Текст книги "Все ураганы в лицо"

Автор книги: Михаил Колесников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 35 страниц)

«СОВЕРШЕННО ИСКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ ВОЕННЫЙ ТАЛАНТ»

Вот уже третий месяц, как Фрунзе на фронте. Но у всех такое впечатление, будто он был всегда. Врос, вжился, стал головой огромного армейского организма. Кажется, нет такой части, такого подразделения, где бы не успел побывать. С ним всегда рядом начальник штаба Федор Новицкий и неизменный адъютант Сергей Сиротинский. Официально штаб командарма – в Самаре. А на деле – вагон, автомобиль, беспрестанно мечущийся по сугробам, по бездорожью. У Фрунзе есть квартира: комната в самарской гостинице. Но Софья Алексеевна видит мужа редко. Забежит на час – и снова в штаб или на поезд.

Из всех штабов, со всех командных должностей Фрунзе вытеснил эсеров, меньшевиков, заменил испытанными коммунистами. Тут приходилось опираться на командующего Восточным фронтом Сергея Сергеевича Каменева. Полковник старой армии, генштабист, Каменев оказался человеком, беззаветно преданным Советской власти. Это ему пришлось создавать Восточный фронт как первый советский регулярный фронт за счет местных сил и средств. Но когда местные силы и средства были исчерпаны, а фронт так и не получил нужной прочности, Сергей Сергеевич не знал, что предпринять еще. И тут появился Фрунзе. Его энергия стала распространяться на все новые и новые города: не только в Самаре, но и в Саратове, в Покровске, в Александров-Гае, в Вольске, в Сызрани и даже в Пензе начали по указанию Фрунзе формироваться полки из рабочих и бедноты. Создал боевой штаб, вселил дух уверенности в военспецов. Наладил сбор боевого имущества, подвоз вооружения и снаряжения. Ну а самое важное; начал организовывать в своей армии кавалерийские части.

– Без конницы пропадем! У Колчака превосходство именно в коннице. Нынешняя война – война маневренная.

Каменев видел, как вокруг Фрунзе начинают смыкаться те самые силы, из которых командарм упорно и методично создает мощный кулак для удара по Колчаку.

А самому Фрунзе казалось, что он занят все тем же делом, каким привык заниматься в Иваново-Вознесенске, в Шуе, в Минске, в Ярославском военном округе: формированием, мобилизацией, приданием организационной четкости массам, выработкой тактики и стратегии поднявшихся масс. Ведь люди остаются людьми, меняется лишь обстановка, в которой им приходится проявлять свои возможности, нравственные и физические. И всегда самое главное – воспитание людей, подтягивание самых широких масс до уровня задач, выдвигаемых каждым этапом революции. Поэтому-то он сразу же обратил внимание на политико-воспитательную работу в частях, старался увеличить в каждой части число коммунистов, политбойцов.

Среди важных дел и забот было еще одно: кропотливое изучение обстановки на фронте. Что такое фронт? Это не нечто раз навсегда данное. Восточный фронт – полоса шириной в две с лишним тысячи километров, великое пространство от Печоры, загадочной Чердыни, Перми до Актюбинска, до Аральского моря. Это все, что на востоке России. Триста пятьдесят километров из двух тысяч принадлежат Четвертой армии. Самый южный участок, правый фланг. Штаб фронта в Симбирске, там Каменев. Фрунзе знает, что на всем фронте сосредоточено сто одиннадцать тысяч красных бойцов. Всего сто одиннадцать тысяч! Известно также, что Восточный фронт располагает триста семьюдесятью четырьмя орудиями. Ни больше, ни меньше. И что очень мало снарядов и неоткуда их взять. Вся надежда на пулеметы. Хотя патронов тоже мало. А у Колчака, по данным разведки, двойное количественное превосходство в коннице, не говоря уже о боеприпасах. Превосходство в живой силе…

Редкий час ночного одиночества. Михаил Васильевич ходит по кабинету. Можно спокойно думать, просто думать. И не обязательно об армии. Как бы ни был занят человек делом, он думает и еще о чем-то.

