Текст книги "К долинам, покоем объятым (сборник)"
Автор книги: Михаил Горбунов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)
НЕЗАБВЕННЫ ОСТАНЕТЕСЬ
Записки из Карловых Вар
1
Он проснулся и некоторое время лежал со смеженными веками – перед ним с удивительной четкостью стояло видение сна, от начала до конца.
Вот он идет в длинной белой одежде по залитой солнцем тропе средь созревшей ржи и потонувших в ней деревьев – яблонь и груш. Ветви их отягощены налитыми соком, источающими нежный аромат плодами; в шатрах крон непрестанно снуют птицы, и их пенье хрустальным перезвоном поднимается в голубое небо. Он слушает мелодию дня, улыбается небу и солнцу, но вот опускает взгляд к тропе и вдруг видит белое-белое, крупное, как жемчужина, зерно.
Тут же перед ним возникает старец – голова его седа, а глаза мудры, и в них нет робости перед тем, кого он встретил на полевой тропе.
«Подними зерно, – говорит старец и протягивает руку вдаль. – Зарой в землю, вон там, под горой, у реки, и жди, когда прорастет. Тогда ты будешь счастлив…»
Что может значить этот сон?
Он открыл глаза и призвал к себе друга и слугу, спутника дальних странствий, старика Иоахима. У того не было тайн в природе: Иоахим умел разгадывать небесные знаки звезд, понимал птичий говор и шепот трав, глухое молчание ночи и праздничное свечение дня.
– Что может значить твой сон? – переспросил старец. – Сын мой, твой сон – предвестник большой радости. Белая одежда – чистота твоих мыслей и желаний. Золотистая рожь и наливные плоды – богатство и счастье твоей страны. Это все у тебя есть… Но вот белое зерно, которое ты нашел… Крупное, как жемчужина, зерно… Ты зарыл его в землю?
– Да, я зарыл его.
– Оно взойдет чудесным даром твоему народу.
В то же утро император со свитой отправился на охоту. Послушный конь взбирался на теряющиеся в вековых буках уступы гор, спускался в окутанные туманом долы. Вдруг охотники увидели оленя. Он стоял на высокой скале, необычно крупный и величавый, с богатырски раскинутыми рогами и золотистой дорожкой по темно-бурой спине. Завидев зверя, залаяли собаки, бросились к нему. Олень вздрогнул, оглянулся на людей и собак и неожиданно сильным летящим прыжком соскочил со скалы – лесная чаща поглотила его. Собаки кинулись в погоню, охотники поспешили тоже, с трудом продираясь через встававшие на их пути камни, стволы, валежины, – вниз, к реке. Тут слух императора уловил пронзительный собачий визг, а вслед за тем донеслись крики охотников:
– Сюда! Сюда!
Он подъехал и увидел бьющий из земли ключ. Озерцо воды вокруг него дышало паром, собаки, скуля, зализывали себе лодыжки.
– Ваше величество, собаки ошпарились. Вода как кипяток!
«Странно, – подумал император, – сколько здесь охочусь, никогда не встречал этот… – и он нашел нужное слово, – гейзер…» Он вспомнил о теплых целебных источниках Франции. А что, если и этот гейзер выносит из земли лечащую воду? Так вот он, дар, который явился ему во сне: жемчужное зерно проросло этим чудесным фонтаном! Сколько же прибавит он к его славе, к богатствам его земли! И всего один олений прыжок…
Так думал чешский король и римский император Карл Четвертый, оказавшийся со своей охотничьей свитой во впадине меж гор, где течет река, издавна звавшаяся – Тепла… Вернее, так утверждает легенда, фатально распространенная романтическая версия возникновения в Чехии, в северо-западной части Богемского королевства, ныне всемирно известного чехословацкого курорта Карловы Вары. Разумеется, это лишь легенда – из рода мифов, которыми не окружен редкий курорт, редкая горная вершина либо река. Нужно прислушаться также к словам чешского историка Франтишека Палацки о характерной черте Карла, любившего «объединять свое имя с уникальными явлениями, как природными, так и искусственно возводимыми в Чехии». Но предание, независимо от официальной истории, живет, в различных, правда, вариантах: со сном императора и без сна, со стариком Иоахимом и без него, с ошпаренными собаками и с ошпаренным оленем, – живет, войдя в сюжеты картин, настенных росписей, скульптур, и его духовное значение непререкаемо. На отвесной скале, нависшей над городом, «той самой», давно поставлено бронзовое изваяние оленя, будто готового ринуться вниз, к реке, а сама ставшая природным пьедесталом каменная розовато-бурая глыба вместе с творением рук человеческих именуется «Олений прыжок»… И назвали источник, говорится в легенде. Гейзером, по-чешски: Вржидло. А поселение Вары получило название Карловых.
