Текст книги "Три круга войны"

Автор книги: Михаил Колосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

– Знаем…

– Хорошо. Давай, лейтенант, всех по местам, – приказал капитан и побежал дальше.

Гурин увязался вслед за ним. Побывали во втором взводе, в третьем – везде все были наготове. Поговорил с комсоргами – настроение у всех хорошее, боевое. И тем не менее, как всегда перед атакой, чувствовалось какое-то неестественное возбужденное состояние людей: говорили, улыбались, шутили не так, как обычно, – как-то сдержанно, нервно, с неохотой.

Гурин вернулся к мосту: почему-то именно здесь, с этой группой, он решил идти – на штурм крепости.

Но когда он начнется, этот штурм? Уже и командиры начали нервничать. Скорей бы…

И вот началось. От первого залпа взметнулся песок на берегу противника, и тут же раздалась команда: «Вперед!»

– Впе-е-ре-ед!.. – искривив в ярости лицо, закричал Бескоровайный. – Впе-ре-ед!..

Тесной толпой курсанты сгрудились у заранее сделанных ступенек, ведущих на мост, пока никто не решался шагнуть на них первым.

– Вперед!.. Какой… матери толчетесь? – ярился Бескоровайный.

Гурин стоял тут же, у ступенек, прижатый к стенке траншеи. Рядом – Толя Краюхин, Куликов… Крик лейтенанта подхлестнул Гурина, будто он относился к нему, и он сказал стоящим рядом:

– Пошли, ребята…

Куликов оттеснил Краюхина, полез на ступеньки, Гурин – за ним. Выбрались на мост и, не оглядываясь, пригнувшись, прячась за парапет, побежали вперед. У обрушившегося круто до самой воды пролета остановились, бухнулись на животы, зашарили быстрыми глазами, за что бы зацепиться, на что ступить.

Немцы, наверное, за взрывами не видят наступающих, но на всякий случай откуда-то по мосту бьет бесприцельно пулемет, пули звякают о железо, рикошетя, воют, на разные голоса, свистят у самой головы.

– Быстрее, сынки! Быстрее! – услышал Гурин сзади себя голос капитана Землина. – Быстрее! Сынки!..

Увидел Гурин одну зацепу, потом ниже – другую, перекинул автомат на спину, схватился руками за рваный край асфальта, полез вниз. Где юзом, где прыжками, где повиснув на одних руках, спускался он все ниже и ниже к воде по взорванному пролету. В одном месте повис, как мешок, а куда прыгнуть – не видит подходящего места: торчат далеко под ним железные прутья и острые рваные края бетонных глыб. И обратно подтянуться не может, из сил совсем выбился. Туда-сюда оглянулся, высмотрел подходящую ферму. Но до нее далеко и непросто допрыгнуть. Собрался с силами, сжался в комок, напрягся и бросил себя на эту ферму. Удачно! Успел руками зацепиться, но для ног опора оказалась плохой – скользкой. Еще несколько прыжков, и он наконец внизу! Совсем близко – ногой можно достать – бурлит вода, обтекает обрушенные в нее глыбы взорванного быка.

Спиной прижался к толстой покореженной ферме – отдышаться немного и осмотреться. Впереди ведь еще такой же пролет, только теперь по нему надо взобраться наверх. А вверх – не вниз, пожалуй, потяжелее будет…

Оглянулся назад – ползут, карабкаются кто как умеет по всему мосту курсанты, облепили его, словно муравьи. Боком, задом, раскорячась по-лягушачьи, по фермам, по шпалам движется лавиной масса в защитных гимнастерках. Перепрыгивают пропасти, бегут, бегут, накапливаются внизу.

– Быстрее, сынки! Быстрее!

«Ну, – решает Гурин. – Пора наверх…» Поднял голову и увидел: карабкаются курсанты, ползут, некоторые уже почти на самом верху. «Ого!.. А я-то думал, что опередил всех, стою, поджидаю… Вон знакомые ребята – Краюхин, Кузовкин… Пора и мне…»

И тут-то, как с неба свалился, почти кубарем плюхнулся к нему Куликов, прижал Гурина к ферме, дышит тяжело.

