Текст книги "Три круга войны"

Автор книги: Михаил Колосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

Гурин взял этот листок и прочитал крупный текст, напечатанный типографским способом:

 
        ОСТОРОЖНО!
 МУЗЕЙНЫЙ ЭКСПОНАТ.
ПОДЛЕЖИТ ВОЗВРАТУ В
    СОВЕТСКИЙ СОЮЗ.
          № 4236/ф.
 

Не удовлетворившись этим, майор обнял тяжелую вазу, пыхтя приподнял ее, кивнул капитану:

– Помоги!

Тот подскочил к нему, и они вдвоем опустили вазу на ковер. Потом майор перевернул ее набок, ткнул пальцем в дно вазы, приказал:

– Читай!

Гурин нагнулся и прочитал голубую надпись:

 
Фарфоровый завод им. Ломоносова.
                   Ленинград.
 

Бутенко, боднув Гурина головой, тоже нагнулся, прочитал и засиял радостно глазами, будто родственника встретил:

– Ох ты, едрит твою!.. Это же надо!..

– Этого тебе достаточно? – спросил майор и приказал: – Поставьте вазу осторожно на место.

Гурин и Бутенко водрузили вазу на подставку и, отряхнув руки, стояли возле нее. Капитан смотрел на вазу и качал головой, а Гурин, потупясь, кусал губы, не смея ни заговорить, ни уйти.

– Вот так-то, – сказал майор. – А насчет посылки… Завтра сходи к старшине и подбери у него из трофейного барахла – то ли матери, то ли ребятишкам… И пошли. Дано указание – выделять из захваченных трофейных складов…

Но утром Гурина вызвали в штаб батальона. Комбат взглянул на него, подергал носом – улыбнулся.

– Придется тебе, Гурин, в командировку смотаться, Опыт у тебя уже есть…

– В Дразикмюле? – догадался Гурин и почему-то так обрадовался, будто его отпускали домой на побывку.

– Да, приведешь сюда разведчиков.

– Хорошо, – сказал он, а сам уже представил, как забежит к своим бывшим хозяевам, как удивится его появлению пани Барбара, как смущенно улыбнется Гертруда и как бросится ему на шею большеглазая Луция.

Дома, собираясь в дорогу, Гурин так торопился, словно боялся, что вот-вот отменят его командировку.

– Обязательно зайди к нашим хозяйкам, передай привет, – сказал капитан.

– Эх! – крякнул майор ему в ответ. – Наивный ты человек, капитан! Неужели же не видишь, как спешит, как воспрянул весь?.. Думаешь, это он радуется встрече с лейтенантом Исаевым? Как бы не так!

Гурин смутился и, чтобы скрыть свое смущение, взглянул на майора, улыбнулся: «Мол, знаю ваши шуточки, и эти подковырки на меня совсем не действуют». А тот не унимался и уже всерьез добавил:

– Зайди, зайди, конечно… Передай привет.

– Ладно, – пообещал Гурин. – Если будет время…

Капитан подмигнул ему и показал глазами наверх.

Гурин догадался: капитан приглашал в гардеробную взять что-нибудь для подарка.

– Явишься с пустыми руками – неудобно же, – сказал ему Бутенко наверху. – Одно дело взять было бы негде, а то вон сколько, выбирай. – И сам пошарил по вешалкам, по шкафам, нашел блузку, растянул ее у себя на груди, прикинул – хороша ли, скрутил, как бумагу, в трубку, протянул Гурину: – Возьми. Отдашь пани Барбаре, скажешь – от капитана Бутенко. А девкам возьми вон по платью – рады будут.

Гурин так и сделал. Сложил все вместе, завернул в тугой сверток и уже в дверях вспомнил:

– А что же мы старика забыли?

– Да… – Капитан быстро метнулся обратно к вешалкам, быстро сдернул темно-синюю из толстого мягкого сукна пижамную куртку. – Во! Самый раз старику!

Не прошло и часа, как Гурин, уложив паек и подарки в вещмешок, уже шагал по улицам Ландсберга в восточную сторону. «Хорошо бы, повезло с попутными так, чтобы завтра уже быть на месте!» – мечтал он, возбужденный предстоящей встречей.