Определенно известно: город основал Карл IV. По той же, несколько романтической традиции, от какой произошла и легенда, датой заложения города называют год 1358-й, когда император поставил возле источника охотничий замок. Но есть резон относить эту дату к году 1370-му: в том году императорским указом в Нюрнберге небольшому поселению Вары дан был титул королевского города с вытекающими отсюда привилегиями и перспективами. В указе том город именовался Карлсбадом.
А между тем вслушайтесь: Вары… Незамерзающая зимой река Тепла… Разве не ясна очевидность «истоков» этих выразительных – на слух, кажется, даже на запах, на ощущение горячей воды – названий… Или живописно разбросанные по холмам и долинам рек городки и поселения: Даловице, Драговице, Тугнице, и чуточку дальше – Остров, Ходов. Божечаны… Наконец, главная текущая здесь река Огрже и еще один город – Стран?… В этих городах сохранились целые порядки старых каменных, с крохотными, наподобие бойниц, оконцами, домиков под черепичными крышами, в которых еще живут, но которые не что иное, как музейные реликвии: на них укреплены таблички с указанием века постройки – шестнадцатый, семнадцатый; восемнадцатый… Сохранились обводные оборонительные валы, а на вершинах обрывистых возвышений, над самыми теми древними улочками, над крохотными торговыми площадями, – развалины старых крепостей. Когда видишь все это, история проступает как первый прекрасный слой живописи сквозь позднейшие, продиктованные предубеждением и корыстью смутные пласты, легко обозначаются славянские корни этой земли, постоянная борьба с «варягами» – Страж, Огрже, река, служившая естественной огорожей славянских земель… Велась военная оборона, оберегалась вера. В самом поселении Вары чешский дворянин Грознат почти за три века до сооружения охотничьего замка Карлом заложил монастырь в пику саксонскому цистерцианскому монастырю – духовной цитадели давно ведшейся немецкой колонизации местных земель. Самые тяжелые ее времена настали в правление последних отпрысков чешского княжеского рода Пржемысловичей, открывших внешние ворота в Поогржье…
А Карл? Его статуи из серого песчаника, поставленные в городе, не говорящие, заметим попутно, о взлете творческого вдохновения ваятелей, кроме, может быть, скульптуры (неизвестного автора!) первой половины восемнадцатого века, установленной на стене Народной библиотеки, полны какого-то тихого благочестия; даже «держава», долженствующая олицетворять безграничную власть монарха, выглядит в руках Карла совсем безобидно, словно мячик, которым вздумал поиграть император.
Но на самом-то деле? Помышлял бы выходец из династии Люксембургов, буде все так и случись, как гласит легенда, о «даре» своему, то бишь чешскому, народу?.. Не станем глушить высокий глагол легенды характеристикой, «выданной» Карлу Четвертому Марксом… Известно, что, стремясь превратить Чехию, объявленную наследственным владением Люксембургов, в самое сильное государство империи, он пекся об утверждении могущества с в о е г о дома, а, укрепляя королевскую власть, особое покровительство оказывал, однако же, немецкому патрициату. И город все-таки назвал Карлсбадом… Не есть ли основание Карлсбада одним из пунктов неутомимых усилий монарха, направленных, как писал Карл Маркс, к тому, чтобы «…расширить за счет империи свои наследственные владения»?
