Текст книги "Три круга войны"

Автор книги: Михаил Колосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)

А Сысоев обиделся. Сощурил свои наглые глаза, прошипел:

– «Товарищ»… Выслуживаешься? Думаешь до конца войны прокантоваться в выздоравливающем? Не надейся, вот заживет твоя царапина, и снова загремишь на передовую.

– Ду-у-урак! И уши холодные. – Гурин готов был ударить его, но сдержался.

– А ты – умница! А может, я не могу есть эту баланду. Тебе она нравится, а мне нет. Хвораю я от нее. Так что ж такого, если я пошел подкалымить? Никто и не знал бы… Тебе больше всех надо?

Он отошел, развязал вещмешок, достал завернутый в белую тряпицу кусок сала, хлеб домашней выпечки, принялся есть.

– Хочешь сала? – спросил он уже без злобы. Но Гурин был на него в обиде:

– Подавись ты своим салом.

– Во, еще и обижается, – удивился Сысоев.

Но после этого Василий уже не стал писать о нехороших поступках, больше напирал на положительные.

А царапина его почему-то заживала медленно. Состав их взвода уже почти полностью обновился, а он все еще оставался здесь. И врач тоже удивлялась.

– Не пойму, что с ней. Не остался ли там осколочек? – говорила она и снова накладывала ему повязку.

Врачи не знали, а он – тем более. Забегая вперед, надо сказать, что в своей догадке она была права: там действительно остались осколки, которые стали выходить только после войны. А тогда Гурин боялся одного: не заподозрили бы его в умышленном членовредительстве. Ведь рассказывают: был случай, когда один солдат, боясь фронта, разными способами мешал ране заживать. Его разоблачили, отдали под трибунал. Осудили и направили в штрафную роту. Поэтому Гурин стал просить врача:

– Да ладно… Она уже почти не болит, выпишите меня.

– Как же не болит? Рана сочится.

За это время в батальоне дважды появлялись «покупатели», и от обоих остался у Гурина на душе тяжелый осадок.

Первым был капитан – красивый, энергичный, веселый. Стоял перед строем, потирал руки, говорил, будто стихи читал:

– А нужны мне хлопцы-молодцы: смелые, отважные, боевые, отчаянные, умные и, конечно, красивые! Такие, чтоб девчата от них с ума сходили. А? Есть у вас такие? И знаете, куда такие хлопцы нужны? В школу парашютно-десантных войск! Представляете? Какие это орлы должны быть! Кто смелый? Кто хотел бы налетать внезапно с неба на фрица и грызть ему глотку?

Солдаты улыбались, переминались с ноги на ногу, стеснялись выйти и сказать: «Я!» – уж больно много условий капитан перечислил. Гурин, например, очень хотел быть десантником – это было бы здорово. Ух, как бы он гордился такой профессией!

Капитан понял, наверное, что переборщил, стал немножко «отпускать веревочку»:

– Ну, вы же понимаете, что люди с такими качествами не рождаются, они потом становятся такими. На то и школа существует: там всему научат – и оружием виртуозно владеть, и самбо, и многому другому. Ну? – Он кивнул на Гурина, наверное по глазам заметил, что тот уже весь в десантниках. – Как фамилия?

– Гурин.

– Образование?.

– Десять классов.

– Ну, тем более! Хочешь быть десантником?

– Хочу.

– А почему же молчишь?

– Так я ж некрасивый…

Капитан засмеялся – принял шутку:

– Ну, уж этого у тебя не отнимешь! Не одна небось девчонка сохнет? Выходи! Кто еще?

Человек десять отобрал капитан. На медкомиссию повел. Там долго крутили Гурину правую руку и спрашивали:

– Больно? Нет? А так – больно? Нет? – и заключили: – Кость цела.

Потом капитан уже беседовал с каждым в отдельности. Подробно – где родился, где учился, кто отец, кто мать, давно ли воюет.

– А до этого где был?

– В оккупации.

– В оккупации? – и капитан поморщился от досады. Гурин торопился рассказать ему, чем он занимался в эти годы, но у того в глазах уже потух к нему всякий интерес, и он ждал лишь из деликатности, когда Гурин кончит. Отнимает только время. И Гурин замолчал. – Хорошо. Иди. Потом вызовем.

Но Гурин чувствовал – не вызовет он его. И точно: всех других вызвал, а его – нет.

