Текст книги "Все ураганы в лицо"

Автор книги: Михаил Колесников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 35 страниц)

И неожиданно приказ Авксентьевского:

– Прекратить наступление! Вернуться на каховский плацдарм.

Приказ был чудовищным, невероятным. Блюхер не поверил, переспросил.

– Прекратить! Таков приказ командующего фронтом. Выполняйте…

– Но это же… Разрешите завершить бой?

Ответ пришел через несколько долгих, мучительных минут: «Разрешаю».

Триста пленных, два орудия, обозы. А под Каховкой осталось девять английских танков, броневики. С неохотой вернулся Блюхер на каховский плацдарм. Что бы все это могло значить? Ведь по всему фронту белогвардейцы вынуждены перейти к обороне, один их корпус разгромлен, их лучшая конница уничтожена, армии генералов Драценко и Кутепова отступили, за несколько дней боев в плен попало двадцать тысяч беляков…

В Каховке Блюхера встретил Фрунзе.

– Изумлен стойкостью ваших красноармейцев. Вы чем-то недовольны, Василий Константинович? Почему такой расстроенный вид?

Блюхер, в самом деле, был угрюм, супил густющие брови, старался не смотреть в глаза командующему.

– Я всем доволен, товарищ командующий. А вот как бойцам объяснить все это?.. Наступали, преследовали – стоп!

– А никак пока не надо объяснять. Все объяснится со временем. Будем хранить военную тайну. Вам-то могу сказать: успех вашей дивизии – частный успех. Одержанные победы – частные победы. Силенок у нас маловато. Нельзя их распылять. А на подходе Первая Конная! И еще одну армию формируем – Четвертую. Вот подойдет Буденный… А ведь ваш командарм Авксентьевский со мной тоже чуть не поссорился: иду через головы побежденных в Крым – и все тут! Нельзя. Рано.

Блюхер догадался: начинается подготовка к общему наступлению!

– Показывайте подбитые танки, Василий Константинович. «Сфинкс»! Поломали «Сфинксу» ребра…

Недавнюю победу Фрунзе оценивал как начало стратегического крушения Врангеля. Ленин предостерег:

«Боюсь чрезмерного оптимизма. Помните, что надо во что бы то ни стало на плечах противника войти в Крым. Готовьтесь обстоятельнее, проверьте – изучены ли все переходы вброд для взятия Крыма».

Бывал ли Владимир Ильич когда-нибудь в Крыму? А если не бывал, то прямо-таки удивительно, что, находясь там, в Москве, он учитывает эту сугубо специальную, тактическую деталь – переходы вброд… Самое уязвимое место во всем стратегическом замысле Фрунзе. Сколько ночей потратил он, изучая эти проклятые броды! Засылал к Перекопу и Чонгару разведчиков… А может быть, никакие броды и не потребуются вовсе?..

РАДИОГРАММА ВРАНГЕЛЮ

Встреча с Буденным была бурной. Его конница наконец-то подходит к Бериславу. Все воспрянули духом. Михаил Васильевич с видимым удовольствием разглядывал подвижного, загорелого усача, молодо сверкающего круглыми глазами. Вспомнили старые времена: Минск, Западный фронт, корниловщину, кавказскую кавалерийскую дивизию, в которой тогда служил Семен Михайлович. Сколько событий за четыре года!

Оказалось, что Буденный хорошо знаком с Уборевичем, Гусевым и Николаем Куйбышевым. В прошлом году, когда дрались с Деникиным, Сергей Иванович Гусев был членом реввоенсовета ударной группы, куда входил конный корпус Буденного. Командовал группой Василий Шорин. Дрались за Царицын, начальником гарнизона которого был барон Врангель; уже тогда Врангель применил новейшую технику – танки. Применял он и химические снаряды. Конный корпус Буденного участвовал в Воронежско-Касторненской операции. Это Буденный получил приказ овладеть Воронежем и Касторной. Прежде чем принять решение, Семен Михайлович послал в Воронеж, занятый белыми, Олеко Дундича. В форме казачьего офицера Дундич с отрядом красноармейцев проник в Воронеж и тут, на месте, выявил систему огня противника, его состав и группировку. Воронеж был взят. Взяли Касторную. Вот тогда-то на базе конного корпуса была создана Первая Конная армия. Она освободила. Ростов, очистила от белых Северный Кавказ; потом, совершив тысячеверстный марш с Северного Кавказа на советско-польский фронт, овладела Житомиром, Бердичевом и повела наступление на Львов…

– Уборевич со своей армией прикрывал левый фланг нашей Конной. Тогда-то мы и познакомились, – сказал Семен Михайлович.