На окраине города увидел нашу пятитонку и трех военных поляков возле нее. Они грузили какие-то ящики и, закончив работу, стали быстро рассаживаться по местам: двое нырнули в кабину, а третий в зеленой шинели и в четырехугольной конфедератке – фуражке, похожей на конверт, с жестяным орлом на переднем уголке, ступил на колесо и полез в высокий кузов. Когда Гурин подошел, он уже мостил себе в кузове сиденье – ровнял на ящиках плащ-накидку.

– Эй, пан! – крикнул Гурин ему. – Можно с вами подъехать?

Занятый своим делом, поляк не услышал его, а машина уже взревела мотором – вот-вот тронется. Гурин вцепился руками в задний борт, встал ногами на брус, готовый одинаково быстро и спрыгнуть на землю и влезть в кузов.

Назвать бы поляка по званию, да не знает он, что означают лычки на его погонах, и Гурин снова крикнул:

– Эй, пан! Можно с вами подъехать?..

Наконец поляк обернулся и на чистейшем русском языке спросил:

– Ты меня, что ли? Да садись! Какой я тебе пан? – И вдруг кинулся к Гурину, схватил его под мышки, потянул в кузов. – Вася! Друг мой! Откуда?

Гурин вгляделся в «пана» и не поверил глазам своим:

– Коля? Хованский? Поляк?

– То напевне так! – гордо произнес тот, как взаправдашний поляк. Машина тронулась, и они, смеясь, повалились на ящики. – Какими судьбами? Откуда? Куда?

– А ты? Как ты вдруг так «перевернувсь»? – кивнул Гурин на его фуражку с орлом.

Вопросы посыпались, как из скорострельного пулемета, – отвечать не успевали, только спрашивали и спрашивали да били друг друга то по плечу, то по коленке. Наконец немного поостыли, угомонились. Хованский осмотрел Гурина, спросил:

– Не пойму: вроде с виду офицер, а погоны сержантские.

– Должность офицерская. Комсорг батальона!

– О! – загудел Хованский. – Скоро офицером будешь!

– Да ну! – отмахнулся Гурин, а у самого сладко-сладко заныло под ложечкой. – А ты? Говорил: из русских князей, а оказалось – польский граф?

– Не говори!.. – засмеялся Хованский. – Помогаем братьям-полякам создавать свою армию.

Увлекшись разговором, Гурин чуть в другую сторону не уехал. Увидел – не туда свернули на развилке, вскочил, забарабанил в кабину. Машина остановилась, они крепко обнялись с Хованским, потом молча посмотрели друг другу в глаза, переморгнулись, и Гурин спрыгнул на обочину. Долго стоял, смотрел вслед уходящей машине. Пока не скрылась – он все махал Хованскому, который отвечал ему поднятой конфедераткой.

«Удивительные вещи случаются на войне!.. – загрустил вдруг Гурин. – Потеряешь товарища в этой коловерти, думаешь – навсегда. И вдруг – встреча, словно по одной тропке ходим. Встретишь – и снова в разные стороны…»

Вышел Гурин за развилку дороги, прошел немного, стал ждать попутных машин. А их, как нарочно, ни одной в его сторону. Пройдет он немного, оглянется – никого. У развилки еще какое-то движение было, а теперь, когда поворот тот скрылся за горизонтом, совсем обезлюдело шоссе. Даже жутко сделалось: ни живой души, как в пустыне. Глянул в одну сторону – бетонка строгой лентой прорезала лес и уперлась в самое небо, глянул в другую – та же картина. И он один – маленький и беззащитный – стоит в самом низу на этой огромной ленте, повисшей от неба до земли, стоит, будто гномик на великанских качелях…

До чего опустела дорога! Наверное, стала она уже для наших войск бесполезной: железнодорожные эшелоны теперь идут почти до самого Одера.

Потоптался, потоптался Гурин и решил, не теряя времени, идти пешком.

Вышел на середину дороги, поддернул вещмешок, автомат перебросил с плеча на грудь, затвор оттянул, поставил на предохранитель: мало ли какая встреча может случиться, надо быть «на взводе» – и пошагал.

Идет, идет, да и оглянется – не догоняет ли какая попутка. А они как вымерли – ни одной. И вдруг замаячило что-то на горизонте – бежит какая-то машина. Обрадовался, заранее на обочину сошел, ждет. Вот она ближе, ближе, – и уже он ясно видит, что за машина – легковушка, «эмка». Сразу радость потухла: начальство какое-то едет, разве возьмет? Но на всякий случай поднял руку.

