Текст книги "Все ураганы в лицо"

Автор книги: Михаил Колесников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 35 страниц)

В Шуе был свой комиссар Временного правительства – кадет Невский. Его, собственно, знали не по делам, а по высоким сапогам исключительно элегантного фасона. В эти сапоги можно было глядеться, как в зеркало. И когда Невский шагал по улицам Шуи, со всех околотков сбегались мальчишки. Существовал полный альянс между уездным комиссаром и начальником шуйской милиции; они немедленно объединились против Фрунзе.

– А почему бы вам не арестовать его, придравшись хотя бы к тому, что он устраивает беспорядки на фабриках, призывает рабочих и солдат выступить против фабрикантов, то есть устроить всеобщий погром? – говорил Невский начальнику уездной милиции. Начальник милиции зябко поводил плечами.

– В том-то и дело, что к погрому он не призывает, и я обязан задерживать распространителей злостной клеветы на любимца рабочих. Милиция-то вся тоже из рабочих. Что я могу один?

– Боитесь?

– Боюсь. И не имею прав. Они нас в порошок сотрут. Считайте, что с приездом Фрунзе-Михайлова наша власть в Шуе кончилась. Он здесь свой с самого начала, так же как Жиделев, Волков, Самойлов. Они все тут – пальцы одного огромного кулака. Здесь Советы не то что в Питере: они в руках большевиков целиком. А мы люди пришлые, назначенные. Они нас пока терпят, но очень, очень скоро прогонят… За них все солдаты и, как ни удивительно, даже офицеры. Не могу я его арестовать. С ним даже начальник гарнизона боится связываться. Разгуливает Арсений беспрепятственно по казармам, учит солдатишек большевистскому уму-разуму. А за ним – полковые комитеты, большевики из солдат. Такой могут мятеж поднять, что не возрадуешься. Я обязан охранять неприкосновенность председателя думы.

И вот к облегчению уездного комиссара, начальника гарнизона, начальника милиции да и всех фабрикантов Арсений как-то неожиданно уехал из Шуи.

Побыл всего десять дней, а привел в движение весь рабочий край. Уехал в Минск. По срочному вызову фронтового комитета. Ведь он значился там, был членом исполкома Минского Совета рабочих и солдатских депутатов, председателем Совета крестьянских депутатов Минской и Виленской губерний, членом фронтового комитета армий Западного фронта, начальником милиции и командиром сводного военного отряда.

«Авось не вернется!» – радовался кадет Невский.

В Минске, на перроне, Фрунзе встречали делегации рабочих, крестьян и солдат. Здесь он узнал, что по предложению Минского комитета РСДРП(б) фронтовой комитет Западного фронта назначил его начальником штаба, а вернее, командующим революционными войсками Минского района. Был грандиозный митинг, были речи, но Фрунзе не терпелось приступить к исполнению своих новых обязанностей.

Предательски сдав немцам Ригу, Корнилов 25 августа поднял контрреволюционный мятеж, снял с фронта Третий конный корпус и двинул его на Петроград. Это было главной новостью дня.

Среди встречающих Фрунзе, к своему удивлению, увидел губернского комиссара Авалова.

– Товарищ Михайлов, я рад приветствовать вас от лица всех, сохранивших верность Временному правительству! Думские депутаты ждут у автомобиля. Мы должны обсудить ряд вопросов, не терпящих отлагательства.

– С каких это пор я стал вашим товарищем, господин губернский комиссар? Запомните одно: если вы будете потворствовать мятежникам, я прикажу вас арестовать как изменника родины!

Авалов отшатнулся. Таким Михайлова он еще не видел: отчужденно-холодное, какое-то тугое лицо, властность в голосе и во взгляде. Этот человек уже не был просто начальником милиции, он распоряжался революционными силами, ему незачем было выслушивать какого-то Авалова, который сейчас, по сути, никого не представлял. Буржуазия радовалась выступлению Корнилова. Но вслух больше говорили о разводе Керенского с женой, и что он, вместо того чтобы защищать Петроград, занят своей женитьбой на некой артистке.

