Текст книги "Три круга войны"

Автор книги: Михаил Колосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)

– Мама… Ой, мамочка…

– Степа, тебя ранило? – присел возле него Гурин.

Тот перестал стонать, с трудом открыл глаза, прошептал:

– Ага… В плечо… – и улыбнулся неожиданно.

– Ты чего? – удивился Гурин.

– Повезло, мне, правда? Ранило!

– Повезло, – согласился Василий. – Могло и убить.

– Ты из какой роты? – дернул Гурина за погон откуда-то прибежавший лейтенант. – Марш к своим! Быстро! Кто тут еще есть?.. – прокричал он. – Кроме раненых, все по местам!

К своим Гурин прибежал вовремя: как раз готовились к очередному штурму. Офицеры собирали солдат в одно место, где в сторону немцев – был небольшой выход из траншеи – две ступеньки вверх и утоптанная тропинка через бруствер и далее – в лощину.

Разъяренный, с пистолетом наголо комбат торопил офицеров, и, когда в траншее скопились все оставшиеся солдаты, он закричал:

– Вперед! Вперед!

Первый солдат перемахнул через бруствер и скрылся, тут же хлопнули выстрелы со стороны немцев. Второй солдат, пожилой и неуклюжий, замешкался, и комбат заорал истерично:

– Вперед! Что ты как баба!.. Пристрелю, мать твою!.. Быстрее!

Тот вцепился руками за дерн, хотел подтянуться, но тут же упал обратно в траншею с кровавым пятном на лбу.

– Вперед! – кричал комбат. – Вперед!

Третий солдат только вылез на бруствер, как тут же клюнул носом в землю и сполз мешком на ту сторону.

– Вперед!

Приближалась очередь Гурина.

– Вперед! – тряс пистолетом комбат.

Сжавшись в комок, Василий одним стремительным рывком перемахнул через бруствер. Две пули запоздало просвистели мимо. Жив!

– Вперед! – неистовствовал комбат.

Василий вскочил, не помня зачем, закричал «ура!», выстрелил куда-то в сторону немецких траншей, пробежал несколько метров, упал. Снова вскочил, снова выстрелил и нырнул головой в большую, наверное от бомбы, воронку. Тяжело дыша, оглянулся. Там-сям лежали солдаты. Один из них перебежкой приблизился к Гурину, упал в соседнюю воронку.

Где-то совсем рядом заработал пулемет. Не вставая, Василий вытащил гранату и лежа бросил ее в сторону пулемета. Но когда граната была еще в руке, он уже чувствовал, что она пропадет зря: далеко не полетит, однако удержать ее он был не в силах, поздно. И действительно, граната разорвалась совсем рядом, обдав его землей. Гурин тут же выхватил другую, быстро вытащил чеку и, пока не рассеялся дым, встав во весь рост, швырнул вторую гранату как можно дальше. Швырнул и моментально юркнул снова в свое укрытие. А когда поднял голову, увидел на краю своей воронки молоденького солдата-казаха. Он смотрел на Гурина испуганными детскими глазами, хотел что-то сказать и не мог.

– Давай сюда, – поторопил его Василий. Тот живо сполз в воронку, подобрал под себя ноги, смотрел на Гурина, ждал чего-то. Гурин оглянулся – больше никто к ним не приблизился. Наш пулемет дал две длинных очереди и затих. Немецкий тоже молчал.

Назад, в траншею, возвращаться Гурин не мог. Вперед бежать, в немецкие траншеи, вдвоем – бессмысленно. Что делать – не знал. А казашонок смотрел на Гурина и чего-то ждал от него, каких-то действий, что ли, или слов.

– Подождем, – прошептал он, боясь, что их услышат немцы.

Казах кивнул согласно.

Солнце скрылось, сумерки стали быстро сгущаться. Потянуло прохладой.

Когда совсем стемнело, Гурин посмотрел на своего напарника, приложил палец к губам – тихо, мол, не шуми – и полез из воронки. Осторожно, еле сдерживаясь, чтобы не побежать, они, пригнувшись, ступая тихо, по-кошачьи, вернулись в свою траншею.

– О, живы! – радостно встретил их Алиев. – Живы! Быстро кушать и вперед – немес удрал.

– Как удрал? – удивился Гурин.

– Так – удрал! Догонять будем!

Они сидели с казашонком и ели кашу из одного котелка: тот свой где-то потерял. Ел, поглядывал на Гурина преданно, наконец сказал:

– Ти смелий!