Нет, Михаил Васильевич не удивлялся сцеплению жизненных обстоятельств. Теперь, когда в гражданской войне, по сути, остался один-единственный фронт – Южный, к нему приковано внимание всей республики, всего мира. И нет ничего удивительного, что здесь очутились Буденный и Ворошилов, Председатель ВЦИК Калинин, нарком просвещения Луначарский и прославленный поэт-большевик Демьян Бедный. И оказалось, что все, собравшиеся в штабном вагоне, давным-давно знакомы, а общих знакомых не перечесть: Бубнов, Шорин, Сталин, Дзержинский, Тухачевский, Киров, Азин, Постышев, Гай, Восканов, Баранов, Валериан Куйбышев, Элиава…

С каждым из них у Михаила Васильевича были отношения, а отношения, как известно, составляют сердцевину жизни; если бы у Фрунзе не было сложившихся отношений с десятками и сотнями тысяч рабочих Иваново-Вознесенска и Шуи, Минска и Читы, с десятками и сотнями тысяч крестьян Поволжья и Урала, с дехканами Средней Азии, с бойцами и командирами всех фронтов, которыми ему довелось командовать, с тысячами партийных товарищей, не было бы Фрунзе как такового, ибо он неотделим от своей среды, своей стихии – масс. Человек не может сам по себе. Он живет отношениями.

…Степи Северной Таврии. Они словно созданы для войны, для легенд. Первобытная непаханная степь, охваченная тишиной. На кургане – грубо высеченная серая каменная баба с плоским лицом – степной сфинкс с необъяснимой древней улыбкой. Бредит степь исчезнувшими скифскими племенами, несметными сокровищами скифских царей, золотыми и серебряными амфорами, тяжелыми золотыми браслетами, зарытыми здесь еще в те времена, когда Митридат вел войны с Помпеем.

И странно видеть на кургане всадников в остроконечных шлемах с красными звездами. Это разведчики Буденного.

…Теперь, когда подошли первые дивизии Конной Буденного, а формирование Четвертой армии закончилось, пора было начинать наступление. В распоряжении командующего фронтом было тридцать три тысячи штыков и сабель, он выделил сильный оперативный резерв. И хотя с того дня, как он приехал на фронт, беспрестанно шли тяжелейшие бои, ему удалось создать почти четырехкратное превосходство в силах над противником. Даже орудий, самолетов и бронемашин сейчас у него насчитывалось больше, чем у Врангеля. Республика бросила сюда все.

Терпеливо и настойчиво готовил он последний удар.

Его стратегический замысел был грандиозен: одной решительной наступательной операцией закончить гражданскую войну! Ему казалось, что он учел все. Случайностям нет места, когда речь идет о завершении целого периода в истории. Если бы Врангель не был авантюристом и мог беспристрастно оценить неумолимость совершающегося процесса, он понял бы, что ни техника, ни субъективный фактор сейчас не имеют значения.

Но Врангель этого никогда не поймет. Он верит в счастливую звезду, в свою исключительность, в помощь союзников, в несокрушимость перекопских и чонгарских укреплений, в силу децимации и своих приказов. Он – игрок. Но он прямо-таки не может поверить, что игра проиграна. Его союзники, те уже сообразили, что последняя ставка бита: англичане отозвали военную миссию; французы не желают больше вкладывать капиталы в такое сомнительное предприятие, как война «черного барона» против величайшей державы, разбившей за три года всех ставленников Антанты; Польша вышла из игры, да и не нужен ей Врангель с его претензиями на престол. Врангель одинок, как никогда. Но он этого не хочет понимать, он цепляется за последнюю возможность: если придется отступить, отсижусь в Крыму, а весной начну новое наступление. Он пытается обмануть себя и других. И когда он на весь мир кричит, что не в силах держаться один, то это – шантаж, запугивание союзников. А они на самом деле знают: Врангель не удержится!