– Фу!.. Дай отдышаться… Еле спустился… Теперь убивать будут – назад не полезу. – Он выбрал местечко поудобнее, высвободил Гурина. – А ты, комсорг, я вижу, акробат! В цирке работал, что ли?

– Ага, в цирке… Повиснешь под пулями – поневоле акробатом станешь. – Гурин поправил автомат, готовясь к штурму другого пролета, выглянул из-за фермы – смотрит, как получше туда взобраться, и вдруг увидел – ползет обратно Кузовкин. Ползет как-то неловко, автомат болтается на локте. – Ты куда, Кузовкин?

– А ранило меня… Имею право в госпиталь, – сказал он сердито, будто ему уже надоели эти вопросы. Он присел у ног Гурина, вскинул на Куликова и Гурина глаза, улыбнулся счастливый. – Все, ребятки, отвоевался я! – сказал он весело. – Теперь, считай, для меня война кончилась! Недельки две-три прокантуюсь, а больше мне и не надо. Вот! Пока невредим – не знаешь, будешь жив или нет. А ранило – тут все ясно: жив! – философствовал, сидя на камне, Кузовкин.

– Двинуть тебя сейчас, гада, в воду! – заскрипел зубами Куликов.

– Чего ты злишься? Я виноват, что ли?.. Может, и твое счастье еще впереди.

– Замолчи! Пристрелю!

– Не надо, – удержал Гурин Куликова. – Он действительно ранен. Пусть живет: у него сын.

– Так он же и сына вот такого воспитает, как сам…

– Ладно, пойду, а то еще заражение крови случится, – Кузовкин неуклюже полез в тыл.

– Куда лезешь? – закричал Бескоровайный. – Назад! Назад, кому сказал? Стрелять буду!

– Я раненный, товарищ лейтенант, в левую руку… – оправдывался Кузовкин.

– Хватит дышать, пошли, – и Гурин с Куликовым покарабкались вверх.

Как ни странно, но Гурину показалось, что вверх взбираться гораздо легче, чем спускаться вниз: тут видишь, за что схватиться, куда ногой ступить. Но как ни легко, а пока взобрался по круто свисавшему пролету, совсем обессилел, упал под парапет отдышаться. А голос капитана совсем близко где-то:

– Быстрее, сынки! Быстрее!

Подхватился, побежал пригнувшись, скатился кубарем вниз, на землю, в траншею – вот она наконец, спасительница матушка-земля. Пригнул голову, смотрит, ищет знакомых. Увидел капитана Землина, тот улыбнулся ему:

– Вперед, сынки! Вперед!

Выскочили из окопов, побежали, но их тут же накрыл минометный огонь. Вжался Гурин в землю, а взрывы совсем рядом, поднимает его воздушной волной, как пушинку, отрывает от земли. Вцепился он ногтями в траву, голову вмял в песок, ждет, когда прекратится обстрел. Когда-нибудь должен же кончиться этот ад?.. А он не кончается. Мины рвутся то справа, то слева, то спереди, рвутся резко, тугие толчки от взрывов отдаются в голову, в грудь, будто бьют по телу большущей дубиной.

Уже стало казаться, что этот налет никогда не кончится, как земля под Гуриным вдруг перестала вздрагивать и он услышал поющие осколки и их мягкое шлепанье о землю вокруг себя.

– Живы, сынки? Вперед!

Гурин поднял голову, стряхнул с себя землю. Вокруг ничего не было видно, пороховой дым, клубясь, медленно плыл влево. В голове стоял сплошной звон. Вскочил Гурин, побежал. Но не успел сделать и трех шагов, как новый шквальный налет заставил залечь.

И опять пошла толкучка. Бьют, колотят землю мины, рвут ее на части, от каждого взрыва земля вздрагивает со стоном, подбрасывает Гурина, будто мячик, и тогда он, раскрылатившись, как беспомощный птенец, ловит землю руками, цепляется покрепче за траву, за камни, вдавливает голову в песок. А мины – вот одна, рядом гукнула, даже в животе что-то оборвалось… Следующая – еще ближе… «Ну, все… все… отвоевался… Сейчас накроет… Сейчас…» Нет, пронесло: разорвалась где-то слева. Ближе… Дальше… Ближе… «Сколько же можно?! Сколько можно терпеть этот ад, лежа на этом, валу?!.»