– С чего ты взял?

– «Ура!» кричал.

– Ну да? Не помню. От страха, наверное.

– И-и, хитрий!..

Гурин отмахнулся ложкой, но было приятно услышать такое, как-то даже сам в своих глазах вдруг вырос и впервые зауважал себя, что свой страх смог так хорошо скрыть, а может, даже и подавить.

«Немес», к сожалению, удрал недалеко. Уже через час или полтора погони он обстрелял своих преследователей и заставил залечь. Долго лежали, вжимаясь в землю от каждой ракеты, ждали чего-то и нехотя, на всякий случай, окапывались. Потом сделали несколько перебежек, подошли поближе к противнику и принялись рыть окопы основательно.

Немцы беспрерывно бросали в небо ракеты, освещая местность, и тем больше всего досаждали солдатам – мешали копать: они вынуждены были всякий раз ложиться и затаиваться. Стреляли же они почему-то мало и куда-то в сторону. Запустят длинную цепочку трассирующих пуль в одну сторону, потом в другую, а потом возьмут да дадут непрерывную, на пол-ленты, очередь вверх, раскрасят черный горизонт разноцветными огоньками, словно елочную гирлянду растянули. Как-то не всерьез стреляли, будто забавлялись.

Сложив свою амуницию, Гурин принялся долбить землю лопатой. Но не успел снять даже верхний слой, как подошел младший лейтенант Алиев и приказал идти к командиру роты.

– Будешь связным, – пояснил Алиев. – Иди. Там он.

Лейтенант Иваньков долбил малой саперной лопатой землю и аккуратно складывал плитки дерна в сторонке – для последующей маскировки. Когда Гурин доложился, он поднял голову, присмотрелся, узнал:

– А, это ты, Гурин? Жив еще?

– Живой…

– Молодец, – похвалил он его за что-то. – У тебя десять классов образование?

– Да.

– Грамотный, значит. Будешь связным у меня.

– Хорошо.

– Не знаю, хорошо ли…

– А что делать?

– Лопата есть? Давай вот помогай.

Гурин положил в сторонке винтовку, вещмешок, шинель, отцепил лопату и принялся за работу.

То ли они обнаружили окапывающихся у себя под носом солдат, то ли их напугали наши разведчики, немцы неожиданно так всполошились, что открыли стрельбу из всех видов оружия. Пулеметы били с разных концов, трассы скрещивались, переплетались, расходились в стороны и снова перекрещивались. А потом вдруг за немецкой обороной что-то железно заскрежетало, горизонт озарился вспышками и послышался такой звук, будто рычало какое-то чудовище.

– Ложись, – лейтенант прижал Гурина к земле и сам упал рядом. В тот же миг один за другим там-сям раздались сильные рявкающие взрывы. Не успели отвыть осколки, как снова раздался рычащий скрежет я снова взрывы в нашей обороне.

И вдруг все затихло, как и не было ничего.

– Что это? – спросил Гурин отряхиваясь.

– Ишак… – сказал лейтенант, потом пояснил: – Шестиствольный миномет… Опасная штука. Шахматным порядком кладет мины.

Взвилась с шипением ракета, осветила весь передний край. При ее свете Гурин увидел вдали телеграфные столбы, редко посаженный рядок деревьев и насыпь. А за ними угадывались сады и беленькие хатки.

– Похоже, село какое-то?..

– Зеленый Гай, – сказал лейтенант.

– А там… Где мы в обороне сидели? Тоже Зеленый Гай, говорили?

– С другого фланга.

В сторону противника медленно пролетел наш «кукурузник», по нему стали бить несколько пулеметов, светящиеся трассы скрещивались в небе. В ответ «кукурузник» повесил над немцами большую «лампадку», послышалось несколько глухих разрывов, и вскоре он так же не спеша пролетел в обратную сторону.

– Помог, – сказал лейтенант, провожая самолет. Василий не понял, то ли всерьез он сказал это, то ли пошутил: уж больно как-то по-мирному стрекотал мотор у этого «бомбовоза».

Где-то уже далеко за полночь, основательно ухекавшись, Гурин и Иваньков уложили на бруствер последние дернины и сели на дно окопа друг против друга отдохнуть, словно обживали свое новое жилье. Длинный, сутулый лейтенант смотрел прямо перед собой, о чем-то думал. Потом встрепенулся, посмотрел на часы, осветив их карманным фонариком.