Пусть будет так! Владыки смертны, в отличие от накопленных ими богатств, вещных и духовных, которые, пройдя чреду преемников, в конце концов становятся национальным и, более того, народным достоянием. В этот ряд надо поставить и Карловы Вары. И не стоит ли отдать должное просвещенному – это общепризнано – монарху хотя бы за то, что во времена, когда средневековый взгляд на курорт как на публичный дом еще чуть ли не преобладал над гуманистической позицией, возрождавшей античное отношение к минеральным источникам как к средству лечения недугов, он выбрал последнюю. Позабудем сейчас о побуждениях императора «с мячиком», вняв хотя бы тому факту, что и революционер Карл три года подряд, когда состояние его здоровья требовало неотложного лечения водами Вржидло, приезжал в город, основанный Карлом-императором. Кстати, известно, что Маркс, лечась в Карловых Варах, бывал на фарфоровой фабрике в Доуби, где наблюдал труд рабочих-ремесленников, и это дало ему материал для кое-каких экономических выводов.
Долгое время город был всего горсткой домиков с острыми крышами и зелеными ставнями, угнездившихся в стороне от дорог и торговых центров у подножий скалистых гор по излучине Теплы по обе стороны поставленного Карлом замка. Вржидло бурлил и поднимал клубы пара. Стояла деревянная постройка – купальня: в то время воду еще не пили, в ней именно купались. Ванные комнаты были устроены и в домах предприимчивых горожан, вода поступала в них по расходящимся от Вржидло деревянным желобам… Бо́льшая же часть жителей занималась все же издревле развитыми здесь ремеслами, и немногие посетители курорта увозили с собой тонкой работы ножи и вилки, оловянную посуду, ружья и пистолеты, о которых тогда уже шла слава, и не менее известные карлсбадские… булавки. Пожары, наводнения, эпидемии, грабежи, войны – все прошел город, погибая и возрождаясь.
Он рос и рос по мере умножения известности его целебных источников – посещение Карловых Вар стало модным среди европейской аристократии. И тогда-то, предвидя неслыханные от того выгоды, свои и чужие предприниматели стали ставить вокруг Вржидло дома для сдачи под пансион и гостиницы. Сейчас, гуляючи вдоль Теплы по главной магистрали города, представляешь себе ту строительную лихорадку по домам, соревнующимся друг с другом в замысловатости архитектуры и отделки, в кокетливости башенок, лепных фризов, балконных решеток, видишь, как до́роги были места застройки: дома разного масштаба, разной высоты, разного убранства, обусловленных конечно же наличностью их владельцев, стоят стена к стене, как бы сплющены один другим, умостившись на каких-то считанных метрах земли, а нередко – уже по склонам гор – стесанной скалы.