Сперва Фрунзе страшился: как бы «черный барон», перетрусив, не залез в «крымскую бутылку» до начала операции Красной Армии! Но потом успокоился: разведка донесла, что противник продолжает укрепляться в Северной Таврии на мелитопольских позициях и в районе Серогозы.

План Фрунзе состоял в следующем: согласованным концентрическим наступлением всех армий уничтожить главные силы Врангеля, группирующиеся к северу и северо-востоку от перешейков, отрезать пути отхода в Крым. Да, не пустить барона в Крым, покончить с ним в Северной Таврии!.. Ну, а если этот план по каким-либо причинам выполнить не удастся, то на плечах бегущего противника ворваться в Крым, овладев перешейками. Замысел изящный, свидетельствующий о зрелости и высокой культуре полководческого таланта Фрунзе. Старые генштабисты только руками разводили: приходится, мол, нам отбрасывать прежние представления о военном искусстве и переучиваться заново… Он выслушивал генштабистов с неподдельным удивлением: ведь другого решения в принципе не может быть! Оно продиктовано всеми обстоятельствами, вплоть до конфигурации линии фронта.

Ему и в голову не приходило, что при создавшихся обстоятельствах можно принять десятки других бездарных решений и что таинство творчества и заключается в способности полководца производить единственный в своем роде отбор, в умении обобщать, находить самое важное звено, смело отметать шаблоны. Война шла к концу, а он до сих пор так и не поверил в свою исключительную одаренность, все думал о том, как бы поскорее разделаться со всем этим да вернуться в Иваново-Вознесенскую губернию, где его ждут не дождутся. Оттуда приезжают делегации, шлют для красноармейцев теплые вещи. И в то же время он знал, что без этой страсти – разрабатывать операции, двигать армиями, находить уязвимые места у противника, вводить его в заблуждение, разбивать его – жизнь станет намного беднее, как бы поблекнет. Именно тут отныне было его место. Раз и навсегда он нашел себя. Это страсть, страсть самая могучая, пожирающая его всего, и от нее не освободиться никогда… Увлечение поэзией, ботаникой, политической экономией – все это как бы побочный продукт, и даже странно, что когда-то он всерьез считал себя поэтом, мечтал о тоненькой книжке революционных стихов, и почему-то обязательно в синей обложке. Когда он стал расхваливать стихи Демьяна Бедного, поэт грустно улыбнулся и сказал:

– Пою. Но разве я пою?.. Мой голос огрубел в бою…

«А ведь это сказано предельно точно», – подумал тогда Фрунзе. В другое время встреча с Демьяном Бедным, стихи которого он любил до слез, стала бы событием. Но сейчас, здесь, на фронте, в наэлектризованной атмосфере крупных ожиданий, встреча прошла буднично просто, накоротке. Поэт понял, что командующему сейчас не до него, и уехал в полки.

Даже самый великолепный стратегический замысел, если ему не обеспечена секретность, может не увенчаться успехом и привести к ненужным жертвам.

Фрунзе знал, что у него есть враги, много врагов. Возможно, они есть и здесь, на Южном фронте; когда речь идет о жесточайших классовых битвах, то эти битвы ведутся не с отвлеченным противником, а с конкретными врагами. То, что у Врангеля превосходная разведка, было известно. И конечно же, он постарался заслать своих разведчиков во все армии Южного фронта, так же как Фрунзе засылал своих разведчиков в армии «черного барона». Контрразведка Южного фронта работала без устали, стараясь выявить врангелевских шпионов. Свои усилия она направила на прощупывание махновцев, в частности представителя Махно при штабе фронта некоего Попова, бывшего начальника ВЧК, предателя, перемахнувшего к эсерам еще в восемнадцатом году во время эсеровской авантюры в Москве, а также 30-й дивизии, где имелось много бывших колчаковцев, перешедших на сторону красных в Сибири.