Фрунзе думает об обстоятельствах своей жизни, о новых людях, которые встречаются на каждом шагу. Взять хотя бы отношения с военспецами. Встретили прохладно. Перешептывались: «Союз коня и всадника» – намек на крепкий союз Фрунзе и Новицкого; дескать, как всегда, тащить воз будет военспец, а командующему остается лишь подписывать приказы… А он учился командовать и делал это в открытую, не стеснялся обращаться к военспецам по, казалось бы, самым элементарным вопросам: соотношение сил, форма маневра, планирование сроков. Не «всадником», а учеником считал он себя. Но после беседы с ним военспецы выходили из его кабинета несколько смущенными: «ученик» вовсе не был школяром, мыслил широко, а главное, грамотно в военном отношении, и не на все его вопросы военспецы могли дать ответ. Каждый из этих людей после встреч с Фрунзе начинал испытывать радостное возбуждение: так бывает, когда сталкиваешься с новым видом мышления, которое, как это угадывалось, принадлежит не одному человеку, Фрунзе, а всему новому человечеству, выразителями которого в данный момент являются такие, как Фрунзе. Он учился, учился. И постепенно они прониклись к нему глубоким уважением, ибо все, что он узнавал от них, было не самоцелью, а лишь недостающим звеном, необходимым инструментом, базой для самостоятельных обобщений и выводов. Они подчинились, стали прислушиваться к каждому его слову. А он с виноватой улыбкой говорил Новицкому:

– Замучил я вас, Федор Федорович. О таких, как вы, киргизы говорят: и большим пальцем лечит, и указательным исцеляет. И еще: сильными руками можно победить одного, сильным умом побеждают вражеские полки… Спать, спать!..

Среди забот и беспрестанных треволнений он не утратил способность философски мыслить. Советская власть держится вот уже год и четыре месяца. Она живет и существует во вражеском кольце. На востоке – Колчак с армиями Белова, Ханжина, Каппеля, Гайды; на юге – Деникин; на западе – панская Польша; на северо-западе – Юденич; на севере – Миллер, англо-американские, французские и белофинские интервенты. Интервенты на Каспийском море, на Черном, на Белом. И вся Красная Россия – географический пятачок. И все-таки держится! Будет держаться… Никому и в голову не приходит, что могут вернуться старые порядки. Уже сложился своеобразный быт Красной Республики. «Красная губерния» живет советской жизнью. Недавно пришла телеграмма от делегатов Иваново-Вознесенского губернского съезда Советов: «Высказываем надежду вновь увидеть вас в первых рядах строителей и руководителей «Красной губернии». Почти каждый день Михаил Васильевич получает письма от рабочих, от Жиделева, от председателя губисполкома Любимова, который просится на фронт, но его не отпускают, от Зайцева, от ветерана революционного движения Ольги Афанасьевны Варенцовой, которая сейчас секретарь Иваново-Вознесенского губкома партии. На фабриках с хлопком по-прежнему плохо. Когда пойдете на Туркестан?..

О походе в Туркестан мечтает и Михаил Васильевич. Там создана своя Красная Армия. Но она тоже в кольце. Оттуда прорвалось несколько полков. Из них Михаил Васильевич предложил создать Туркестанскую армию. Совсем недавно эту армию подчинили ему, он стал командующим Южной группой. Эта группа должна закончить ликвидацию белоказачьей армии, очистить полностью Уральскую и Оренбургскую области и двинуться на Туркестан.

Фрунзе очень часто думал о своей матери, Мавре Ефимовне, которая находится там, в Туркестане. Там и сестры. Бедная, бедная мама… С тех пор как пятнадцать лет назад он уехал из Верного в Петербург, они так и не виделись. Тогда было всего девятнадцать, а сейчас – тридцать четыре! Старик. Седые волосы появились… Не виделись, не встречались… Уж очень было спрессовано время. Три революции, тюрьма, каторга, ссылка, побег, фронт – и ни одной минуты передышки. Все пятнадцать лет в каком-то дьявольском колесе…

Прости, мама. Прости сыну. Жизнь была слишком жестокой… Но сколько бы ни прошло лет, у каждого только одна мать, и это всегда несешь в себе, где бы ты ни был, в кандалах или под свинцовым дождем.

Он отправил в Туркестанский Центральный исполнительный комитет радиограмму:

«Волей Рабоче-Крестьянского правительства Российской Республики я назначен командующим армиями Южной группы Восточного фронта, включающими и туркестанские войска. В ближайшем будущем войска прибудут на помощь героям-бойцам Туркестана, доселе не опустившим Красного флага и отбившим все яростные нападки врагов. Я приветствую в вашем лице трудящиеся массы всех народностей Туркестана. Прошу передать мой особый привет трудовому населению моей родины – Семиречья и моего родного города Пишпека. Как уроженец Туркестана, приложу все усилия к тому, чтобы желанная помощь пришла к вам как можно скорее. С социалистическим приветом! Фрунзе».

Мечта казалась легко осуществимой. Он тщательно разработал план наступления, командующий фронтом план одобрил. Большие надежды возлагал Михаил Васильевич на Чапаева.

Фрунзе бросил Южную группу в наступление.

На Туркестан!

Отдохнувшие, хорошо отмобилизованные войска хлынули в уральские и оренбургские степи, смяли, обратили в бегство противника. За несколько дней враг был отброшен на сто двадцать километров к югу от Уральска. Чапаев взял станцию Сломихинскую. Огромные трофеи, пушки и пулеметы, захваченные у врага… Это был шквал, это был смерч. Наконец взят Лбищенск, штаб белоказачьей армии.

Фрунзе всегда в авангарде. Его воля движет всю эту людскую массу, эскадроны, полки, пушки, застревающие в мокром снегу и непролазной грязи. Каменев телеграфировал:

«Работа вашей армии превзошла все ожидания – единственная светлая страница нынешних дней фронта».

И выслал ордена Красного Знамени для наград отличившихся. Фрунзе сам прикрепил к груди Плясункова орден.

А через несколько дней командующий фронтом вызвал Фрунзе к прямому проводу:

– Наступление приостановить. Немедленно явиться в штаб фронта!

Михаил Васильевич знал, что случилось: еще в начале марта Колчак всеми своими армиями перешел в наступление. Сибирская армия генерала Гайды потеснила на севере наши Третью и Пятую армии. Они отступают к Вятке. Неужели дела так плохи?

Почему нужно приостанавливать наступление здесь, на правом фланге фронта?

Михаил Васильевич выехал в Симбирск, к Каменеву.

…В одном из этих деревянных домов Симбирска родился Ленин. В каком?.. Фрунзе показали двухэтажный в пять окон с фасада дом на Стрелецкой улице. Обыкновенный дом под железной крышей. Флигелек…

Михаил Васильевич стоял на Венце. Обрыв над Волгой. Бой часов Васильевской церкви. А за рекой – степи в весеннем мареве.

Отсюда начался жизненный путь Ильича. Отсюда начинается что-то необыкновенное, огромное в жизни Михаила Фрунзе…

Как ни привык он к поворотам судьбы, то, что произошло полчаса назад в штабе фронта, ошеломило его.

Сергей Сергеевич Каменев. Пожелтевший от бессонных ночей, глаза воспалены, рыжие усы опущены.

Беспрестанно вбегали работники штаба, военспецы, телеграфисты. На столе – гора сводок, телеграмм. Каменев устало сказал:

– Все ваши ходатайства удовлетворены: Куйбышев назначен членом реввоенсовета Южной группы. Авксентьевский и Любимов отозваны сюда из Иваново-Вознесенска. Обстановку знаете?

– Знаю. Пятая сдала Уфу. Я до сих пор так и не могу взять в толк, изменилась ли оперативная задача Южной группы? Куда нам базироваться: на Туркестан или на Волгу?

– А вы как думаете?

– Мне кажется, что вы уже решили этот вопрос, приостановив своим приказом наступление. Южная группа должна действовать против главной группировки колчаковских войск, обязана помочь Пятой армии.

– Да, Колчак нащупал слабое место. Пятая армия в исключительно тяжелом положении. В исключительно тяжелом! Уфа, Стерлитамак, Белебей, Бугульма – все отдали! Да и не мудрено: у генерала Ханжина пятьдесят тысяч штыков и сабель, и наши десять тысяч не устояли… Ханжин рвется в Самару. Троцкий разработал план, согласно которому, в целях сохранения живой силы, нужно отвести войска нашего фронта за Волгу.

Михаил Васильевич не поверил собственным ушам.

– Сдать Самару, Оренбург, Казань? Отдать хлеб, самую крупную водную рокадную линию сообщения?

– Выходит, так.

– Это же предательство, прямое предательство! Самару мы не можем отдать, не имеем права. Колчак потеснил нас. Что из того? Почему мы должны бежать без оглядки? Поступать так – значит подыгрывать Колчаку. Выход Колчака на рубеж Средней Волги будет означать стратегический прорыв Восточного фронта. Противник получит выгодное исходное положение для вторжения в глубь Республики по семи железнодорожным магистралям. Или Троцкий хочет, чтобы мы собственными руками открыли Колчаку ворота в Москву? Ничего не могу сказать о других армиях, но Южная группа готова не только к обороне, но и к наступлению.

– Я это знаю. И согласен с вами. Но какие аргументы, помимо названных вами, мы можем выдвинуть против плана Троцкого? Он жмет на Вацетиса, и Вацетис вынужден был с ним согласиться. Так я предполагаю. Таким образом, против нас – председатель Реввоенсовета Республики и главнокомандующий вооруженными силами РСФСР.

Михаил Васильевич пристально посмотрел на Каменева и спросил:

– Скажите откровенно, Сергей Сергеевич, вы доверяете Троцкому?

Каменев пожал плечами.

– Я знаю одно: Троцкий меня не любит. Да и за что любить ему меня? Он всякий раз напоминает мне, что я полковник царской армии и не должен влезать в политику. От вас, мол, требуется одно: командовать. Но ведь Вацетис – тоже офицер старой армии, а ему доверили все вооруженные силы Республики, то есть, находясь на столь высоком посту, он воленс-ноленс обязан заниматься политикой. И как я могу отмахиваться от политических вопросов, когда они неразрывно связаны с каждым шагом на фронте? Ведь я не нанимался к Советской власти, а поклялся служить ей верой и правдой. Меня ведь тот же Колчак с радостью вздернул бы на первой осине. И не за то, что я командую фронтом, а за то, что я служу Советской власти; я сам стал частью этой власти. Вот вы старый большевик. Объясните, как я должен действовать в подобных случаях? Одно скажу: Троцкому я не доверяю. Никакими соображениями нельзя оправдать отвод войск за Волгу. Я ведь – военный человек и кое в чем разбираюсь…

– Я ждал такого ответа. Сегодня же дам телеграмму на имя Владимира Ильича, обрисую обстановку. Уверен: Ленин запретит отступать за Волгу. Не аргументы, а свой, тщательно продуманный план должны мы противопоставить пораженческому плану Троцкого. У меня уже есть кое-какие наметки. Хорош ли, плох наш план, но за Волгу мы не отступим!

Фрунзе подошел к карте.

– Вот нас пугают распутицей. Но ведь она – не только для нас, но и для того же Ханжина. Его армия, двигаясь вдоль единственной железной дороги, неминуемо растянется в глубину. А это как раз нам и нужно: мы сможем бить его по частям. Я прикидывал и так и эдак и вот к чему пришел: Колчак не сможет все время держать свои силы в кулаке, взаимодействие его частей неизбежно нарушится. Мы уже видим, что левый фланг армии Ханжина отстал от главной группировки. И если бы нам удалось создать сильную ударную группу… Обстановка подсказывает, что такую группу можно создать лишь на правом фланге фронта. Здесь наши войска образовали выступ в сторону войск Колчака, здесь мы угрожаем его основным силам, идущим на Самару… Понимаю: создать группу будет нелегко. Но иного выхода нет. Мощный кулак. Энергичным наступлением во фланг и тыл главной группировки белых разгромить ее и отрезать от путей отхода на восток! На оренбургском и уральском направлениях можно продолжать ограниченными силами оборонительные действия. Главный удар, как опять же подсказывает обстановка, лучше всего нанести из района Бузулука на север по флангу и тылу… Это, разумеется, предварительные соображения.

Он замолчал. Молчал и Каменев. Несколько минут он находился в глубокой задумчивости, потом поднялся, быстрыми шагами подошел к Михаилу Васильевичу.

– А знаете, тут что-то есть!.. Разделить фронт на две оперативные группы… Из района Бузулука – на север по флангу и тылу главной группировки Западной армии… Гм.

По всему было видно, что его мысль работает с удесятеренной быстротой. Нужен был лишь толчок, импульс.

Наконец он произнес таким тоном, словно убеждая самого себя:

– Теперь и я вижу, что Колчак бьет растопыренными пальцами. Он так и не определил точно направление главного удара. Я, кажется, разгадал его замысел: наступлением Сибирской армии на Вятку, Вологду он стремится соединиться с Миллером и интервентами на севере; Западную армию хочет вывести на Среднюю Волгу для соединения с Деникиным. Так сказать, желание усесться сразу на два стула. Вот где самое уязвимое место плана Колчака! Мы должны помешать ему встретиться с Деникиным.

– Мы его просто уничтожим!

Сергей Сергеевич сощурился.

– Да, конечно, мы должны его уничтожить. И ваши предварительные соображения, если хотите знать, очень смелы. Да, очень смелы. Гениально просто и смело. Мне даже сдается, что по смелости замысла ваш план контрнаступления не имеет себе равных! Вернее, зерно плана. Но вот удастся ли нам создать в короткие сроки ту самую мощную группу, о которой вы говорили? Я уже предвижу все возражения Троцкого.

– И я предвижу. Но не сомневаюсь, что ударную группу создать удастся.

– Хорошо. Обсудим все на заседании реввоенсовета.

На заседании оппозиции не было: идею плана контрнаступления одобрили. Ведь все это считалось как бы предварительным. А вот утвердит ли Москва? Во всяком случае, Каменев должен ехать в Москву, в ЦК. Там придется противостоять Троцкому, доказывать. А время не терпит… Ну а группа, ударная группа? Ее нужно создавать сейчас, немедленно. И создавать ее будет Фрунзе! Возможно, в нее войдут все армии, кроме Второй и Третьей.

– Берите на себя все полномочия и все обязанности по подготовке контрнаступления, – сказал Каменев. – Я потребую, чтобы вас утвердили командующим этой оперативной группой.

Все было слишком неожиданно. Ведь Фрунзе высказал только то, что ему казалось само собой разумеющимся. Не с неба же они упали, его «предварительные соображения»! Изучая обстановку изо дня в день, прямо-таки невозможно прийти к другому выводу.

Да, Колчак перешел в генеральное наступление, он добился серьезного успеха. И разве может его задержать даже такой могучий водный рубеж, как Волга? Лишь живая сила… И вот из шести армий фронта Каменев готов, если потребуется, отдать в распоряжение Фрунзе четыре, то есть вверить ему судьбу всего фронта, если учесть, что Вторая и Третья армии откатились чуть ли не до Вятки и Камы, чуть ли не до Казани.

То чувство, которое испытал при этом Михаил Васильевич, нельзя было назвать ни страхом, ни растерянностью. То было знакомое чувство: чувство личной ответственности. И оно самое гнетущее. Взять в свои руки фронт, который стал за несколько дней главным, основным. Взять его в самый тяжелый момент. Кто-то не подготовил армии, кто-то не разгадал заранее замыслов противника, кто-то прошляпил, дал застать себя врасплох, а Фрунзе в этот критический момент должен взять все просчеты других на себя. Здесь будет решаться судьба Советского государства: быть ему или не быть? Фрунзе, сам того не желая, выдвинулся на первое место. И он знал: план утвердят, не могут не утвердить. И вся основная тяжесть ляжет на его плечи, многое будет зависеть от его оперативности, от подвижности его мысли, военной мысли.

Та задача, которую он выполнял до сих пор: не допускать белоказаков к Волге на участке Саратов – Сызрань, показалась ему сейчас мизерной. Он их не только не допустил, но и отогнал, раздавил.

…Он стоял на краю обрыва, и ветер раздувал полы его шинели. Да, на заседании реввоенсовета он согласился. Ведь другого выхода все равно нет: он высказал идею плана, он и должен воплотить ее в жизнь. Кто лучше него понимает идею этого плана, его частности, кто, кроме него, сможет во всех деталях разработать план? Фрунзе поставил жесткое условие: никто не должен связывать ему руки. Подготовка контрнаступления проводится в строжайшей тайне. Он требует полного доверия!.. Вторым членом реввоенсовета Южной группы будет Новицкий. Сейчас же нужно назначить начальником 25-й дивизии Чапаева. Комиссаром к нему – Фурманова.

Все его предложения приняли.

После заседания Сергей Сергеевич сказал:

– Троцкий прислал еще одного своего соглядатая: некий Авалов. Рекомендует на должность командующего Четвертой армией. Хочу вас познакомить.

Каменев вызвал адъютанта.

– Авалова ко мне!

Авалов, Авалов… Михаил Васильевич рылся в памяти. Неужели тот самый?.. Губернский комиссар Керенского в Минске?.. Мало ли однофамильцев!..

Но это был тот самый Авалов. Он сразу узнал Фрунзе, но не побледнел, не стал грызть ногти, как с ним случалось в минуты волнения. Это был уверенный в себе человек, посланный сюда председателем Реввоенсовета.

– Знакомьтесь, – сказал Каменев.

– Что нужно здесь этому человеку? – спросил Фрунзе.

– Я прибыл сюда с рекомендациями от руководства Реввоенсовета, от Троцкого. Лично от вас мне ничего не нужно. А прислали меня сюда на должность командующего армией.

Фрунзе переглянулся с Каменевым, развел руками.

– В Южной группе все укомплектовано. На Четвертую армию вызван Авксентьевский. У меня высоких должностей нет!

– Я согласен на дивизию.

– На дивизию утвержден Чапаев.

– Но бригада-то у вас есть, надеюсь?

– Назначение на должность – дело сложное. Будем совещаться.

Когда командующий фронтом отпустил Авалова, Фрунзе сказал:

– Вы правы: Троцкий подсунул нам соглядатая. Я его очень хорошо знаю по Минску. И будь моя воля, дал бы ему здоровенного пинка.

– А как быть? Я не могу отменить распоряжение руководства Реввоенсовета.

– На Четвертую армию нужно немедленно провести Авксентьевского! А этого девайте, куда хотите. Не хотел бы иметь его в Южной группе. Это же явный предатель. Очень уж он рвется заполучить хоть что-нибудь.

– Хорошо. Я еще посовещаюсь с членами Реввоенсовета и в Москве тоже.

Михаил Васильевич понимал, что все его доводы против Авалова не убедительны. Как скажешь Каменеву: Авалов бывший офицер царской армии, служил Временному правительству, эсер? Но ведь и Новицкий, и Каменев, и сам главком Вацетис служили в старой армии. Но им доверяют! Авалов может заявить: да, служил, но изменил убеждения, перешел на сторону народа и так далее. И эта гадина вползает в армию, претендует на высокую должность, и ничего с ним нельзя поделать… Можно скрипеть зубами от бессильной ярости. А тронь негодяя, сразу завопит: Фрунзе сводит счеты за прошлое! С таким же успехом Троцкий мог прислать со своей рекомендацией генерала юстиции Милкова: перевоспитался, мол, раскаялся, осознал свои ошибки, рабочих и большевиков вешать отныне не будет, прошу любить и жаловать! И Милков стал бы искать повода, чтобы снова осудить Фрунзе и того же Чапаева.

И хотя на заседании Реввоенсовета твердо решили Самару не эвакуировать, нашлись люди, которые еще до заседания передали в Самару: эвакуируйте! Узнав об этом, Михаил Васильевич вызвал к прямому проводу Куйбышева. Валериан Владимирович успокоил:

– Эвакуация? И не подумаем! Презрение паникерам! Вот с военным инженером Карбышевым продолжаем возводить Самарский укрепленный район.

