Текст книги "Право выбора"
Автор книги: Михаил Колесников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)
11
Мы добывали руду, так сказать первооснову всего, и наши интересы тесно переплетались. Здесь, на площадках, возникали все конфликты, складывались взаимоотношения. Все остальное время после сдачи смены было лишь передышкой. И хотя таких рудников в стране сотни, а может быть, и тысячи, нам казалось, что именно от наших усилий, этого непрерывного кипения в железной чаше, зависит многое.
Взрывник Киприян, мой приятель, после работы всегда ходил как потерянный. Я уже успел побывать несколько раз у него в гостях и наблюдал, как он ест: взгляд отсутствующий, жует все, что подкладывает Настя, не проявляя никакого интереса к еде. Может незаметно проглотить неимоверное количество пищи, а спроси, что ел, – не знает, не может вспомнить. Настя лишь снисходительно улыбается:
– Кипря, ты где?
Он спохватится, рассмеется:
– Дельце одно обдумываю. Вот ежели, скажем, применить заряд рассредоточенной колонкой…
– Ну, опять завел свое! В кино уже месяц не были. Скучища зеленая…
– Ладно. В субботу пойдем. – И уже обращаясь ко мне: – И чего это люди находят интересного в кино? Иной раз хочется сесть за холст, а тут прись в клуб, сиди, вытаращив зенки. Хоть бы что дельное, а то муть какая-то, всякие любовные фигли-мигли. Как ты думаешь, почему хороших картин не стало?..
– Наверное, мы состарились и сделались придирчивыми.
– Ну, не скажи! «Чапаева», однако, двадцать раз смотрел, и все с таким же интересом. Или трилогию о Максиме… А теперь, ракалии, накрутят о каком-нибудь убийстве или полуголых баб и всяких длинноволосых фендриков в узких брючках, тарзанчиков показывают – срам! Будто другой жизни нет… Вот взрывников показали бы…
Жизнь у него была в самом деле напряженная, и все остальное, не имеющее отношения к работе, по всей вероятности, представлялось бесцветным. Перед зарядкой скважин на флангах блока появлялись красные флаги. Начиналась выгрузка взрывчатки из специального вагона. Мешки развозили по скважинам. Вагон в это время охранялся. Получать детонаторы на складе разрешалось только Киприяну, он сам тащил их и обязан был следовать по строго установленному пути, без захода в какие-либо места. Аммонит засыпали в скважины через железные воронки. Производили контрольные замеры, вводили боевики. Потом начинался монтаж взрывных сетей. Душой всего был Киприян. Он знал свое дело в совершенстве и, наверное, любил его.
Как-то после работы я проходил мимо дома Виноградовых. Меня влекло в этот гостеприимный дом, но я знал, что Кипря еще на участке, и решил не заходить. На крыльце стояла Настя. Босая, в желтом сарафане. Прикрыла ладонью глаза от света, крикнула:
– Что обходишь-то стороной? – Мы уже были с ней на «ты». – Зашел бы чайку испить…
Было нечто дразняще-призывное в ее певучем голосе, и я, немного подумав, зашел. Здесь во всех домах угощают чаем! Чай пьют утром, в полдень, вечером, пьют до поздней ночи. Настя стряхнула веником пыль с моего комбинезона, я снял сапоги, надел Киприяновы шлепанцы, умылся. Потом уселись за стол.
– Хорошо, когда есть «друг дома», – сказала Настя шутливо, – а то от скуки одуреть можно. Что-то редко стал захаживать: аль краля завелась какая? Вон Катерина соломенной вдовой ходит, – завелся бы для интересу… Сказывают, видали вас на крылечке!
Кровь бросилась мне в лицо. Нет, здесь решительно нельзя ступить шагу – все сразу становится известным.
– Было такое дело, – сказал я как можно равнодушнее, – зашел посмотреть, как живет. Ведь тогда мы росли словно брат и сестра. О дяде Иннокентии хотелось расспросить…
– Знаем мы эти братские отношения! Забыл разве, как мы тогда с Катькой подрались из-за тебя – не поделили этакое сокровище? Смотри: он-то, Серенька Дементьев, ребра тебе переломает! А она-то может мозги тебе закрутить…
– Озорница ты, Настя, вот что!