Машина промчалась мимо и вдруг затормозила. Гурин – бегом к ней. Пока добежал, передняя дверца открылась и оттуда вылез майор в синих диагоналевых галифе, заправленных в хромовые сапоги, в защитной шерстяной гимнастерке, подпоясанной комсоставским ремнем – со звездой на пряжке, и в фуражке с блестящим козырьком. Толстенький, приземистый, суровый – брови хмуро сдвинуты, губы сведены в недовольную гримасу. «Сразу видно – тыловик, – подумал Гурин. – Не возьмет…»

– Товарищ майор, разрешите… – козырнул он, но майор, казалось, не увидел его и не услышал, он медленно прошел на самую бровку обочины и принялся мочиться в кювет. Гурину стало неудобно, он отвернулся, не зная, что делать. То ли ждать, то ли идти вперед, не теряя времени…

– В чем дело, старший сержант? – услышал Гурин довольно мягкий, добродушный голос, так не вязавшийся с суровой внешностью майора. – Подвезти, что ли?

– Да, товарищ майор. Если можно.

– Далеко?

– Мне надо в Дразикмюле… Ну хоть до Лукац-Крейца, а там я пешком дойду.

– Садись, – майор кивнул на открытую переднюю дверцу машины, а сам полез на заднее сиденье.

Обрадованный Гурин бросил вещмешок в машину себе под ноги, уселся на командирское место рядом с шофером, автомат положил себе на колени – он ладно, будто ласковый котенок, улегся на его ногах, свесив между ними свою единственную лапу – диск. Улыбаясь, Гурин взглянул на водителя: «Мол, я готов, можно ехать». Тот подмигнул Гурину дружелюбно и тронул «эмку».

Хозяева машины сразу как-то пришлись по душе Гурину, будто это были свои, давно знакомые люди. Гурин переглядывался с шофером, они улыбались друг другу. Гурин думал о шофере хорошо: «Молодец – не зазнайка, как другие шофера, которые возят начальство…»

Шофер – крепкий, откормленный парень, видать, служба у майора для него не очень обременительна и харчем он не обижен. Только обмундирование на парне слишком уж бедненькое: старенькое, хлопчатобумажное, но чистенькое – хорошо выстирано и выглажено. «А может, это у него рабочее, дорожное, а выходное он приберегает, – рассуждает Гурин про себя. – В конце концов, это его дело, главное – парень приятный…»

– Ты, браток, автомат-то отверни, – сказал шофер и сам правой рукой отвел ствол гуринского автомата вперед и вниз под приборный щиток. – А то направил мне прямо в живот.

– Он на предохранителе, – успокоил Гурин шофера, однако отвернул ствол подальше от него. Чтобы удостовериться, на месте ли предохранитель, Гурин пощупал его пальцами и оставил руку на нем.

– Мало ли!.. Знаешь ведь: ружье один раз в год само стреляет, – продолжал шофер.

– Бывает, – согласился с ним Гурин.

– Как же это ты не боишься один разгуливать по Германии? – заговорил бархатным голосом майор.

– А кого бояться, товарищ майор? – немного рисуясь, спросил его Гурин. – Немцев здесь нет, мы их вычистили.

– Кто это «мы»? – усмехнулся майор.

Гурин понял, что у него получилось слишком хвастливо, смутился, пошел на попятную:

– Ну, мы – солдаты… Армия наша. Фронт-то вон уже где!

Майор помолчал, потом спросил:

– А в Дразикмюле у тебя родственники? В отпуск спешишь?

Гурин засмеялся – шутит майор, и сам пошутил:

– Да, товарищ майор: целый взвод родственников! – и пояснил: – Взвод наших курсантов там, вот я еду за ними.

– Курсантов? – удивился майор. – Каких курсантов? Училище, что ли?

– Обыкновенные курсанты, товарищ майор. – Гурину не хотелось на эту тему распространяться: выпытает все, а потом скажет: «Эх ты, дурак болтливый! А еще комсорг батальона, в офицеры метишь!» Да и зачем?.. Обычно таких вопросов случайные попутчики друг другу и не задают. А этот – сразу видно: тыловик, все ему интересно. Да и что ему на фронте делать-то с таким бабьим голосом? Он же команду подать не сможет…

– Что-то ты, парень, темнишь, – сказал майор. – Не дезертир ли ты?

– Да вы что, товарищ майор? – Гурина даже в жар бросило. Он взглянул на шофера – тот тоже посуровел. Быстро реагирует на настроение начальства! Гурин обернулся к майору: – Вы всерьез, товарищ майор?

