Текст книги "Все ураганы в лицо"

Автор книги: Михаил Колесников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 35 страниц)

– Надо напрячь все силы, развернуть революционную энергию, и Колчак будет быстро разбит. Волга, Урал, Сибирь могут и должны быть защищены и отвоеваны.

Реввоенсовет Республики немедленно выехал в Симбирск и здесь на заседании утвердил Фрунзе командующим Южной группой большого состава. Членами реввоенсовета группы стали Куйбышев и Новицкий.

Фрунзе познакомился с недавно прибывшим Тухачевским, который стал во главе Пятой армии. О Тухачевском Михаиле Николаевиче знал и до этого. Офицер старой армии, Тухачевский служил в Семеновском полку, воевал в империалистическую, был в плену у немцев, бежал. Через Швейцарию, Францию и Англию вернулся домой. Солдаты избрали его командиром роты; вступил в партию большевиков, работал в Военном отделе ВЦИК. В прошлом году находился на Восточном фронте, командовал Первой армией, где комиссарами были Куйбышев и Калинин. Послали на Южный фронт. Теперь перевели сюда. От Куйбышева Михаил Васильевич не раз слышал о личной храбрости Тухачевского.

– Вместе с ним брали Симбирск и Самару…

Сейчас на Фрунзе смотрели большие синие глаза командарма. Он молод, очень молод. Ему всего двадцать шесть. Прекрасен, как античный бог. Куйбышев говорил о том, что Тухачевский – отличный музыкант, сам мастерит скрипки. Отец – разорившийся дворянин, мать – из бедных крестьян Смоленской губернии. И снова – ощущение интеллектуального родства… В общем-то, Тухачевский сделался командующим Пятой армией по предложению Фрунзе. Эта армия находилась в очень тяжелом положении. Ведь именно против нее Колчак бросил основные силы. Она стояла в центре фронта, на уфимском направлении, то есть на главном. Здесь нужен был человек оперативный, хладнокровный и, конечно же, грамотный в военном отношении. Тухачевский обладал всеми этими качествами. Михаил Васильевич, обычно осторожный в оценке людей, как-то сразу поверил в него.

Вернувшись в Самару, Фрунзе вызвал Чапаева и Фурманова. Пригласил на квартиру. Софья Алексеевна накормила обедом. Оба выглядели бодро. Искренне обрадовались, когда узнали, что Василий Иванович теперь будет начальником Двадцать пятой, а Фурманов – комиссаром у него. Командир и комиссар успели сдружиться. Сперва Василий Иванович был несколько шокирован: к Фурманову в часть приехала жена Анна Никитична. (Комиссар да еще со своей «бабой»! Плясунков вон куда сознательней: турнул свою кралю на исходные позиции…) Но когда узнал, что Аня – замечательная наездница, разбирается в медицине не хуже фельдшера и приехала не просто к мужу, а по командировке, заведовать политпросветом, успокоился. Девчонка из рабочей семьи, драндулетов для нее не потребуется. А с Митяем познакомилась на фронте, еще в империалистическую, где Аня Стешенко была сестрой милосердия.

– Принимайте дивизию, – сказал Фрунзе. – В нее войдет также ваша Александров-Гайская группа, но и, конечно, Иваново-Вознесенский полк. Ваш штаб в Бузулуке.

Южная группа расширенного состава официально была образована 10 апреля. По плану Фрунзе наступление должно было начаться через три недели. За эти три недели предстояло проделать огромную работу.

Во-первых, необходимо осмыслить все детали предполагаемого контрудара. Ведь тут, в самом деле, могут быть всякие неожиданности: а что, если Ханжину все-таки удастся захватить Самару? А что, если армии, отступающие на левом фланге, увлекут за собой и Южную оперативную группу? Таких «если» было слишком много. Конечно же, трудно рассчитывать на быстрый подход из тыла крупных резервов. Они, разумеется, будут подброшены. Но когда? Удастся ли сохранить в тайне от противника оперативный план и сосредоточение войск? Во-вторых, нужно укомплектовать части, очистить их от буржуазно-кулацких элементов, сведя последние в тыловое ополчение, распределить партийных работников, произвести перегруппировку сил и создать на решающем направлении ударную группу. И наконец, укрепить фортификационными сооружениями населенные пункты, подбросить продовольствие и вооружение.

Фрунзе, Куйбышев и Новицкий сбивались с ног. И тут Михаил Васильевич, в который уж раз, столкнулся с человеческой инертностью. И не только с инертностью…

Давно замечено, что всякое большое дело вызывает яростное противодействие всех инакомыслящих.

Таким инакомыслящим вдруг оказался человек, которым Фрунзе восхищался и в которого верил: командующий Первой армией Гая Дмитриевич Бжишкянц, или просто Гай. Именно Гай летом прошлого года сформировал Симбирскую дивизию, получившую за необыкновенную стойкость наименование Двадцать четвертой Железной. Теперь Гай командовал Первой армией, оборонявшей Оренбург.

Гай был уязвлен тем, что командование Южной группой большого состава доверили не ему, а Фрунзе. Но не скажешь об этом вслух! Сперва все складывалось будто бы в пользу Гая: главное командование, оказавшееся вынужденным принять план Фрунзе, решило внести в этот план свои коррективы. А именно: нанести фланговый удар по противнику не группой войск, а силами одной лишь Первой армии. Гай, не поняв подоплеки всего, вообразил, что его наконец-то оценили по достоинству и делают главной фигурой. Фрунзе отмел все поправки. Вот тогда-то Гай решил драться за себя. Он неожиданно заявил, что из плана Фрунзе ничего не выйдет. Надо отступать за Волгу, сдать Оренбург. Вызвав Фрунзе к прямому проводу, он сказал:

– Оренбург окружен с трех сторон. Я нахожу нужным спасти армию отступлением. Каждую минуту меня зовут начдивы с просьбой разрешения об отступлении. Я иного выхода не нахожу и снимаю с себя всякую ответственность за могущий произойти разгром армии. Вот что я вам скажу: при столь быстром отходе Пятой армии никакие маневры с нашей стороны помочь делу не могут, моя армия потеряла боеспособность и через неделю в панике разбежится. Верьте мне!

Такого разговора с Гаем Фрунзе не ожидал. Чего он кричит, чего бросается в панику? Испугался атамана Дутова? Ведь в Оренбурге девять с половиной тысяч штыков, бронепоезд, семь орудий, до сотни пулеметов, люди не намотаны, сыты. Какая армия сейчас может похвастаться тем, что у нее почти десять тысяч человек? Может быть, Пятая, где нет и половины того, что есть у Гая?.. А именно на Пятую возложена самая ответственная задача: пока идет подготовка к контрнаступлению, сдерживать противника, и не только сдерживать, но и стягивать ударный кулак.

О чем-то догадываясь, Михаил Васильевич сказал:

– Стыдитесь, Гая Дмитриевич. Паническое настроение и поведение руководителей обороны Оренбурга считаю не только непонятным, но и преступным. Приказываю вам раз и навсегда прекратить разговоры о сдаче Оренбурга и принять меры к его защите! Ожидаю от ваших войск исполнения долга и приказа. Я верю в вас, в ваше личное мужество!

Гая поддержал Троцкий, приехавший в Симбирск. Кроме того, Гай, убежденный в своей правоте, решил обратиться с жалобой на Фрунзе непосредственно к Владимиру Ильичу.

Ленин вынужден был в это горячее время делать запрос о положении в Оренбурге. Фрунзе ответил телеграммой:

«Считаю, что поток оренбургских слезниц по бесчисленным адресам в значительной степени объясняется собственным неумением правильно использовать силы и средства, бывшие в распоряжении Оренбурга».

Фрунзе мог бы снять Гая и заменить его другим. Но не снял. Он верил в этого незаурядного человека, верил, что в самое короткое время он выправится. Ведь Гай служит не Михаилу Фрунзе, а революции, Советской власти! В первую мировую войну он был произведен в офицеры за храбрость. Что с ним делать?.. Просто во главе основной ударной группы войск поставил не Гая, как намечал, а командующего Туркестанской армией Зиновьева, бывшего председателя ревкома Сибирского корпуса.

Возле Фрунзе все время вертелся Авалов. По настоянию Троцкого Авалову пришлось-таки дать большую должность: командира бригады. Фрунзе не верил Авалову и очень внимательно следил за каждым его шагом. Этот человек представлял большую опасность именно сейчас, в период подготовки. Потому-то Михаил Васильевич решил не посылать его ни в Оренбург, ни в Бузулук, на в Уральск, а оставил в Самаре, назначив командиром расквартированной здесь 74-й бригады. Авалов, казалось, остался доволен таким решением.

Он любил отираться в штабе Южной группы, что-то высматривал, вынюхивал. О подготовке контрнаступления он знал. Да и не мог не знать. Очень часто к нему приезжали какие-то люди из Симбирска и даже из Москвы. Авалов уединялся с ними и о чем-то толковал.

Как-то в штаб бригады пожаловал мужичок в тулупе, в подшитых валенках, борода веником. Мужичок требовал пустить его «до командира Советской власти», так как-де красноармейцы украли коня. А если не пустят, то он напишет самому Ленину. Мужичок оказался на редкость скандальным и неугомонным. Доложили Авалову. Он небрежно бросил:

– Пропустите. И оставьте нас наедине. Я объясню ему доходчиво, что сознательные красные бойцы не воруют, а производят мобилизацию средств.

Когда они остались вдвоем, «мужичок» сказал:

– Пришлось разыграть эту интермедию. Через фронт пробраться было нетрудно, а в Самаре – намного сложнее: по малейшему подозрению могут сцапать. Поклон вам от наших. На какое число назначено наступление?

– Этого я пока не знаю. Да и никто из начальников ее знает. Фрунзе все держит в секрете. Не удалось даже выяснить, где и что конкретно сосредоточивается. Он, по-видимому, тщательно наблюдает за мной. Из Самары не выпускает. Официально моя бригада входит в резерв Южной группы. Вот копия приказа войскам армий Южной группы от десятого апреля. Здесь много ценного для понимания общего замысла. Но обстановка меняется с невероятной быстротой, и Фрунзе, учитывая ее, совершенствует свой план. Так я понимаю. Как видите, успехи мои скромны. Все время чувствую себя под прицелом.

– Мужайтесь. Вам присвоено звание полковника. От души поздравляю. Если удастся похитить оперативный план – обещают генеральские погоны.

– А если не удастся?

– Тогда прибегните к старому испытанному средству (ведь вы – эсер!): убейте Фрунзе.

– Вы – оптимист, поручик. Ну а если мне не удастся убить Фрунзе?

– Вы – пессимист, полковник. Нам нужен хотя бы приказ на наступление. Добудьте его любой ценой. Если не сумеете переправить с Кобяковым, сами прорывайтесь на нашу сторону. Будем ждать. А почему вам все-таки не прикончить Фрунзе?.. Тогда все отпадает само собой.

Командующий, занятый неотложными делами, постоянными разъездами со своей подвижной группой штаба, иногда накрепко забывал о существовании Авалова. Подвижная группа размещалась в поезде. Даже находясь в Самаре, Фрунзе каждый день наведывался сюда. Здесь, в железных ящиках, хранились важные оперативные документы. Здесь хорошо работалось под вздохи паровозов и лязг буферов.

Погруженный в размышления, Михаил Васильевич не слышал выстрела. Просто в сознание ворвался какой-то непривычный звук: что-то хрустнуло, звякнуло. Он оторвал глаза от карты, взглянул на окно и увидел выше шторки аккуратное пулевое отверстие, окаймленное густыми трещинками. Поняв, что произошло, он метнулся в сторону, выхватил маузер. Но в окно больше не стреляли. Чтобы не сеять панику среди работников подвижной группы, Михаил Васильевич никому о покушении не рассказал, но принял меры: создал специальный отряд для охраны подвижной группы, куда вошел взвод венгров. После этого случая он стал осмотрительнее. Оказывается, враг не брезгует и такими способами…

Не только за линией фронта, но и тут, в тылу, врагов было хоть отбавляй. Совсем недавно, когда Колчак перешел в наступление, кулачье подняло мятежи в Самарском, Сызранском, Сенгилеевском, Ставропольском и Мелекесском уездах. В ночь с десятого на одиннадцатое марта произошел мятеж в самой Самаре, но Фрунзе и Куйбышев быстро подавили его. То были враги скрытые. И как ни странно, бороться с ними все же легче, чем с врагами открытыми.

Открытый враг был Троцкий. Он притащил с собой «Сципиона Африканского» – генерала Самойло. Троцкий прилагал невероятные усилия, чтобы сорвать контрнаступление. Он назойливо лез со своими советами, распекал Фрунзе за каждое распоряжение. Старался оказать давление на командующего фронтом Каменева.

Почему-то не подбрасывают из тыла пополнение. Приходится оголять Оренбург и Уральск. А так как Гай продолжает требовать подкрепления, в Оренбург едут Куйбышев и Фрунзе, и тут совместно с Реввоенсоветом армии создают большой гарнизон из местных рабочих Оренбург держится и будет держаться.

Да, обстановка быстро менялась, и требовался очень гибкий ум, способный все учесть. Штаб и реввоенсовет группы трудились с предельной нагрузкой.

Текучая вода событий… Никогда еще мозг Фрунзе не был обострен до такой степени. Это было творчество. Все то, что годами копилось подспудно, прорвалось, вылилось в конкретные оперативные формы. Именно неустойчивое положение на фронте заставляло Фрунзе находить все новые и новые решения, отыскивать слабые места у противника, комбинировать.

Есть люди, которые словно бы рождены с особым умением взвешивать зыбкие, эфемерные моменты, разгадывать диалектику самых сложных обстоятельств. Все зыбкое, неустойчивое, текучее – их стихия…

С самого начала пребывания на фронте он старался создать умелую умную разведку. И теперь это принесло свои плоды. Разведчики Чапаева захватили трех ординарцев из колчаковских войск. При них оказались приказы по уральским корпусам. Все это представляло определенную ценность. Но Фрунзе, тщательно проанализировав документы, нашел то, чего не заметили штабники: между Третьим и Шестым уральскими корпусами нет тактической связи! Они оторваны друг от друга почти на пятьдесят километров.

Все это в корне меняло дело. Ударом в разрез между корпусами можно еще больше разобщить их, отрезать выдвинувшийся вперед корпус и разгромить его. Белые вынуждены будут вести бой с перевернутым фронтом. Необходимо создать не одну, а три ударные группы: основную, как и намечалось, – в районе Бузулука, вспомогательную – справа от основной, севернее Бузулука поставить дивизию Чапаева.

Жертвуя второстепенными участками, Фрунзе сосредоточил на направлении главного удара Бузулук – Заглядино почти пятьдесят тысяч человек и полторы сотни орудий. На остальные семьсот километров фронта он оставил всего двадцать три тысячи штыков и сабель.

Все готово было к контрнаступлению. Оставалось только доложить оперативный план командующему фронтом.

И тут Михаил Васильевич неожиданно наткнулся на сопротивление. Каменев заявил, что главный удар следует нанести севернее, на бугульминском и мензелинском направлениях. Да и нечего торопиться с наступлением. Распутица.

– Я слышу не ваш голос, Сергей Сергеевич, а металлический глас генерала Самойло. Немедленно выезжаю в Симбирск.

Как и предполагал Фрунзе, на Каменева оказывали давление Троцкий и Самойло.

– Если эти двое не перестанут вмешиваться, я вынужден буду обратиться к правительству, к Ильичу, чтобы меня освободили от опеки Троцкого. Мы не имеем права медлить. Несмотря на то что белые беспрестанно атакуют наши войска, обстановка сложилась в нашу пользу. Направление главного удара определено именно с учетом обстановки. Ну а распутица… Так она и для Колчака распутица.

Фрунзе поддержал Гусев. Каменев поднял руки.

– Сдаюсь. Убедили. Действуйте! А мы здесь с Сергеем Ивановичем будем давать отпор. Трудно его давать Троцкому, но будем…

Вернувшись в свой штаб, Фрунзе отдал приказ на наступление. Оно должно было начаться 2 мая.

Одно, казалось бы, незначительное событие заставило командующего перейти в общее наступление на четыре дня раньше намеченного срока: сбежал Авалов. 74-ю бригаду пришлось спешно перебросить к Бузулуку. Здесь Авалов был под присмотром Чапаева и Фурманова. Но Авалов бежал. Унес с собой приказ и другие важные документы. Если изменнику удастся перебраться на ту сторону, будет утерян самый важный козырь: внезапность.

28 апреля войска Южной группы перешли в наступление.

Весенняя распутица. Раскисшие дороги, грязь по колено. Ручьи и ручейки, синий вздувшийся лед на речках, в ериках рыхлый, источенный солнцем снег. Ни пройти, ни проехать ни пешему, ни конному. Особенно трудно с артиллерией. Даже пулеметы приходится переправлять в разобранном виде. И то, что было не так давно, показалось всем детской игрой. Когда на тебе сапоги, то еще терпимо; а если изо дня в день месишь холодную, вязкую, как смола, грязь лаптями… Тут – сплошная низина, что ни шаг – речка; а от Бузулука до Бугуруслана, почитай, полтораста верст. Да где его найдешь сейчас, сухое место? Застрял броневик. Его пытаются вытащить сперва верблюдами, потом быками.

– Ну, вы, иропланы, цоб цобе! – подгоняет быков хворостиной красноармеец. – Разве это бугаи? Вот у меня были бугаи: паровоз тащили, ей-бо!

Бои завязались у речки Боровки. Чапаевская дивизия вырвалась на восемьдесят километров вперед, разбила 11-ю дивизию 6-го корпуса, части 3-го корпуса; войска ударной группы обошли Бугуруслан. Противник под напором 26-й стрелковой дивизии оставил город. Шестой корпус белых был уничтожен. Открылась дорога на Белебей. Под Бугульмой Чапаев уничтожил Ижевскую, Оренбургскую казачьи бригады, 4-ю дивизию, взял в плен полторы тысячи солдат и офицеров.

И в это самое время, когда наступление развивалось столь стремительно и успешно, Троцкий предпринял чудовищный маневр: снял Каменева с поста командующего фронтом и уволил его в шестинедельный отпуск. Вместо Каменева поставил «Сципиона Африканского» – генерала Самойло.

– Нужно раздавить выскочку! – сказал Троцкий. – Скомпрометировать, спутать ему карты, расформировать Южную группу. Если он выиграет сражение, нас просто вышвырнут!

– Я его обуздаю. В своем самомнении он погубит всю армию. И я этого не допущу!

Фрунзе со своим штабом находился на передовой, в чапаевской дивизии. Адъютант принес телеграмму.

– Вас срочно отзывают в Симбирск.

– Хотят уволить в отпуск? Соедините с командующим фронтом.

Самойло теперь был убежден, что особенно церемониться нечего: он издал директиву о выводе Пятой армии из состава Южной группы, так как он, Самойло, решил направление главного удара перенести на север от Камы, на левое крыло фронта.

Все это не укладывалось ни в какие рамки. В то время как Южная группа готовится к окружению и разгрому корпуса Каппеля, сосредоточенного в районе Белебея, поступает приказ приостановить наступление. Что это?.. Явное, ничем не прикрытое намерение сорвать оперативный план. Самойло свирепствует:

– Я изымаю у вас Пятую армию, Вторую и Двадцать пятую дивизии!..

Так как Фрунзе и не подумал приостановить наступление, Самойло стал посылать приказы дивизиям и бригадам через голову командующего. Пятая армия за десять дней получила пять директив, в которых менялось направление ее удара. Путаница, неразбериха. И все же Южная группа безостановочно продвигалась вперед. Чапаев, повернув из района Бугульмы на Белебей, разбил части отборного корпуса Каппеля. 17 мая концентрированными ударами Белебей был взят полками 31-й дивизии, генерал Каппель побежал на восток. Все понимали: Бугурусланская и Белебеевская операции сорвали весеннее наступление Колчака. Разгромлены Шестой и Четвертый корпуса, Второй и Третий сильно потрепаны. Белогвардейцы отброшены в восточном направлении на сто пятьдесят верст. Успех! Победа…

И снова вмешался Самойло. На второй день после взятия Белебея приказал:

– Прекратить! Остановиться! Не сметь!..

Через голову Фрунзе он приостановил наступление чапаевской дивизии на рубеже реки Усеня. Фурманов, который теперь стал также биографом и Чапаева, записал:

«Чапаев бранился, все время бранился и выражал неудовольство, преступной считал эту стоянку на Усене…

– Я не устал, не устал! – гремел он, стуча кулаком по столу. – Когда попрошу, тогда и давай, а теперь вперед надо… Враг бежит, «следовано» на плечах у него сидеть, а не отдыхать над речкой…»

Троцкий на этот раз вмешался самым решительным образом. Он выдвинул новый «стратегический» план: наступление на Восточном фронте приостановить, наиболее боеспособные дивизии его срочно перебросить на Южный против Деникина. Хватит, дескать, воевать с Колчаком, пора переключаться на Деникина.

Знают ли о плане Троцкого в ЦК? Знает ли Ильич? Ведь какой бы план Троцкий ни выдвинул, он не может обойти Председателя Совета Обороны.

Да, конечно, в Центральном Комитете и в Совете Обороны должны знать. Не могут не знать. Но Троцкий хитер, изворотлив. Обстановка на фронте беспрестанно меняется, и она, дескать, вносит свои коррективы в первоначальные замыслы. Бугурусланская и Белебеевская операции сорвали наступление Колчака, противник отброшен в восточном направлении. И пока мы вытаскивали нос, увяз хвост: Деникин остановил наступление войск Южного фронта, захватил Донецкую область, Донбасс, почти всю Левобережную Украину, вышел в районе Царицына к Волге. Красная Армия откатывается на север. Вот где сейчас главная опасность! Все это звучало весьма убедительно, и требовалось время, чтобы скрупулезно разобраться в сложившейся обстановке. Есть еще Южный фронт, есть Западный, Украинский, на севере дерется Шестая армия; и у каждого фронта свои самые неотложные вопросы, свои заботы. Никто не мог обвинить Троцкого в преднамеренности. Самойло был честным военспецом, и не его вина, а его беда, что он не обладал дальновидностью Фрунзе. Просто он побаивался ответственности, и именно на это уязвимое место в характере, в общем-то, неглупого, знающего генерала бил Троцкий. И как человек честный, Самойло считал нужным поступить так, как, по его мнению, подсказывает обстановка. Но он мешал Фрунзе довести контрнаступление до конца, вносил путаницу.

…Троцкий всегда пытается запугать, делает страшные глаза. Нужно разоблачить его по пунктам. Успехи на Восточном фронте могут быть сведены к нулю, если не добить Колчака. Конечно же, Центральный Комитет не утвердит план Троцкого. И все-таки голоса с мест значат многое. Важны детали. Ведь Троцкий и впредь будет ставить палки в колеса, запугивать и в верхах, и в низах.

– Мы проявили огромную выдержку. Пора их брать за жабры – и на песок! Будем писать Ильичу. Гусев советует то же, – сказал Куйбышев.

Они написали в ЦК протест. Уберите хотя бы Самойло! Возвратите Каменева. В свою очередь Гусев в пространной реляции изложил свое мнение о методах командования Самойло, стремящегося всеми путями ликвидировать Южную группу. Сергей Иванович, возмущаясь поведением Самойло, грудью прикрывал своею любимца:

«В лице тов. Фрунзе мы нашли совершенно исключительный военный талант, товарища с редкими стратегическими способностями, к которым присоединяются выдающийся организационный талант и крепчайшая большевистская и практическая закалка».

План Троцкого отвергли.

Самойло сняли. Каменев вернулся. Фрунзе и Куйбышев облегченно вздохнули.

– Конфликты на фронте, к счастью, не носят затяжного характера. Иначе нельзя было бы воевать, – сказал Михаил Васильевич.

Фурманов записал:

«Около – Куйбышев, чуть крепит бессонные темные глаза, встряхивает лохматую шевелюру; они советуются с Фрунзе на лету, они в минуты принимают исторические решения, гонят по фронту, по тылу, в Москву – гонят тучи запросов, приказов, советов».

К концу мая войска Южной группы освободили Стерлитамак. Нетерпеливый Чапаев раньше намеченного срока овладел станцией Чишмы. Колчак отошел за реку Белую. Впереди была Уфа.

Уфа… Сейчас она сделалась цитаделью белых. Сюда адмирал стянул все лучшее, что осталось от его войск. Все мосты и переправы были взорваны. Мост через Белую Колчак приказал заминировать. На восточном берегу возводились укрепления. Теперь речь шла не о походе на Москву, а о собственном спасении. Северная группа Восточного фронта командарма Шорина потеснила Сибирскую армию генерала Гайды, форсировала Вятку. Все действия Северной и Южной групп были согласованы. Согласование шло мимо и вопреки Троцкому.

Троцкий, однако, не унимался. Он предпринял еще один маневр: нужно отвлечь внимание от Уфы и привлечь его к Оренбург-Уральскому району. Положение здесь в самом деле сложилось тяжелое. Уральск оказался в блокаде. Оборонявшая его дивизия стояла насмерть, приковывая к себе целую армию белоказаков. Это была та самая Николаевская, где в свое время вспыхнул мятеж… Белоказаки рвались к Волге, в тыл Южной группы.

– Мы предупреждали! Нас не послушались!.. – ликовал Троцкий.

Но, оказывается, и эта возможность была учтена Фрунзе. Куйбышев объявил мобилизацию всех мужчин Самарского уезда, занялся формированием боевых частей и добровольческих отрядов, вооружил их. Уральский гарнизон больше подмоги не просил, поклялся биться до последнего. Связь с ним держали по радио.

– Вы знаете, какую атаку приходится выдерживать мне, и совершенно незаслуженно, со стороны Троцкого по части обеспечения Оренбург-Уральского района, – жаловался Михаил Васильевич командующему фронтом. – Ряд телеграмм Троцкого только нервирует и лишает возможности спокойно и основательно подготовить и провести операцию.

В самый ответственный момент опять поддержал Ильич. Фрунзе получил телеграмму:

«Если мы до зимы не завоюем Урала, то я считаю гибель революции неизбежной. Напрягите все силы».

Троцкого отстранили от руководства операциями на Восточном фронте. Он уехал в Москву.

Значит, судьба революции по-прежнему зависит от того, что происходит сейчас здесь…

Пока адмирал Колчак отсиживался за Белой, Фрунзе разрабатывал план Уфимской операции. Весна была на исходе. На сыртах прыгали желтогрудые овсянки, белые «барашки» на вербах сделались золотистыми, вокруг них роились шмели, зацвел красный паслен. Красноармейцы втыкали в петельки гимнастерок пахучие ветки черемухи.

Времена года для Фрунзе как бы перестали существовать сами по себе. Бесконечно усталый, вымотанный, он воспринимал их сейчас опять же только с оперативной и тактической точки зрения. Кончилась распутица, – значит, легче будет с продвижением. Ну а шмели… Когда на человека возложена ответственность за судьбу республики, он не думает о шмелях: его мозг беспрестанно напрягается, мечется в поисках единственно правильного решения. Такой человек не может принадлежать природе, черемухе, звону жаворонков. Всего этого вроде как бы и не существует вовсе.

Павел Батурин, встретившись с Фрунзе, не узнал его: на заостренном, почерневшем и бородатом лице лежала тень жесткого вдохновения, и это вдохновение преображало Михаила Васильевича всего. Нет, он не стал более черствым, не глядел поверх головы старого друга; он был по-всегдашнему ласков, оживленно разговаривал, расспрашивал. Но какой-то стороной ума он был там, во власти оперативных раздумий и планов; разговаривая, ворочал в голове дивизиями и полками, строил переправы через Белую – и то было главное. Он сам, Батурин, сотни ивановцев, Чапаев, Фурманов, бригады, армии, пушки, конница – все это лишь кровь и плоть, тот гранит и мрамор, который необходим для воплощения идеи. Собственно, как личность Фрунзе для самого себя не имел никакого значения; сейчас он хотел жить не ради самой жизни, а ради вот этой идеи. Когда Колчак будет разбит наголову, тогда уж неважно будет, жив ты или убит.

И Павел Степанович понял, не стал докучать. Сейчас он не имел права претендовать на какое-то особое внимание. Вокруг командующего беспрестанно толпились люди. И не только начальники и командиры. Башкирские и татарские крестьяне, русские поселенцы. Все они добивались разговора с «самым главным», несли свои обиды на кулаков, засевших в Советах. Башкиры и татары допытывались, наказывают ли большевики за мусульманскую веру. Всех этих делегатов можно было бы направить в другие инстанции. Но он не направлял, так как понимал: дело не в самом вопросе, подчас ничтожном, а в том, что Дутов или Каппель приказывают пороть за малейшее непослушание или протест, а Фрунзе говорит с обыкновенным мужичком, как с равным. Конечно, этим простым людям и невдомек, что он задыхается от недостатка времени. Он со всеми ровен и внешне нетороплив. Приезжают даже «оттуда», из-за линии фронта. Посоветоваться. Как-то адъютант доложил, что аудиенции у командующего просит член «войскового Дутовского правительства» некто Богданов, с ним делегация. Михаил Васильевич был слегка озадачен, однако распорядился накрыть стол. Тут уж не просто политика, а дипломатические переговоры. Делегаты оказались седобородыми бабаями, в «правительство» их выбрали оренбургские казаки-татары. Они же направили к «Пурунзо и Койбаши» узнать про Советскую власть, выяснить, можно ли будет при Советской власти молиться по-старому, своим богам и пророкам, и что нужно делать, чтобы скорее прогнать Дутова, солдаты которого грабят и насилуют. Михаил Васильевич два часа рассказывал бабаям о политике Советской власти, а потом повез их в татарскую бригаду.

В Москве за каждым оперативным шагом Фрунзе следит Ленин. Он не сомневается, что в самом скором времени Уфа будет взята. В руках Ильича – маленький красный флажок на булавке. Это – штаб Фрунзе, это как бы сам Фрунзе. Вот Фрунзе в Бугуруслане, вот он уже в Бугульме, затем в Белебее, сейчас красные войска скатились с Бугульминско-Белебеевской возвышенности в долину реки Белой. Шагает упрямый флажок по ленинской карте. На всей карте этот красный флажок сейчас самый главный.

О том, что Уфу нужно взять без промедления, думает и Фрунзе. Колчак поклялся взять Москву; Фрунзе поклялся взять Уфу. Но он знает, как это невероятно трудно. Сперва под огнем противника нужно форсировать Белую, а переправочных средств нет, и взять их неоткуда, нет опыта преодоления таких крупных водных преград. Есть, правда, хороший план: сразу после форсирования охватить уфимскую группировку противника с юга и с севера, а конницей отрезать ей путь отступления.

Адмирал Колчак… Фрунзе никогда не встречался с ним. И странное дело: к личности Колчака никакого интереса не было. Как-то разведчики принесли листовку с портретом «правителя». Фрунзе бросил рассеянный взгляд на листовку и через минуту забыл о ней. Один из разведчиков сказал:

– Сухой, как борзая, – никакой представительности, морду будто через рубель пропустили. А еще в царьки лезет. Поглядим, какой ты в деле.

– Ему што, – отозвался другой. – А у нас што?..

– Што, што, а то, што приперли его, вот што. А ежели увидел што, то держи язык за зубами, не распускай панику. Хвалилась синица море зажечь. Так и твой адмирал…

По уточненным данным разведки, выходило, что на уфимском направлении у противника сорок тысяч штыков и сабель и сто сорок орудий. У Фрунзе было всего сто орудий. Зато он смог стянуть под Уфу почти пятьдесят тысяч войска. И если бы не река Белая…