Иностранный капитал хлынул в Карлсбад, олицетворяясь в великолепии общественных курортных и культурных зданий и более всего, очевидно, здания отеля, в котором объединились Саксонский, воздвигнутый на средства польского короля и саксонского курфюрста Августа II, и построенный несколько позже Чешский залы, а уже в начале нашего века вновь сооруженный Актовый зал и идиллический дом «Божье око», чтобы стать подлинным дворцом, огромным изящным рафинадом, положенным к уступам утопающих в деревьях скалистых гор… Сразу же после пожара 1759 года в город приезжает Ян Иржи Пупп, первый из династии предпринимателей, открывших «новую эру» в застройке Карлсбада, На месте устаревших «Мельничных бань» строится первое курортное здание. Строится чугунная колоннада вокруг Вржидло (скажем попутно, что она была разобрана и увезена в Германию сразу же, как город оказался под фашистской пятой) – наезжавшим сюда знатным гостям не приличествовало пить воду – теперь ее уже и пили – под открытым небом, не всегда ласковым в здешних местах. В угоду им исчезли и вечно копошившиеся у источников старушки – они подрабатывали тем, что наполняли водой чашки не желавших сгибаться пациентов: встарь было в обычае выпивать до нескольких десятков чашек воды, что теперь невообразимо… Старушек заменили молоденькие девушки в белых, напоминавших халаты сестер милосердия одеждах. На одной старой картине так все и изображено. Бьет гейзер, окутываясь паром, уходя под чугунный, изящного плетения купол. Вокруг него вольно и, чувствуется, надолго расположились в креслах надменные, веселые кавалеры, изысканные, лукавого вида дамы, создается впечатление, впорхнувшие под гостеприимную сень Карлсбада не ради скучных лечебных процедур, и вот те самые девушки, подставляя под опадающий кипящий фонтан чаши посредством длинных шестов, с грациозным поклоном подают их гостям.
Все, все для них – воротил, богачей. Для них – шумные рестораны и тихие кафе, оживленные ванные корпуса и уединенные особняки. Для них – исключение из закона, строжайше запрещавшего вывоз карловарской соли: на средства от продажи ее строится театр, помещение которого в стиле классицизма через сто лет уже кажется устаревшим да и недостаточно вместительным, и на месте его известной в Европе фирмой «Фельнер и Гельмер» воздвигается богатое, пышных форм псевдорококо здание, для внутренней отделки которого приглашаются знаменитые венские мастера.
Международный частный капитал, внедряясь в жизнь и недра курорта, попросту подчинял его себе. Правда, в середине прошлого века был принят особый курортный статут, предоставлявший городу возможность распоряжаться курортной таксой согласно своим интересам, использовать прибыль для «развития курорта и украшения города», что позволило городскому совету осуществить довольно широкую программу строительства. Но тот же городской совет уже в 1913 году в предисловии к одному из проспектов издания Карлсбадского магистрата заметно «оглядывался» на то, кто «платил за музыку». «Курортное управление, – говорится перед тем, как описать чудеса Карлсбада, – считает нужным уведомить лиц, обращающихся к нему с требованиями, исполнение которых не в его силах, что оно не вправе оказывать какого-либо влияния на практикующих здесь врачей и что, далее, отели и пансионаты составляют предмет собственности частных владельцев. В целях сохранения полной беспартийности курортное управление, как официальный институт, отказывается давать рекомендации или принимать на себя посредничество в тех или других делах…» Оно, говорится в конце, лишь «…с удовольствием готово давать справки о подведомственных ему учреждениях».
В то время когда писалось это предисловие, в самый канун первой мировой войны, в строительстве Карловых Вар был как бы положен последний венец, или – выражаются более сентиментально – пропета лебединая песня: в таком виде город и дошел до нас, если не считать сооружений последних лет, характерных для принявшего истинно планетарные масштабы урбанистического стандарта… Тогда над всем городом, уже поднявшимся от Теплы, от тесно застроенных улочек на склоны, над отелями, лечебными зданиями, ванными корпусами, над всем курортным ареалом, в вышине, как раз напротив розово-бурого отрога «Оленьего прыжка» (с этой точки, позволяющей дать широкую впечатляющую перспективу, оно обычно и фотографируется), встало огромное светло-серое, похожее двумя боковыми остроконечными башнями на средневековый замок, здание санатория «Империал». Архитектором его был француз Эрнест Эбрар, который, при финансистах лорде Вестбери и бароне Оливейра, все же оставил в своем творении тяжеловатый след французской готики.