Будто услышал кто его крик – затихли взрывы, дым, едкий, пахнущий чесноком, еще больше, чем первый раз, окутал все, дышать невозможно…

– Сынки, вперед!

Но на этот раз даже встать не успели, как немцы снова накрыли их минометным огнем, опять заставили залечь. И снова начался ад, да пожестче первых двух. Нет, теперь он уже не думал живым остаться!.. Трижды выдержать такой налет, трижды так испытать судьбу и уцелеть?.. Нет… Это может быть только чудо. И чудо произошло: уцелел! Да и не он один!

– Вперед, сынки! Вперед!

Рванулся Гурин вперед, в голове одна мысль бьется: во что бы то ни стало добежать до траншей! Добежать!.. Ни в коем случае не задержаться на этой верхотуре да еще раз не попасть под минометный огонь!

Бежит. Слышит: слева, справа «Ура!» кричат, закричал и он. Впереди дым пореже стал, увидел траншею, полоснул по ней автоматной очередью, спрыгнул, огляделся – нет немцев, перевел дыхание.

Капитан рядом рухнул в щель:

– Жив, сынок? Немного задержались… – подосадовал он и скрылся куда-то влево по траншее.

Траншея быстро стала наполняться курсантами.

Крепость рядом, Гурин отчетливо видел ее старые стены и заделанные современным бетоном большие проемы в них. Видел он и аккуратно сделанные амбразуры для широкого сектора обстрела. Как раз напротив него такая амбразура с торчащим из нее черным стволом пулемета. Пулемет время от времени выплевывает то влево, то вправо короткие очереди, не дает курсантам поднять головы.

Справа откуда-то появился капитан Бутенко. Раскрасневшийся, глаза горят, рот до ушей, пистолет наголо:

– Ребятки, это же та крепость, которую Кутузов брал во время войны с Наполеоном! Еще когда ее русские брали! А мы что, хуже своих прапрадедов? Сейчас соберемся и на штурм! Едрит твою за ногу! А? Ребятки? Не посрамим русскую славу! – Поравнялся с Гуриным, ткнул его в плечо: – Расскажи хлопцам, ты же помнишь историю! – и побежал дальше, понес, как весть о победе, узнанный им эпизод из истории крепости.

Прибежал снова Землин, за ним капитан Коваленков. Землин остановился возле Гурина, Коваленков побежал по траншее дальше.

– Пулемет бы этот заткнуть, – досадовал Землин. – Не дает головы поднять… Гранатой не достать. Снарядик бы туда или мину. Эх, запоздали, теперь…

И тут Гурин вспомнил: недалеко от траншеи два фауста валяются, он чуть не споткнулся о них. Дернул курсанта за рукав, капитану сунул свой автомат:

– Прикройте, я сейчас…

– Куда ты?

– Сейчас! Прикройте!.. – Вылез из траншеи и пополз по-пластунски. – Фаусты, к счастью, оказались совсем рядом. Гурин схватил их, как гусей за шеи, и перебежкой обратно в траншею. – Вот они, голубчики! – Он опустил один фаустпатрон на дно траншеи, а другой положил себе на плечо. «Ну, не промахнуться бы…»

Выстрелил. Мина ударилась в бетон повыше амбразуры, высветлила вмятину, пулемет на минуту замолчал, но потом с новой силой принялся поливать их непрерывной очередью. Гурин выждал, когда он расстреляет всю ленту, поднял на плечо другой фаустпатрон.

– Не торопись, – прошептал капитан. – Не торопись, сынок! Целься как следует…

Теперь Гурин знал, куда целиться: надо взять чуть ниже, чем первый раз. «Ну, не промахнуться бы…» Выстрелил и чувствует, – мина еще не долетела, а он чувствует: попал!

– Попал! – закричал Гурин от восторга.

Мина разорвалась на краю амбразуры, обдав всю ее осколками. Пулемет умолк.

– Вперед! – скомандовал капитан. – Вперед! Гранаты к бою! – Он отдал Гурину его автомат, полез через бруствер. Гурин – за ним.