– А что?
– Да так. Не пойму, из-за чего они разошлись?
– Официально не разошлись. Только не признает она его мужем.
– Это мне известно. Говорят, до недавнего времени он не пил.
– В рот не брал. Очень даже солидный был. Приехал на рудник, этаким гоголем ходил: все «товарищ» да «товарищ». Ярцева тогда сменным инженером была, а его сразу начальником карьера поставили. А потом пошло и пошло: ввел какой-то график и новый паспорт буровзрывных работ. Кипря рассказывал, да я не разобралась. Ну, стали нашего Дементьева новатором называть. Поговаривали, что Кочергин хочет его своим заместителем сделать. А потом узнаем, что Ярцева за Дементьева вышла. Свадьбу закатили всем на диво! Зимой дело было. Весь рудник бражничал. На тройках катались. Мне шубу подпалили. Веселились до упаду. Костю Глущакова водой отливали. Из Читы артистов привезли. Такой бал-маскарад устроили, что потом года три вспоминали.
Ну, после свадьбы зажили они, как все. Главного геолога Митрофанова медведь задрал на охоте, вместо него назначили Ярцеву. Тут и начались между ней и Дементьевым всякие споры-раздоры: он свое, а она свое. Все по служебной линии. Из-за участков ругались. Он хотел все по-своему сделать, а она была против. Неделями после собраний не разговаривали друг с другом.
Потом его из филиала Академии наук на Урал затребовали: и там прослышали, что он большой специалист. Говорят, на научно-исследовательскую работу посылали. Кочергин уперся: не могу, мол, отпустить, и все тут!
– А сам Дементьев как?
– Сам-то и повздорил с Кочергиным: здесь, мол, и рядовые инженеры могут работать, а у меня склонность к научной работе.
– А Катя?
– Катя наотрез отказалась уезжать с Солнечного. Где еще ей такую должность приготовили? Быть домохозяйкой, как я, или рядовым инженером… Не такая она дура! Сам знаешь: она упрямая и гордая. На Дементьева из Москвы бумажку прислали: выезжать немедленно! Уговаривал он ее, уговаривал, а потом махнул рукой, собрал вещички и укатил: дескать, надоест одной жить – приедет. Но не тут-то было! Она даже не подумала ехать к нему на Урал. Должно быть, обиду затаила. Завидую таким самостоятельным!
Он помыкался, помыкался без нее да и воротился обратно. Знать, любовь верх взяла над самолюбием. А она даже знаться с ним не захотела, на порог не пустила. И остался он с носом. Кочергин тоже от него отвернулся: дескать, все штатные должности заняты, а ежели желаете работать, то извольте с понижением: есть должностишка – помощник начальника карьера по оборудованию. Думали, из-за самолюбия откажется, а он взял да согласился. А потом горькую запил. Уж его и прорабатывали, и взыскания давали, а он знай заливает. Доказать ей хочет, что страдает. Опротивел он ей, наверное, а может, проучить хочет. Катька, она лютая, сдохнет, а не уступит! Будто из той руды ее сделали. Мучается, а не сдается… И все-таки завидую ей!
– Чему ж тут завидовать?
– А тому, что настоящей жизнью живет. Меня никто никогда так не любил. А что я, хуже Катьки?
И она вызывающе подняла голову, подалась ко мне. В широком вырезе сарафана я увидел белые груди и невольно отступил назад. Настя тихонько рассмеялась.
Да, она была, пожалуй, красивее Кати. Глаза горели беспокойным изумрудным огнем, полные сочные губы дрожали.
– А Кипря? – спросил я.
