Текст книги "Все ураганы в лицо"

Автор книги: Михаил Колесников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 35 страниц)

Большинство турецкого народа выступило открыто на борьбу против захватчиков. Во главе недовольных стал один из видных турецких генералов Мустафа Кемаль-паша. В Анкаре он созвал национальное собрание, которое оформило новое революционное турецкое правительство. Правительство султана Магомета Шестого оказалось в изоляции. Правительство Кемаль-паши сумело в короткий срок создать довольно внушительные вооруженные силы и подготовить таким образом возможность активной борьбы с поработителями своей страны.

Борьба началась после того, как Антанта натравила на турок Грецию.

Советское государство с большим сочувствием относилось к борьбе турецкого народа за свою национальную независимость. В марте двадцать первого года в Москве между РСФСР и Турцией был заключен договор о дружбе и братстве, затем Турция подписала аналогичный договор с Закавказской федерацией.

А Советская Украина, близкая соседка Турции по Черному морю, до сих пор не имела с ней дипломатических отношений! Фрунзе считал такое положение ненормальным.

Вот почему еще в мае правительство Украины предложило Кемалю начать переговоры об установлении дипломатических отношений. Местом переговоров мог бы стать Харьков, столица Украины.

Турки на переговоры согласились, но пожелали, чтобы они проходили в Анкаре. Это не вызвало возражений.

Меньше всего Михаил Васильевич предполагал, что возглавлять чрезвычайную дипломатическую миссию придется ему. Но история большой жизни всегда немного фантастична: именно он был назначен председателем дипломатической делегации.

И как всегда при неожиданных поворотах судьбы, он занялся тщательной подготовкой. На его рабочем столе появились русско-турецкие словари, труды по древней и новейшей истории Турции, книги по истории дипломатических отношений, этнографические сборники, статистические материалы, подробные описания турецких вилайетов – генерал-губернаторств. Можно было подумать, что он собирается защищать докторскую диссертацию.

За несколько месяцев он сделался самым квалифицированным экспертом по Турции: знал ее экономику, состояние армии, политические программы, международные связи. Поздравил себя с открытием: оказывается, турецкий язык имеет много сходного с киргизским.

Назначение Фрунзе чрезвычайным послом было воспринято в Турции с глубочайшим удовлетворением, как честь, оказанная молодой Турецкой республике со стороны Советского государства. Мустафа Кемаль по этому поводу писал:

«Уже один факт, что правительство Украинской Советской Республики для заключения договора дружбы, чтобы еще более закрепить политические и экономические связи, существующие между обоими народами, выбрало Фрунзе, одного из выдающихся политических деятелей, являющегося в то же время одним из самых доблестных полководцев и героических вождей победоносной Красной Армии, вызвал особую признательность со стороны национального собрания».

В Турции его знали, за каждым его шагом в Туркестане и в Крыму пристально следили.

Что такое чрезвычайный посол? Это прежде всего человек, в совершенстве владеющий дипломатическим искусством. Фрунзе предстояло опровергнуть собой, своими действиями старый, въевшийся в умы дипломатов афоризм: «Солдаты не становятся хорошими дипломатами, поскольку посол должен быть человеком мира». Впрочем, об этом он меньше всего заботился.

Ему было известно, что «люди с Кэ д’Орсэ» пытаются заигрывать с новым турецким правительством; необходимо выяснить, как далеко зашли отношения новой Турции с Францией. Он слишком хорошо понимал природу только что возникшей Турецкой республики, чтобы строить какие-либо иллюзии на этот счет. Политическая платформа народной правительственной партии носит ярко выраженный буржуазно-либеральный характер. Но турки сражаются за свою независимость, и Советское государство обязано поддержать развертывающееся национально-освободительное движение.

Из Харькова дипломатическая миссия выехала 4 ноября специальным поездом. В Баку Михаил Васильевич встретился с секретарем ЦК Азербайджана Сергеем Мироновичем Кировым. То была встреча старых боевых товарищей.

– Как у вас здесь? – спросил Михаил Васильевич. – Трудно?

– Трудно было, когда в прошлом году назначили меня полномочным представителем Советского правительства в меньшевистскую Грузию. Приходилось из меньшевистской делать советскую. Ну а здесь… покажу вам первый рабочий городок со всеми удобствами. Построили. Или, может быть, хотите взглянуть на казарму, каких доселе не бывало: душ, санузлы, полковой клуб, спортивный зал…

– Значит, вертится!