Майор сидел, откинувшись на заднюю спинку. Круглое лицо его с розовыми пухлыми щечками лоснилось. Чисто выбритый двойной подбородок закрывал верхние две пуговицы гимнастерки. Он улыбался, и губы его искривились в горизонтальную восьмерку.

– А вдруг? – сказал он, не повышая голоса и не гася улыбки. – Покажи-ка документы, браток.

Гурин расстегнул левый карман гимнастерки, достал красноармейскую книжку (в ней же лежало свернутое вчетверо и командировочное удостоверение), передал майору, а сам, обиженный, отвернулся и стал смотреть вперед, на дорогу, нервно сжимая шейку автомата.

Майор шелестел у него за спиной бумагой – проверял, а Гурин сидел и злился на него. Потом шелест прекратился, и Гурин боковым зрением увидел, как шофер, не меняя позы, слегка кивнул головой. Гурин подумал, что майор, изучив его документы, успокоился, и решил обернуться, чтобы взять их у него. Про себя он издевался над майором: «Ну что, поймал дезертира? Шерлок Холмс!..»

Однако не успел он сделать и пол-оборота, как ощутил резкий обжигающий удар в голову повыше левого уха. Скорее машинально, чем сознательно, Гурин сдернул большим пальцем предохранитель, приподнял, насколько смог, автомат, потому что шофер, схватив правой рукой за ствол, старался отжать его вниз, надавил на спусковой крючок. Очередь пришлась шоферу в живот, он дернулся всем телом, машина вильнула, полетела куда-то кубарем, послышался треск, удар, и все в сознании Гурина погасло…

Сколько он находился в беспамятстве, Гурин не знал, но, когда открыл глаза, он увидел перед собой двух офицеров. Гурин лежал на земле, а они стояли над ним и казались ему высокими-высокими. Он только взглянул на них, и они тут же поплыли перед глазами, словно растворились в тумане. Во рту у Гурина пересохло, подступила тошнота, он закрыл глаза, попытался повернуть голову набок и не смог – в шее стрельнула острая боль.

– Старший сержант, как твоя фамилия? – спросил кто-то.

Гурин понял, что это относится к нему, сказал:

– Гурин… – Однако голоса своего он не услышал. Он лишь почувствовал, как лицо его вдруг одрябло, а сам он весь покрылся потом, и в этот же момент он ощутил у себя на верхней губе влажную холодную ватку, в нос шибануло нашатырем. Ему стало легче: дряблость с лица сошла, тошнота отступила, и он снова открыл глаза.

– Ну вот… – сказал старший лейтенант, сидевший на корточках возле него. – Лучше?..

– Лучше…

– Фамилию свою п-помнишь? – старший лейтенант слегка заикался.

– Помню… Гурин…

– Откуда и к-куда вы ехали?

– Не знаю…

– Как?

– Я ехал из Ландсберга в Дразикмюле. А они – не знаю. Они догнали меня на дороге, я попросился подвезти. Они взяли.

– Кто они? С-сколько вас было в машине?

– Их двое. И я…

Старший лейтенант взглянул на стоявшего рядом капитана, потом снова обратился к Гурину:

– Кто они-то?

– Не знаю… Майор и шофер.

– И что п-произошло в машине?

– Ну, майор сначала спрашивал, куда я еду, зачем… А потом вдруг говорит: «А может, ты дезертир? Покажи свои документы». Я показал, а когда обернулся, чтобы взять их, он ударил меня чем-то по голове. Ну, я машинально схватил автомат… Он у меня на коленях лежал. Я испугался, подумал, что это какие-то бандиты…

– Значит, г-говоришь, майор с-с вами ехал?

– Да…

Старший лейтенант снова взглянул на капитана. Тот молча листал гуринскую красноармейскую книжку. Что это именно его книжка – Гурин узнал ее точно: она у него была обернута в «серебряную» бумагу. В такую же «серебряную» бумагу обернут и комсомольский билет, который, к удивлению Гурина, тоже был в руках капитана. Полистав документы, капитан присел на корточки и стал уточнять подробности: из какой части Гурин, кем служит, куда едет, зачем, фамилии комбата, замполита.

– Подняться можешь? – спросил капитан и тут же позвал рукой кого-то. Подбежали два солдата. – Помогите подняться старшему сержанту, – приказал он, а сам отошел в сторонку.