Но враг находился в другом месте – в штабе Второй Конной. Это был личный враг Фрунзе – тот самый Романов, провокатор, который выдал Михаила Васильевича полиции и жандармам дважды: в седьмом году в Шуе и в конце шестнадцатого года в Минске. Во Вторую Конную Романова прислали из Москвы. На него не обратили особого внимания. Он воевал на разных фронтах, и никто не мог заподозрить в нем врага Советской власти. Романов страдал недержанием мочи и в строевые не годился. Ему нашлось место в штабе, так как он быстро и без ошибок печатал на машинке, разбирался в сводках, а ознакомившись с ними, умел выбрать самое существенное. Одним словом, он считался незаменимым исполнительным работником.

Всех подкупали внешность, незлобивый характер и широта натуры Романова. Этакий добродушный толстячок с маленькими пронзительными глазками, утопающими в складках жира. Болтливый, вечно озабоченный тем, где раздобыть еду. Он водил дружбу с поварами, со снабженцами, а выменяв у селян на зажигалку кусок розового сала, щедро делился со всеми, оставляя себе самую малость. В таких случаях говорил:

– Сейчас не модно, но если бы я был паном, то ел бы сало с салом, спал бы на соломе и мазал чоботы дегтем. А интересно знать, что ест сейчас пан Пилсудский? Керзон его подкармливает. Я ведь в прежние времена был поваром в ресторане «Прага». Не верите? Серый вы народ. Я своих убеждений не скрываю: люблю пожрать! Знаете, как приготовляется пирожное «Матильда»? Нужно стереть четыре желтка с полфунтом сахара, влить четверть фунта подогретого сливочного масла… Впрочем, тут никто не может оценить моего искусства. Суп-пюре из каштанов!.. Кончится война, снова уйду в ресторан, буду кормить пролетарию. Купим лошадь карюю – кормить пролетарию…

На него не сердились. Он умел располагать к себе, входить в доверие.

За несколько дней до наступления ночью Романов встретился с махновцем Поповым. Свидание было коротким. Здесь уже был другой Романов: резкий, властный. Сверля взглядом Попова, он шепотом спросил:

– Ну как, надумали ваши? Что говорит Нестор?

– Он не верит Врангелю и не хочет с ним связываться.

– А кому же он верит?

– Он никому не верит.

– Если бы ваша армия во время наступления Фрунзе ударила ему в тыл… Потом разберемся, что к чему.

– Я целиком разделяю вашу точку зрения, но Махно не согласен.

– Чего он ждет, на что надеется? Или вы думаете, что Советская власть простит вам? Вас первого расстреляют. Вы – изменник! Фрунзе сперва разделается с Врангелем, а потом займется Махно. Запомните мои слова. Лучшего момента для выступления вам не представится.

– Целиком согласен. Но что я могу поделать? Я убеждал, приводил доводы.

– И что он ответил?

– А вот что: без своей армии он Врангелю не нужен. А его армии, состоящей из селян, Врангель не нужен. Не хотят селяне барона, не станут ему помогать, разбегутся, кто куда.

Попов сказал не все, но Романов и так понял: кулак испугался за захваченную им у помещика землю, не хочет помещика, не хочет Врангеля.

– Очень жаль. Прощайте. В случае чего, думаю, батько не откажет мне в гостеприимстве?

– В этом можете не сомневаться.

Романов был зол. Главное, ради чего он рисковал головой, сорвалось. Как показаться на глаза барону, не выполнив важного поручения? А барону и не нужно показываться на глаза. Может быть, куда важнее сейчас предупредить своих о подготовке красных к генеральному наступлению, о подходе Первой Конной армии Буденного…

Романов исчез. Строили разные догадки, но так ни к чему и не пришли.

Когда врангелевцы узнали от Романова о коннице Буденного, о том, что вот-вот начнется общее наступление, в их стане поднялся переполох. В общее наступление красных до этого они не верили, а теперь поверили. Поверили и в то, что настал последний час белой армии. А поверив, начали поспешный отход в Крым, оставив на позициях лишь маневренные арьергарды. Танки, броневики и тяжелую артиллерию оттянули в Армянский Базар.