– О! – удивился он. – Время бежит!.. Сейчас пойдут за завтраком, и ты с ними. Принесешь нам на двоих.

Вещмешок Гурина лежал наверху, Василий вылез из окопа, выпростал из мешка котелок, принялся освобождать его нутро от разных вещей. Чтобы сэкономить место, он хранил в котелке полотенце, носовые платки и завернутое в газету мыло. Собственно, это и было почти все его имущество. Отдельно лежали лишь общая тетрадь в клеточку с портретом Пушкина на обложке – в ней были его стихи – да томик рассказов Короленко, который Василию раскрыть пока что ни разу не удалось.

– Мала посудина, – сказал лейтенант, кивнув на котелок, и тут же взял каску, зажал ее коленями, стал выдирать из нее «подушечки». Выдрал, выбросил за бруствер, дунул в каску. – Во! Сюда возьмешь кашу. Хватит нам? – он чуть улыбнулся.

– Хватит! – Гурин засунул свой котелок обратно в мешок.

– Нет, и свой бери. Там, может, что-то будет на доппаек мне – возьмешь. Беги во взводы, скажи – пусть выделяют людей за завтраком. И ты – с ними.

Одна каска на голове, другая в руке, винтовка, котелок, за спиной вещмешок. Шинель тяжелая – в карманах патронов полно. Хорошо, гранаты вчера побросал, легче стало. Побежал Гурин в один взвод, в другой, в третий. А третий далеко почему-то оказался, между третьим и вторым откуда-то взялись артиллеристы, сорокапятку свою окапывали, маскировали. Молодцы: на самую передовую выкатили, прямой наводкой будут бить. Хотя, что такое прямая наводка, Василий толком еще не знал, но по смыслу догадывался: прямо в лоб.

Собрали солдаты котелки и побежали гуськом в тыл. Кукурузным полем, к лесной посадке уверенно ведет их знающий сержант. Прибежали, а там уже кухня ждет их.

– На командира роты кто берет?

– Вот, связной его.

– Я… – отозвался Гурин.

– Давай сюда котелки.

Подставил Гурин каску, повар плюхнул туда полный черпак каши, еще зачерпнул, добавил до краев. На двоих.

– Доппаек на своего лейтенанта получи, – бросил он пачку печенья и крепкий бесформенный, как булыжник, кусок сахара. – Все. Масла сегодня нет.

Отоварившись первым, Гурин не стал ждать остальных, пустился в обратный путь. Бежит по полю, только жухлые листья на кукурузных стеблях шуршат да хлещут его по лицу.

Кончилось поле, выскочил на открытое пространство и – напрямую к окопу, где ждал его комроты. Да не всякая прямая – самая короткая и верная дорога. Бежал Гурин уже довольно долго, должны бы уже быть и родные окопы, а их все нет. Но ему не терпится скорее оказаться в спасительном окопе, и он, на минуту приостановившись, пустился дальше. Но вскоре снова остановился, огляделся. На востоке небо серело, предвещая скорый рассвет, впереди без ракеты видны телеграфные столбы, деревья. Там – немцы. «А где же наши?.. – забеспокоился Василий. – И никакой стрельбы… Может, еще чуть вперед пробежать? Нет, что-то ноги отяжелели, будто ватные сделались. Как бы не угодить к немцам. Сбился с дороги!..» При этой мысли сердце подскочило к горлу, забилось тревожно. Не долго думая, Гурин повернулся и рванул в обратную сторону. И как только он пустился бежать обратно, открылся со стороны немцев по нему такой огонь, что пришлось залечь. Переждал немного и снова – бежать. А пули роем вокруг головы – удивительно, как только не зацепит какая. С трудом добежал до кукурузы и, качаясь от перепуга и усталости, пошел краем поля вдоль обороны. Долго шел. Наконец вышел на простор и перебежками, так как уже совсем рассвело, стал пробираться в сторону передовой. Две-три перебежки, и наконец вот они – окопы! Наши! Обрадовался, будто домой попал. Прибежал к лейтенанту, упал на край окопа, выдохнул облегченно.

– Ты где пропадал? Я уж думал, убило…

– С дороги сбился… – признался Гурин.

– Один, что ли, шел?

– Один. Побежал вперед, хотел побыстрее…

– Не надо отрываться от группы.

– Чуть к немцам не попал. Вижу, дорога – и назад, а они – стрелять по мне.