Когда он добежал до каземата, стрельба уже слышалась внутри его и тут же быстро стала стихать. Из амбразур показались белые тряпки. Гурин ринулся вслед за капиталом внутрь, распахнули деревянную дверь и увидели тесную комнатенку со столом у одной стены и двойными деревянными нарами у другой. Человек пять немцев стояли с поднятыми руками.

– Выводи! – кивнул Гурину капитан, а сам побежал дальше длинным низким, как штольня, коридором.

– Выходи! По одному, – приказал Гурин немцам. – Оружие на стол!

Первый снял с шеи автомат, положил на стол, второй расстегнул ремень и вместе с кобурой бросил парабеллум туда же. Третий полез в карман френча и вытащил оттуда маленький, с воробья величиной, пистолетик.

– Это что такое? Дай-ка сюда!

Немец охотно, даже с каким-то подобострастием протянул Гурину пистолетик.

– Битте… – сказал он, угодливо улыбаясь.

– А патроны? – спросил Гурин.

– Найн патронен, – немец растерянно развел руками.

– Ладно. Иди.

Сам вышел последним. Во дворе уже толпились пленные, выведенные из других казематов. Гуринские оглянулись на него – куда идти? Он махнул им – присоединяйтесь к тем, все в одну кучу.

Вечером Гурин лежал на верхних нарах, смотрел вниз и видел, как капитан Землин, покручивая усы и изображая из себя Чапаева, рассматривал при свете яркой лампы трофеи: пистолеты, зажигалки. Курили трофейные сигареты, изучали свои трофеи и другие офицеры.

У Гурина тоже в кармане лежал трофей – маленький пистолетик, но он его не обнародовал: боится – отберут. «Такую вещь! – отберут запросто. Полюбуюсь как-нибудь один».

– Держи, комсорг! – капитан Землин бросил ему на нары нераспечатанную пачку сигарет.

– Он же не курит, – сказал Коваленков.

– Пусть побалуется. Их вон сколько!

Гурин принялся изучать красивую пачку и, к удивлению своему, обнаружил, что это американские сигареты.

– Что же это? Значит, Америка немцев снабжает? – удивился Коваленков.

– Капиталисты, – спокойно сказал Землин. – Им лишь бы деньги, батьку родного продадут.

– Но это же нечестно!

– Нашел у кого честь искать!

– Как же они это делают?

– Свободно. Через так называемые нейтральные страны. Пожалуйста! – Землин крутанул правый ус с таким видом, будто он сам только что вернулся из этой самой нейтральной страны.

– А может, и через Испанию, – подал голос Гурин. – Америка с Испанией в мире, а Испания с Германией в дружбе.

– Тоже вариант, – согласился капитан.

– Это, чего доброго, мы можем столкнуться и с вооружением наших союзников? – недоумевал Коваленков.

– Все может быть, – капитан Землин взял парабеллум в руку, прицелился в стену. – Но будем надеяться, что до этого не дойдет. Насчет оружия немцы сами мастаки. Видал, какой ловкий!

Гурину его трофей тоже не давал покоя. Не вытерпел, достал незаметно. Света до него доходило мало, и он вертел пистолетик перед глазами – маленький, черненький, ладненький, как скворушка. Нажал кнопочку, из рукоятки выскользнул ему на грудь магазин. В нем патрончики – будто игрушечные: маленькие, пузатенькие. Пересчитал патроны – их всего четыре оказалось. Маловато, но ничего, все-таки есть, хоть немного фриц оставил, не все расстрелял. Оттянул затвор, заглянул в казенник – может, там еще патрончик завалялся. Нет, пусто. Спустил потихоньку курок, чтобы другие не слышали, вставил магазин на место, спрятал в карман, вздохнул облегченно. Легко ему стало и покойно, лежит довольный собой, что добыл такую игрушку. Радостно ему, жаль только, похвастаться не может: отберут. «Капитан Землин первый скажет: „Не положено. Сдать трофейное оружие“. А сам, конечно, себе возьмет. Да и кто откажется от такой штучки? Нет, не покажу. Никому не покажу…»

Утром снова перебирались через разбитый мост на свою сторону. Курсанты карабкались по искореженным фермам, повисали в опасных позах над пропастью и удивлялись, как это вчера они под огнем смогли так быстро преодолеть этот мост и даже не заметили ни трудности, ни опасности. Кажется, только одна опасность и была – пулеметный обстрел.