Долго переживал Гурин эту обиду. Стал забывать уже, когда появился в батальоне другой «покупатель» – майор.

Пришел во взвод лейтенант Максимов, сказал весело:

– Гурин, иди в канцелярию, там тебя ждет майор.

Побежал, думал – их майор, замполит, а там был совсем другой. В хромовых сапожках, в новеньком кителе с золотыми погонами – аккуратный такой, ухоженный, стоит посреди комнаты, руки за спиной сцепил, покачивается с носков на пятки.

– Товарищ майор, рядовой Гурин по вашему приказанию прибыл, – отрапортовал Василий.

– Садись, Гурин, – усадил он его и сам сел за стол напротив. И начал: где родился, где учился и так до тех пор, пока не дошел до оккупации. Тут он дальше и спрашивать ничего не стал и слушать не захотел. – Идите во взвод, – сказал он. – Если понадобитесь – вызову.

Но и ему Гурин больше не понадобился.

У лейтенанта Максимова спросил – что за майор, зачем он вызывал?

– В офицерскую школу набирает. Разве ты не хочешь быть офицером? Я ему так нахваливал тебя!

– Ну и зря…

– Почему зря? Ты что, отказался?.

– Да не возьмут меня, – с досадой сказал ему Гурин: ему очень не хотелось об этом говорить – травить больную рану.

– Почему не возьмут?

– Я же в оккупации был.

– Ну и что? Мало ли людей в оккупации было. Полстраны. Чудак…

«Ага, я – чудак…» – хотел сказать Гурин лейтенанту, но смолчал. Пусть. Все равно придет время, и он докажет всем, что он честный человек, что ему можно доверять.

Выписали Гурина в маршевую роту только в декабре. Зима уже была, но такая слякотная: то снег, то дождь. Стояли они в селе где-то у Днепра. Выдали им стеганые брюки, ватники, шапки-ушанки, зимние портянки, трехпалые рукавицы – и шагом марш.

В маршевой «покупателей» много, и они порешительнее и деловитее тех, которые бывали в выздоравливающем. Эти в анкетных данных не копались, вопросы ставили прямо:

– Артиллеристы есть? Три шага вперед – шагом марш! Так… – И к остальным: – Кто хочет быть артиллеристом – два шага вперед. Так… А ты? – обращался артиллерийский капитан к рослому парню.

– Я в свою часть хочу.

– Будешь еще в своей части. Два шага вперед – шагом марш!

Другой не спрашивает, есть ли люди его специальности, а с ходу приказывает:

– Минометчики – ко мне! Желающие – ко мне тоже!

Гурин никуда не пожелал. Наученный горьким опытом, теперь он не лез со своими желаниями, боясь получить «поворот от ворот». «Куда прикажут, туда и пойду», – решил он. Как в той присказке: «Воевать хочешь? Хочу. Кем хочешь? Да пиши в обоз». Так и он – хоть в обоз.

Обозлился Гурин на всех «покупателей»: артиллерист прошел мимо, минометчик – тоже. Ну и ладно.

– Остальные – разойдись!

Не успели остальные вернуться в хату, снова команда:

– Выходи строиться!

Новый «покупатель» явился – лейтенант Исаев. В белом полушубке, отороченном серым смушком, в серой каракулевой ушанке, черноглазый, чернобровый, стройный, высокий. На ногах из белого войлока бурки, обсоюзенные желтой кожей, в левой руке кожаные перчатки. Голову держит горделиво. Говорит с одесским акцентом и слегка бравирует этим. Посмотреть – не лейтенант, а картинка. Сколько же в нем соединилось кровей – и турецкой, и греческой, и славянской, чтобы получился вот такой красивый русак!

– Автоматчики, прошу! – он вытянул левую руку – как при команде «В одну шеренгу, становись!». – Ну, бистренько, бистренько, голуби, под мое крылышко!

Вышли человек семь. Он оглядел, усмехнувшись, спросил:

– Шо ж вас так мало?

– Зато в тельняшках, – подал голос самый смелый.

– О! Что-то слышится родное! Сразу видно сокола по полету, а молодца – по… Ладно, об этом после. – Он обернулся к оставшимся: – Приглашаю добровольцев в доблестные ряды автоматчиков. Кто?

Вышло еще человек пять.