Солдаты взяли Гурина под руки и помогли подняться на ноги. Ему опять стало нехорошо, перед глазами все поплыло, голова повисла. Старший лейтенант быстро сунул ему под нос нашатырную ватку, Гурин взбодрился. Солдаты подвели его к капитану. Он стоял возле перевернутой вверх колесами машины и смотрел вниз. Гурин во все глаза пялился на «эмку» и недоумевал: «Неужели это та самая машина, в которой мы ехали? Неужели так может помяться железо?»

– Кто это? – спросил капитан. Только теперь Гурин увидел лежащего на земле шофера. Он лежал навзничь, губы у него посинели, гимнастерка на животе была пропитана кровью.

– Шофер… – сказал Гурин.

– Как его зовут?

– Не знаю.

– Ну, а где же майор?

Гурин двинул плечами, попытался оглядеться вокруг, но шея не поворачивалась.

– Не знаю…

– А был он? Точно помнишь?

– Как же!.. Был.

– Какой он из себя, в чем одет?

– Толстенький… В хромовых сапогах, в темно-синих галифе… Гимнастерка зеленая, фуражка с блестящим козырьком…

– М-да, – проговорил капитан. – Ну ладно. Ведите в машину, – приказал он солдатам.

Они медленно вышли на шоссе, здесь стояло несколько машин – два «виллиса», одна немецкая «BMW» и крытый грузовик, – солдаты помогли Гурину забраться в «виллис», а сами остались стоять рядом. Минут через двадцать к машинам подошли все остальные, и они поехали в Лукац-Крейц.

В город приехали – солнышко уже было на закате. Садилось оно огромным красным диском, и небо было багровым. Это Гурин успел увидеть, пока сидел в «виллисе» во дворе какого-то здания, пока его спасители куда-то ходили и что-то выясняли. Вскоре его повели в дом, провели длинным коридором и ввели в небольшую комнату. По предметам, по запаху он сразу признал в ней санчасть. Не успел Гурин усесться на стул, как в комнату вошла, вся в белом, сестра и молча принялась разматывать бинт с его головы. Размотав его и скомкав, бросила бинт в таз под столом, потом ножницами выстригла волосы у него за ухом – снизу и почти до самой макушки, обработала рану и снова забинтовала. Так же молча настроила шприц и сделала ему противостолбнячный укол. Потом сказала: «Все».

Стоявший у двери солдат кивнул:

– Пойдемте, – и пошел вперед. Вывел Гурина в коридор, открыл дверь в комнату напротив перевязочной. Здесь стояла койка, застеленная серым одеялом, тумбочка и стул. – Раздевайтесь и ложитесь, – и вышел, закрыв за собой дверь.

Гурин с трудом разделся, потому что не мог ни нагнуться без боли, ни разогнуться, лег на жесткий соломенный матрац и уставился в потолок. Все случившееся сегодня представлялось ему странным и непонятным, словно и было это не с ним, а будто видел все это он то ли в кино, то ли в кошмарном сне…

Часа через полтора другой солдат, в нечистом халате, принес ему ужин, Гурин спросил у него, где находится туалет, солдат нехотя буркнул что-то ему в ответ и указал рукой в дальний угол, а сам тут же вышел, щелкнув дверным замком. Гурин взглянул в угол – там стояла параша, глянул на окно – там была решетка из толстых прутьев, и ему сразу расхотелось в туалет. К еде он тоже не притронулся. Самые мрачные мысли заполонили голову:

«Значит, будут судить: убил человека… А ты что же, думал, так легко оправдался? „Бандиты…“ Ударил-то майор, а ты убил шофера… Но почему майор ударил? И куда он девался?.. Все, жизнь теперь пропала… Домой сообщат, маме: „Осужден“. Стыд-то какой, позор какой на ее голову! И Алешке с Танькой теперь стыдно будет друзьям в глаза смотреть…»

Этими тревожными мыслями он маялся всю ночь. Утром к нему пришел вчерашний старший лейтенант. Хотя и был он без шинели и без фуражки, но Гурин все равно его узнал и почему-то обрадовался, как родному: он дольше и мягче других разговаривал вчера с ним. Старший лейтенант подвинул стул, сел, положив локоть на тумбочку. Чернявенький, с крупными, близко посаженными, немного раскосыми глазками, с длинным крючковатым носом и двумя резкими вертикальными линиями у рта, он выглядел сейчас злым и жестоким. Однако, помня его вчерашнего, Гурин улыбнулся ему, как доброму знакомому.