Сейчас странно видеть в вестибюлях, в длинных, вследствие изгиба здания непросматриваемых из конца в конец коридорах картины, изображающие иллюминированные балы съехавшейся со всей земли знати средь каштанов во дворе «Империала»… Здание стоит, каштаны цветут, но все здесь сейчас скромнее, вернее, деловитее, все подчинено истинному назначению лечебного учреждения. После разгрома фашистской Германии и освобождения Чехословакии санаторий, в котором долечивали свои раны те, кто и принес сюда свободу, был вообще отведен для лечения советских граждан. Тут кусочек нашей земли, с родной речью, с родными, бывает, песнями, с милыми лицами, с привычными порядками, разумеется, все же подчиненными параграфам представляемого «второй стороной» административного и лечебного обслуживания. Вообще требованиям иного, хотя и бесконечно дружественного «монастыря», в который не принято ходить со своим «уставом»…
Отсюда, с высоты «Империала», Карловы Вары как на ладони…
Здесь и начались мои записки.
2
В уже упоминавшемся старом проспекте сообщается, что официально лечебный сезон в Карлсбаде длится с 15 апреля по 1 октября. «Но публика, – говорится далее, – может пользоваться источниками в продолжение всего года. Конечно, зимой Карлсбад теряет свой характер грандиозного интернационального курорта и превращается в маленький уютный городок. Но и в этот тихий сезон приезжий не может скучать в Карлсбаде…» И далее перечисляется то, что может заполнить духовные потребности не желающих шумной жизни гостей, – знаменитый курортный оркестр, прекрасный театр и так далее…
Мне же почему-то мил именно такой, тихий Карлсбад, каким он был встарь, – и т а к о й город более всего напоминает о себе ранним-ранним зимним, предвесенним утром, когда в еще не потревоженной густоте небесного индиго смутно, нелюдимо прорисовываются обступающие Карловы Вары лесистые горы, но внизу, куда отчетливо средь снега скользит черный серпантин дороги, в уличных фонариках, в невоспринимаемых современно неоновых надписях, уже видны как бы игрушечные, как бы вышедшие из сказки домики, и над остроконечными черепичными крышами поднимаются неизъяснимо нежные дымки. Пахнет талым снегом, отволглой корой деревьев, сгоревшим углем, испарениями шумящей в темноте Теплы, город, угнездившийся вдоль изгиба реки, лежит в узкой лощине, и запахи стоят, как призраки прошлого, не в силах подняться к вершинам гор и растаять там.
Жизнь города начинается рано, и первыми, еще во тьме, вековечную тишину разрывают автобусы, горячо дышащими кометами обрушивающиеся вниз и взлетающие вверх, невообразимо вписываясь в крутые изгибы мокрой ленты асфальта. Но на крутом склоне улочки, средь глухо молчащих средневековых, один встык другому, кирпичных домов, твои шаги отчетливо повторяют шаги паломников, спускавшихся когда-то к бьющему из земли Вржидло, щедро расточавшему целебную воду. Сейчас он накрыт огромным прямоугольным стеклянным колпаком, как накрываются дорогие реликвии, – и все-таки он тот же, почти десятиметровый, неравномерным пульсом – то взрываясь, то замирая – бьющий под потолок горячий фонтан, и оттуда, из облака пара, мельчайшей водяной пыли, падающий вниз. Все тот же его запах, напоминающий гниловатый запах водорослей, йода, все те же палево-коричневые наплывы у основания, на дне лона, куда падает вода, – это и есть осевшая за многие годы знаменитая карловарская соль, овеществленное целебное свойство воды. К этим наплывам привыкнет ваш глаз у всех тринадцати разнящихся температурой и – в меньшей степени – химическим составом источников, даже у витрин сувенирных магазинчиков, где выставлены розочки, похожие по цвету и фактуре на наши русские обожженные крынки: это она же, карловарская соль, осаженная потомком всегда отличавшегося хитроумием богемца в замысловатой формочке цветка.