– Не густо… Совестливый народ, вижу, – и пошел вдоль строя. – Выходи, выходи, выходи, – тыкал он рукой в грудь приглянувшимся. Гурин тоже попал в их число. – Автоматчики лихой народ! Это – те же разведчики, а может, даже и почище, тут еще бабушка надвое гадала! Выходи, выходи! Так… – он хлопнул перчатками по ладони – подвел черту. – Так. Кто шибко грамотный, прошу переписать всех, – он достал из планшетки лист бумаги и карандаш. – Ну, у кого почерк не как у моей бабушки?

– Вот, у агитатора, – указали на Гурина.

– Люблю агитаторов! – воскликнул лейтенант и вручил ему бумагу. – Бистренько – фамилии и инициалы.

Когда Гурин переписал всех, лейтенант взял список и пошел в канцелярию; солдатам на ходу бросил:

– Пока я буду оформлять документы, получите продукты у старшины – сухой паек на двое суток.

Солдаты без строя, толпой повалили к каптерке. Старшина увидел, возмутился:

– Что это за команда анархистов? Где командир?

– Лейтенант Исаев пошел документы оформлять.

– Кто старший?

– А во, агитатор, – ребята подшучивали над Гуриным, вытолкнули его наперед. Поднял Гурин глаза и видит: перед ним его старый знакомец – старшина Грачев! Одет тепленько, рожа сытенькая, довольная. И строг – до неимоверности. А в Гурине всколыхнулась старая обида на него.

– Э-э! – воскликнул он развязно. – Старшина Грач! Привет!

Старшина не узнал Гурина, подумал сначала, что это какой-то его давний дружок, хотел улыбнуться. А потом видит: Гурин, и лицо его стало звереть – узнал.

– Я вам не Грач. Моя фамилия Грачев.

– Да все равно – Грач! Оно ж видно, что ты за птица, – разошелся Гурин: охота ему перед ребятами себя героем выставить. «А что мне? – подзадоривал себя Василий. – Дальше фронта не пошлют. Теперь я не тот, знаю людям цену, особенно этому». – Все воюешь?.. В запасном полку?

– А ты, я вижу, очухался от первого испуга?

«Уколол-таки, гад!..» – Гурин закипал всерьез.

– На второй круг заходишь? – продолжал старшина. – Ну что ж. Когда будешь на третий заходить, тогда поговорим. Пока рано храбришься.

– А ты рассчитываешь до тех пор все еще здесь прокантоваться? Ну, герой!

Грачев побагровел, сверкнул на Гурина жуликоватыми глазами, отвернулся. Сильно пожалел он, наверное, что Гурин уже в маршевой команде.

– Сколько человек? – бросил он зло.

– Двадцать пять.

Получили паек, разделили. Пришел лейтенант. На спине у него желтый ранец из телячьей кожи – шерстью наружу, на левом плече ППШ, на правом боку пистолет. Построил, спросил, нет ли каких жалоб. Нет? Тогда – шагом марш!

И они пошли.

Прощай, запасной полк!

Что-то ждет их впереди?.. Удачен ли будет второй круг? Удастся ли зайти на третий?

Никому ничего не известно…

Уже с дороги Гурин написал матери письмо – торопливое и коротенькое, как телеграмма: «Ухожу на передовую. Адрес меняется. Пока не пишите».

Днепр широкий

рудно сказать, какая дорога хуже – осенняя раскисшая и разбитая или зимняя: замерзшие колеи, острые гребни вздыбленной некогда колесами и теперь скованной морозом грязи… Шагу не сделаешь, чтобы не поскользнуться на неровности, чтобы нога не подвернулась на очередной кочке. По-украински декабрь – грудень. Точное название: кочки, кочки, груды, куда ни глянешь. Дорога – словно длинная полоса, вспаханная каким-то чудовищно огромным плугом: колеи – по колено, вывороченные груды черной земли, будто глыбы угля, огромны.

Ноги выкручиваются на такой дороге, и Гурин невольно ищет опять нетронутую обочину, бровку, но тут ее нет: все вспахано, изъезжено, изуродовано колесами, гусеницами, копытами лошадей и замерзло.

В поле дует ветер – холодный, промозглый, метет поземку, наметает между кочками холмики снега, пытается заровнять следы прошедших армий. Может, и заровняет, только не скоро, а солдатам сейчас идти тяжело.