Таким образом, фактора внезапности больше не существовало. Для Фрунзе это был тяжелейший удар. Весь его замысел рушился. Но он ничего не мог поделать: конница Буденного все еще подтягивалась и сосредоточивалась в районе Берислава.

Подошла она вечером 27 октября, а утром 28-го Фрунзе отдал приказ перейти в наступление.

– Начинается заключительный аккорд «врангелиады», – определил он.

Сперва казалось, что ничего страшного не произошло. Переправившись через Днепр, Первая Конная устремилась к Перекопу и Чонгару. Тысячи всадников в шлемах-богатырках, буденовках, наводнили степи Северной Таврии. Они почти без боя захватили подступы к перешейкам и закрыли таким образом пути отхода противнику в Крым. Две дивизии Буденный направил к Чонгарскому полуострову, а две наступали севернее – на Серогозы, где находилась основная врангелевская группировка.

Но случилось именно то, что должно было случиться. Врангелевцы, поняв, что кольцо вокруг них уже замкнулось, вместо того чтобы оказывать упорное сопротивление Тринадцатой, Четвертой и Второй Конной армиям, пустились наутек в Крым. Вот этого Фрунзе ожидал меньше всего. Обезумевшие от страха, они бросали обозы, артиллерию, неисправные броневики, раненых лошадей. Поджигали составы с зерном. Красные армии не поспевали за ними. «Бронированная» кавалерия оказалась предельно маневренной и на этот раз.

Вся масса врангелевских войск навалилась на Первую Конную. Буденновцы дрались героически. Четыре дня сдерживали они натиск белогвардейцев. Погибли начдив Морозов, военком Банчуров и комбриг Колпаков. Едва не погиб Ворошилов: удар пикой пришелся ему в грудь, острие пики застряло в бурке. Тимошенко и Городовиков были тяжело ранены. Их вывезли на тачанке из-под огня.

Вся степь покрылась конскими трупами. Двадцать тысяч врангелевцев сдались в плен. Штабники подсчитывали трофеи: почти все обозы с обмундированием и продовольствием, свыше ста орудий, десятки тысяч снарядов и миллионы патронов, сто паровозов и две тысячи вагонов – всего не перечесть. Врангель почти уничтожен…

Но на войне «почти» не считается.

Ядру врангелевской группировки все же удалось проскользнуть в Крым через Чонгарский полуостров и Арабатскую стрелку. У Врангеля все еще – двадцать восемь тысяч штыков и сабель, двести орудий, пять бронепоездов, два десятка броневиков и три танка. А кроме того, – боевые корабли интервентов.

На перекопском направлении Фрунзе развернул Шестую армию, на чонгарском – Четвертую. Конные армии находились теперь во втором эшелоне, они должны будут развивать успех. Тринадцатую армию он оставил в своем резерве у Мелитополя.

Михаил Васильевич находился в подавленном состоянии. Окончательная победа была так близка! А теперь предстоит почти невозможное, требующее неисчислимых жертв, – штурм укреплений. Самым гнетущим было чувство ответственности. Может быть, он не учел что-то очень важное, допустил просчет? Шаг за шагом анализировал свои действия, действия своих армий. Конечно, он далек был от мысли, что именно он – главная движущая сила Южного фронта. Операцию подготавливали десятки, сотни людей. Здесь, в штабе, находился главком Каменев, который вникал в каждую деталь плана, здесь были командующие армиями и бывалые члены реввоенсоветов, многоопытные штабисты. Целый легион политработников, комиссаров трудился в воинских частях, готовя бойцов к последней решительной схватке. Без посланцев партии эта победа вообще была бы немыслима. Боевой дух – не отвлеченное понятие. Он и есть основная движущая сила, и в войсках он создается планомерно, в итоге кропотливейшей работы комиссаров, агитаторов. И очень хорошо, когда есть такие агитаторы, как Михаил Иванович Калинин, нарком Луначарский, поэт Демьян Бедный, Иосиф Сталин, который по заданию ЦК приезжал сюда еще в сентябре.