По одному, по двое курсанты выбирались на волю из хитросплетений моста. На перекрестке группировались по взводам, поджидали товарищей. Были они угрюмы, неразговорчивы, наверное, вчерашний нелегкий штурм давал себя знать.

Склонив голову, усталой походкой вышел Бодров, увидел Гурина, подошел, поздоровался, глядя в сторону.

– Живой?..

– Да я-то живой… – сказал он.

– А кто?..

– Толю Краюхина… Мина прямо в него попала. Лучше б я этого не видел. Как нарочно…

– Ты-то при чем?

– Совесть мучит: вчера я напустился на него… А он, наверное, чувствовал… Все-таки у человека есть предчувствие…

– Много погибло?

– Да нет, – сказал Виктор. – Думал, будет больше. Во взводе всего трое ранено, да вот Толю – насмерть… А по батальону? По батальону, наверное, много полегло?

– Не знаю еще…

Виктор увидел своих, поторопился во взвод, а Гурин повернулся, хотел было идти в штаб, но тут от моста на площадь стали подниматься пленные немцы, и он задержался. Курсант-конвоир остановил передних, ждал остальных, которые все еще перебирались через мост.

Гурин засмотрелся на пленных. Вчерашние отчаянные враги стояли понуро, испуганно поглядывали в сторону курсантов, которые теперь тоже с любопытством рассматривали побежденных.

Откуда ни возьмись из-за угла показался Шульгин. Как всегда в расстегнутой шинели, он шел своей торопливой походкой, будто спешил куда-то на срочное задание. Гурин заметил у него на погонах новенькую четвертую звездочку, хотел было поздравить его с новым званием, но капитан, завидя пленных, заулыбался злорадно и направился к ним, будто узнал давних своих знакомых недругов.

– А-а! Вояки! – говорил он ехидно и на ходу расстегивал кобуру. – Ну-ка, дайте мне хоть одного гада кокнуть! – Он подошел к пленным и, грозя пистолетом, стал вытаскивать одного, другого в сторонку, но те упирались, жались друг к другу. И тут, преодолев мост, на площадь поднялся еще один пленный. Шульгин увидел его, подбежал к нему, закричал:

– Хенде хох!

Тот, ничего не понимая, поднял руки, поглядывая то на своих, то на курсантов.

– Ну что, гад, отвоевался? – все с той же ехидной улыбочкой спросил Шульгин.

– Нихт ферштеен…

– А я тебе сейчас… твою мать, все объясню! – И Шульгин стал тыкать стволом пистолета ему в грудь. – А я вот тебе сейчас капут сделаю. А? Трясешься, гад?

Неизвестно, чем бы кончилась эта сцена, если бы не комбат. Увидел, закричал строго:

– Капитан, вы что, с ума сошли? Оставьте пленного!

Шульгин обернулся, посмотрел на комбата с улыбочкой.

– А ты на меня, майор, не кричи: я ведь не курсант.

– Попрошу вас не «тыкать»! Извольте соблюдать субординацию! – Майор был разъярен. Гнев душил его, и он, переждав паузу, спросил: – Вы где были вчера вовремя штурма крепости?

– Я выполнял особое задание.

– Какое?

– По этой части я вам не подчинен и не обязан докладывать.

– Да, поторопился я со званием. Вы, оказывается, не только трус, но и лжец! Я разговаривал с майором Крыловым – никто не давал вам никакого особого задания. И вообще он возмущен такой вашей активностью. Мне тоже вы плохой помощник. Так вот, капитан. Как заместитель – такой вы мне в батальоне не нужны. О вашем поведении я сейчас же доложу командиру полка, – майор повернулся и быстро ушел, нервно подергивая раненым плечом.

– Эх, капитан! – проговорил кто-то из группы курсантов. – Если ты такой горячий и так ненавидишь немцев, надо было вчера приходить к крепости: ух, навоевался бы!..

Шульгин в ответ только головой недовольно повел, повернулся и пошел прочь.

На другой день Шульгина в батальоне уже не было.