Лейтенант Исаев по-прежнему бодр, уши на шапке не опускает, веселит свою команду разными одесскими байками.

К полудню ветер усилился, снег начал лепить – мокрый, хлопьями. Идти стало еще труднее – ноги скользили, то и дело обрушивались в глубокие колдобины. И лейтенант не машина, устал, шел молча впереди. И уши опустил в шапке – допекло, видать, и его.

Привал сделали в поле – у соломенной скирды. С подветренной стороны вжались спинами в скирду, вытянули гудевшие ноги.

– Что, мальчики, устали? Крепитесь – атаманами будете! – не унывал лейтенант. Он достал карту, долго изучал ее. – На ночлег остановимся вот в этом хуторке. Сделаем небольшой крюк, зато нам будет там хорошо: хутор в стороне от больших дорог, наверняка наш брат не заходил туда, поэтому нам будут рады. Там будет кров и пища! Ну как? Вперед? Вперед!..

В декабре самые короткие дни – об этом напомнил своим подчиненным Исаев, когда их застала темень, а хутор еще и в бинокль не просматривался.

– Что вы, мальчики! Еще шести часов нет: декабрь месяц ведь. Не будете же вы вместе с курами спать ложиться?

Солдаты выбивались из последних сил. Шли медленно, а стужа к ночи свирепела, ветер усилился и теперь продувал насквозь. Днем у Гурина спина была мокрой от пота, а сейчас будто кто сорвал с него всю одежду вплоть до нижней рубахи. Гимнастерка сделалась жесткой и холодной, как железо.

Наконец впереди сквозь снежную мглу замаячила темная стена деревьев. Лейтенант обернулся, прокричал:

– Шире шаг! Впереди завиднелись сады хутора! – и сам зашагал быстрее. Солдаты воспрянули духом, поспешили за ним.

И действительно, вскоре они уже, не разбирая дороги, шли напрямик через сад. Голые ветки хлестали их по лицам, они увертывались от них, торопились за лейтенантом. На душе стало тепло и светло: сейчас залают собаки, и на этот лай выйдет дядька или тетка, и, как бы худо ни отнеслись те к солдатам, они все равно будут в теплой хате.

Сады кончились, лейтенант уже вышел на улицу и стоял, словно раздумывал, в какую сторону идти. По одному из-за деревьев выползали солдаты и молча останавливались рядом. Собаки не лаяли, а напротив стояла сожженная хата. Длинная черная труба зловеще вздымалась над провалившимся потолком. Белые стены и черные, закопченные пустые глазницы окон пугали. Осмотрелись: слева – такая же хата, а справа и стен нет, одна обуглившаяся печь в кривая большеголовая труба.

Лейтенант медленно пошел вдоль улицы, солдаты, приотстав на несколько шагов, потянулись за ним. Ни одной уцелевшей хаты, село было мертвым. У одной избы скрипели ворота, и от этого скрипа дрожь пробегала по коже.

В конце улицы Исаев остановился.

– Ну что ж… – сказал он. – Такие вещи запоминайте. И когда будете драться, пусть этот пейзаж встанет у вас перед глазами! – прокричал он сердито, потрясая кулаком. – А теперь не хныкать! Надо думать о ночлеге. Ну-ка, разберитесь в шеренгу по два. Быстро! Никто не отстал? Слева направо по порядку номеров рассчитайсь!

– Первый, второй, третий… Тринадцатый! – прокричал правофланговый. – Неполный!

– Хорошо. – Он подошел к левому флангу. – Вы, четыре человека… Двое по одному порядку, двое – по другому, пробегите всю улицу и поищите хату с целым потолком и с более или менее уцелевшими окнами. Выполняйте!

Такая хата нашлась на другом конце улицы: в ней не только потолок уцелел, но и дверь, и в окнах не сее стекла были вышиблены. Лейтенант посветил фонариком – на полу валялась посуда, разные тряпки, перья от подушек. Осмотрел плиту – остался доволен.

– Все, мальчики! Мы будем спать в тепле. Три человека, – он осветил крайних у двери. – Идите и поищите соломы или сена для постели. Где-нибудь на задворках, может, копешка какая уцелела. А если нет – тогда будем думать. Выполняйте! Два человека – идите и наломайте веток, сделайте веники и подметите пол. Выполняйте! Два человека – тряпками, досками, что найдете подходящее, заткните в окнах дыры. Выполняйте! Остальные – на заготовку дров. Дров нужно много, на всю ночь. Выполняйте!

Работа закипела. Уже через пять минут в плите загудело веселое пламя, и при свете его Гурин веником из голых веток подметал начисто пол. Кое-как заделали в окнах дыры, и хата стала наполняться теплым духом.

Постельная команда не нашла ни сена, ни соломы, наткнулась лишь где-то на огороде на уцелевшую кучу кукурузных бодыльев. Постель из них получилась твердой, но ничего, все-таки не то что голый пол. Чистые, – отливающие желтым блеском, словно лакированные, бодылья были уложены аккуратно вдоль стен. Уцелевшие на них листья оборвали и положили сверху – для мягкости.

Ужинали кто что: кто сварил себе кашу в котелке, кто ел консервы, а кто ограничился сухим куском хлеба и скорее – на боковую. Гурин не захотел ни кашу варить, ни банку с тушенкой открывать, натопил в котелке снежной воды (в колодце воду брать лейтенант не разрешил: недавно фронт прошел, и неизвестно, может, ее немцы отравили), вскипятил – попил кипяточку с хлебом и совсем расслабился. Одолевала усталость, кипятка своего и то еле дождался, пока вскипел. Скорее – спать…

Но лейтенант, прежде чем объявить отбой, приказал разбудить всех и предупредил, что здесь прифронтовая полоса, поэтому два человека все время должны бодрствовать – часовой и дневальный. Часовой – на улице, а дневальный должен следить за огнем. Дежурить будут все по очереди – всего по полчаса, не больше. Часовые сменяют друг друга на улице, не покидая поста. За временем следит дневальный: пришло время – будит очередного, тот садится дежурить у огня, а сам идет сменять часового. Часовой, отдежурив, ложится спать.

– И прошу смотреть в оба, – сказал Исаев строго. – Тут шуточки в сторону. Фронт рядом, в нашем тылу может шастать немецкая разведка. Наткнутся на часового-ротозея и перережут всех, как котят. А одному, который в полушубке, засунут кляп в рот, руки назад – и будь здоров, потащили «языка». Кто первый на пост? Так. Бери автомат и шагом марш.

Гурин хотел крикнуть свою фамилию, да не успел, опередили. А так бы хорошо было: отдежурил бы с самого начала и спи потом спокойно до утра. Не вышло. Но ничего, невелика беда, и улегся на твердые бодылья. Локтем, бедром раздвинул их, устроил себе гнездышко, улегся поудобнее, натянул воротник шинели на голову и тут же провалился в глубокий сон.

Дежурить досталось ему в самое глухое время – между двумя и тремя часами ночи.

Вышел, взял автомат у часового, повесил себе на шею. Не успел оглянуться, как его напарник уже убежал в хату. Остался Гурин один.

Ветер завывает на разные голоса, стучит оторванными воротами, воет в трубе соседской хаты, поскрипывает какой-то доской, будто силится отодрать ее, шумит деревьями в саду, и каждый звук настораживает Гурина, заставляет вздрагивать. Вглядывается он в темноту – там будто тени какие-то прыгают, словно один за другим кто-то улицу перебегает. Напрягся Гурин до предела – весь превратился в слух и в зрение, пока не убедился: метель играет, ветер порывами бросает снежные космы. Облегченно вздохнул Гурин и пошел заглянуть за угол хаты – вдруг там кто-то подкрался и караулит его. Прислушался, выглянул осторожно – никого. Быстро оборачивается, идет в обратную сторону и вдруг видит: кто-то стоит вдали. Не стоит, а движется! Нет, кажется, стоит… Вроде нагибается. Нет, стоит, только покачнулся. Ждет чего-то, наверное, заметил Гурина и затаился. Василий натянул тугой затвор, поставил на боевой взвод, ждет, что тот будет делать. А он все стоит. И тут на миг редеют тучи, становится светлее, и Гурин ясно увидел – столб. «Тьфу, откуда он взялся? Ведь не было же…»

А ветер все воет, воет, деревья в саду шумят, голые ветки лязгают друг о дружку – трудно различить посторонние звуки. Как долго тянутся двадцать минут! Лучше бы по часу стоять, да не одному, а вдвоем. Все дело, наверное, в том, что у них всего один автомат на всю группу. Хорошо хоть, дневальный бодрствует – живая душа за дверью, в случае чего – быстро тревогу поднимет.