– Вертится.

В Батуми проснулось, казалось бы, совсем забытое: страсть к ботанике. Михаил Васильевич заторопился на Зеленый мыс в Ботанический сад. Сопровождающие лица, а среди них были и дипломатические, и военные советники, недоумевали: времени в обрез, а председателю вдруг вздумалось полюбоваться на рододендроны и пальмы. Советники были еще больше изумлены, когда прославленный полководец вдруг заговорил с научными сотрудниками немыслимым языком ботаники: диоскорея, каладиум, питтоспорумы, пуника гранатум…

– Увидеть этот сад было моей давнишней мечтой, – сказал Михаил Васильевич. – Ведь его создал знаменитый ботаник Андрей Николаевич Краснов, великолепный знаток флоры Тянь-Шаня! Когда-то его магистерская диссертация «Опыт истории развития флоры южной части Восточного Тянь-Шаня» была моей настольной книгой. Всего за два года на месте непроходимых лесных дебрей создать райский сад!..

Фрунзе побывал у обрыва на могиле Краснова. Сверкал над морем Кавказский хребет, тяжело перекатывались осенние волны.

В тот же день Михаил Васильевич отправил в Наркомзем РСФСР докладную записку, в которой просил оказать научным сотрудникам срочную помощь, прислать ученого-ботаника, отпустить средства (сад находился в запущенном состоянии).

С собой Фрунзе вез миллион золотых рублей царской чеканки – первый взнос в счет займа, предоставленного Советским правительством правительству Кемаля.

Деньги доставляли много хлопот. Греческие боевые корабли сновали по Черному морю, и они могли совершить налет на советское судно, везущее в Турцию золото. Да и за самим Фрунзе иностранные разведки, конечно же, следят и будут стараться, чтобы он не добрался до Анкары. Война продолжается!

…В Батумском порту стоял коммерческо-пассажирский итальянский пароход «Саннаго». Он должен был идти в Трапезунд. Италия старалась сохранять дружественные отношения с кемалистской Турцией, преследуя различные экономические и торговые выгоды. «Саннаго» охотно принял советских пассажиров. Фрунзе отправлялся в поездку под вымышленной фамилией. Золото погрузили на советский пароход «Георгий», который следовал собственным курсом.

В матросском кубрике «Саннаго» Михаил Васильевич увидел на переборке портрет Ленина. Путешествие по морю, собственно, длилось одну ночь. Ночь, правда, выдалась штормовая. Гигантский пароход зарывался носом в волну. К утру были в Трапезунде. Здесь пришлось задержаться на целых четыре дня: шторм, сообщение со всеми портами турецкого побережья прекратилось.

Михаил Васильевич решил вести дневник. Он находился на чужом берегу, на земле древнего Понта. Город террасами спускался к морю. Кое-где виднелись черные рощицы кипарисов. Вдоль улиц молчаливо сидели нищие с чашками.

Он облегченно вздохнул, когда на рейде показался «Георгий». Миссия перебралась на советский пароход. Погода установилась, сквозь тучи упал длинный сноп света. «Георгий» взял курс на Самсун.

Шли ночью. Здесь, в территориальных водах Турции, также была не исключена возможность столкновения с греческими кораблями. Такая возможность даже неимоверно возросла. На пароходе имелось всего одно орудие и к нему тринадцать снарядов. Могли, на первый случай, выручить три пулемета. Дух войны витал над этими пустынными водами, и Михаила Васильевича не покидало, сделавшееся уже привычным, состояние внутренней собранности, напряженности.

Шли, прижимаясь к гористому берегу. Шли сквозь черно-синюю тяжелую мглу. Часовых у ящиков с золотом укачивало, они всеми силами старались стряхнуть сонную одурь.

Все было смутно, зыбко в этой ночи. Сопровождавший миссию турецкий офицер юзбаши, что значит капитан, Хасан-бей нервно метался по верхней палубе.

Встреча с неизвестным кораблем произошла в четвертом часу. Из темноты надвинулась громада, полоснула по «Георгию» лучами прожекторов. Замигали сигнальные огни: приказ остановиться.

– Полный вперед! – скомандовал Фрунзе. А юзбаши Хасан-бей торопливо переодевался в матросскую робу.

– О, форма вам идет, – ровным голосом произнес Михаил Васильевич. – В каком часу будем в Самсуне?..