Майора Кирьянова Гурин застал в штабном подвале, в своем отсеке. Он укладывал бумаги в железный ящик, но, увидев Гурина, прекратил это занятие:

– Ага, явился!.. Давай-ка собирай все вещи. И бумаги Бутенко – тоже… Теперь тебе придется взять на себя и хозяйство парторга…

– Как парторга? А что с капитаном?

– Ты разве не знаешь? Ранило его… Тяжело… В госпиталь отправили еще вчера…

– Ранило?.. Я видел его в траншее. Прибежал – про Кутузова рассказывал.

– Да, видел и я его… Бегал, дух поднимал… – Майор прошелся задумчиво по узенькому подвальному отсеку, остановился. – Жаль капитана. Хороший был мужик. Смелый и душевный…

«Очень жаль… Мне особенно будет недоставать его: он был проще майора, доступнее; мне было с ним легко…»

– Н-да… – вздохнул майор. – На вашем участке тоже, говорят, не легко было?

– Да… Минометами так дубасил…

– Землин рассказывал: не легко… – Он помолчал. – Так что присматривай и за партийными делами… Пока пришлют нового парторга…

_______

Батальон вернулся в лагерь.

А неделю или полторы спустя, забежав по делам в штаб батальона, Гурин застал там непомерно надутого Кузьмина и необыкновенно веселого начальника штаба. Вокруг писаря на столе вровень с его головой лежало несколько стопок аккуратно нарезанных бланков, и он, высунув язык, заполнял их. На приветствие Гурина Кузьмин никак не ответил, разве что еще ниже склонил голову и еще усерднее стал что-то писать. Капитан Землин, наоборот, увидев Гурина, заулыбался, вышел из-за стола, потирая руки:

– Ага, комсорг. Кстати пришел!.. Ну-к, Кузьмин, дай-ка его бумагу!

– А я ему еще не выписал. Пусть сам себе надпишет, – и, сняв с одной стопки листок, он положил его на край стола.

– Кузьмин! – построжал капитан. – Нехорошо!

Гурин хотел было посмотреть, что там за бумага такая, но капитан заслонил собой кузьминский стол и отстранил его рукой:

– Стой. Стой на месте. – И, подойдя к Кузьмину, подложил листок ему под нос: – Ну-к, самыми красивыми буквами нарисуй ему!.. – Капитан ногтем большого пальца пригладил усы.

– Вот еще! – ворчал Кузьмин. – Мне вон сколько надо их выписать! Будто сами неграмотные…

– Пиши, пиши, Кузьмин, не балуй!

Кузьмин написал старательно что-то на бланке и отдал капитану. Землин обернулся к Гурину, подняв руку с листком, торжественно сказал:

– Принимай, сынок! Это тебе благодарность товарища Сталина за Кюстрин!

Ничего не понимая, Гурин растерянно улыбался.

– Держи, ты заслужил ее! – и капитан вручил ему грамотку величиной с четвертинку листа. Гурин взглянул на нее – хорошая мелованная бумага, на ней типографским способом отпечатан текст приказа. В свободных двух строчках каллиграфическим – кузьминским почерком фиолетовыми чернилами вписаны звание и фамилия Гурина. И все это было обрамлено красивой виньеткой, которую венчал посередине вверху цветной портрет И. В. Сталина в маршальской форме.

Гурин держал листок двумя руками, читал и перечитывал текст и от волнения не мог понять его. Шутка ли – первая награда! Да еще какая! Благодарность от самого товарища Сталина! Он так растрогался, что ответил капитану совсем не по-военному, а осипшим вдруг почему-то голосом проговорил тихо:

– Спасибо!.. – В горле запершило, в носу предательски защекотало.

Только дома наедине с собой он рассмотрел как следует грамотку и медленно, смакуя каждое слово, прочитал текст:

«Товарищ ст. сержант Гурин В. К.

Приказом Верховного Главнокомандующего Маршала Советского Союза товарища Сталина от 12 марта 1945 года № 300 за отличные боевые действия в боях при овладении городом и крепостью Кистжинь (Кюстрин) всему личному составу нашего соединения, в том числе Вам, принимавшему участие в боях, объявлена благодарность.

Командир части С. И. Дорошенко».

Подпись комбата была начертана красными чернилами, и все это скреплено фиолетовой печатью воинской части.

Великая радость переполняла Гурина, он долго любовался благодарностью, не знал, куда ее положить, куда ее пристроить – то ли на стол под стекло, то ли на стенку повесить. «А может, послать ее маме?.. Вот рада будет!» И он твердо решил отослать грамоту матери, только чуть позднее, когда сам налюбуется ею. А пока, чтобы не смять, вложил ее в свою тетрадь для стихов и спрятал в полевую сумку.

В тот же день у Гурина случилась и еще одна новость – у него появился новый друг.

В батальон вместо майора Крылова прибыл новый офицер – старший лейтенант Аспин. Вечером он зашел к Гурину, чтобы встать на партийный учет и уплатить партийные взносы. Напуганный Шульгиным, Гурин и к Аспину сначала отнесся сдержанно и настороженно. «Шинель расхлыстана, как у Шульгина…» – подумал он, увидев расстегнутую шинель на новичке.

Аспин выглядел свеженьким, новеньким, будто весь он только что сошел с какого-то конвейера: свежее ухоженное лицо, новенькое, с иголочки обмундирование, вежливое обращение, мягкая интеллигентная улыбка – все говорило о том, что война его пока щадила. Шинель из тонкого генеральского сукна мышиного цвета отливала легкой голубизной; длинная шерстяная гимнастерка и диагоналевые защитные галифе – без единой складочки; голенища легких хромовых сапог с утиными носками собраны в изящную гармошку. Все это, видать, шилось по индивидуальному заказу у хорошего портного и было еще так ново, так необмято, что казалось, будто надел он свое обмундирование впервые только теперь. Даже единственное украшение на его груди – гвардейский значок был новеньким.

Черные, по-восточному узкие глаза его смотрели на мир добро и весело. Взглянув в эти глаза, Гурин не мог не улыбнуться. Аспин спросил, почему он улыбается.

– Так, – сказал Гурин. – Поймал себя на одной мысли. Бывает, по одному человеку судишь о всей организации, где он служит. А потом встречаешь другого человека, и все меняется… С вашим предшественником Шульгиным мы жили неладно.

– Почему?

– Да он все подозревал меня…

Аспин расширил удивленно глаза:

– Вас? В чем?

– В оккупации я был… Вот он и…

– Вы были в оккупации? – удивился Аспин.

– Был, – сказал Гурин сухо.

– Ну и что? Что-нибудь есть?..

– Нет, ничего. Запрос посылали, проверяли.

– А ничего – так в чем же дело? – Аспин улыбнулся.

– Тем не менее – подозревал.

Гурин ждал, что он как-то осудит Шульгина или станет говорить какие-то утешительные слова, но Аспин лишь повторил раздумчиво:

– Да, «тем не менее»… – Помолчал, добавил: – Понимаю… Обидно, конечно. Но тем не менее пока все эти меры предосторожности необходимы. Я знаю немало случаев… Немцы в этом отношении очень коварны.

– Может быть… Но нельзя же не верить всем подряд?

– Нельзя. Это уже зависит от человека – как он понимает свою задачу. А пока надо перетерпеть. Война.

Гурин молчал. Наступила неловкая пауза, и, чтобы разрядить ее, Гурин спросил:

– А вы, значит, осетин?

– Осетин. А что?

– Так. В школе я познакомился с одним осетином. Коста Хетагуров.

– Да? – обрадовался Аспин. – Вы знаете его стихи?..

– Знаю. – И он прочитал:

 
Прости, если отзвук рыданья
Услышишь ты в песне моей:
Чье сердце не знает страданья,
Тот пусть и поет веселей.
 
 
Но если б народу родному
Мне долг оплатить удалось,
Тогда б я запел по-другому,
Запел бы без боли, без слез.
 

Когда Аспин ушел, у Гурина на душе остался легкий и приятный осадок. Он долго не мог понять, почему это ему так хорошо, так весело, как уже давным-давно не бывало. Потом догадался: от общения с Аспиным. И уже на другой день они встретились, как давние приятели, будто знакомы и дружны были с детства…

Аспин пробыл в учебном батальоне до последних дней его существования – это немного, месяца два всего по времени, но чувства о нем у Гурина остались такие, будто прошли они с ним бок о бок всю войну…