Наконец дверь открывается – идет смена. И все страхи вмиг исчезают. Гурин смело направляется к столбу, убеждается, что это действительно столб, пинает его ногой и идет обратно. Сменщик стоит на пороге, ежится от холода.

– Ну, что? Все тихо?

– Какой там тихо! Не слышишь разве? Ведьмы разгулялись.

– Ведьмы? Это не страшно. Особенно если молодые.

– Ну, бери автомат, раз ты такой смелый, а я пошел, – сказал ему Гурин.

Лег, но еще долго не мог уснуть: все прислушивался к звукам на улице – не подбираются ли – немецкие разведчики…

Покинули они хутор рано, часов в шесть, еще темно было. Когда рассвело, они уже вышли на большую оживленную дорогу: колоннами и в одиночку спешили по ней машины в сторону фронта.

Урчат натужно тяжелые грузовики – везут снаряды, мины, тащат за собой орудия. Промчалась колонна зачехленных «катюш», установленных на «студебеккерах». Пробежали мимо, качаясь с кормы на нос, амфибии, за ними – грузовики с прицепами, на прицепах огромные металлические лодки. Чувствуется по всему: впереди водная преграда – Днепр, гонят туда плавучую технику – переправы наводят.

Бегут по дороге два новеньких «студебеккера», как два близнеца, легко бегут, только снег из-под колес струится. Лейтенант вышел на дорогу, поднял руку. Остановились. Поднялся на подножку, поговорил о чем-то с водителем, махнул своей команде.

Обрадовались солдаты, бросились, как в атаку, на кузов, карабкаются, друг другу то ли помогают, то ли мешают – со стороны не разобрать, но в минуту все исчезли в брезентовой будке. В кузове вровень с бортами зеленые ящики лежат, – полезли на четвереньках по этим ящикам вглубь, уселись, поехали довольные, хвалят лейтенанта. По ту сторону брезента ветер свищет, а им ничего, держатся за дуги, чтобы не сильно биться о ящики на неровностях дороги.

– А в ящиках не мины? Взлетим на воздух, ошметок не соберешь, – не выдерживает один из солдат.

– Нет, – успокаивает его кто-то из знающих. – Это «семечки».

Что такое «семечки» – Гурин уже в курсе: это патроны.

Да, ехать – не идти: через час или полтора «студебеккер» затормозил, и солдаты, как перезрелые груши, посыпались из кузова на мерзлую землю. Огляделись – впереди огромная деревня.

– Построиться! – скомандовал лейтенант. – По селу идти, соблюдая порядок, из строя не выходить. Шагом марш!

Вскоре он привел команду к большому дому – то ли сельсовет здесь был раньше, то ли колхозная контора. Часовой у порога вытянулся перед лейтенантом.

– Привет, Генатулин! – поприветствовал его Исаев.

– Паривет, товарищ гвардия лейтенант, – заулыбался часовой.

– Как наши мальчики?

– Нет здесь наши мальчик, – сказал Генатулин. – Вся мальчик на том перег. Разпедчик там, аптоматчик тоже там.

– На задании?

– Моя не знай, товарищ гвардия лейтенант.

Пока лейтенант разговаривал с Генатулиным, из дома вышел старший лейтенант, увидел Исаева, обрадовался:

– А, Исаев вернулся! Как раз вовремя. Здравствуй, – он пожал ему руку. – Перебазируемся на тот берег.

– На этот пятачок? – удивился Исаев.

– Давай вооружай своих мальчиков – и туда. Старшина Макивчук со своим хозяйством еще на месте.

– Покормить бы надо, – лейтенант кивнул на новичков.

– Там накормишь. Кухня ночью переправилась туда. Да и рота твоя вся там уже. Хороших ребят подобрал?

– Как один – орлы! Такие головорезы – ни один не заплакал в дороге. Чуть что, сейчас: «Жёра, подержи пинжак!»

Старший лейтенант засмеялся:

– Ну, Сашка! Сам ты «Жёра» хороший. Пижон, – он кивнул на его бурки. – Не по форме.

– Чай, не на параде, – отмахнулся Исаев.

Лейтенант вошел в сени, привычно толкнул дверь в левую половину хаты, крикнул своей команде:

– Орлы, заходите!

Солдаты вошли в пустую комнату. На полу лежала примятая солома – видать, тут провели не одну ночь солдаты до них.

– Отдохните, я сейчас приду, – сказал Исаев.

Но вскоре пришел не лейтенант, а старшина Макивчук, которого он прислал. Рыжеусый, скуластый, в коротком защитном бушлате, старшина заглянул в комнату, спросил:

– Вы «мальчики»?..

– Мы, – сказали те уверенно.

– Айда за мной.

Он привел их в свою каптерку, которая располагалась в большом крестьянском сарае, сам встал за высокий ящик, как за прилавок, разложил перед собой бумаги, а пришедшим приказал:

– Вон в ящике автоматы. Берите по одному и называйте свою фамилию. Далее – диски, по два на каждого, далее – в ящике патроны. Берите побольше. Я вам, как батько, советую: лучче меньше хлеба в сумку положи, а поболе патронов: лишний патрон на передовой может жизнь тебе спасти.

Автоматы без дисков и ремней лежали рядком, густо смазанные солидолом.

– Ну и жирные, как иваси!

– А вон там в углу ветошь, – продолжал старшина, не обращая внимания на реплики солдат. – У кого нема, оторви на чистку оружия. Вот вам ремни для автоматов, вот вам чехлы для запасных дисков, – вытаскивал он из-за спины новенькие парусиновые сумки. – И пока все. Гранат нема. Привезуть – снабдю.

Гурин взял автомат двумя пальцами за кончик ствола, понес его к куче тряпья – старого нательного белья, отодрал полрубахи, потом еще клочок поменьше, набил карманы патронами – шинель сразу стала тяжеленной, будто намокла, на плечи надавила, на руку повесил ремень, мизинцем за петлю подхватил чехол и пошел к двери. Потом вспомнил – диски не взял, вернулся. Хорошо, они были сухими, прижал к груди, как голубей, повернул обратно.

– Можно в расположение идти?

– Да. Идите. Почистите оружие, зарядите диски и ждите лейтенанта. – И, спохватившись, закричал: – Эй, хто тут у вас в обмотках? Лейтенант сказав, щоб в сапоги обуть. Эй, в обмотках!

До Гурина не сразу дошло, что это его касается. Пока кто-то из ребят не остановил:

– Гурин, оглох, что ли? Иди, старшина зовет.

Он вернулся. Старшина взглянул на его ноги, словно на диковинку.

– Шо ж ты за солдат – сапоги доси не добыл себе?

– А где их добывают? – обиделся Гурин.

Старшина взглянул на него, не ответил:

– Какой номер носишь?

– Сороковой.

– Сапоги треба брать на номер, а то и на два больше. Зимой портянок намотаешь – теплее будет. А?

– На два – это много.

– Ну гляди… – Он полез куда-то в угол за ящики, долго шарил там, наконец выбросил через голову один, потом другой сапог: головки кожаные, а голенища кирзовые. Сапоги совсем новые, пахнут свежей резиной и кожей. – Ну як? Меряй.

«Як? Як? Хорошо – вот як!» – радость такая охватила Гурина, как на первомайский праздник, когда мать дарила ему какую-нибудь обновку. Снял ботинки, чуть подправил портянки, сунул ноги в сапоги – хорошо-то как! Удобно! Совсем другой вид у человека.

– Не жмуть?

– Вроде нет…

– Гляди. Портянки есть запасные? Возьми, – старшина с треском оторвал полоску белой фланели. – Да не говори, шо старшина жадный.

– Спасибо!

Идет Гурин по улице, и кажется ему, что все на него смотрят, сапогами его новыми любуются: какой солдат красивый! В сапогах!

Садами, потом перелесками, узкими тропками гуськом шли новички вслед за лейтенантом. Он нарочно вел их скрытой местностью, чтобы не стать мишенью для «мессершмиттов», которые уже дважды появлялись над их головами на бреющем. Покачиваясь с крыла на крыло, они разворачивались и где-то совсем недалеко впереди поливали пулеметным огнем какую-то цель. Гурин догадывался, что это была переправа, к которой их вел лейтенант Исаев, и мурашки пробегали по спине.

Прежде чем увидеть Днепр, Василий почувствовал его близость каким-то непонятным ему чутьем. Выросший в сухой донецкой степи, он никогда не видел большой реки, и ему всегда трудно было ее представить. «Какой же эта река должна быть – широкой и глубокой, если по ней плавают пароходы?» – думал он, Поэтому встречи с Днепром он ждал с трепетным волнением: что за штука такая этот Днепр, о котором столько песен, столько стихов сложено, который «чуден при тихой погоде», который «рэвэ та стогнэ» и «горами хвыли пидийма»?

Они вышли к плавням. Кривые вербы, кусты лозняка и сухой камыш все еще скрывали реку, но Гурин почувствовал ее близость – близость большой сильной воды.

Здесь то и дело встречались свежие воронки, пахло тротиловым смрадом, от которого у него немного тряслись поджилки: он помнил этот запах с Зеленого Гая. Гурин все поглядывал вперед и вправо сквозь плавни – боялся пропустить встречу с Днепром. Вот они повернули на проторенную широкую тропу и еще долго шли плавнями, как вдруг перед ними открылась ни с чем не сравнимая водная ширь. Противоположный берег далеко-далеко, чуть виден, и там, под отвесным обрывом, у самой воды еле заметно копошились люди – маленькие, как муравьи. А Днепр, темный, густой, ворочался, будто исполинское животное, будто чешуей серебрился ледяными глыбами. То ли он не успел еще замерзнуть, то ли ему не давали успокоиться бесконечные артиллерийские и воздушные налеты, – шурша льдинами, будто гигантскими жабрами, Днепр дышал тяжко и могуче.

Гурин любовался впервые увиденным зрелищем, забыв о войне. И только когда раздалась команда: «Воздух!» – обернулся и побежал вслед за солдатами в кусты.

Над Днепром плыла «рама» – двухфюзеляжный «фокке-вульф». По нему, неистово шпокая, били зенитки, небо усеялось черными клочьями разрывов, но «рама» спокойно развернулась и невредимой ушла. И в ту же минуту начался артналет. Вода в Днепре вскипела от сотен снарядов, вздыбилась фонтанами вместе с крошевом льда, от которого стоял сплошной обвальный шорох.

– «Рама» скорректировала, падла… – проворчал кто-то.

Били по переправе, но несколько снарядов разорвалось и неподалеку от автоматчиков – холодные брызги окропили команду.

– Бегом, за мной! – лейтенант побежал вдоль берега, и вскоре они увидели две черные лодки и трех человек около них. Один из них отделился от лодок, пошел навстречу Исаеву. Не доходя несколько шагов, он напустился на лейтенанта:

– Ну, где вы пропали? Мы тут уж окоченели, И лодки у нас чуть не отняли.

– Спокойно, Леня, спокойно! – и тем же шутливым тоном спросил: – Как встречаешь начальство?

– Потом, лейтенант, потом, – досадливо поморщился сержант. – Давайте быстрее переправляться. Нам надо успеть до следующего налета. Накроет вот, тогда встретимся у рыбок на пиру…

– Без паники, сержант! – серьезно сказал лейтенант и оглянулся: – В первую лодку тринадцать человек! Остальные во вторую. Быстро! – Обернулся к сержанту: – Садись, правь, ты дорогу знаешь. Я буду во второй.

– Тут дорога одна, – буркнул тот и закричал: – Кто умеет грести, бери весла, садись с краю.

Весел Гурин никогда в жизни в руках не держал, поэтому полез в серединку. Широкая неуклюжая плоскодонка кренилась под тяжестью наседавших солдат то на один бок, то на другой, легко бросая их то к одному борту, то к другому.

– Садитесь! Все садитесь! Не стойте! – кричал сержант. И не успел последний солдат перебросить через борт ногу, он принялся изо всех сил толкать лодку с мели. – Веслами помогите, веслами!

Наконец лодка беспомощно закачалась на волнах, он вскочил в нее и снова начал кричать:

– Правый!.. Правый борт, греби!.. Куда гребешь, твою мать?.. Правый, говорю. Не давайте развернуться лодке! Так, так… Оба – быстро! Быстрее, быстрее!

Явно не рассчитанная на такой груз, лодка сидела в воде почти по самые борта. Вот-вот, казалось, еще чуть только – и вода хлынет через край. Но в самый критический момент край лодки приподнимался и уходил от беды.