– Так это по тебе они стрельбу открыли? А я думал, зайца гоняют по нейтралке.

– Там, наверно, разрыв большой между окопами.

– Разрыв – это плохо. Спускайся, есть будем.

Гурин протянул ему доппаек, он взглянул на него, махнул:

– Оставь пока у себя.

После завтрака, облизав ложки, Гурин сунул свою в вещмешок, а лейтенант – в полевую сумку.

– Ну? Что-то долго думают – никаких распоряжений. А эти гады уже одолели, – он полез под мышку и с остервенением почесался. – Вши одолели, – сказал он без стеснения.

– Это от тоски, – знающе объяснил Гурин.

– Какой там… Ранит меня, если не убьет.

Гурин молчал, и он продолжал:

– Я уже приметил. Семь раз был раненный, и всякий раз вот такая штука. Откуда только берутся. Три дня, как в бане был, чистое белье надел, а они вот, будто подсыпал кто… Это уж у меня приметой стало…

– Семь раз?! – удивился Гурин.

Прибежал связной от комбата, распластался с разбега на краю окопа, поправил каску, свалившуюся на глаза, выдохнул:

– Товарищ лейтенант… Комбат приказал подвинуть роту на правый фланг – ликвидировать разрыв… Разрыв там большой образовался…

– Прямо сейчас? – уточнил лейтенант.

– Да. Срочно, – подтвердил связной.

– На виду у немцев…

Связной промолчал. Да это к нему и не относилось, последнее лейтенант проговорил скорее для себя.

– Слыхал? – посмотрел он на Гурина. – Вот тебе и разрыв. Беги во взводы, передай приказ. Сначала в третий взвод. Скажи лейтенанту Пучкову: пусть по одному, поотделенно, короткими перебежками начинает продвижение.

– А как же окопы? – невольно вырвалось у Гурина: ведь всю ночь люди мучились – копали, долбили, маскировали.

– Какие окопы?

– Ну, эти…

– С собой возьмем, – сказал лейтенант, хмыкнув. – Бегом, выполняй приказание. И тут же – обратно.

Выскочил Гурин из окопа и направился в третий взвод. Добежал туда без приключений: немцы всего два или три выстрела сделали по нему. Да и то, наверное, не очень целясь – пули пропели далеко от него. Просто попугать решили.

Пучков – смуглолицый, остроносенький молодой лейтенант – выслушал Гурина, чертыхнулся, сплюнул себе под ноги, буркнул: «Хорошо….» – и стал натягивать на свою кудрявую голову пилотку потуже, готовясь к перебежкам.

От третьего ко второму Гурин бежал от окопа к окопу короткими перебежками, а иногда полз по-пластунски: немцы, видать, уже засекли его: просто так под огнем не будет человек мотаться – и принялись охотиться за ним, стали стрелять по нему чаще и точнее, пули вжикали совсем рядом.

Кажется, уже на последнем издыхании, окончательно умаявшись, наконец добрался он до своего взвода, передал приказ Алиеву и остался лежать возле окопа, не, в силах подняться. Однако отдышался немного и пустился в обратный путь. Пробежал несколько метров, упал, и пуля тут же вжикнула. «Ого, вовремя упал, – подумал Гурин. – Еще бы один миг – и как раз бы…» Но делать нечего, надо бежать дальше, и Гурин скомандовал себе: «Пора!» Подтянул ноги почти к самому подбородку и рванулся вперед. Но не сделал и половины обычной своей перебежки, как что-то рвануло его за воротник шинели и дунуло холодком в затылок. Догадался: пуля воротник зацепила. «Метко бьет, наверное снайпер… Надо затаиться, пусть думает, что убил, и отвлечется…» – решил Гурин перехитрить снайпера. Затаился, лежит не шевелясь, притворился мертвым, как божья коровка. Рассчитывает: «Ну, теперь он уже, наверное, смотрит в другую сторону, похоронил меня. Пора!» И снова Василий подтягивает незаметно ноги, собирается с силами, чтобы сразу, уже с места, вскочив, набрать максимальную скорость. Вскакивает и бежит. Бежит, а сам лихорадочно определяет: «Теперь он заметил меня, целится, сейчас выстрелит…» Гурин падает, и тут же рядом в землю впивается пуля. «Ага, не успел гад!.. – торжествует Василий. – Ну, теперь надо полежать подольше, чтобы он посчитал меня убитым. Сейчас он во все глаза смотрит». И снова Гурин лежит, затаясь. «Вот повезло… Все в окопах сидят, а я бегаю, как заяц… Нет, он меня не убьет, я должен жить, – начинает сверлить мозг ставшая обычной здесь его „молитва“. – Не убьет…» А сам думает о немце, который охотится за ним: «Ну, теперь, наверное, он уже отвлекся, может, уже и сказал кому-то там: „Айн рус капут“. Так, пока они там разговаривают, надо сделать еще рывок…»

Гурин вскакивает, бежит и снова определяет: «Целится, целится, сейчас выстрелит…» – падает, и тут же с каким-то остервенением впивается в землю пуля.