– К-как с-самочувствие? – спросил старший лейтенант.

– Болит все, особенно шея и голова, повернуться больно, – пожаловался Гурин.

– Н-ничего, заживет, – успокоил он и, не меняя голоса, а только чуть прикрыв веки и вытянув подбородок, спросил: – Ты хорошо п-помнишь, что вчера п-произошло?

– Да.

– Кто еще был в м-машине, кроме тебя?

– Шофер и майор.

– Майор… К-какой он из себя?

– Толстенький…

– Приметы, особенности к-какие-нибудь з-запомнил? Родинку на щеке или еще что-н-нибудь особенное?

– Никаких родинок не заметил. Голос у него тихий, вроде как у бабы… Ну, не тихий, а такой слабый какой-то.

– Так. Еще что ты з-заметил в нем особенного?

– Когда улыбается, губы у него как-то посередине сжимаются, а по краям расширяются, рот получается восьмеркой.

– Так. Еще что?

– Больше ничего…

– Ты где с-сидел?

– Впереди. Рядом с шофером.

– У тебя вещи были?

– Вещмешок… Когда садился в машину, я бросил его себе под ноги.

– Что б-было в вещмешке?

– Банка тушенки, кусок хлеба и грудочка сахара.

– И все?

– Нет… – Гурин запнулся: почему-то ему неудобно было говорить о барахле, которое он вез в подарок полякам; откуда видно, что это подарок? Подумает – барахольщик…

– Ну-ну? – поторопил старший лейтенант.

– Еще там было барахло женское… – и Гурин почувствовал, как у него от стыда загорелись уши. – В подарок вез нашей хозяйке, где мы – замполит, парторг и я – жили на квартире в Дразикмюле.

– Только женское б-барахло было?

– Нет, и пиджачок… Это старику, отцу хозяйки… Отец он ей или свекор – не знаю точно.

– Что из вещей было в машине? Что ты в-видел?

– По-моему, на заднем сиденье лежала шинель… Да-да, точно, рядом с майором. Больше ничего не видел.

– Зачем ехал в Д-дразикмюле?

– Там наш взвод курсантов остался. Вот я за ними и ехал.

– Как фамилия к-командира взвода?

– Исаев. Лейтенант Исаев.

– Ну ладно… – Старший лейтенант дернул крючковатым носом, повторил: – Ну ладно, – и встал.

– Товарищ старший лейтенант, – обратился Гурин к нему, – а нельзя ли как-нибудь передать лейтенанту Исаеву, чтобы они перебазировались в Ландсберг? А то там будут ждать, а он же ничего не знает.

– Подумаем, – сказал он. – Моя фамилия Чикин. Если вспомнишь что-то еще, п-позови.

Через какое-то время в палату вошел маленький безбровый солдатик-губошлеп и направился прямо к параше, заглянул, в нее, потом обернулся к Гурину:

– Че, стеснительный дюже? – Помолчал и уже чуть помягче спросил: – Или встать не можешь? Помогти?

– Помоги, браток, – попросил его Гурин. – Голову не поднять…

Солдат помог ему сесть на койке, подал брюки.

– Сам дойти можешь?

– А далеко?

– Не. Тут по колидору, вторая дверь… А то давай сюда, вынесу, – кивнул он на парашу.

Гурин покрутил головой:

– Не могу, не надо.

Поход в туалет Гурин проделал с трудом. Когда он снова лег и закрыл глаза, в голове стоял такой звон, будто над самым ухом разорвался снаряд. Перед глазами плыли разноцветные круги, а лоб покрылся испариной.

Пришла сестра, сунула ему под мышку холодный градусник, пощупала пульс, вышла и тут же вернулась с врачом. Видел врача Гурин как в тумане. Врач тоже послушал пульс, посмотрел градусник, сказал что-то сестре. Та побежала куда-то, вернулась с полным шприцем, уколола ему в мышцу левой руки, затерла ваткой вздувшееся место и закрыла, одернув рукав уже нечистой исподней рубахи, приказала:

– Лежите спокойно.

Дня три уже прошло, как Гурина положили одного в зарешеченную палату. Его лечили и каждый день, а иногда и дважды на день допрашивали. Спрашивали почти одно и то же, лишь с некоторыми вариациями, с разным подходом. Гурин понимал, что это нужно для дела, и с покорностью виноватого отвечал на все вопросы как можно точнее.