Сперва Фрунзе казалось, что все дело в том, что по чьей-то небрежности не был взорван мост через Генический пролив. Если бы мост своевременно взорвали… Но потом, трезво все взвесив, он понял: мост – еще не все. Если бы даже удалось взорвать мост, белые все равно просочились бы в Крым, пробились бы всей своей мощью, не считаясь с потерями.

Планы всегда составляются с учетом конкретной обстановки, и в то же время в них отражены стремления полководца в идеале; а жизнь неумолимо вносит свои коррективы. Никакого просчета нет, и нечего казнить себя. Ведь Врангель мог отвести свои войска вообще и держался в Северной Таврии лишь потому, что надеялся выколотить заем у французов.

Теперь в своем приказе он заявляет:

«Крым уже и отныне неприступен. Я осмотрел укрепления Перекопа и нашел, что для защиты Крыма сделано все, что только в силах человеческих».

Посмотрим.

Фрунзе перенес свой командный пункт на северный берег Сиваша, в Строгоновку. На рыжем англо-арабе командующий объезжал передовые части, подолгу разговаривал с красноармейцами, внушая одну и ту же мысль: последнее усилие – и гражданская война как таковая закончится. Только не нужно жалеть себя. Презрение к врагу должно быть выше страха смерти. Тот, в ком бьется честное сердце пролетария и крестьянина, должен выявить всю волю, всю энергию, на которую он только способен. Победа армии труда, несмотря на все козни врагов, неизбежна!

Днем ядовито-зеленые, волны Сиваша пламенели по вечерам. И очень часто на багровом фоне заката появлялась фигура всадника. Это был Фрунзе. Он видел свои войска, которые расположились прямо под открытым небом. Красноармейцы, сидя на корточках, кутались в рваные шинелишки. Иные обматывали ноги разным тряпьем, так как ботинки на маршах расхудились до такой степени, что их пришлось выбросить. Многие полки́ совершенно разуты. Топлива, чтобы согреться, вскипятить чай, тоже нет. Нет и пресной воды. Плохо со снабжением, очень плохо… Тяжелая артиллерия безнадежно отстала, так как все мосты взорваны. И все же настроение у всех бодрое, приподнятое.

Муки творчества особенно тяжелы, когда сознаешь, что от твоего решения зависят жизни десятков тысяч людей, и эти муки были укоренившимся состоянием Фрунзе. Они терзали его и на Восточном, и на Туркестанском фронтах, и особенно непереносимы были сейчас. Да, да, командующий – всего лишь человек, но человек, облеченный большой властью и наделенный правом выбора, и ответственность его оттого выходит за рамки обыкновенной человеческой ответственности.

Перед ним – Перекоп, Сальковский и Чонгарский мосты, Арабатская стрелка. Три ниточки, соединяющие Крым с материком. Три оперативных направления. Как в сказке: направо пойдешь – своей смертью умрешь, налево пойдешь…

Четвертой дороги в Крым нет.

Чонгарский и Сальковский мосты возведены на дамбе шириной всего восемь метров, а дамба тянется на пять верст. Сальковский железнодорожный мост взорван, Чонгарский – сожжен. Если прорываться здесь, то красноармейцев перещелкают по одному. Да и негде развернуться полкам. Негде им развернуться и на Арабатской стрелке, узкой, как сабля. О Перекопе и говорить не приходится: тут, правда, есть где развернуться – ширина Перекопского перешейка восемь – двенадцать верст, – но впереди те самые непреодолимые укрепления.

Сперва он выбрал Арабатскую стрелку, надеясь, что с моря поддержит Азовская флотилия. Но неожиданно ударили морозы. Таганрогскую бухту, где находилась флотилия, сковало льдом. По чонгарским переправам и Арабатской стрелке беспрестанно садит корабельная артиллерия белых. Вот оно, право выбора…

Значит, Перекоп. Здесь нужно нанести главный удар. И только здесь. Как бы трудно ни пришлось…

Он сделал Врангелю «шах». Но теперь будет «мат». У барона хорошая разведка, но и у Фрунзе она не хуже. Фактор внезапности вовсе не утрачен. Врангель, полностью уверенный в безопасности, затеял перегруппировку войск, заменяя на перекопском направлении сильно потрепанные в Северной Таврии части Второго армейского корпуса дроздовцами, марковцами и корниловцами из состава своего лучшего Первого армейского корпуса.