Счет потерял Гурин, сколько раз он вскакивал, сколько раз прикидывался убитым, чтобы обмануть снайпера, сколько раз призывал он себе на помощь свою «молитву», а только добрался он все-таки до комроты живым и невредимым. Да еще и духу хватило доложить:

– Ваше приказание выполнил…

– Вижу. Третий взвод начал перебежку. Пора и нам. Пошли, – он взял в одну руку шинель, в другую автомат. – За мной!

Не отдохнув, не отдышавшись даже, Василий последовал за ним.

Солдаты по одному короткими перебежками продвигались вдоль переднего края. На каком-то расстоянии от них, чуть глубже в нашу оборону перебегали и Гурин с командиром роты. Немцы сначала поливали их из винтовок и пулеметов, а потом начали забрасывать минами.

– Быстрее, быстрее! – кричал лейтенант солдатам и сам бежал вперед. Он пробежит, упадет, потом то же расстояние преодолевает Гурин. И вдруг лейтенант упал как-то неестественно и быстро, не успев и двух шагов сделать. «Убило…» – подумал Гурин и подполз к нему.

– О!.. – простонал тот и с досадой проговорил: – Так я и знал. Передай по цепи: командир роты ранен. Вместо себя назначаю лейтенанта Пучкова.

Подхватился Гурин, побежал наперерез солдатам. Увидел: залег один, он – к нему. На счастье, это оказался сам Пучков. Уткнулись друг в друга головами, чтобы не задели осколки, разговаривают громко.

– Что там еще? – спросил нетерпеливо Пучков.

– Ранило командира роты. Вместо себя он назначил вас.

– Тяжело ранило?

– Не знаю.

– Ладно. Понял. Беги к нему.

Вернулся Гурин к Иванькову – тот лежит вниз лицом. Гимнастерка на спине вся пропитана темной кровью, худые лопатки выпирают острыми углами.

– Передал? – спросил он, когда Гурин упал рядом.

– Да. Самому Пучкову сказал.

– Молодец. А теперь возьми мой автомат и шинель и – за мной.

Он поднялся, сначала неуверенно, качаясь, сделал шаг, другой, обрел устойчивость и побежал в тыл. Гурин – за ним. Бежали долго, не останавливаясь. Наконец он увидел окопчик, повернул к нему, упал.

– Может, вас перевязать?

– Сейчас… Сними с меня гимнастерку.

Расстегнув ремень, Гурин стал стягивать с него через голову гимнастерку. На спине она прилипла, и Гурин отдирал ее осторожно, чтобы не сделать лейтенанту больно. Но тот нетерпеливо сказал:

– Быстрее, – и повалился лицом вниз.

Так и не сняв гимнастерки, а лишь закатав ее вместе с нижней рубашкой на голову, Гурин уставился на худую костистую спину лейтенанта, всю залитую кровью. Присмотревшись, он увидел, что у командира роты пробиты обе лопатки: пуля вошла в левую лопатку, пробила ее, потом вошла в правую и тоже пробила ее навылет. Из четырех отверстий сочилась кровь.

– Что там? – спросил лейтенант.

– Лопатки пробиты…

– А позвоночник?

– Вроде нет…

– Попробуй перевязать… В полевой сумке пакет. – Он сел на землю, поднял вверх руки, чтобы Гурину было удобнее перевязывать.

Развернув пакет, Василий приложил мягкую «подушечку» к левой лопатке, протянул бинт через правую и, придерживая одной рукой «подушечку», другой рукой поддел бинт ему под мышки. Вторым витком закрепил «подушечку» и стал разматывать пакет вокруг груди.

– Туже, – сказал лейтенант.

Гурин натянул бинт, и сквозь него тут же четырьмя кляксами проступила кровь.

Забинтовав, Василий опустил рубашку и гимнастерку, стал застегивать ремень.

– Я сам, – лейтенант отобрал у него пряжку.

Пока он возился с ремнем, Гурин стоял над ним, готовый прийти ему на помощь. А потом как-то машинально огляделся вокруг и неожиданно удивился всему, и в первую очередь – простору. Горизонт был далеко-далеко. Над полем стеклянным куполом висело по-летнему чистое голубое небо. Вдали виднелась посадка, там ходили во весь рост люди, за посадкой урчали – машины. На западе, там, где они оставили свою роту, вспыхивали черные фонтаны земли от разрывов немецких мин. Но казались они так далеко и такими безобидными, что и не верилось в их смертоносность.

«Простор!.. Простор-то какой!.. И можно стоять во весь рост!» – Гурин смотрел вокруг так, будто он был выпущен на свет божий из долгого и темного заточения. До сих пор видел перед собой только землю и ходил он по ней не иначе как согнувшись, да и не ходил, а бегал, ползал по ней, сидел в ее глубине.

Мимо проплыла паутинка, паучок на ней полетел куда-то. Гурин проводил ее глазами. «Боже мой, благодать-то какая!..»

– Что там увидел?

Гурин смутился:

– Да так…

– Пойдем.

Поддержав лейтенанта под руку, Гурин помог ему подняться, подобрал его вещи, поплелся сзади, нагруженный своей и лейтенантовой амуницией. Они шли во весь рост, и это больше всего удивляло Гурина: он отвык от такой ходьбы, забыл уже, что можно ходить нормально.

Они вышли за посадку – там действительно сновали машины, в деревьях были спрятаны орудия, в глубоких ямах, выкопанных на конус, стояли танки с пригнутыми вниз хоботами пушек. Танкисты маскировали их ветками.

Санбат располагался за посадкой в роще. Тут было раскинуто несколько больших, как дом, палаток – с квадратными окошками и подведенными к ним электрическими проводами. Возле палаток сидели и лежали раненые: одни уже перевязанные, другие еще ждали своей очереди. Одни стонали, просили о помощи, другие матерились громко, чем-то были недовольны, третьи отрешенно и обреченно молчали.

Лейтенант кивнул на тень под деревом, сказал Гурину:

– Жди меня здесь, – а сам пошел в одну из палаток.

Сразу лейтенант не вышел, и Василий решил воспользоваться передышкой и написать матери письмо. Достал из вещмешка тетрадь, вырвал с конца чистый лист и стал писать.

«Дорогая мама!

Я вот уже который день на фронте, повидал за эти дни немало. Но у меня все в порядке. Сейчас привел в санбат своего командира роты, его тяжело ранило. Он пошел к врачам, а я пишу вам письмо. Хороший лейтенант, добрый. Да здесь все хорошие.

Как там Танюшка, Алешка? Привет им.

У меня все хорошо, мама!

Ваш сын Вася».

Написал, и вдруг взгрустнулось. Давно не видел своих, кажется, сто лет уже прошло с тех пор, как он расстался с матерью в Пологах. Свернул письмо треугольником, адрес надписал. Долго думал – указывать ли обратный адрес, свою полевую почту. Напрасно писать будут, разве на передовой можно получить письмо? Не успеешь… Но на всякий случай приписал: «Пусть, маме легче будет – все-таки есть куда писать ей».

Из палатки лейтенант вышел не скоро, а когда он появился, Гурин не сразу узнал его: обе руки его были продеты в петли из бинтов, которые свисали с шеи на грудь. Эти-то многочисленные бинты и делали Иванькова неузнаваемым. Лицо его было бледным, осунувшимся, глаза усталые.

– Ну, вот и все, Гурин. Опять – в госпиталь.

Василий не знал, что сказать, вскочил на ноги, стоял, смотрел на бинты.

– Накинь мне шинель на плечи, только осторожно. Вот так… Во… Спасибо. Знобит что-то. Письмо написал? – увидел лейтенант треугольник на вещмешке. – Молодец.

– Да. Только не знаю, куда его тут опустить.

– Оставь мне, я отправлю. У меня теперь свободного времени много будет. В полевую сумку положи.

Положил Гурин письмо и туда же стал перекладывать лейтенантов доппаек – печенье и сахар. Тот увидел, остановил.

– Не надо, не надо, – решительно сказал он. – Это себе оставь.

– Спасибо… – Гурин помялся и осторожно спросил: – Ну, так я пойду? – И тут же поправился: – Мне можно идти?

– Пойдешь, пойдешь, не торопись, – сказал Иваньков. – Слушай меня внимательно. Здесь, в той стороне, с километр, не больше, – указал он подбородком на восток, – тылы нашего батальона. Я узнавал. Наша кухня там. Пойдешь туда и вечером вместе с кухней возвратишься в роту. Так вернее будет и безопаснее. Иначе ты заблудишься. Понял?

– Понял.

– Ну вот… – Лейтенант выпростал из бинта правую руку и, морщась от боли, протянул Гурину. – Прощай. Желаю тебе удачи.

У Гурина в носу защекотало – растрогался, жалко лейтенанта стало: хороший человек. Пожал его руку и нагнулся за вещмешком и винтовкой.

– Ты вот что, – сказал лейтенант. – Винтовку свою мне оставь, а себе возьми автомат.

– Автомат? – обрадовался Гурин и тут же снял с плеча винтовку, положил. Подхватил с земли автомат, повесил себе на шею, улыбнулся лейтенанту благодарно. – Удобный какой: легкий, ловкий! – Ладонью погладил его, сжал крепко, схватил за шейку приклада – не верится в такое счастье. – Спасибо, товарищ лейтенант. До свидания!..

И Гурин пошел. Идет, а руки на автомате держит – одну на приклад положил, а другую на кожух. Идет вразвалочку, точно так, как тот солдат, которого он впервые встретил на своей улице в день освобождения. Радость распирает Гурина, хочется показаться кому-то, покрасоваться, похвастаться. Но перед кем? Кого тут удивишь? Но ему все равно радостно, легко, будто награду получил. «Лейтенант наградил автоматом. За что?.. Спасибо ему! С этим будет полегче бегать и стрелять удобнее».

Вечером вместе с кухней приехал Гурин на передовую. В условленном месте их уже ждали солдаты с котелками, с ними он вернулся в свою роту. Доложился младшему лейтенанту Алиеву – тот выслушал его, сказал:

– Ничего, жив будет… А ты, Гурин, принимай первий отделений.

– А сержант где?

– Нет сержанта, убил немес. Ты командир первий отделений. Мало людей осталось. Взвод тринадсать человек. Твой отделений четыре человек. Иди командуй. Наблюдение за немеем установи. Утром опять наступление.

– Днем наступали?

– Наступаль. Три раз. Немес укрепился крепко.

«Значит, тут были дела без меня, а я прохлаждался возле кухни, ждал темноты…» – упрекнул себя Гурин. Ему было стыдно, и он ждал от комвзвода выговора. Но тот сказал:

– Иди, командуй.

Гурин пошел в свое отделение. Солдаты, сидя у окопов, ужинали. Первого Василий встретил казашонка. Тот увидел Гурина, заулыбался, как родному. И Гурин ему обрадовался:

– Привет, Рахим.

– Ага, – закивал тот в ответ.

– Рахим, где наше отделение?

– Вот, – указал он. – Тут. Там, там.

– Позови всех ребят сюда.

Рахим быстро повиновался и привел отделение к своему окопу. Солдаты недоуменно смотрели на Гурина, молча рассаживались на земле.

– Беседа будет? – спросил один.

– Да нет, – сказал Василий. Ему было неловко в новой роли, не знал, с чего начать разговор. Наконец собрался с духом, объявил: – Меня назначили командиром отделения… – и замолчал. – Ну вот… – и это «ну вот» получилось точно как у лейтенанта Иванькова. – Ну вот, – повторил он. – Утром будет наступление. А сейчас основное – наблюдение за противником. Я думаю, всем наблюдать не имеет смысла, будем дежурить по очереди. Разделим ночь на пять частей, на каждого придется часа по полтора – по два, а остальным можно поспать. Как?

– Правильно, – отозвался опять тот солдат, который спросил, будет ли беседа.

– У кого часы есть? – Все молчали. – Ну что же, тогда будем так определять время… Приблизительно. Почувствовал – прошло полтора-два часа, буди следующего. Кто первый будет?

– Да какая разница? – снова отозвался солдат. – Давай я первым буду.

– Хорошо. Потом ты, ты, ты и я. Ладно? Я перепишу ваши фамилии. Ваша как? – обратился он к первому.

– Буравкин. Егор Иванович.

– Климов. Виктор Матвеевич.

– Горюнов. Николай Петрович.

– Рашидов Рахим.

– Отчество?

– Нет отчества.

– Как нет отчества? – удивился Гурин.

– Так. Нет отчества у нас.

– Отца как зовут?

– Отес мой звать Рашид.

– Ну, значит, Рашидович. Да?

– Да, – согласился Рахим.

Все засмеялись.

– Ну вот… Пока все. По местам.

Гурин занял пустой окоп между Рахимом и Буравкиным, лег на дно вверх лицом. Над ним далеко-далеко мерцали какие-то звезды. У звезд и созвездий есть имена, но он их не знал. Учебник по астрономии в десятом классе весь год пролежал без надобности: не было преподавателя по этому предмету. А жаль. Знал бы звезды, их расположение и сейчас по звездам определял бы время и сменял наблюдателей…

Перед рассветом Алиев вызвал Гурина к себе.

– Слюшай, Гурин. Организуй, пожалуйста, это… Накорми взвод. Возьми два человек – пойти на кухня. – И пожаловался: – А я сопсем больной. Живот так режет, так режет. Колет прямо.

– Пошли бы в санчасть… Или санитара вызвали бы.

– Как санбат? Раненый нет – иди санбат? Зачем пришел? Утром наступлений. Может, пройдет.

– А вдруг аппендицит?

– Зачем аппендисит? Вот так режет, кругом. Иди, пожалуйста, корми взвод.

Взял Гурин двух человек, пошел за завтраком. Дорога была знакома, и он с этой задачей справился легко и быстро.

Когда рассвело, Алиев снова вызвал Гурина к себе. Перебежками он добрался до его окопа.

– Слюшай, Гурин. Иди сюда, мой окоп. Скоро наступление, а я не могу – больно. Будешь команда подавать взводу, – он подвинулся к стенке, освобождая место Гурину.

Но наступления утром не было, отменили. Об этом передали по цепи, и солдаты расслабились, повеселели, напряжение спало.

Наступление началось во второй половине дня. В три часа заговорила наша артиллерия, и Гурин прокричал вправо и влево из окопа:

– Приготовиться к атаке! Приготовиться к атаке!

Алиев смотрел на часы – вот-вот наша артиллерия перенесет огонь в глубь обороны и взвод должен броситься на штурм немецкой обороны.

– Вперед, – оказал Алиев, и Гурин прокричал:

– Вперед! В атаку – вперед! Впере-е-ед! – и сам стал вылезать из окопа.

– Подожди, – дернул Алиев Гурина за шинель. – Посмотри, все пошел?

Немцы стали огрызаться минометами, мины обрушились на наши окопы. Гурин посмотрел влево, вправо, солдаты по одному выскакивали из окопов, устремлялись вперед, но тут же залегали.

– Вперед! – закричал Гурин снова. – Взвод, впере-е-ед! – Обернулся к лейтенанту: – Все уже пошли.

– Ну, давай… Командуй! Ти – командир взвода. Давай…

Выскочив из окопа, Гурин устремился вслед за солдатами. Но не успел он сделать и одной перебежки, как что-то тяжелое и громоздкое ударило его в спину, и он упал. «Что это такое?» – недоумевал Гурин. Какая бывает боль от пули, от осколка, он не знал, но ему казалось, что это должно быть ощущение какое-то острое, мгновенное. А тут удар, словно дубиной.

Правая рука онемела, во рту сразу пересохло, затошнило. Однако он сделал усилие, поднял голову – солдаты перебежками рвались вперед. Справа, откуда-то издалека, донеслось многоголосое «ура!». Гурин посмотрел в ту сторону и увидел: наши танки. Много танков, передние уже были далеко в глубине немецкой обороны. «Прорвали оборону немцев! – догадался он. – Обходят!..»

И точно: немцы стали выскакивать из траншей и убегать. Обрадованные таким успехом, подчиненные Гурина тоже закричали «ура!». Поддаваясь общему настроению, Василий вскочил и побежал догонять своих. Добежал до немецкой обороны, хотел перепрыгнуть траншею с ходу, но край земли обрушился, и он упал в окоп. Хотел выбраться из него – не смог: правая рука не повиновалась, в плечо кольнула острая боль. Спина была мокрой, и Гурин понял, что это кровь… Ему сделалось плохо, опять затошнило. Но он не потерял сознания, он изо всех сил старался не потерять сознания. Уткнулся лбом в холодную стенку окопа – стало лучше.