Неизвестный корабль растворился в темноте. Ушли…

Путешествие в Самсуне не закончилось, по-настоящему оно только начиналось. Чтобы добраться до Анкары, необходимо было совершить утомительный четырехсоткилометровый конный марш по дороге, построенной еще древними римлянами, затем от Яхши-хана ехать по узкоколейке. Члены делегации разместились в пятнадцати крытых повозках – яйли. Фрунзе в богатырке с красной звездой, в наброшенной на плечи кавказской бурке ехал верхом. Он хотел все видеть, и его не смущал дождь; а в повозке, где нет сидений, приходится лежать. Кроме того, он не совсем оправился от ранения, боялся, что тряская, скверная дорога его укатает.

Медленно поднимались повозки на горное плато, на перевал, спускались в долины и узкие ущелья. Среди нагроможденных скалистых обломков росли низкие кустарники. В долинах виднелись дубовые, оливковые и миндальные рощицы.

Караван находился под охраной турецких конных жандармов, но неизвестно было, как они поведут себя в бою.

В селениях встречались только женщины, старики и дети – всех молодых мужчин мобилизовали на войну. Турчанки, воспетые Пьером Лоти… Здесь, в горных деревнях, они совсем не такие, как на страницах книг французского романиста: на ногах навернуто разное тряпье, коричневые заплатанные кофты заправлены в широкие синие шальвары; при встрече женщины норовят прикрыть нижнюю часть лица, впрочем – старухи, молодые, наоборот, становятся к ветру боком, чтобы покрывало отлетало.

Безотрадные картины полного разорения. Деревни сожжены, разрушены. То и дело конвоиры вскидывают винтовки: за каждой скалой можно ждать засады. На всех перевалах – турецкие заставы. Тут сообщают: будьте наготове, на рассвете банда напала на заставу, еле отбились.

В селениях собираются толпы крестьян, солдат. Михаил Васильевич обращается к ним с приветственными речами от имени советского народа. И всякий раз его удивляет то, что почти во всех деревнях крестьяне имеют довольно правильное представление о положении дел в стране, знают о Красной России и о том, что русские теперь им друзья, спрашивают, придет ли туркам на помощь Красная Армия.

Слева и справа поднялись снеговые вершины, а конца пути не видно. Где Яхши-хан? Уже десять суток в седле… Приходится переправляться вброд через бурные речки, на постоялых дворах миссию заедают клопы.

«Дорога, ввиду крутизны, все время идет зигзагами, местами она проходит возле крутых и глубоких обрывов и суживается до пределов проходимости одной лишь телеги. Чем выше в горы, тем порывы ветра становятся свирепее. Ехать становится положительно опасно; того и гляди, сорвешься с дороги и покатишься вместе с конем куда-нибудь к черту на кулички. Раза три я едва мог удержаться. Особенно опасным был один момент, когда уже недалеко от вершины перевала на этой узкой дороге нам попал навстречу огромный караван верблюдов. Резким порывом ветра в мое лицо и морду лошади бросило кучу песку и камней из-под ног шедших вверх верблюдов; лошадь испуганно шарахнулась и, очутившись на краю пропасти, встала на дыбы. Пришлось пережить жуткое мгновение…»

Когда проезжали мимо большого селения, оттуда раздался выстрел, и вслед за тем выскочило около пятнадцати всадников. Жандармы моментально вскинули винтовки, готовясь к нападению.

– Бандиты!

Поднялась частая стрельба. Жандармский офицер с испуганным видом подскочил к Михаилу Васильевичу и стал упрашивать спуститься в долину. Стрельба то утихала, то вновь разгоралась. Было впечатление завязавшегося боя. Из селения появилась огромная толпа с флагами, она окружала две закрытые пологом повозки, запряженные буйволами. Гремела музыка. Фрунзе недоумевал.

– Ложная тревога, – сказал аскер. – Дюйюн. Свадьба. Положено стрелять в честь жениха и невесты.

Фрунзе одарил молодых деньгами. Совершенно неожиданно возник митинг. Михаилу Васильевичу пришлось произносить речь на турецком языке, что вызвало взрыв ликования и еще более свирепую пальбу, грохот барабанов и завывание флейт. Славили Украину, Россию, Красную Армию.

В селении пришлось задержаться.