Нужно идти на штурм Перекопа без всяких проволочек. Не дать белым перегруппироваться! Отстала артиллерия? Ну и черт с ней! Штурмовать, штурмовать немедленно, застать врасплох… Фактор внезапности действует…

Он испытал огромное облегчение оттого, что решение наконец-то принято.

Учел и политический фактор: наступление должно начаться 7 ноября, в ночь на 8-е, в третью годовщину Октябрьской революции.

И снова напрашивались сравнения. Но сравнивать было не с чем: впервые за всю гражданскую войну придется осуществлять прорыв мощной и глубоко эшелонированной обороны противника. Слева – море, справа – море. Против Перекопа – Шестая армия; против Турецкого вала – Пятьдесят первая дивизия Блюхера. Именно на ее долю выпадет самое трудное – пока другие дивизии будут пробираться через Сиваш на Литовский полуостров в тыл перекопским позициям, она пойдет в лоб на Турецкий вал.

…Черные тучи ползли над Турецким валом. Падал мелкий колючий снег. Красноармейцы лежали в окопах и воронках на холодных камнях, усталые, голодные и злые. Лежали и всматривались в сумрак. Иногда над валом вспыхивал ослепительно белый режущий свет прожекторов.

Комиссар Четыреста пятьдесят пятого полка Безбородов думал о том, что Турецкий вал все равно нужно брать. И может быть, когда начнется атака, многие из сидящих сейчас в окопах найдут смерть. Ведь придется бежать по ровной, как стол, местности, а потом преодолевать ров, карабкаться по крутому скату. Безбородов хмурил белесые брови, дул на коченеющие пальцы, ему было так же плохо, как и другим. Мучила жажда. Внутри все пламенело, а воды не было, просто не было. Но комиссар не вправе выказывать слабость, раскисать. Комиссару приходится иногда заниматься делами, казалось бы, далекими от его прямых обязанностей. Сегодня, например, Безбородов проводил учения с бойцами. Занятия, собственно, проводил молоденький командир роты Забалуев. «Атаковали» высоту. Безбородов некоторое время наблюдал за неумелыми действиями Забалуева, потом не стерпел и гаркнул:

– Разве так в атаку ходят?!

Он схватил винтовку и повел красноармейцев на высоту. Так повторилось двадцать раз. Резали саперными ножницами колючую проволоку, закладывали взрывпакеты, швыряли учебные гранаты. На разборе занятий сказал:

– Вот как учил нас ходить в атаку товарищ Арсений.

Красноармейцы заинтересовались.

– А кто такой Арсений?

– О, это известный революционер, руководитель шуйских и иваново-вознесенских рабочих. Я ведь сам из Иваново-Вознесенска. Обыкновенный рабочий, ткач. Товарищ Арсений всем большевикам большевик: царское правительство дважды приговаривало его к смертной казни.

– И как ему удалось спастись?

Пришлось Безбородову рассказывать удивительную повесть жизни бесстрашного Арсения с самого начала. Обо всем: об Иваново-Вознесенской стачке, о поездке Арсения в Стокгольм к Ленину, о том, как полицейские и казаки вывернули ногу Арсению, о камере смертников, о Николаевском централе, о побеге из Сибири и еще о многих, многих вещах. И видавшие виды бойцы, потрясенные жизненным подвигом Арсения во имя революции, допытывались:

– А чего с ним сталось? Где он? Письмо бы написать такому человеку от всего полка, ежели жив, конечно.

– Арсений здесь! Он завтра поведет нас на штурм Перекопа.

– Где?

– Это наш командующий фронтом товарищ Фрунзе Михаил Васильевич! Арсений – его партийное имя.

Эффект был поразительный. Все сразу оживились, заговорили наперебой. Стали вспоминать, кому довелось видеть командующего фронтом на каховском плацдарме, когда он с командирами и красноармейцами взобрался на разбитый танк «Сфинкс».

– Очень будет стыдно всем нам, если не возьмем Турецкий вал, – сказал Безбородов.

– Да как же не взять, ежели сам товарищ Фрунзе… И немыслимо вовсе не взять. Тут уж труса праздновать прямо-таки немыслимо.

Красноармеец повторял это интеллигентное слово «немыслимо» с каким-то смаком. Был он маленький, усатый, с мелкими морщинками у глаз. Кажется, Рудаков.

– Немыслимо, товарищ комиссар. Я ведь тоже партийный и понимаю. Возьмем, будь он неладен, этот вал. Прорвемся в Крым – все, крышка войне. Я жене и детишкам письмо написал. Так, на всякий случай. Пусть, мол, растут в революционной сознательности.

– Мы за вами, товарищ комиссар! Как скажете, так и будет. Хоть на стену полезем.

– Почему же – «хоть»? Турецкий вал и есть стена. Врангель называет его «стеной смерти». А вот для кого «стена смерти», не досказал.

Послышался смешок. Поняли.

И все-таки сейчас у Безбородова было скверно на душе. Рудаков написал жене. А комиссар Безбородов не стал писать. Ему думать о смерти прямо-таки «немыслимо», нельзя. Это не только перед другими, но и перед самим собой. Он написал иваново-вознесенским рабочим. Всем. Просил прислать теплые вещи для красноармейцев. Мороз пятнадцать градусов, а то и более. Появились обмороженные. Но отправить не успел. Раньше, при царе, о рабочей гордости иногда говорили, но так, вообще, не применительно к каждому человеку. У некоторых она была, у других ее не было. И вот держались за тех, у которых она была сильнее развита. У Безбородова рабочая гордость появилась не сразу. Жил, как все, при случае мог стянуть все, что плохо лежит; а если накрывали – смеялся: не удалось, дескать, перехитрить. Запивал после получки с друзьяками, возвращался домой яко наг, яко благ, без копейки. А потом появился Арсений: и повел, повел за собой, привел в партию, привел в рабочую совесть, в пролетарскую сознательность, в рабочую гордость и честь. И стал Безбородов крепким, как кремень, вся шелуха с него слетела. Теперь уж на него равнялись, и он должен был держаться по всем статьям, так как какая бы то ни было распущенность противоречила его убеждениям. Пройдя с Арсением через все фронты, стал комиссаром полка, тем партийным цементом, который скрепляет массы. Он знал, что красноармейцы его любят, доверяют ему, и гордился этим. Он много читал. И не только для себя, чтобы избавиться от темноты и невежества. Хотелось поделиться прочитанным с другими, с теми, кто не обучен грамоте. Как-то еще на Восточном фронте в полк приехал Фрунзе и застал Безбородова за чтением книги. Взял Михаил Васильевич книгу, перелистал. «Дама с камелиями». Улыбнулся. Распростился и ушел, ничего не сказав. А через неделю Безбородов получил с нарочным посылку: от командующего! Вскрыл ящик – книги «Что делать?» Чернышевского, «Овод» Войнич, «Спартак» Джованьоли, книжечка стихов Беранже. Подобрано со смыслом, выкроил время для Безбородова… И потом очень часто Безбородов получал книги от неизвестного адресата. Но знал, адресат один – Михаил Васильевич. Было даже как-то неловко. Удивляла способность Фрунзе помнить каждого, даже самого маленького работника, поражала его настойчивость…

Врангелевцы усилили огонь. Снаряды, падающие со всех сторон, поднимали огромные столбы земли и пыли. Бегали лучи прожекторов. Обогреться бы, попить водички, затянуться махорочным дымом…

Кто-то в шубе с серой оторочкой, в сапогах, в серой шапке с защитным верхом, чуть прихрамывая, шел к окопу. Безбородов обмер: Фрунзе! Сопровождал его командующий армией Август Иванович Корк. Они прыгнули в окоп, Фрунзе сжал руку Безбородова.