– Керенский венчался с ней в Царском Селе в Романовском соборе! Какой пассаж…

Встав во главе Временного военно-революционного комитета Западного фронта и штаба революционных войск Минского района, Фрунзе в спешном порядке занялся формированием и вооружением рабочих дружин. В эти тревожные дни в полную меру проявилось его военное дарование.

Он знал, что в Петрограде по призыву партии рабочие взялись за оружие. Они не пустят в столицу Корнилова. Но если не изолировать ставку в Могилеве, то борьба может стать кровопролитной.

Сейчас главное: приостановить передвижку войск Западного фронта в сторону Петрограда, и в частности казачьи части, кавказский «дивизион смерти» и так называемую «дикую», или горскую, дивизию.

Прежде всего на всех важнейших железнодорожных узлах и станциях большевики из Минска оживили работу революционных комитетов железнодорожников, привели их в боевую готовность.

В Гомель, Бобруйск, Витебск Фрунзе бросил революционные части Минского гарнизона, организовал заслоны из красногвардейцев и милиции, а сам поспешно выехал в Могилев для встречи с руководством солдатского комитета Кавказской кавалерийской дивизии. В Могилев только что прибыла из Гомеля кавалерийская бригада. Фрунзе в одном из вагонов нашел Буденного и объяснил ему задачу: солдаты бригады должны выехать в Оршу и там разоружить «дикую» дивизию, которой в планах Корнилова отводится особая роль – трудно, мол, распропагандировать горцев, не знающих русского языка!

Командование бригады было заупрямилось: нет указаний свыше, при разоружении горцев может произойти кровопролитие. Но Буденный был непреклонен: так как есть решение военно-революционного комитета… солдаты выполнят его любой ценой. Командование, опасаясь восстания, пошло на уступки. В «дикую» дивизию послали агитаторов. Два эшелона этой дивизии, прибывшие в Оршу, были разоружены и пешим порядком отправлены сперва в Могилев, а потом в Быхов. А на Западном фронте начались аресты офицеров-мятежников и смещение их. Был арестован и сам Лавр Корнилов. Мятеж не продержался и недели. В отличие от знаменитого корсиканца, у которого после поражения были еще «сто дней» и Эльба, мятежного генерала ждала скорая смерть. И он знал это. Тому, кто изменил революции, пощады быть не может…

Фрунзе занялся чисткой командного состава фронта. Потом было совещание большевиков фронта и области, созванное Мясниковым, на котором Фрунзе призвал большевиков Белоруссии готовить массы к вооруженному восстанию. В суматохе дел он позабыл, что является председателем шуйской городской думы. Но вот пришла телеграмма от Жиделева: выезжайте срочно! В Москве от Додоновой узнал – ходатайство Иваново-Вознесенского комитета РСДРП(б) удовлетворено: Фрунзе направляется в Иваново-Вознесенский район.

Снова Шуя. На первом же собрании его избрали делегатом на демократическое совещание, которое должно проходить в Петрограде. А из Минска телеграмма: «Избрали вас делегатом на демократическое совещание». Значит, придется представлять на совещании Шую и Минск!

Собственно, демократическое совещание было еще одной уловкой обанкротившихся эсеров и меньшевиков, попыткой перевести нарастающую революционность масс на рельсы буржуазного парламентаризма. Все это понимал Фрунзе. Он решил дать бой своим врагам на этом совещании, развенчать идею предпарламента.

И он отправился в Петроград.

Из Петрограда – в Шую. Из Шуи – в Минск. В Минском Совете, как и в Петроградском и в Московском, большинство принадлежало ленинцам. Теперь можно было спокойно распрощаться с Белоруссией.

И только когда на вокзал пришли рабочие-дружинники с красными флагами, крестьяне из ближних деревень, солдаты, милиционеры, он почувствовал, как тяжело уезжать отсюда.

– Не думал, что будет так трудно… – сказал он Софье Алексеевне. – Казалось бы, прошло всего полтора года, а прирос я к здешнему народу накрепко.

Вместе с Фрунзе из Минска уезжали Любимов и Станкевич.

МОЖНО ЛИ ОПЕРЕДИТЬ ХОД ИСТОРИИ?