В пяти верстах от Яхши-хана миссию встретил почетный конвой. Хлестал дождь. У самой станции выстроилось местное начальство, собралась толпа. Когда Михаил Васильевич произнес приветственную речь на турецком языке, апатично-вежливые чиновники встрепенулись, радостно заулыбались, потеряв дипломатическую сдержанность, стали наперебой спрашивать, когда же придет Красная Армия. Она, мол, должна прийти и разбить англичан и французов, ее здесь все ждут.

До Анкары каких-нибудь девяносто верст! Почти у цели. Небо прояснилось, полыхнуло синевой. Но как говорят на Украине: не кажи гоп, пока не перескочишь!

Разукрашенный турецкими и советскими флагами поезд рванулся в сторону Анкары. Он бойко мчался над крутым обрывом, пронизывал тоннели. Внизу, на дне пропасти, бурлила и клокотала река. У делегатов захватывало дух: а что, если сорвется?.. Толчок – чемоданы разлетелись во все стороны. Паровоз сошел с рельс, повис над пропастью.

– Под богом ходим, – проворчал дипломатический советник. – Так устанавливали дипломатические отношения во времена Марко Поло.

Красноармейцы запели «Дубинушку», поставили паровоз на рельсы.

Двинулись дальше. Все над той же пропастью. И снова захватывало дух, мурашки бегали по спине. Громоздились утесы, ревела река.

По временному деревянному мосту проскочили, так и не заметив, обвалился он или нет.

Анкара открылась неожиданно, сразу. Фрунзе, не отрывая взгляда от окна, записывал в дневник:

«Вид города чудеснейший. Он расположен по склонам конусообразной горы, облепляя их со всех сторон, кроме северо-восточной, где гора обрывается круто к берегу той самой речки, вдоль которой мы ехали. Вершина горы увенчана остатком древнеримской крепости, зубчатые стены и башни которой еще поныне горделиво высятся над окрестным районом… Низины уже были в тени, но зато тем красивее и ярче играли переливы света на крепостных стенах, белых минаретах и белых домиках города…»

Он глубоко чувствовал красоту, и точные, рельефные слова сами ложились на бумагу. За двенадцать дней пути он начал понимать дух этой страны и про себя думал, что рожден все-таки путешественником, просторы земли всякий раз вызывают у него жадное любопытство. Помимо обыденности, есть еще что-то, возвышающее нас: оно таится в развалинах римских крепостей, в стрельчатых сводах, украшенных голубым фаянсом, в фантастических цветах, нарисованных глазурью на минаретах, в гордо устремленных в синеву кронах пальм, в дыхании пустынь, в меланхоличном шествии караванов – во всем, что рождает в мозгу призраки истории…

Поездка для него не была утомительной. Он словно бы вспоминал: к Трапезунду в свое время вышли к морю греческие отряды, уцелевшие после битвы Кира-младшего с Артаксерксом; эту дорогу строили римляне, по ней шагали римские легионы; вон те величавые развалины – также следы былого могущества Рима… История продолжается, облекаясь в новые, неожиданные формы. Легендарное – это и есть освобожденное от бытовых частностей.

…Фрунзе встретился с Мустафой Кемалем (или Ататюрком – «отцом турок», как назовут его потом). В кресле сидел высокий, худощавый, гладко выбритый мужчина с желтыми кругами под темными умными глазами. Это его называли Гази, то есть Непобедимый, так как, будучи начальником Дарданелльского пролива, он сумел защитить его от флота Антанты. Разговор вели на французском, без переводчика.

Незаурядность личности ощущается сразу. Широта мышления, собственно, и есть незаурядность. Посредственность всегда мелкотравчата, если даже хочет казаться фигурой. Кемалю незачем было изображать личность, он был ею. Перед Фрунзе находился бесконечно усталый человек, без позы, без желания казаться твердым, волевым, несгибаемым. Быть «отцом» целого народа не так-то легко. Иногда просто не хватает нравственных сил.

Они слишком хорошо понимали друг друга, чтобы тратить время на дипломатические церемонии. Они делали историю и торопились, отбрасывая всякую обрядность и условности.

– Знаю, вас всюду спрашивают: когда же в Турцию придет Красная Армия, – сказал своим четким голосом Кемаль. – Мы с вами вынуждены оставить этот вопрос открытым. Но я, питая к вам безграничное доверие, хотел бы, чтобы вы познакомились с состоянием турецкой армии и сделали свои выводы, дали советы нашим военным. У нас – свое, и мы признательны России за помощь…

Они представляли разные системы. Кемаль был сыном своего класса, и социалистические идеалы не находили отклика в его сердце, но энергия Советского государства не могла не вдохновлять его. Он твердо заявил Фрунзе:

– Соглашение с Западом означает неизбежное закабаление Турции. Наша с вами встреча кладет конец всяким попыткам вбить клин между Советами и Турцией. Наше движение называют национальным. Но знаете, какой вопрос я считаю самым трудноразрешимым в нынешних условиях Турции? Национальный!

С Мустафой Кемалем случилось то, что происходило с каждым, кто хоть раз соприкасался с Фрунзе: суровый турецкий генерал встретил не только умудренного политика, внешняя простота которого свидетельствовала о его высокой культуре, не только собрата по оружию, но и родственную душу. Перед Фрунзе хотелось раскрыться. Они говорили с жаром, словно школьные товарищи, съехавшиеся после долгой разлуки. Кемаль рассказывал о тех трудностях, с которыми ему приходится сталкиваться в самом правительстве, давал прямую характеристику каждому из своих соратников и каждому оппозиционеру. Очень тепло отзывался о некоем Осман-аге. Лаз по происхождению, Осман-ага одним из первых откликнулся на призыв Кемаля, сформировал партизанский отряд, который и сейчас ведет ожесточенную войну с греческими повстанцами, сорганизовавшимися в банды. Недавно Осман-ага произведен в чин командира полка. Да, борьба здесь очень часто принимает националистическую окраску или религиозную. Отсюда – греческие зверства, турецкие зверства. Например, армия греческого короля Константина XIII при оккупации Смирны и Смирненской области вырезала почти все мусульманское население. Турки, разумеется, тоже не остаются в долгу. Ему, Кемалю, приходится завидовать четкости политики Советского государства, так как в ней главный аспект – классовый, а национальный примыкает к нему.

– У нас сложностей тоже хватает, – сказал Фрунзе. – Все новое рождается в сложностях, в муках. Это, по-видимому, и придает ему прочность потом, когда оно найдет свои единственно возможные формы. Такова диалектика жизни.

Договор о дружбе и братстве был подписан. Михаил Васильевич по этому случаю выступил в меджлисе. Кемаль повесил у себя в кабинете большой портрет Фрунзе. В Москву послал телеграмму:

«Речь Фрунзе ничем не походила на искусственные, полные лжи и лицемерия речи представителей империалистического строя».

Чрезвычайная миссия была выполнена блестяще. За всю свою историю Турция еще не знала такого дипломата, как Фрунзе.

Михаил Васильевич и Кемаль простились. Оба знали: встретиться еще, может быть, и не доведется. Оттого была грусть. Так случается всегда, когда обретаешь друга и расстаешься с ним.

Каждый из них унес в себе ощущение чего-то очень значительного.

Здесь же, в Анкаре, Михаил Васильевич узнал о смерти писателя Короленко.

Пора домой! По тем же опасным горным тропам и ущельям, в том же самом седле… Прощайте, кипарисы Турции…

Двадцать первый год закончился.

БИТВЫ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ

Наркомом по военным и морским делам, а также председателем Реввоенсовета продолжал оставаться Троцкий. Он находился в Москве, Фрунзе – на Украине, но это не мешало Троцкому бдительно следить за каждым шагом Михаила Васильевича.

То, что все обстоит именно так, Фрунзе убедился вскоре после того, как вышел в свет журнал с его статьей «Единая военная доктрина и Красная Армия».

Он оставался ученым. К какой бы стороне действительности он ни прикасался, мозг начинал обобщать, находить закономерности. Умственная работа была функцией его существа, потребностью и жесточайшей необходимостью. Не мудрено, что любимым его афоризмом стали слова Декарта: «Я мыслю, следовательно, существую». Изначальный враг неорганизованности, Михаил Васильевич не терпел ее и в такой тонкой области, как мышление, страдал оттого, что большие явления не обобщаются другими умами, остаются как бы непознанными.

Так, несмотря на все победы Красной Армии и огромный боевой опыт, накопленный ею, в среде специалистов из Генштаба до сих пор нет даже попыток осмыслить этот опыт, сделать выводы на потребу завтрашнего дня. Больше того: укоренилось пренебрежительное отношение к этому опыту. Для старых генштабистов даже само понятие военной доктрины является смутным и неопределенным. Они не в состоянии совлечь со своего духовного «я» одежды ветхого Адама, не могущего мыслить иначе, как в пределах узких рамок и привычных представлений буржуазного мировоззрения, пропитанного духом мещанской тупости и косности. По-видимому, следует им помочь стряхнуть с себя остатки старой рутины, разобраться во всей сложности происходящих вокруг явлений ломки старого мира, стать на точку зрения выдвигающихся на арену жизни новых общественных классов. Все обязаны уяснить очевидную истину: без глубокой разработки военно-теоретических взглядов невозможно по-настоящему укрепление военной мощи государства. Нужно уже сейчас определить характер общей, и в частности военной, политики, выработать и установить определенный план общегосударственной деятельности, учитывающий будущие столкновения и заранее обеспечивающий их удачу целесообразным использованием народной энергии.

Что такое единая военная доктрина? Это не что иное, как принятое в армии данного государства учение, устанавливающее характер строительства вооруженных сил страны, методы боевой подготовки войск, их вождение на основе господствующих в государстве взглядов на характер лежащих перед ним военных задач и способы их разрешения, вытекающие из классового существа государства и определяемые уровнем развития производительных сил страны…

Так думал Фрунзе. Он считал, что необходимо пересмотреть все вопросы военной науки и искусства под углом зрения пролетариата, установить основы пролетарского учения о войне. Единая доктрина обязана стать организующим моментом для армии. Все основные элементы ее уже даны в окружающей среде, и работа теоретической мысли должна заключаться в отыскании этих элементов, в сведении их в систему и в приведении их в соответствие с основными положениями военной науки и требованиями военного искусства.

В то время как в прежних войнах момент непосредственного руководства вождей отдельными частями боевого организма составлял обычное явление, теперь о таком руководстве не может быть и речи. Между тем единство, цельность и согласованность нужны сейчас более, чем когда-либо, так как театром военных действий теперь являются не узкоограниченные пространства, а громадные территории с десятками и сотнями миллионов жителей; технические средства борьбы бесконечно развиваются и усложняются, создавая все новые и новые категории специальностей, родов оружия…

Вернувшись из поездки в Турцию, он нашел у себя в кабинете на столе брошюрку Троцкого, своеобразную рецензию на «Единую доктрину», с претенциозным заглавием: «Военная доктрина или мнимо-военное доктринерство». Это был даже не вызов, тут была попытка ошельмовать Фрунзе, поставить его на место. «Выискался, дескать, мыслитель!» О каком военном опыте идет речь? Никакого опыта не было и нет. Гражданская война – сплошная военная неудача. Воевали вовсе не так, как хотел он, Троцкий, а вопреки его квалифицированным указаниям. Где тот опыт, о котором трубит Фрунзе? В области военного дела нет решительно ничего – пустое место. Все операции были проведены безграмотно, никаких успехов с точки зрения военного искусства Красная Армия не проявила. Что такое пролетарский командный состав? Скопище безграмотных неинтеллигентных людей, которые о военном искусстве не имеют и отдаленнейшего представления. Военной науки нет и не может быть, а потому к «теории войны, то есть практическому руководству», марксизм отношения не имеет. Марксизм не может научить плести лапти, марксизм нельзя «пущать к ветеринарии и к лаптям».

Это была не рецензия, это была вылазка, направленная не только на то, чтобы оплевать Красную Армию, но и на то, чтобы подорвать веру к цвету армии – боевым краскомам. В Троцкого никогда не стреляли, на него не покушались, он не нюхал пороху, не знал, что такое стоять лицом к лицу с белогвардейцами; но зато он умел становиться в позу поучающего, зная, что против наглости бессильна любая логика, любые доводы разума. Главное: увлечь за собой определенную группу людей, противопоставить краскомам старых спецов, посеять между ними вражду, монополизировать военные знания в руках людей политически незрелых.

Троцкий рьяно перешел в атаку, щедро предоставляя таким людям страницы военных журналов и оказывая своим должностным авторитетом давление на редакторов: у нас, мол, демократия, и каждый имеет право высказать свою точку зрения. Правда, статьи молодых краскомов и политработников почему-то отклонялись теми же журналами «ввиду незрелости мысли и необязательности предмета».

Фрунзе с негодованием отмечал, что журналы занялись пропагандой антимарксистских взглядов. И самое страшное заключалось в том, что подобные взгляды протаскивали спецы, которых трудно было заподозрить во враждебности к Советской власти. Просто антимарксистские взгляды составляли вторую натуру таких спецов. По вопросу о принципах организации армии они преподносили теологию Богданова, по вопросу о методах военной науки городили идеалистическую чепуху. Они усердно доказывали, что война вечна, есть и будет, законы психологии толпы вечны и одинаковы для всех времен и общественных строев; все методы и способы войны старались вывести из свойств человека вообще, вне времени, вне классов.

– Посмотрите, – говорил Гусев Михаилу Васильевичу. – Читаю журналы и прямо-таки выхожу из себя! Все собрали: веками накопившийся хлам софистики, схоластики, доктринерства, метафизики, идеализма, всегда пускавшийся в ход против марксизма. А Троцкий делает вид, что все в порядке вещей. Тут попахивает прямым вредительством, идеологической диверсией.

– Я давно это заметил. Вот почитайте, что пишет петроградское «Военное обозрение»: «Мы не должны стремиться насильственно создать систематизацию особенностей военного искусства в условиях классовой борьбы на базе теории революционного марксизма… Военное искусство едино, интернационально». Сразу узнаю демагогию Троцкого. Как чуть что – кричит об интернационализме, дабы замаскировать свою мелкобуржуазную натуру. Суть его «интернационализма» я понял хорошо, это не тот интернационализм, который объединяет трудящихся всех стран, а тот, который объединяет мелкобуржуазную стихию внутри страны и вовне. Его интернационализм идет не от Третьего, а от Второго Интернационала. Пора дать по мозгам всем теоретикам от антимарксизма.

– Вы правы. Я твердо уверен, что за борьбой между старыми спецами и краскомами по вопросу о марксизме скрываются определенные политические, то есть классовые, тенденции. В этом для марксиста-ленинца ни на минуту не может быть сомнения. Троцкого нужно убрать из армии, пока не поздно! Я, во всяком случае, приложу к этому все силы…

– Иногда я удивляюсь его расторопности, – задумчиво произнес Фрунзе. – Он успевает пакостить всем и всюду. Не хотел бы сидеть с таким человеком в одном учреждении…

Он вспомнил прошлогоднюю сцену в кабинете Ленина. То было время, когда Троцкий и его сторонники навязали партии дискуссию о профсоюзах: они требовали огосударствления профсоюзов, перенесения в них военного метода. Таким путем они рассчитывали поссорить рабочий класс с партией. Троцкий выдвинул своеобразную концепцию, согласно которой в основе общественного прогресса лежит леность человека, его неспособность к творческому труду. И не стеснялся вслух заявлять вот такое: «По общему правилу человек стремится уклониться от труда. Можно сказать, что человек есть довольно ленивое животное, и на этом качестве, в сущности, основан человеческий прогресс. Задача общественной организации состоит в том, чтобы леность вводить в определенные рамки, чтобы ее дисциплинировать и подстегивать. Если убрать кнут – ленивое человечество погибнет от голода». А отсюда: «Пулеметные методы будут самыми лучшими для разрешения хозяйственных задач». Но поскольку принудительный труд непроизводителен, то «ставьте на социализме крест». Профсоюзы должны стать «проводниками революционной репрессии», кнутом.

В самые трудные месяцы (все тот же двадцать первый!) Михаилу Васильевичу пришлось разъезжать по предприятиям Украины, разоблачать «филистеров от революционаризма». У рабочего класса Украины троцкисты поддержки не нашли.

Ильич, рассерженный, хмурый, шагал по кабинету и клеймил Троцкого, который тоже ходил по кабинету. Ленин наступал, Троцкий пятился до тех пор, пока не был загнан в угол.

О чем говорил тогда Ильич? О руководстве массами. Для успешного руководства весьма важно правильное понимание соотношения между двумя факторами: объективным и субъективным, поскольку элемент руководства относится к сфере субъективного фактора. Руководство деятельностью масс требует глубокого осмысливания и всестороннего учета объективных условий и тенденций общественного развития. Субъективный фактор нельзя сводить к субъективизму.

– Марксизм отличается от всех других социалистических теорий замечательным соединением полной научной трезвости в анализе объективного положения вещей и объективного хода эволюции с самым решительным признанием значения революционной энергии, революционного творчества, революционной инициативы масс, а также, конечно, отдельных личностей, групп, организаций, партий, умеющих нащупать и реализовать связь с теми или иными классами, – говорил Ильич.

И, совсем загнав в угол Троцкого, продолжал: