жизнь на железных дорогах. Нужно срочно организовать вывозку дров из глубинки, немедленно выяснить, чем занимается загадочный губкомтруддезертир, продумать систему выдвижения администраторов из рабочих... Всех проблем не перечислить. Беспрестанно звонит телефон в его кабинете...
Кадровый вопрос. Очень сложный вопрос. Вопрос вопросов. Учет и распределение рабочей силы.
Куйбышев почти физически ощущал, как растет нагрузка на его плечи. Главным, разумеется, был все же топливный кризис. Недавно Ильич сказал:
– Несомненно, что до окончания сплава мы из топливного кризиса не выйдем.
Продовольственный кризис, транспортный, топливный... Не много ли кризисов для Республики, разбившей всех своих врагов? Из Сибири подвоза хлеба нет, так как поднявшие мятеж кулаки перерезали железнодорожную линию.
Не сумели правильно распределить хлебные ресурсы, ничего не оставили на черный день. То же самое получилось с топливом. Движение на ряде железнодорожных линий прекращено постановлением Совета Труда и Обороны. Тридцать одна железнодорожная линия мертва.
– В панику вдаваться нам ни в коем случае нельзя, – говорит Ильич. – У нас положение обострилось тем, что мы сделали ошибки во всех видах работы. Не будем же бояться этих ошибок, не будем бояться признания их, не будем перебрасываться обвинениями...
Умение подняться над частностями. Как его подчас недостает! Только Ильичу дано великое умение почти мгновенно отделять субъективные факторы от объективных, и это всякий раз укрепляет твердость духа.
Транспортный кризис. Он сразу же привлек особое внимание Валериана Владимировича. На транспорте верховодил Троцкий. В ЦК профсоюза транспортных рабочих сидели его люди. Это тот самый Цектран, где «завинчивают гайки». Не так давно Троцкий издал грозный приказ за номером 1042, по которому рабочие-транспортники были превращены, по сути, в солдат, роль профсоюзов сводилась к нулю. Администрирование, авантюризм, безответственность – со всем этим должен был схватиться Куйбышев в первые же дни. Пришлось-таки вступать в ожесточенную дискуссию, чтоб отменить вредный приказ.
Хлеб и еще раз хлеб. Рабочие горячих цехов получают два фунта в день; рабочие особо важных ударных предприятий – полтора фунта; все остальные – фунт, а то и полфунта. Попробуй при таких нормах бороться с дезертирством с заводов и фабрик.
Что же происходит все-таки на транспорте? На узловых станциях Юга, Северного Кавказа и Средней Азии скопились многие тысячи пудов хлеба. Парализован самый важный нерв. Невозможно вывезти.
Сейчас перед Куйбышевым вся необъятная республика. Раньше Восточный фронт казался ему непомерно растянутым, огромным, а приходилось отвечать за политическое состояние всего лишь одной армии или же группы войск. В Туркестане он отвечал, по сути, за три дивизии, пусть даже раскиданные далеко одна от другой. В Бухаре он отвечал за отношения с маленьким государством. Теперь же он должен будет вести самые безнадежные битвы на фронтах, у которых нет ни пространственных границ, нет здесь и конкретного противника.
Все последние три месяца он откликался сердцем на каждое событие, большое и малое в масштабах всей страны, и постепенно стал приходить к мысли: наша биография – это не то, что с нами случается, это интенсивность нашей внутренней жизни, наша общественная отдача. Можно умереть от перенапряжения в своем кабинете, и никто разумно не сможет объяснить, отчего умер человек.
Несколько дней назад пришло сообщение из Петрограда: крупнейший завод «Арсенал» остановился. На запрос председатель Петроградского Совета профсоюзов ничего вразумительного ответить не смог.
– Я выступил с докладом перед рабочими.
– А результат?
Молчание.
Что-то недоброе творится в Петрограде. Меньшевик Каменский, выступая перед рабочими фабрики Леснер, потребовал восстановления крупной частной собственности и коалиции всех социалистических партий. Трубочный завод закрыт. Неизвестные совершили нападение на Дерябинские казармы, разоружили караул гауптвахты. Беспорядки на заводах. В Петрограде введено военное положение.
И вот 4 марта пришло невероятное известие: восстал Кронштадт! Сперва не поверили. Балтийские моряки восстали?! Ерунда какая-то... Те самые моряки, которые...
Но факт остается фактом: в Кронштадте антисоветский мятеж, и он до сих пор не ликвидирован. Можно было подумать, будто мятеж умышленно приурочен к дню открытия партийного съезда, на котором обсуждаются поворотные вопросы политической и хозяйственной жизни страны.
Атмосфера партийного съезда, слова Ленина вселяли уверенность в то, что рано или поздно все придет в норму. И здесь, на съезде, рядом с Куйбышевым находились старые, испытанные друзья: Фрунзе, Тухачевский, вновь обретенный Бубнов, Григорий Иванович Петровский, приехавший с Украины, где он занимает пост Председателя Всеукраинского ЦИК. Уютно и хорошо было Куйбышеву в их кругу.
Но мятеж в Петрограде все разрастается и разрастается. Об этом уже открыто говорит председатель президиума съезда. Ильич то и дело связывается по телефону с Петроградом.
На закрытом заседании принято решение направить часть делегатов под Кронштадт в ряды действующей армии.
Значит, положение серьезное.
И вот отобрано около трехсот человек. И среди них Бубнов, Тухачевский. В мятежной крепости восемнадцать тысяч матросов и солдат, двести орудий, сотня пулеметов. В разработке плана разгрома мятежников принял участие Фрунзе. Для штурма крепости создали две группы. По указанию Ильича командовать войсками должен Тухачевский. В его распоряжение Реввоенсовет Республики передал все войска Петроградского военного округа и Балтийский флот.
Валериан Владимирович даже помыслить не мог, что он останется в Москве. Его почему-то не мобилизовали. Он был озадачен и обратился с прямым вопросом к Ильичу.
Ленин сказал серьезно:
– Вы поедете подавлять другой мятеж. Бескровный, но такой же опасный.
Вскоре узнал: в спешном порядке посылают в Самару. По просьбе самарских делегатов съезда. Оказывается, пока Куйбышев занимался профсоюзной работой, изобличая сторонников Троцкого, Троцкий тем временем вкупе с Шляпниковым и Медведевым отправился в Самару, сколотил здесь антиленинскую группу, которая должна была поддержать его и «рабочую оппозицию» на X съезде партии. «Я хочу опереться на самарский пролетариат», – заявил он самарцам.