К концу недели Гурин более или менее оправился. И хотя голова все еще гудела как колокол, саднила рана за ухом и нельзя было без боли повернуть шею, он тем не менее уже ходил без посторонней помощи. И старший лейтенант Чикин уже не приходил к нему, когда он ему был нужен, а вызывал к себе в кабинет.

Однажды Чикин, вызвав Гурина, усадил его на знакомый уже ему стул, стоявший на некотором расстоянии от стола, и долго смотрел на него молча. Потом, прикрыв веки и вытянув подбородок (была у него такая привычка перед тем, когда хотел что-либо сказать), спросил:

– Н-ну что, брат?..

И сам вопрос, и голос, и «брат» – все было необычным в их общении. «Значит, дело мое швах… – почему-то решил Гурин, услышав дружеские нотки в голосе Чикина. – Жалеет…»

Последние дни настроение у Гурина было и без того подавленным, будущее рисовалось ему в самых мрачных красках, хотя он и подбадривал себя смягчающими вину обстоятельствами: испугался, оборонялся… Однако сам чувствовал, что это детский лепет по сравнению с тем, что сделал. А сделал он самое страшное, самое непростительное – убил человека. «Убийца я. Это уже ничем не смоешь, не сотрешь…» И тогда ему оставалось одно – вызвать в себе эдакую блатную браваду: «Больше смерти не дадут, дальше фронта не сошлют!» Но это помогало мало: штрафная (если еще дадут штрафную!) – тоже не мед…

Взглянув на Чикина, Гурин ждал уточнения вопроса. Обычно он их формулировал более конкретно. Не дождавшись, сказал:

– Скорей бы уже судили, что ли…

Чикин еле заметно улыбнулся.

– Вы, я чувствую, не верите мне, спрашиваете об одном и том же… – Гурин опустил голову.

Чикин молчал.

В дверь стукнули, и в кабинет вошел… лейтенант Исаев! Гурин вскочил было, но Чикин рукой остановил его.

– Товарищ старший лейтенант, – вскинув к козырьку руку, доложился Исаев. Вид у него был более, чем обычно, щегольской, франтоватый: хромовые сапожки сверкали зеркальным блеском, на галифе рубчики выутюжены по всем правилам портновского искусства, гимнастерка новенькая, в левой руке мягкие лайковые перчатки.

Чикин встал, подал ему руку и, не выпуская ее, кивнул на Гурина:

– Вы знаете этого человека?

Исаев оглянулся, и Гурин по его глазам понял, что тот не узнает его. Наверное, забинтованная голова делала Гурина неузнаваемым. Василий кисло, с упреком улыбнулся ему. И вдруг Исаев кинулся к нему, схватил за плечи:

– Гурин? Что с тобой? – И, не отпуская его, обернулся к Чикину: – Что с ним случилось? Это же наш комсорг!

– Точно?

– Ну! Я его знал еще до учебного батальона, мы с ним вместе воевали, он у меня в роте автоматчиков был на фронте. Верно, Жёра?

И это «Жёра», и то, что он увидел лейтенанта Исаева, и то, что тот узнал его, – все это так обрадовало Гурина, так растрогало его, что он не мог говорить. Он только кивнул Исаеву – верно.

– Так что же все-таки случилось? – не унимался Исаев.

– Бандиты… – сказал Гурин, давясь слезами.

– Сядь, л-лейтенант, – Чикин указал Исаеву на свободный стул. – Н-никакие это не бандиты. Это н-немецкие разведчики, – сказал он Гурину.

– Как? – удивился Гурин. – Нет, это русские были.

– Ты с-слушай меня, – сказал Чикин, а сам обернулся к Исаеву. – Он, в-видать, в рубашке р-родился. Его немецкие разведчики чуть не ухлопали.

– Но зачем я им? – недоумевал Гурин.

– Это п-пока не очень ясно. Д-думаем, они охотились п-прежде всего за настоящими д-документами. Запомните оба: об этом нигде ни звука, тем более что «майор» твой еще где-то г-гуляет на воле. Будут с-спрашивать, что с головой, говори: упал, с-споткнулся. Ясно? – Чикин подозвал Гурина к столу, повернул к нему лист бумаги: – Прочитай и распишись. – Гурин повиновался. – И вы, товарищ лейтенант, – подвинул он на угол стола другой лист, а сам встал, выглянул в коридор, приказал кому-то: – Принесите вещи Гурина.

Вскоре солдат принес и положил Чикину на стол гуринский вещмешок, автомат, пояс с кобурой и отдельно пистолет.

– Твое? – спросил Чикин.

– Мое, – обрадовался, как старым друзьям, своим вещам Гурин.

– Проверь.

Гурин пощупал вещмешок, сказал:

– Все мое… – Ему не хотелось развязывать его и трясти здесь женским барахлом.

– Проверь, проверь. – Чикин достал из ящика стола гуринские документы, положил рядом с вещами: – Возьми. И береги. Все. М-можете быть свободны, – он протянул руку Исаеву, потом подошел к Гурину. – Ну, б-бывай, комсорг. П-пока тебе очень с-сильно повезло. Так и считай – п-повезло.

Они вышли с Исаевым на улицу. Пригревало по-весеннему солнышко. Свет резанул по глазам, Гурин сощурился от непривычки, ощупью спустился со ступенек. Исаев повел его в ближайший переулок, где, прижавшись к развалинам, стояла трофейная приземистая с открытым брезентовым верхом немецкая «декавушка» (так звали тогда машину «ДКW»). Он открыл дверцу, указал Гурину на заднее сиденье, а сам сел рядом с шофером. Откинулся картинно на спинку сиденья, скомандовал шоферу:

– Давай, Жёра, жми на все педали!

– Ой, подождите, – забеспокоился Гурин. – Пилотку свою забыл… Пилотку же они мне не отдали!..

– Нашел о чем печалиться! Возвращаться нельзя, плохой признак. Я тебе свою фуражку подарю, – пообещал Исаев. – Ты что? – И снова к шоферу: – Рви когти, Жёра, жми, пока не догнали. – За городом уже оглянулся на Гурина, хлопнул по спинке сиденья ладонью в черной перчатке: – Ну как, хороша наша «Антилопа»?

– Хороша, – одобрил Гурин. Хотел спросить, где взяли и почему «Антилопа», но не спросил. Где взяли – понятно: трофейная. А вот почему «Антилопа» – об этом он догадался только после войны, когда ему попала в руки книга земляков Исаева – Ильфа и Петрова «Золотой теленок».

Возле ворот пани Барбары Гурин попросил лейтенанта остановиться.

– Я быстро, – сказал он. – Только сбегаю, привет передам да подарки вручу… от капитана и от майора, – добавил он зачем-то и покраснел от этой маленькой неправды.

– Давай, давай, – понимающе сказал Исаев и подмигнул.

Дома, к сожалению, оказалась только одна хозяйка – пани Барбара. Она не сразу узнала Гурина, глаза ее уперлись в белую марлевую чалму на его голове, а он смотрел на нее и улыбался. Наконец она оторвалась от бинтов, поймала его улыбку, воскликнула, прижав руки к груди:

– Васья?! Ранетый…

– Да то так, – отмахнулся он. Взял ее руку, пожал ласково. На глазах у хозяйки блеснули слезы. – Где девочки? – спросил.

– Ниц нема девочки…

– Как? Где же они?

– Гертруда, а потом и Луция пошли до Войска Польского. До госпиталю в Лукац-Крейц.

– Жаль, не увижу их. Передайте им привет, пани Барбара. От всех нас – от капитана, от майора и от меня. А это всем вам подарки от нас, – Гурин вытащил комком из вещмешка припасенное барахло, положил в кресло.

– Ой! – воскликнула пани Барбара, и, видать, совсем не вещи ее растрогали, а то, что русский, чужой солдат помнил о них. Она даже и не смотрела на подарки, а лишь смаргивала с глаз слезинки, улыбалась и приговаривала: – Яки вы есть… Яки вы есть…

Гурин снова взял ее руку, пожал легонько, сказал:

– До свиданья, пани Барбара, побегу… Меня машина ждет…

– Так бистро? – удивилась она.

– Да… До свиданья, – и он ушел. И теперь уже навсегда. Никогда он больше не виделся ни с кем из этого семейства. А память хранит о них до сих пор теплое, родное, трогательное воспоминание, и иногда тянет побывать там, как, бывает, потянет только на родину…

На другой день рано утром взвод лейтенанта покинул Дразикмюле и ушел на Ландсберг. Впереди катилась «Антилопа», в которой кроме шофера сидели лейтенант, Гурин и военврач Люся, а за ними пешим ходом тянулись курсанты.