Она досадливо поморщилась:
– Что Кипря? Медведь – он и есть медведь, хоть и картинки рисует. Чувства в нем, ледащем, человеческого нет. Его если не растормошишь, то и не вспомнит. Он же всю жизнь только обязанности исполняет: на работе забойку скважин производит, дома опять же – отцовские обязанности, супружеские… А моя красота в глуши гибнет. Хотела на работу устроиться, так не пустил: «А кто за детьми присматривать будет? Не отдавать же в детсад! Стирать, за чистотой следить, обед варить. Может, домработницу прикажешь нанять? Да мы и не голодранцы какие-нибудь, чтобы ты за полтыщи на работе надрывалась. Надо мною смеяться станут…» Вот накупил всякого барахла!
Она открыла гардероб и с остервенением стала бросать на кровать блузки, платья, нейлоновые кофточки.
– А на кой ляд мне все, если выйти некуда?
Она сгребла в охапку одежду и швырнула все обратно в шкаф.
– Так чего же ты хочешь?
– Настоящей жизни хочу. Задеревенела я в этом тереме. Молодость-то уходит.
Она подошла ко мне возбужденная, тяжело дышащая, и не помню, как это случилось, но я вдруг почувствовал, как ее руки обвили мою шею, а губы жадно припали к моим губам. Я ощутил прикосновение ее по-девичьи тугих грудей, ее сильного тела и задохнулся. Я не оттолкнул ее, нет! Во мне проснулась почти звериная тоска по женской ласке, и я сцепил ладони на ее затылке.
Когда же она безвольно опустила руки, я опомнился, вскочил с табуретки.
– Ну, я пойду…
Она не стала удерживать. Только когда я уже был на пороге, без всякого смущения сказала:
– Приходи завтра днем. Вырвись на часок…
Не видя ничего перед собой, я помчался по улице и чуть было не сбил с ног Киприяна Виноградова.
– Ты чего несешься как угорелый?
– Заходил к тебе, а потом вспомнил, что Аркадий Андреевич велел быть в шесть: совещание какое-то.
– Жаль. А я хотел показать новые этюды. Заходи опять, как освободишься. Слышал, что Паранин опять придумал?
– А что?
– Решил начать движение за звание «Лучший рудник Советского Союза».
– Разве есть такое звание?
– А как же? Теперь заварится каша. Терюшин, наверное, по этому поводу и собирает вашу бригаду.
– Побегу. А то влетит от Бакаева!
Я все не мог унять нервной дрожи. Горячая волна захлестывала рассудок. И как это я к месту вспомнил про совещание!..
На совещание все-таки опоздал. Терюшин неодобрительно посмотрел на меня, но от замечания воздержался. И, по всей видимости специально для меня, повторил:
– Считали вас новичками – делали поблажки. Хватит. Прижились, – значит, пора подтягиваться до передовых бригад. Раз все это с нашего участка пойдет, нужно и вам поддержать почин. Вот и весь сказ. А ты как думаешь? – обратился он ко мне.
– Да я как все.
– Вот и хорошо.
Мы разошлись кто куда.
В эту ночь я опять плохо спал. И вообще, мне кажется, здесь, на Солнечном, я разучился спать. Каждый день приносил что-нибудь новое, а потом нужно было все осмыслить, и я по ночам заново переживал все события.
Я не осуждал Настю. Некогда у нас были близкие отношения, мы даже всерьез поговаривали о женитьбе. Но дело даже не во мне… Здоровая, сильная женщина изнывала от безделья, ей не к чему было приложить энергию. Круг домашних обязанностей надоел, развлечений мало. К тому же сознание своей красоты… Как говорится, бесится бабенка с жиру. А Киприян всего этого не хочет замечать. Он слишком занят своей работой, своими этюдами. Ему даже в голову, по-видимому, не приходит, что жена скучает. Ведь все так живут здесь! Так жили деды и прадеды, домостроевские порядки нерушимы, тверды. Ведь он делал все, что обязан делать мужчина: приносил ей получку всю до копейки, так как не пил и не курил, одевал, заботился о семье, создавал, так сказать, достаток в доме. Чего еще? Скучно? Читай книжки, слушай радио. На первых порах, должно быть, старался развлекать, старался понравиться, говорил об искусстве, о Рафаэле и Рембрандте. А когда ей все эти разговоры надоели, обособился. Решил: смешно развлекать жену, которая целый день ничего не делает. Да и не до этого, если сам приходишь после работы еле-еле душа в теле.
Вот она и потянулась ко мне, свежему человеку. «Москвич!» – здесь это звучит громко. Она даже не задумывается: а дальше что? В подобных случаях все идет больше от инстинкта, нежели от разума. Но я привык быть судьей самому себе, и всегда спрашиваю себя: а дальше что?.. И вот я, сам того не желая, оказался в глупейшем положении. Взгляд Киприяна при всех обстоятельствах я выдержу – мне не семнадцать лет! Но неужели я ехал сюда за тысячи километров, чтобы разменяться на мелкую подлость? Блудить с женой товарища, встречаться с ним каждый день и смотреть ему в глаза?..
Я решил не ходить больше к Виноградовым, во всяком случае в отсутствие Киприяна. В конце концов, пусть мужья утешают своих жен, а я мало приспособлен для подобных дел.
Катя… Наконец я узнал историю ее взаимоотношений с Дементьевым. Но даже после рассказа Насти, должно быть во многом правдоподобного, вся история для меня не прояснилась. Столкнулись два сильных характера. И все же… Если они любили друг друга, то при чем здесь характер? Если она любила его, то почему не поехала за ним?.. Как-то не верилось, что ее могла удержать только высокая должность. Катя не из таких. Опять же, если он любит ее, то почему уехал? Ведь можно же было найти выход из этого положения? Ведь вернулся он все-таки, когда понял, что без нее ему жизнь не в жизнь!
Окончательно запутавшись, я заснул.
12
Мне давно хотелось побывать у буровиков и взрывников. Все, что творилось на верхней площадке, представлялось более романтичным, чем наша работа в забое. Ведь там все было основано на строжайшем расчете. Участковый техник долго колдовал с эклиметром: определял угол откоса. Как я слышал, точки бурения скважин корректировали по местности, закрепляли деревянными колышками. По особой номограмме определяли сопротивление по подошве для каждой скважины в отдельности. Мы находились в жесткой зависимости от людей верхнего уступа. Это они создавали запас взорванной породы в забое. От их расчетов зависела высота и ширина навала. Если высота навала была больше высоты черпания экскаватора, то получался конфуз: наша выработка падала. От ширины тоже многое зависело. Все это были тонкие вещи…
И вот я направился, по выражению Юрки, к «верхним людям».
В самом деле, жизнь здесь была не похожа на нашу: мы ведь только и делали, что грузили руду в думпкары. И пока мы отрабатывали свой блок, здесь, наверху, очередной блок подготавливали к взрыву, в третьем блоке заканчивали бурение скважин, четвертый только начинали обуривать. Особая атмосфера, особые люди…
Когда я поднялся на верхний уступ, здесь заканчивали бурение скважин. Машинист станка Константин Глущаков, заметив меня, помахал рукой. До этого мы виделись только издали. Подошел к нему, обменялись рукопожатием.
Над забоем скважины поднималась четырнадцатиметровая мачта станка. Буровой снаряд весом почти в три тонны то поднимался, то с глухим шумом срывался вниз. После каждого удара долото с массивной штангой поворачивалось на некоторый угол. В скважину все время подливали воду.
– Каким ветром занесло к нам? – спросил Костя.
– В шесть часов собрание. Терюшин просил напомнить. Кроме того, захотелось поглядеть, как вы тут работаете.
– А что? – в узких глазах Кости мелькнуло беспокойство.
Косте можно было запросто дать двадцать семь: нестареющий человек! А на самом деле ему, наверное, уже было под сорок. Сухощавый, жилистый, обритый наголо. Глаза плутовато бегают по сторонам, в уголках губ усмешечка.
– Бакаев все костерит вас на чем свет стоит, – ответил я. – И взрывников тоже.
– Почему?
– Плохо негабарит разделываете. Опять же ширина блока большая, развал породы большой.
Костя присвистнул, углы его рта опустились к подбородку.
– Э, паря! Плохому танцору всегда что-нибудь мешает. А мы-то при чем? Пусть начальство думает. Как только сойдемся на собрание, так ваш Бакаев бубнит все одно и то же: невзорванный порог в подошве забоя сводит все усилия экскаваторщиков к нулю. Старая песня. Наше дело маленькое: у нас сменное задание. Прикажут увеличить глубину скважины – пожалуйста! И никаких порогов не будет.
– Любопытно. Я-то во всех этих делах ни черта не смыслю. А почему вы не подскажете начальству, в чем загвоздка?
– Чудак! Да тебя Ярцева и слушать не захочет. Она – главный инженер… А кто я? Ноль без палочки! Говорили уже, не раз…
– Ну и что?
– А то, что все это не так просто. Ярцева борется за экономию. Она даже говорит: рубль сбереженный – все равно что рубль заработанный. Представь себе, что каждую скважину мы будем перебуривать хотя бы на два метра: от порогов избавимся, зато сколько времени, средств за год загубим. Ого! А взрывчатки?.. Еще нужно подумать, что выгоднее. В этих вопросах мы, рабочие, горой встанем за Ярцеву. Только Дементьев мутит воду…
Я понял, что затеял разговор не по разуму, и замолчал.
– И все-таки притязания экскаваторщиков справедливые!
Мы оглянулись: сзади стоял Дементьев. Так близко я видел его впервые. Он был небрит, под глазами вздулись водянистые пузыри. Как ни странно, на нем был все тот же бежевый костюм. Галстук съехал на сторону. Что-то дремучее, звериное теплилось в глубине зрачков. Мне не понравилось его лицо: массивное, грубое. Толстые губы шевелились. Костя мучительно покраснел.
– Вот вы, товарищ Глущаков, считаетесь передовым машинистом, работаете сразу на двух станках, а рассуждаете как закоренелый бюрократ, – негромко сказал Дементьев. – Не предполагал, что из вас в конце концов получится это. По-своему вы рассуждаете логично: можно, разумеется, увеличить глубины скважин, скажем, метра на два-три ниже подошвы уступа. Но ведь потребуются дополнительные затраты, время… А мы, дескать, и без того едва-едва успеваем подготавливать фронт работ для экскаваторщиков. Так рассуждаете вы, так рассуждает Ярцева. А я думаю, что экономия экономил рознь. Нельзя экономить на спичках и терять при этом миллионы рублей.
Меня поразил тон Дементьева: он разговаривал с рабочим как равный с равным. Даже не постеснялся унизить Ярцеву, свою бывшую жену. Это было, на мой взгляд, по меньшей мере неблагородно.
– Мы будем все ломать вопреки таким, как вы и ваш главный инженер. Обезлички много, вот что!
Глаза Кости сверкнули.
– А кто вы, собственно, такой и почему учите меня уму-разуму? Я не первый год на станке! – бросил он с плохо скрытой злобой. – Вы обозвали меня бюрократом. Лучше взгляните на себя. А что касается Екатерины Иннокентьевны, то не стоило бы вам подрывать ее авторитет: жена все-таки…
Оказывается, у Кости есть самолюбие, да еще какое! Начинался неприличный разговор, и мне сделалось неловко за обоих. Чего они сцепились и чем все кончится? Дементьев даже бровью не повел. Ответил спокойно, без обиды:
– Авторитет ничей не подрываю. Просто пытаюсь выяснить, что мешает работе. Ну, а если забыли мою новую должность, то могу напомнить: я помощник начальника карьера по оборудованию и, кроме того, общественный инспектор по охране труда и технике безопасности. Вот и хочу сказать: вы считаетесь передовым машинистом, но я-то вижу, что это не так – вы уже давно заблагодушествовали, самоуспокоились, перестали быть передовым. И фотографией на Доске почета меня не обманете. Таких, как вы, насквозь вижу. Оборудование используете неправильно. Объясните, почему применяете недостаточную высоту падения снаряда? Ведь это снижает возможную производительность станка!
– Почему? Младенцу понятно почему: при работе станка на максимальном подъеме снаряда повышается износ деталей, то и дело рвется буровой трос. Сплошные простои… Какая уж тут производительность!
– А вы пробовали?
– Нет, не пробовал, да и не собираюсь.
– Напрасно. Другие пробовали, и, представьте себе, не без успеха: вон Акимов увеличил среднесменную скорость бурения почти на пятнадцать процентов. А тросик перед установкой на станок нужно проваривать в масле, тогда и рваться не будет. Я так думаю: все наши недостатки происходят оттого, что в жилах некоторых товарищей течет рыбья кровь. Вы, например, добились кое-каких успехов, а идти дальше не рискуете (как бы не утерять и то маленькое, чего достигли!). А вы не празднуйте труса, пробуйте! Попытка не пытка. Кстати, простои в вашей бригаде за последнее время участились. И открою секрет почему: ваши станки находятся в плохом техническом состоянии, вы не хотите замечать этого, вам некогда, вы работаете сразу на двух станках! Да лучше уж за одним как следует присматривать… Повышенный износ деталей получается не от веса снаряда, а оттого, что станок устанавливаете на глазок, а не по уровню. Отсюда и искривление скважин.
Дементьев порылся в карманах, вынул блокнот и стал перечислять количество искривленных скважин в бригаде Глущакова и дни простоев. Картина получалась неприглядной. Костя больше не огрызался, стоял понурив голову.
Неожиданно Дементьев повысил голос:
– Почему работаете без рукавиц? Электродвигатель заземлен кое-как, все на соплях держится. Работаете на связанном канате… Гонору много, а толку…
Он махнул рукой и неторопливо направился к другой бригаде.
Костя минуты три негромко ругался вслед удаляющемуся крепкому затылку. Я был здесь человеком посторонним, но и меня охватило нервное возбуждение, неясный страх перед этим Дементьевым. Словно миме прошла грозовая туча. Во всем поведении Дементьева было нечто вызывающее яростный внутренний протест, и в то же время железная логика его слов заставляла относиться к нему с уважением. Этот человек не боялся говорить правду в глаза и, по-видимому, сам не боялся правды. Он показался мне беспощадным, совершенно лишенным юмора. Хоть он и вступился за нас, экскаваторщиков, но симпатия моя к нему оттого не возросла.
Костя был взбешен.
– Ну погоди, медвежатник, выдам тебе на собрании!.. – прошипел он.
Общее собрание открылось в том самом зале, где совсем недавно выступал писатель Камчадал.
Лука Паранин был в центре внимания; его сразу же избрали в президиум, По традиции избрали Кочергина, Катю, еще двух, по всей видимости из партийного руководства.
Поднялся Паранин, сказал веско:
– Предлагаю избрать Сергея Ефремовича Дементьева!
Думалось, что эту кандидатуру отведут, но, к моему удивлению, за Дементьева проголосовали почти единогласно. Вот после всего и пойми «настроение масс»! Дементьев был смущен. Вобрав голову в плечи, он неловко поднялся на сцену, уселся на краешке стула и опустил глаза.
Паранин был гладко выбрит, облачился в форменный китель, сияли ордена и медали, сияла шишка на лбу. Щелкали затворами фотографы. Теперь и я увидел окаменевшее лицо: Паранин застыл, боялся пошевелиться.
Но когда он заговорил, скованность пропала. Лука Петрович считал, что у нас есть неиспользованные резервы и что мы можем работать намного лучше. Наш рудник не на плохом счету в министерстве, но назрела необходимость добиваться звания «Лучший рудник Советского Союза». Предпосылки для этого есть.
Призыв Луки Петровича, как я убедился, не остался без ответа. Выступали экскаваторщики, взрывники, машинисты буровых станков, транспортники. Внесли много дельных предложений.
Но настоящий спор начался все-таки после выступления Дементьева. Он, как и в тот раз, по-ученически поднял руку и попросил слова. Поднялся неуклюжий, громоздкий, уперся руками в стол.
В зале сделалось тихо. Кочергин повернулся к нему всем туловищем. Лицо Кати приобрело напряженно-выжидательное выражение.
– Хорошее предложение выдвинул Лука Петрович, – сказал Дементьев.
– Громче! – крикнули с задних рядов.
Дементьев выпрямился.
– Хорошее, говорю, предложение выдвинул товарищ Паранин. Здесь выступали, советовали работать по часовому графику и прочее. Все это верно. Боюсь, помитингуем, разойдемся, и все останется по-прежнему. Энтузиазм, конечно, великая вещь. Но нужно создать такие условия, при которых энтузиазм мог бы проявиться в полную силу!..
– Что вы предлагаете? – громко спросил Кочергин.
– Мне кажется, что наше руководство привыкло жить по старинке, а нужно все ломать, переиначивать…
– А конкретнее!
– Можно и конкретнее. Руководящим товарищам уже известно, о чем будет идти речь: я неоднократно обращался в рудоуправление со своими предложениями. Я предлагаю ликвидировать существующие участки и создать специализированные цехи. Местные условия позволяют перейти от линейной структуры управления к функциональной. Опыт показывает, что создание специализированных цехов способствует более успешному совершенствованию техники выполнения отдельных процессов, так как в специализированных цехах легче распространяются передовые методы труда. Это во-первых. Во-вторых, пора уже переходить на двухсменную работу. Третью, свободную, использовать для взрывных работ. И, наконец, я считаю, что геолого-маркшейдерская служба в карьере поставлена плохо, систематического наблюдения за состоянием откосов не ведется, угол откоса рабочих уступов неоправданно завышен, достигает почти восьмидесяти градусов, что не сообразуется со свойствами пород. Все это может привести к катастрофе…
Он сел. Не дожидаясь разрешения председателя, поднялась Катя. Глаза ее жестко блеснули, по щекам пошли малиновые пятна, брови гневно закруглились. По всему было заметно, что она взбешена.
– Апелляция товарища Дементьева к сегодняшнему собранию кажется более чем странной, – начала она. – Было бы вам известно, товарищ Дементьев, подобные вопросы не решаются простым поднятием руки. Вы предлагаете изменить весь производственный процесс, но доводы приводите смехотворные. Рудоуправление изучало ваш проект и пришло к выводу, что вводить функциональную структуру нецелесообразно. Вы ссылаетесь на опыт других рудников. Я тоже хочу сослаться на опыт. Да, опыт работы многих карьеров показывает, что при наличии комплексных горных участков легче достигнуть высокой организации производства, так как руководство всеми забойными процессами сосредоточивается в одних руках. При большой территории открытых разработок следует создавать горные участки с законченным циклом производственных процессов, что мы и делаем. Выпад против геолого-маркшейдерской службы считаю необоснованным. Вы боитесь обвалов и оползней. Необоснованные страхи! Да, мы сознательно увеличили угол откоса, мы рисковали, но мы шли на оправданный риск: как всем известно, эффективность взрывных работ намного возросла…
Я следил за Катей и любовался ею. В каждом ее слове были твердость, сила. И Дементьев с его планами показался жалким прожектером: нахватался в филиале учености и лезет теперь наперекор всему, – по-видимому, чувствует себя непризнанным гением. Я уже начинал понимать этого человека: он мешал всем работать. Есть такая категория людей. Им всегда кажется, что весь мир против них, и все они сваливают на «консервативное» начальство. Они всегда предлагают самые невероятные проекты, и все для того, чтобы выпятиться любой ценой, блеснуть своей эрудицией. Иным удается ставить все с ног на голову, а потом другие расхлебывают…
Выступал с нападками на Дементьева Костя Глущаков, выступали другие. В конце концов приняли решение бороться за звание «Лучший рудник Советского Союза».
И снова ощущение своего ничтожества, затерянности в массе людей овладело мной. Я не мог уяснить, из-за чего ведется спор, не понимал, почему так возбуждены рабочие. Функциональная или линейная структура управления, не все ли равно? Стоит ли из-за подобных вещей метать молнии? При любой структуре мы будем грузить руду в думпкары. Весь спор мне представлялся всего лишь игрой самолюбий: Дементьев хотел делать все наперекор Ярцевой. А некоторые клюнули на эту удочку.
В пустынной улочке я снова встретил Катю. Было ли это случайно, или, может быть, она поджидала меня? Но зачем я ей?
– Что вы скажете о сегодняшнем собрании? – Глаза смотрели с острым любопытством, щеки еще горели от недавнего возбуждения.
Я уловил настроение Кати и решил слукавить:
– Дементьев вызывает у меня чувство внутреннего протеста. Он совершенно лишен такта.
Она остановилась, повторила:
– Чувство внутреннего протеста. Это вы хорошо уловили. Все-таки ваши занятия литературой не пропали даром.
– Я не успел прочитать Лоти: все работа, некогда…
– У кого в запасе вечность, тому не следует торопиться. А вообще-то, признаться, я надеялась, что вы заглянете ко мне. Так просто, без всяких церемоний и особых приглашений…
– А помните, как я тогда катал вас на плоту по Кондуй-озеру?
Она рассмеялась:
– С вами трудно разговаривать. Вы все время сворачиваете в сторону. Мне хочется знать, как реагировали рабочие на выступление Дементьева.
– Они говорили обо всем с трибуны.
– Вы не хотите меня понимать. Ну ладно. В конечном итоге это не так уж и важно. А наше путешествие на плоту я хорошо помню. Счастливое было время!.. Иногда мне хочется снова стать маленькой-маленькой… Никаких забот! Можно просто бродить по тайге, ни перед кем ни в чем не отчитываться, ни за что не отвечать. За последние дни я бесконечно устала. Но никому ничего не объяснишь, да и не нужно: все равно не поверят. Я ведь семижильная!
– Почему же? Ваше состояние мне хорошо знакомо. Но я освободился от всего…
Мы шли медленно. Снова сияли звезды над тайгой. Я взял ладонь Кати, но она, кажется, не заметила этого. Мне было с ней хорошо и немного тревожно. Как в далеком детстве, мы снова брели по тайге, держась за руки. Тогда через каждый ручеек я переносил ее на руках, а она доверчиво обвивала мою шею.
– А скажите, там, в Москве, звезды такие же крупные, как здесь? – неожиданно спросила она.
– Нет, там звезды совсем другие. Люди редко их замечают. Слишком много огней… Замечают только поэты.
– Я, наверное, родилась поэтом: всегда замечаю звезды. Правда, за всю жизнь не сочинила ни строчки. Но всегда чувствую, что надо мною звезды. И стихи люблю… Так почему же все-таки вы ни разу не пришли ко мне в гости? Предлог был: книга. Лоти, надеюсь, вы прочли еще раньше, в Москве…
Глаза лукаво щурились, нижняя губа дрожала от сдерживаемого смеха. Катя явно поддразнивала меня, стремилась поставить в затруднительное положение. Было что-то вкрадчивое в ее голосе, поощряющее. Давно ли она с жаром опровергала функциональную структуру, полемизировала с Дементьевым, говорила недоступные моему разумению вещи, а сейчас это была просто молодая, сознающая свою красоту женщина, не лишенная тонкого кокетства. Я не принял вызова. Только усмехнулся. Было время, я носил тебя на руках, умная Катя. А теперь ты вздумала подшучивать надо мной. Почему не заходил? Потому и не заходил, что очень хотелось зайти. Мы слишком стали изощренными и утратили простоту отношений. И не все можно объяснить двумя-тремя словами, а заговори я о другом, о том, что потревожило сердце, – будто вошла туда с болью заноза, – ты же первая посмеешься надо мной…
По-видимому, Катя что-то подметила на моем лице, потому что высвободила руку и спросила уже серьезно:
– Вы еще не ходили к Кондуй-озеру?
– Нет, не ходил. Собираюсь в воскресенье… Исхоженные тропы… А сейчас, наверное, и дорогу не сразу найду.
– А знаете, пойдемте вместе!
Я смущенно молчал.
– Не хотите?
– Отчего же? Просто не верится, что вы не раздумаете до воскресенья. И кроме того…
– Не будем осложнять наших простых дружеских отношений. У нас нет оснований прятаться от людей. Мне хочется вздохнуть полной грудью. Имею я на это право или нет?..
– Приказывайте, повелительница!
Катя погрозила пальцем, и мы расстались.