Кто он, Фрунзе? Его военная эрудиция, энергия, его организаторские способности, умение почти мгновенно постигать сущность любого факта, гибкость ума, а главное, особый талант приводить в движение массы – все это словно бы лишь задатки, которые при благоприятных условиях могут вдруг развернуться во что-то грандиозное, небывалое.

Он слишком мало думал о себе, чтобы ставить какие бы то ни было вопросы о личном назначении. Да и может ли человек сознательно определить свое, какое-то особое назначение в жизни? Чаще всего диктуют обстоятельства, при которых прощупывается некая общая линия поведения. Назначение – это ведь не профессия. Вы можете идти наперекор обстоятельствам или подчиняться им. Общая линия поведения в конечном счете определяется сугубо общественным назначением человека, как некоего элемента единой системы, именуемой человеческим обществом. Своим творчеством – будь то хлебопашество, труд на заводе и в мастерской или же высшие сферы умственной деятельности – человек старается установить гармонию, понизить беспорядок. Это извечная борьба. С переменным успехом. Всеобщая гармония всегда была вещью довольно-таки относительной, расплывчатой. Иногда история напоминает морской канат. Начинается старая игра: кто кого перетянет. На одном конце сосредоточиваются все представители векового зла: реакция, темные силы; на другом – те, кому самим ходом времени предопределена конечная победа. Но иногда на противоположном конце груз бывает слишком велик, и кажется, что хаос начинает торжествовать.

Осознанно стремясь понизить этот беспорядок в обществе и в природе, мы занимаемся всем, что нам кажется самым важным для настоящего момента, а нечто подспудное, которое в силу обстоятельств может и не прорваться наружу, беспрестанно шевелится в нас, зовет в какие-то иные сферы. Но случается, выпадают на нашу долю и такие дела, когда человек внезапно как бы «узнаёт» себя.

Своим призванием Фрунзе, как и большинство его товарищей, считал партийную работу. Но партийная работа – понятие очень широкое.

Каким бы делом он ни занимался, он всегда руководствовался неким «критерием полезности» с проекцией его на будущее и даже на отдаленное будущее. Этот критерий распространялся на отдельный город, на губернию, на государство, на человечество в целом. Он считал, что бесполезных дел, бесполезных людей не должно быть, и умел заставить каждого включиться в общий процесс. Он был государственным деятелем крупного масштаба, хотя и не подозревал об этом. Он даже не искал специально, к чему приложить силы: дела сами приходили к нему.

Он был продуктом революции, рожденным ею и для нее. Ведь каждая эпоха порождает свой, особенный тип людей, предельно выражающих своим творчеством ее дух, ее устремления. Они живут среди нас, эти цветы истории, внешне они неотличимы от нас; разница лишь в том, что развороченная, взрытая бурями почва кажется нам не очень удобной для произрастания, а они расцветают на ней всеми цветами радуги. Это их глина, из которой они лепят будущее для всех. Но они не сверхчеловеки. Просто человечность нашла в них свои законченные формы. Они человечны талантливо – только и всего.

Если бы Фрунзе не сделал больше ничего, все равно его имя осталось бы навсегда вписанным в историю революционной борьбы Иваново-Вознесенского промышленного района и Белоруссии.

Ему тридцать два года. И у него в запасе всего каких-нибудь восемь лет жизни. Никто не знает об этом и не может знать. Мало, очень мало. Ведь главные дела, которые прославят его навсегда, еще впереди. Никто не догадывается, какие возможности заложены в этом невысоком, плотном человеке. Ему суждено испробовать себя почти во всех сферах общественной деятельности: и в административно-хозяйственной, и в экономической, и в военной, и в дипломатической, и в литературной, и в научной. И все это еще впереди.

Голодная Шуя. Домик на Соборной улице, где квартируют два представителя власти: председатель городской думы и уездной земской управы Фрунзе с женой и городской голова Игнатий Волков.

В комнате Фрунзе никакого убранства, если не считать воткнутого чьей-то рукой за зеркало пучка курчавых желтых, синих и зеленых перьев. Полка с книгами, несколько старых венских стульев, большой, накрытый кружевной скатертью стол. Лампа с молочным абажуром.

Софья Алексеевна штопает прохудившиеся носки мужа. Он в шлепанцах прохаживается из угла в угол.

– Ну вот, наконец мы и причалили, – говорит он. – Все, как в сказке: можно спокойно читать, можно спать, закрыв оба глаза. И даже имею возможность быть дома с женой, не опасаясь, что меня каждую минуту могут скрутить. Как говорят англичане: мой дом – моя крепость.

– Тебе в самом деле повезло, – отзывается она с веселой иронией. – Светишься изнутри, будто алебастровая лампа. Правда, возможность бывать дома ты используешь плохо. Кем тебя еще выбрали? Когда я работала в Лунинце, мы виделись все-таки чаще. Иногда мне кажется, что у тебя природная склонность взваливать все на себя: председатель Совета, председатель исполкома, председатель парткома, уездный комиссар юстиции и прочая, и прочая. Ну а если говорить о собственном доме, то никогда его у нас с тобой не будет: не умеем мы долго сидеть на месте. Собственный дом!.. Наверное, странное ощущение – иметь собственный дом? Мои родители никогда не имели своего дома. Чужие квартиры. И у нас всегда будут чужие квартиры. Мы ведь с тобой бродяжки.

Он прячет улыбку в усы.

– А ведь ссадили мы этого козла – уездного комиссара Невского! Догадываешься, кого назначили? Нет, нет, не меня. Станкевича. Начальника милиции тоже сместили. Скажи: можно ли опередить ход истории?

– Ты все можешь.

– То-то и оно. Не во мне дело. И не думай, что мой вопрос носит риторический характер. Возьмем наш район в целом. Кто в Советах? Большевики. Земские и городские самоуправления в наших руках. Двадцать тысяч солдат гарнизона на нашей стороне. Кто хозяин фабрик, складов, контор, телефонных станций? Стачечные комитеты. Фабриканта Калмазина посадили под замок, заведующего Терентьевской фабрикой уволили, заведующего суконной фабрикой накрыли мешком и вывезли на тачке за фабричные ворота. Постановление Иваново-Вознесенского Совета знаешь? «Считать отныне все Советы Владимирской губернии на положении открытой и беспощадной борьбы с Временным правительством!» Как это называется? Диктатура пролетариата, советская форма организации.

Михаил Васильевич не преувеличивал. Рабочие Петрограда, Москвы и других городов еще только готовились к последней схватке с Временным правительством. А здесь, во Владимирской губернии, сложилась ситуация, какой не было нигде: к середине сентября 1917 года вся власть оказалась в руках большевистских Советов. Без единого выстрела. Факт невиданный. Никто не знал, что они опередили историю почти на два месяца. Все ждали лозунга из Петрограда или из Москвы. Но лозунга все не было и не было. Министерство продовольствия Временного правительства на телеграмму Фрунзе выслать немедленно маршрутные поезда в голодающий Иваново-Вознесенский район не откликнулось.

Два дня назад на Ильинской площади Фрунзе устроил смотр революционных сил: вышли отряды Красной гвардии, полковые комитеты, возглавляемые большевиками, вывели из казарм почти все двадцать тысяч солдат с полной боевой выкладкой. Впереди рот шагали офицеры.

Все последние дни Михаил Васильевич находился в крайне возбужденном состоянии.

– Живем, как на острове, – говорил он Софье Алексеевне. – Что сейчас в Питере? Ну а если там восстание задержится на неопределенное время? Сколько мы сможем стоять? На окружной конференции во Владимире все высказались за немедленное выступление…

И если еще в пятом году здесь впервые появились Советы, то теперь они также впервые в истории взяли в руки всю полноту власти. Владимирская губерния существовала как самостоятельная советская республика. Фабрики продолжали действовать, и они будут действовать до тех пор, пока не иссякнут запасы хлопка. А дальше?.. Власть Советов здесь, без победы социалистической революции в Петрограде и Москве, не может долго удержаться. Нужно быть готовым и к тому, что придется оказать помощь войсками и отрядами Москве, Питеру…

Как будто не было долгих лет реакции, тюрьмы, ссылки – этого безвременья; разорванная лента единого исторического процесса соединилась; и Фрунзе чувствовал себя таким же молодым, как в пятом году. Было другое: теперь личная ответственность за все происходящее возросла во сто крат. Прежний опыт не пропал даром. И не только для него. Для всего рабочего края. Машинисты революции вернулись из тюрем и ссылок на свои места. Они были изначальными хозяевами положения и потому легко оттеснили от рабочих эсеров, меньшевиков, кадетов, анархистов.

Ночь с 25 октября на 26-е. Шуя придавлена к земле темнотой и дождем. Без стука в комнату вбегает секретарь Шуйского Совета Александр Зайцев. Лицо белое, дергается щека. Разжимает ладонь и смотрит молча на измятую телеграмму.

Фрунзе, ничего не спрашивая, проворно надевает носки и сапоги. Берет телеграмму.

– «Временное правительство низложено!» Так что же ты молчишь, как воды в рот набрал?!

– Горло перехватило, – сипит Зайцев.

– Айда в Совет!

Вот так просто: «низложено». Трудно поверить.

Фрунзе вызывает Иваново.

– Городского голову Любимова! Исидор Евстигнеевич? Значит, правда?.. А кто первый узнал?.. Дмитрий Фурманов? Знаю: в Ивановском Совете, журналист и поэт. У вас заседание?.. «Интернационал» поют? А как связь с Москвой? Не могу дозвониться… Почтово-телеграфные работники саботируют? Да что это вы их там распустили?.. Дайте пинка самому главному саботажнику. Фурманова послали?..

Связи с Москвой нет. Но и без директив ясно, что нужно делать. Михаил Васильевич вызывает из казарм членов Совета Ушакова и Капустянского: немедленно выставить посты у банка и казначейства, у почты, телеграфа и телефонной станции, взять под охрану вокзал!

Все происходит, будто во сне. Чрезвычайное заседание Совета. Это только так говорится – заседание. Собралась чуть ли не вся Шуя: фабрично-заводские комитеты, солдатские комитеты, крестьянские комитеты. Образован Революционный комитет из пяти человек. Председатель Фрунзе.

Члены Революционного комитета в сопровождении целой армии рабочих направляются в казармы. В самом большом зале торжественно. Оркестр. Длинный стол, застланный кумачом. Текст присяги, составленный Фрунзе. На собрание пришло больше трехсот офицеров. Все до единого человека.

Поднимается Фрунзе. В выцветшей гимнастерке. Это сам Арсений. Знакомые всем черты лица спокойны и серьезны, вернее, дружески-приветливы. Внимательный, пристальный взгляд. Шум стихает.

И тут происходит то, чего никто не ожидал. Густой голос Фрунзе:

– Именем рабоче-крестьянского правительства во главе с товарищем Лениным предлагаю вам принять присягу Советской власти! Все, кто не хочет присягать, может немедленно подать в отставку. Революционный комитет гарантирует неприкосновенность. Обсудите все деловито и трезво…

Гром оркестра. Офицеры вскакивают, что-то кричат друг другу. В общем-то, все знали, что рано или поздно этим кончится. И все-таки предложение было неожиданным. Зал бурлит. В короткие мгновения каждый заглянул в собственную душу: с кем он?.. Тугие, литые скулы Фрунзе. Он ждет. Сейчас все должно решиться. Здесь были посеяны зерна, но дали ли они ростки?..

Первым к столу подходит поручик Стриевский, всеобщий любимец. Белобрысый, всегда аккуратно выбритый, подобранный, грудастый, как борец. Он высок ростом, и ему приходится на всех поглядывать сверху вниз. В нем некая уравновешенность, внешняя и внутренняя крепость. Повторяет за Фрунзе басом:

– Клянусь…

Командир полка Моргунов. Какой-то расслабленный, смотрит хмуро, исподлобья. Рывком передергивает плачами.

– Вот моя отставка.

В полной тишине он покидает зал. И эта настороженная тишина давит на всех. Что-то случается, что-то должно случиться. Но лицо Фрунзе не теряет своего дружески-приветливого выражения. Что, собственно, произошло? Старый царский полкаш отказался присягать рабочим и крестьянам? Этого следовало ожидать.

Теперь к столу подходят группами.

– Клянусь!..

Пять часов длится жестокий поединок за каждого офицера. Ушли еще трое. Когда они уходили, неожиданно грянул оркестр. Что-то разухабистое. Торжественность момента нарушилась. Смех, улюлюканье.

Триста офицеров поклялись в верности Советскому правительству. Потом по всему гарнизону начинаются перевыборы командного состава. Михаил Васильевич поздравляет поручика Стриевского, выбранного командиром полка:

– Теперь вы – красный офицер, товарищ Стриевский! С честью носите это звание.

А в это время в Иванове двадцатишестилетний Дмитрий Фурманов воюет с почтово-телеграфными работниками. Действует он от имени Штаба революционных организаций.

– Изменники народа! Всех в кутузку. На телефонную станцию – рабочих! Не умеют? Научатся.

Фурманов звонит в центральную: нужно связаться с Москвой.

– Эй, кто там?

– Я, Ванюха… А это кто спрашивает, ты, что ли, Дмитрий Андреевич?

– Да поскорее вы, черти… Чего вы там копаетесь!..

– Эка, копаетесь, тебя бы посадить сюда…

Так и не удается выяснить, что же происходит в Москве. Перехвачена телеграмма командующего Московским военным округом эсера Рябцева. Категорический приказ полкам Шуйского гарнизона двигаться на Москву «для подавления большевистских беспорядков».

Значит, восстание в Москве началось. Идут ожесточенные бои. И конечно же, рабочим нужна помощь. Фрунзе как председатель ревкома распоряжается всеми вооруженными силами Шуи: гарнизоном, красногвардейцами. По соглашению с Иваново-Вознесенском решено послать в Москву отряд.

– Товарищ Стриевский, ревком назначает вас командиром отряда. На формирование сутки. Я выезжаю в Москву для выяснения обстановки. Полу́чите от меня телеграмму, выступайте немедленно.

Москва. Баррикады. И это знакомо!.. Ревком разыскал без труда. Его секретарем – Анна Андреевна Додонова. Бубнов в Питере. Он теперь член ЦК, член Петроградского военно-революционного комитета, руководил вооруженным восстанием, входя в Военно-революционный центр.

Отряд Батурина спешит к гостинице «Метрополь», где засели юнкера. Переговариваться приходится на бегу:

– Подмога нужна позарез! Мы к вам в Шую послали Обоймова, члена областного Совета. Известий от него почему-то нет. Может быть, схватили?

– Обстановку уяснил сразу и прямо с вокзала отправил телеграмму, чтобы не мешкали.

– А если телеграмма не дойдет?

– Все может быть. В таком случае с вечерним выезжаю в Шую.

На Театральной площади по «Метрополю» садят трехдюймовки. Под пулеметным огнем отряд пробивается к гостинице.

С револьверами и гранатами дружинники перебегают с одной лестничной площадки на другую, с этажа на этаж. Выстрелы. Звон разбитого стекла. Фрунзе прижал биллиардным столом к стене юнкера. Тот корчится, упирается руками в зеленое сукно. Катается по столу граната.

– Сдаешься или как?

– Сдаюсь.

…Отряд в девятьсот бойцов двигался через Владимир. По дороге присоединялись части других гарнизонов. Везли пушки, пулеметы, лошадей, провиант. Постепенно численность отряда возросла до двух тысяч человек.

Когда командующему округом доложили о выгрузке солдат на Нижегородском вокзале в Москве, Рябцев возликовал: теперь можно держаться!

Мгновенно распространился слух: Керенский прислал подкрепление.

Но после того как солдаты оцепили правительственные здания, Кремль, вокзалы, заняли мосты и ударили по засевшим повсюду юнкерам, Рябцев понял: игра кончена.

Заняв Кремль вместе с другими рабочими отрядами, ивановцы и шуйцы стали нести здесь караульную службу.