Да, старый Вржидло все тот же, каким был шестьсот лет назад, когда его вода впервые явила людям свое слагавшееся миллионы лет врачующее чудо. Бывает, что ты не в силах отойти от стреляющей струи и долго стоишь, подвластный ее гипнотическому действию, раздумывая над тем, как богата и щедра наша Земля, сколько благ дает она человеку, и вот эту, если подумать, всего лишь малую толику своих великих щедрот. Стоишь и повторяешь слова чешской писательницы Марии Майеровой: «Какой это головокружительный зигзаг – круговорот минералов от архейской эры к человеку, цветам и облакам!»
А сколько Земля еще таит – для наших потомков. Жизнь бесконечна, и человечество должно отринуть от себя страсть потребительства, и это строжайшее требование времени, может быть, с особой силой подтверждается здесь, в Карловых Барах, у неумолчно журчащих источников. В очереди к воде, в медленно передвигающейся, приникшей к дулькам чашек толпе, ты увидишь и седовласого, бюргерского вида немца, и крестьянку-чешку с непременным, большим, как пальто, клетчатым шерстяным платком на плечах, из-под которого вокруг колен вертится упругим колоколом сборчатая юбка, и угрюмоватого, в светлом толстом шарфе бельгийца, и подвижного, как ртуть, смуглого – еще более от черных, кажется, совершенно светонепроницаемых очков – араба, и, конечно, наших, русских, под которыми разумеется и грузин, и узбек, наших, держащихся обычно компаниями, легко узнаваемых по вышедшим на Западе из моды темным суконным пальто, по дорогим меховым шапкам и тому оптимизму общения, которого не встретишь здесь более ни у кого другого. Курорт Карловы Вары давным-давно носит характер международного, и тут, под строгими – гранит, стекло – сводами нового здания с тремя светящимися в солнце стеклянными столбами источника номер один, либо в тени антично-строгой, неухищренно величественной Колоннады – творения выдающегося архитектора XIX века Йозефа Зитека, – сошлись языки и верования всего мира. И подобно тому, как там, в лабиринтах Земли, десятки растворенных минералов сливаются в единую чудодейственную реку, так самые полярные политические и нравственные влечения смиряются здесь в едином преклонении перед милосердным даром Природы. Очевидно, совсем не случайно у входа в корпус источника номер один, за стеклянной стеной которого фонтанирует древний Вржидло, воздвигнута фигура человека, впервые из людей увидевшего, как, в сущности, мала и как прекрасна планета Земля, имевшего все основания сказать о необходимости беречь ее от темных сил оборотной стороны прогресса, – фигура нашего прекрасного соотечественника Юрия Гагарина.
Но что же такое Карловы Вары сегодня?
Сначала это нужно почувствовать, чтобы потом уже понять, не полагаясь на путеводители, коим, благодаря популярности курорта, разумеется, несть числа.
Ну конечно же это – целебная вода, манящая к себе страждущих всего света. Конечно же – великолепные старые и новые курорты, лечебный процесс которых вобрал новейшую здравоохранительную мысль и последние достижения в области медицинской техники. Конечно же – лазни, в переводе на русский бани (украинец поймет это слово без перевода: у него на батьковщине баня – це и е лазня). В Карловых Варах лазни – ванные корпуса, совсем не случайно сохранившие названия бань, о чем еще будет время сказать. Пока же просто: как это сладко уху славянина, когда на талончике, дающем право принять ванну, он опять же прочтет: «купель». Слово это обратит его не только к истоку целебной воды, но и к истоку родного языка, а может быть, и к началам иных связей, проходящих через тебя в даль истории, и в этих связях есть звенья поценнее карловарской водицы. Но и об этом – в свое время…
Высокий круглый потолок вестибюля ванного корпуса номер шесть, построенного на берегу неумолкающей Теплы в сравнительно близкие времена, что и видно по архитектуре, тем не менее расписан в традиционном сюжете местной мифологии… Идиллическая зеленая поляна средь деревьев и лугов, тихий, будто налитый голубым небом озерный омуток с несколькими купальщицами. Одни, совершив омовение, приведшее их в состояние счастливой близости к природе, нежатся на изумрудном берегу, другие еще в благодатной купели. Одна выбросила руки к солнцу, к каким-то высшим силам, обновившим ее плоть и дух. И тут же, из тени могучего дерева, двое юношей подносят к воде разбитого бременем лет и болезней старца – голова его еле поднята – только затем, чтобы увидеть целебную воду, глаза на изможденном лице горят последней надеждой… Этот сюжет в разных вариантах встретится вам в мозаике и гипсе многих старинных зданий, и эта множественность символа, пусть наивно утверждающего гуманное служение людям природного дара, уже кое о чем говорит нам – вот именно о т р а д и ц и и, без которой немыслимы нынешние Карловы Вары.
Вижу залитый солнцем, сверкающий белым кафелем, олицетворяющий современность зал, слышу хруст расслаиваемых крахмальных простыней. Но как бы снова испытываю древний дикарский восторг, когда тебе открывают дверцу деревянного короба – «бочки», в курортном просторечии, и ты, в чем мать родила, втискиваешь себя внутрь. Берешь в руки цинковую сферическую пластину с выступившим на ней инеем. Тебя накрывают крышкой с отверстием для головы, и ты сидишь, обложенный по шею простынями, с выставленной наружу физиономией, являя зрелище, очевидно, несколько забавное, как во время фокуса Кио. Сестричка, средних лет чешка, внимательно-иронически посмотрев тебе в глаза, будто взвесив твои «возможности», смещается за «бочку», растворяясь в белом на белой стене, что-то там включает, поворачивает, ставит на нужное деление, и тебя начинает обволакивать неслышными горячими струями пара. Да, в общем-то это парилка, уменьшенные до «бочки» Сандуны, и, принятая сначала тобой, русским, с известной долей недоверия (после Сандунов-то!), «бочка» начинает шипеть по-змеиному, показывать норов. Тело горит, и все спасение в цинковой холоднющей пластине, которую ты прижимаешь к груди, смиряя колотящееся сердце. Подходит сестричка, вопросительно вскидывая брови: как, мол, терпимо? Или убавить? Какого черта! Ты же русский, и скорее лопнешь, как волдырь, чем попросишь милости, а между тем напряженно вслушиваешься в бесстрастный точечный бег часов, мысленно поторапливая его.
Снова подходит сестра: не горячо?
Нет! То есть да, горячо, но…
Разворачивающаяся перед твоими глазами сценка немного отвлекает тебя. Сестричка, уже другая, хлопочет над тщедушным, бледным, сухим, как моль, старцем, будто пришедшим сюда с картины – той, за дверью, на круглом потолке высокого вестибюля. Судя по ссохшемуся, брезгливому лицу, обвялому, никогда не знавшему физической работы телу, по каким-то вообще неуловимым признакам – перед тобой живой, хотя и сильно подержанный капиталист, не поскупившийся на твердую валюту, чтобы испытать «последний шанс», и, возможно, это его, богатого, шоколадного цвета «мерседес» стоит возле крыльца лазней. Что ж, Карловы Вары готовы помочь всем, кому «прописаны» их курорты. И вот сестричка подводит старца к большому дубовому корыту, усаживает в нем, как младенца, а потом с кажущейся, но на самом-то деле и долженствующей произвести эффект обновления жестокостью сильно, раз за разом бьет из ведра водой по бренным останкам пациента, – помню, мальчишками мы так купали лошадей… Он терпит… Терпишь и ты, фигурально «на буржуев смотришь свысока» со своей «собственной гордостью», и застрекотавший звонок часов несколько даже разочаровывает: ты бы мог терпеть еще!
Алый от зноя «бочки», входишь в бассейн с подогретой минеральной водой и чувствуешь, как отходит, успокаивается организм, и тебя уже подмывает к новой, обратной страсти, и ты, подобно дельфину, перебрасываешь себя в другой бассейн, с холодной, кажущейся ледяной водой, тихо ахаешь – даже не голосом, а замершим дыханием, мгновенно перехваченным животом. Но это быстрое, как столбняк, ощущение через несколько секунд акклиматизации переходит в ни с чем не сравнимое блаженство, и так ты несколько раз сменишь холодную и горячую воду, которая разгонит в тебе кровь в самые дальние капиллярики…
Но что это?.. Тот же или другой? Нет, все же другой…
Плавая и крутясь в своей купели, ты видишь, как, тоже с помощью сестрицы, такой же бледненький, дряблый старичок, явно тоже капиталист и скорее всего тоже из ФРГ, взбирается по приступкам на подагрически узловатых ногах к краю поставленного на пол сооружения кубического вида, усаживается, укрытый простыней, опускает ноги внутрь, и по бурлению пущенной сестрицей воды можно догадаться, что путем какого-то водного массажа страдающий ногами паломник надеется, что карловарская соль одолеет соль, накопившуюся на его несчастных суставах. Он долго сидит так, согбенный, погруженный в раздумья о капризах судьбы, наделяющей человека огромным состоянием, но отнимающей у него самое большое богатство – физическую гармонию; может быть, он с грустью вспоминает своего единоземца Артура Шопенгауэра, мистицизм философского мышления которого не помешал ему прийти к совершенно реальному выводу, что здоровье до того перевешивает все остальные блага жизни, что поистине здоровый нищий счастливее больного короля… Плавающий рядом с тобой парень, шахтер из Донбасса, с которым ты успел познакомиться благодаря совпадению времени на талончиках, замечает с прирожденным хохлацким юмором, что дедку при его позе очень не хватает удочки… Найдя сравнение удачным, ты, однако, сильно сомневаешься относительно «улова».
Но, но и но…
Уже в комнате отдыха, запеленатый в простыню, укрытый светлым шерстяным одеялом, напоминающим украинский лижник, точно так же, как укрыты оба старичка капиталиста, лежащие вблизи тебя один за другим в ровном ряду топчанов, ты все же тщишься вникнуть размягченным от испытанного наслаждения рассудком в странный парадокс: почему эти самые старички, перед мошной которых, вероятно, раскрылись бы двери лучших клиник Запада, предпочли одинокими пилигримами, пусть за баранками шикарных «мерседесов» – граница с ФРГ отсюда в нескольких десятках километров, – достигнуть, как некоей Мекки, вот этой бани, этого древнего крестьянского корыта, чтобы быть исхлестанными водой из ведра… Не смыкается ли сей парадокс с парадоксом мощно прогрессирующей урбанизации, когда в виде протеста против ее «железной пяты» молодая поросль вполне благополучных слоев буржуазии облачается в драную мешковину и отдается, часто в весьма сомнительных формах, зову природы. Конечно, для тех, кто лишен родительского попечения и вынужден горбом зарабатывать себе на хлеб, такие «опыты» – сущая бессмыслица. Стихия анархизма, очевидно, и есть гипертрофическое проявление кризиса самого общества, которым она рождена.
Но что-то тут есть! Человечество начинает, кажется, смутно испытывать чувство, будто оно попало в машину гонщика, закладывающего виражи на бешеной скорости, когда центробежные силы вот-вот оторвут от земли загорающиеся шины, когда время и пространство неудержимо, спонтанно отбрасываются назад. Ухватиться за что-нибудь, не потерять «сцепления» с землей, не забыть в стремительном движении о самых простых и доступных благодеяниях природы. Не потому ли так заметен мучительный поворот к уходящим навсегда преданиям, быту, песням, к избавляющим от душевных и физических страданий народным средствам, снадобьям, к знахарству, если хотите, в какую бы научную терминологию его ни облекали…
Да что далеко ходить: из многочисленных процедур, составляющих славу современных Карловых Вар, ты выбрал все-таки совершенно варварскую «бочку», как раз и подпав под магическое действие традиции, так бережно здесь хранимой…