Фрунзе занялся разработкой плана контрнаступления.

В Москве в это время за план дрались Каменев и член Реввоенсовета фронта Сергей Иванович Гусев. Старый большевик Гусев много слышал об Арсении еще в 1906 году, они встречались на IV съезде РСДРП в Стокгольме. Наклонность к военному делу у Сергея Ивановича появилась давно, еще тогда, когда он работал в издательстве Сытина, где вычитывал «Военную энциклопедию». Оригинальность оперативного замысла Фрунзе поразила Сергея Ивановича. Все это было прямо-таки непостижимо: Арсений, тот самый Арсений… Сергей Иванович, закованный в глухую кожанку, методично доказывал, что план Фрунзе – творение очень зрелой, может быть, даже гениальной военной мысли. В истории военного искусства аналогов нет. Фрунзе как стратег и мастер оперативного мышления еще только разворачивается. Его нужно поддержать.

Круглое, без бороды и усов лицо Гусева было строго. Он то и дело демонстративно снимал и надевал пенсне, стараясь привлечь к себе внимание. Ему казалось, что его слушают недостаточно внимательно, и он нервничал. Он боялся, что из-за этой вот невнимательности могут не уловить всего своеобразия и глубины мысли Фрунзе и, чего доброго, примут какое-нибудь срединное решение. Но его слушали. И гораздо заинтересованнее, чем он предполагал.

Всем был хорошо известен несколько тяжеловатый и суховатый характер Гусева, человека очень больного уже много лет; но под этим внешним льдом всегда кипели, бурлили страсти, одной из которых была ненависть к Троцкому, подчас плохо скрываемая. Еще будучи студентом технологического института, Гусев в 1896 году вступил в Петербургский «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», вместе с Лениным создавал партию, и люди, наподобие Троцкого, лживое нутро которых он угадывал безошибочно с первого соприкосновения, вызывали у него гнев, чувство гадливости. Он не стеснялся в глаза называть Троцкого «квазиреволюционером», отчего последний приходил в бешенство.

Основными оппонентами были Троцкий и работники штаба главкома. В зале заседаний висела карта во всю стену. Перед этой картой прыгал Троцкий, потрясая указкой. Он был весь – темперамент, перья бороды задорно топорщились, плечи судорожно вздергивались.

– Авантюризм чистейшей воды! Появился еще один доморощенный стратег. Сейчас, когда установилась весенняя распутица, а резервы не подброшены и еще не скоро могут быть подброшены, этот самоуверенный Фрунзе предлагает перейти в контрнаступление! Я взываю к здравому смыслу. Наши армии откатываются, они разбиты, деморализованы. Единственная возможность удержаться – закрепиться за Волгой, да, да, оставить Самару, Казань. Планомерный отход. Мы не позволим малограмотному в военном отношении человеку бросать Красную Армию на растерзание Колчаку! Как говорят немцы: бог всегда сопутствует большим батальонам. А у нас нет этих батальонов…

Оратор совсем вошел в роль стратега, этакого спасителя России. Он знал цену красноречию. Кроме того, он успел изучить Фрунзе. Фрунзе опасен своей неукротимостью, своим бесстрашием. И все это было результатом его образа мышления, которое не имело ни одной точки соприкосновения с мышлением Троцкого. Для планов Троцкого такой человек опасен уже тем, что он существует на свете. Даже находясь в Самаре или еще на более отдаленном от столицы фронте, он может оказывать гораздо большее воздействие на всю политику, нежели Троцкий и его друзья в Москве. Фрунзе надо развенчать, принизить, уничтожить иронией и пренебрежением.

Троцкий неоднократно выступал в роли военного теоретика. Были у него и свои твердые посылки. Например: марксизм к военной науке не применим. Да и вообще, военной науки нет и не было. Война не есть наука. Война есть ремесло для тех, которые правильно изучают военное дело. Фрунзе не изучал военное дело, его марксизм к «теории войны, то есть практическому руководству», никакого отношения не имеет. Фрунзе – выскочка. Военному специалисту нужно исходить из «внутренних факторов военного дела». Марксизму там нечего делать.

– Одна из основных философских марксистских предпосылок гласит, что истина всегда конкретна. Это значит, что нельзя военное дело и его вопросы растворять в социальных и политических категориях. Может ли марксизм научить плести лапти? Военное дело есть военное дело, и марксист, который хочет о нем судить, должен помнить, что и военная истина конкретна. Я не знаю, какой марксист Фрунзе, но в практическом военном деле для меня он – нуль. Можно подумать, что у нас нет опытных военспецов!

Такого военспеца, бывшего генерала царской армии Самойло, Троцкий выпустил к карте.

Генерал выглядел внушительно: Сципион Африканский! Бугристое лицо с резкими складками, голый шишковатый череп, огромные уши, узкий рот, будто щелка, прорезанная ножом. Генерал подошел к карте. План контрнаступления Фрунзе оценил как предложение, не имеющее под собой никакой реальной основы. Нет, он не унижал Фрунзе всякими пренебрежительными словечками. Фрунзе для него вообще не существовал. Генерал скупо выдавливал из себя каждое слово. Он был подобен изрекающему оракулу.

План неприемлем хотя бы потому, что мощный удар на чрезвычайно растянутом фронте практически невозможен. Если Колчаку удастся захватить Самару, что вполне вероятно (ведь захватил же он Уфу!), то Южная группа окажется в мешке, то есть отрезанной от баз питания и снабжения.

Многим доводы Самойло показались убедительными. Да и сам генерал был убежден в непогрешимости своего оперативного мышления. Меньше всего считал он себя врагом Советской власти, ни в каком заговоре совокупно с Троцким не состоял. Просто он мыслил старыми шаблонами. И Троцкого это вполне устраивало…

Владимир Ильич сидел в деревянном кресле, чуть склонив голову, что-то писал, и трудно было понять, слушает он Самойло или нет. Но именно Ленину, как предсовнаркома и председателю Совета Обороны, принадлежало здесь решающее слово. Вот он вскинул голову, погладил рыжеватую бородку и заговорил. Ильич не спорил, не доказывал. Он читал «Тезисы ЦК РКП(б) в связи с положением Восточного фронта». И всем сразу стало ясно: план Фрунзе принят. Об отступлении за Волгу не может быть и речи. Ильич лучше и быстрее всех военспецов разгадал замысел Колчака. Разделив силы на Северную и Южную оперативные группы, Колчак преследует вполне определенную цель: захват Москвы. Это именно план похода на Москву. Колчаку диктовали свою волю две силы: представитель английского империализма генерал Нокс и представитель французского империализма генерал Жанен. Нокс тянул Колчака на север, к Вологде, где находились английские и американские интервенты; Жанен – на юг, к Самаре, на соединение со ставленником французов Деникиным. Когда произойдет соединение, северная группировка повернет через Ярославль на Москву, а южная в то же самое время повернет на Москву через Саратов. Это был очень широкий план. Но уязвимый. И Фрунзе совершенно прав, предлагая нанести контрудар сосредоточенными силами армий правого фланга Восточного фронта по растянувшемуся левому флангу противника с последующим выходом в его тыл. План Фрунзе верен хотя бы потому, что он учитывает не какие-то оперативные и тактические частности, а сложившуюся обстановку в целом: с переходом Колчака в наступление зашевелился на юге Деникин, готовит поход на Москву, он уже выдвинулся в пределы Донбасса; на западе оживились белополяки и латвийские националисты, захватили Вильнюс, Барановичи и нацелились на Минск; Юденич наваливается на Петроград. Троцкий пугает жертвами. Да, без жертв не обойтись. Но что эти жертвы в сравнении с теми жертвами, которые придется принести народу, если Колчак захватит Москву, раздавит революцию и вернет прежний социальный строй? Вот что учитывает Фрунзе. Он, по-видимому, даже не задумывается о чисто оперативных достоинствах своего замысла. Он предлагает свое решение, единственно правильное, по его мнению, для данного момента. Его план рожден не отвлеченными умствованиями, а жестокой необходимостью. Ильич сказал: