Текст книги "Последнее предложение (СИ)"

Автор книги: Мария Барышева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 37 страниц)

– Идем, – Рита отвернулась, – терпеть не могу это место! Я тебе покажу кое-что другое. Мне чертовски хочется в душ, а тебе надо не только в душ, но и в постель и спать… но я должна… Ты как?

– Перестань меня все время об этом спрашивать.

Выходя, он невольно обернулся, оглядел мечи еще раз, потом бросил взгляд в глубину зала. Казалось, что и божества, и чудовища провожают его своими мраморными взглядами, а в жутковатом оскале ши-цза чудилось некое разочарование оттого, что Роман покидает комнату, так и не оказавшись в непосредственной близости от ее острых зубов.

Рита быстрым шагом миновала две комнаты и решительно толкнула дверь в третью, потом поманила его рукой.

Он ожидал, что здесь окажется еще один зал, но комната, открывшаяся его глазам, вероятней всего недавно была рабочим кабинетом, совмещенным с библиотекой. Но теперь здесь царил совершеннейший разгром, всюду валялись книги, возле опрокинутого кресла лежал разбитый монитор, в экране которого зияла огромная дыра. На столе стоял системник со страшно исцарапанным корпусом, со столешницы свисала «мышка», а чуть поодаль лежала сломанная пополам клавиатура. Пол был засыпан полусожженной бумагой, всюду валялись обгорелые карандаши и ручки, а в углу громоздилась груда оплавленных клавиатур и компьютерных мышек. Оконное стекло было разбито, словно в него швырнули чем-то большим и тяжелым, и можно было не спрашивать, чем именно. В комнате висел застарелый запах гари.

– Здесь был пожар? – удивился Роман. – Ты же сказала, что просто разбила компьютер… Так ты его еще и подожгла?

– Нет. Просто он не дает мне больше писать, – Рита показала ему свои пальцы, покрытые пятнами от ожогов. – Я не могу больше написать ни строчки. С тех пор, как я поняла, что не могу ее уничтожить, я… пыталась ее исправить, переписать, изменить конец… но это невозможно. И теперь не только потому, что он возвращает все обратно. Вот уже несколько дней… стоит мне попытаться… все горит, – она уронила руку, – все горит… как будто я снова в… – Рита замолчала, глядя в разбитое окно и обхватив себя руками, и Савицкий понял, что продолжения не будет. Он поднял кресло и опустился на него, пристально глядя на ее напряженную спину, обтянутую Нечаевской рубашкой.

– Как будто ты снова в том доме? В избушке, которая сгорела?

Рита резко повернулась и ожгла его взглядом, потом покачала головой.

– А вот это, Рома, было совсем некрасиво. Ты следил за мной.

– Я беспокоился, – ровно ответил Роман, и в ее глазах слегка посветлело, что-то заискрилось – и пропало. – В том доме сгорели дети – давным-давно. Ты знала кого-то из них?

Рита подошла к столу и забралась на столешницу с ногами. Села, потом как-то скучающе посмотрела на системник и двумя руками небрежно столкнула его на пол. Компьютерная мышка улетела прочь, увлекаемая сидящим в гнезде шнуром, и из-за стола раздался грохот. Роман чуть дернул губами, но ничего не сказал. Рита как-то ехидно улыбнулась в ту сторону, куда улетел системник, потом повернула голову, улыбка стекла с ее лица, и оно стало безжизненным. Полурасплетшаяся влажная коса свесилась ей на грудь.

– Я не просто знала их. Я была там, с ними. И Денис тоже там был. Одна из девочек была нашей одноклассницей, а еще одна и двое мальчишек – с соседнего двора. Нам было по десять лет – знаешь, какой это возраст – хочется приключений, свободы, гулять, сколько вздумается… Нам дико хотелось заночевать в лесу, на природе, рыбачить, разводить костры… ну, ты же сам должен помнить, как это было?

– Смутно, – отозвался Роман, большую часть своего детства проведший исключительно на реках, в лесу, рыбача и разжигая на ночь костры. – Так вы удрали из дома?

– Ну, можно и так сказать. Разумеется, мать на ночь не отпустила бы нас в лес. Она и днем бы нас туда не пустила… Но маме Денис сказал, что мы заночуем у наших друзей, брата и сестры, погодок. Их родители дружили с нашими, и мы иногда оставались у них на ночь. Денис договорился с ними, и когда мать позвонила, они подтвердили, что мы у них… не знаю, что они там наплели, но она даже не стала звать к телефону свою подругу. В общем, мы набрали с собой еды, взяли удочки и сели на электричку. Один из мальчишек сказал, что знает отличное место для рыбалки. Он привел нас к устью Коряжки, и мы просидели там полдня, а потом пошли бродить по лесу… и нашли этот дом. Это было так здорово – найти ничейный дом… Хотя там в углу стояли какие-то канистры… мы все равно решили, что он ничейный – окна заколочены, дверь нараспашку – заходи, кто хочешь! Вот мы и зашли. Там ничего не было – абсолютно ничего, даже пол земляной – только одна деревянная лавка у стены, старый стол, эти канистры и много паутины – все. Место было удобное, река в двух шагах, и мы решили там остаться, – она передернула плечами. – Было очень весело. Ближе к ночи мы развели посередине, на земле маленький костер. В канистрах оказался бензин, и мы его вытащили на улицу – на всякий случай. Мы сидели, пекли рыбу на прутиках и рассказывали всякие страшные истории. Больше всех рассказывал Денис – его истории всегда были самыми интересными и самыми страшными… Я ходила туда, чтобы понять… мне казалось, что именно оттуда все и началось… тогда… Мне казалось так, с тех пор, как все это начало происходить, но иногда я думаю… что мне так казалось всегда. Но я ничего не почувствовала, – она покачала головой. – Совершенно ничего.

– Ты хочешь сказать, что то, что появляется в виде Дениса, как-то связано с тем местом? – недоуменно спросил он. – Не с книгой?

– И с книгой тоже, – Рита выдвинула ящик стола, вытащила блок сигарет, содрала целлофан и бросила пачку Роману, открыла другую, вытащила откуда-то из-под столешницы зажигалку и закурила. – Но там… Мы кое-что там нашли.

– Что ж вы такого могли там найти? – Роман поймал переброшенную зажигалку. – Магический кристалл? Страшные заговоры? Чью-то мумию в плохом настроении?

– Не шути так – это вовсе не смешно, – устало сказала Рита, и Роман махнул рукой.

– Да какие там шутки! Так что же вы нашли?

– Доносы.

– Доносы? – переспросил Роман, ожидавший чего угодно, но никак не этого. – Какие еще доносы?

– Да что ты – не понимаешь? – неожиданно рассердилась Рита и чуть не уронила сигарету. – Обычные! Анонимные доносы. В послевоенные годы помнишь – людей пачками сажали и расстреливали…враг народа, враг народа… Так вот, доносы на этих самых якобы врагов народа. Тот сказал такое-то, а этот читает то-то и такие-то делает заключения, замечен там-то, сделал то-то, антиобщественные взгляды… да все что угодно!.. Я и не знала, что люди столько всего могут понаписать! – она скривилась и как-то яростно провела ладонью по щеке. – Мы рылись там в доме, везде, думали, может кто-нибудь что-то спрятал… и нашли банку, здоровенную такую и очень старую, стекло совсем помутнело, и было непонятно, что внутри. Мы не смогли ее открыть и, в конце концов, просто разбили. А там оказались эти письма – большинство без конвертов, но многие и в конвертах… я никогда таких не видела. Они были завернуты во много слоев ткани и целлофана… и мы… – она сглотнула, – мы все их прочли. Ромка, это такая мерзость! Там было даже на детей! Хитренькие такие письмишки, осторожненькие… и подробные. И ведь все это писали аркудинцы – по некоторым названиям я уже тогда могла это понять. На некоторых письмах стояли даты – сороковых годов… пятидесятых… Огромная банка полная чертовых писем, понимаешь?!

– Раз они оказались там, то, вполне вероятно, по назначению не дошли, – заметил Савицкий, внимательно глядя на ее подрагивающие пальцы, потом чуть прикрыл веки – держать глаза постоянно открытыми отчего-то было больно.

– Возможно, – Рита пожала плечами. – Только в одном из этих писем… они, в сущности, были очень похожи, все эти письма… в общем, донос был написан на одного человека, Павла Шарина. Так звали моего деда. Его расстреляли через несколько лет после войны, бабка нам рассказывала… Конечно, вполне возможно, что речь шла совсем о другом Шарине, но…

– Вы решили, что это именно он, – договорил за нее Роман, крутя сигарету в пальцах. Рита кивнула.

– Возможно, именно с тех пор для Дениса такое значение приобрели фамилии… Он всегда говорил, чтобы я не выдумывала фамилии, брала из справочников – чтобы фамилии были настоящими. Конечно, брать из справочников проще, чем выдумывать… – она осторожно облизнула разбитую губу. – А еще с этими письмами была одна странность… Разумеется, нигде не было подписей, но на многих письмах одним и тем же почерком была сделана приписка «от такого-то». От Сергеева Эн-А, и так далее, понимаешь? Словно кто-то узнал, от кого были эти доносы, и пометил их. Я не знаю, кто это был и зачем он их там спрятал… честно говоря, и не хочется мне этого знать. Этот человек, вероятно, давно умер. Я знаю только, что лучше б нам их было не находить. Или чтобы мы при этом были только вдвоем. Но дело в том, что там оказались и они.

– Ваши друзья?

– Мы не были особыми друзьями – так, иногда гуляли вместе. Дело, в сущности, не в них, а в их фамилиях. Многие поколения живут в Аркудинске почти безвыездно, и многие фамилии сохраняются. Вот фамилии Шарин уже нет ни у кого среди нашей родни, но многие фамилии остались. Люди другие, а фамилии те же. И если фамилии распространенные, их можно встретить где угодно.

– Например, на тех доносах? – медленно произнес он. – В надписях «от такого-то»?

– Я сразу увидела, что его это зацепило, сразу увидела, что с ним что-то не то, – Рита вдруг заговорила очень быстро, подавшись вперед так, что чуть не свалилась со столешницы. – Он шутил с остальными, говорил, мол, уж не ваши ли родственники это понаписали – все чуть не передрались тогда… но не в этом дело. Что-то в его глазах… что-то так изменилось, что-то выглядывало иногда из них… знаешь, как мальчишка прячется за углом и иногда выглядывает и дразнится… смеется… Так всегда бывало, когда он что-то придумывал, какую-то историю, но в этот раз… это было слишком… Когда уже все засыпали, Денис сказал мне: «Ритка, я такую классную историю придумал!» А потом, – ее пальцы начали нервно теребить бледно-зеленую ткань, – ночью я проснулась. Что-то меня разбудило… какой-то звук, странный сырой звук… и кругом пахло бензином, очень сильно пахло. У меня страшно болела голова, начало тошнить… я пыталась встать, но словно провалилась куда-то… Я не знаю, сколько прошло времени… я почти ничего не помню… помню только вдруг огонь – везде – на стенах, на потолке… на моих брюках… волосы горели… даже земляной пол горел… а рядом кто-то кричал, кто-то бился в закрытую дверь… Было много дыма, ничего не видно… Я побежала вперед и на что-то налетела с размаху… наверное, на стену… Наверное, я опять потеряла сознание… а когда очнулась, вокруг было столько свежего воздуха… Я лежала на траве, очень болело горло… Я лежала и видела дом – он был весь в огне, но никто больше не кричал из него… А рядом сидел Денис – он был весь черный от копоти, одежда обгорела… и волосы… ладони все в крови, и он смотрел на дом, и он, – Рита сглотнула, – он улыбался. Я так испугалась тогда… думала, он сошел с ума. Я спросила, где остальные, а он сказал, что смог вытащить только меня. Было больно… много ожогов… почти все волосы сгорели…

Ее пальцы выдернули из пачки новую сигарету и начали мять ее, просыпая на пол табачные завитушки. Губы подрагивали, но в глазах горело что-то бешеное, недоброе.

– Было раннее утро… самое начало рассвета… и из леса вдруг вышли люди… двое мужчин… Я закричала им… что в доме наши друзья… и Денис тоже кричал им… но они… они убежали, – Рита бросила на пол измочаленную сигарету. – Много позже я думала, что это были их канистры, и они испугались, что… Но тогда… для меня это было дико… ребенок просит взрослого человека о помощи, а тот поворачивается и убегает. Денис говорил, что здесь все такие. Здесь все отворачиваются, убегают, проходят мимо… Здесь умеют только завидовать, извлекать из всего выгоду и смотреть… Да, здесь очень любят смотреть и ничего не делать. Он говорил, что в этом городе живут одни призраки. Ему всегда было любопытно, существует ли какой-то предел их призрачности? Но это потом… а тогда… я ведь понимала, что это загорелся разлившийся бензин, и я спросила его, как это могло выйти – мы же вынесли канистры. Денис сказал, что не знает. Сказал, что когда проснулся, вокруг все уже горело. И дверь была закрыта. На ней не было никаких засовов, но она почему-то не открывалась… Ему удалось выломать доски на одном из окон, оттого и кровь на ладонях была… он вытолкнул меня наружу… потом вылез сам. Сказал, что остальных не видел – было много дыма, он задыхался… и испугался, потому и… Но от него так пахло бензином… – Рита как-то горестно покачала головой. – Так пахло…

Роман встал и подошел к разбитому окну. Посмотрел вниз на чудесный сад, потом устало привалился к стене и, не оборачиваясь, спросил:

– Ты хочешь сказать, что Денис поджег тот дом? Запер всех вас и поджег? Такую он придумал историю?

– Я не знаю, что там на самом деле случилось. Я ничего не помню. Да, иногда у меня проскальзывала такая мысль, но я ее сразу прогоняла! Ведь он был моим братом, родным братом… я всегда считала, что он не мог…И ведь он меня вытащил!

– Ты могла выбраться и сама, просто не помнишь.

– Я знаю, я все знаю! – Рита отмахнулась. – И потом эта мысль появлялась все чаще…что он мог такое сделать…особенно после того, как мы написали первую повесть. Но первый раз я подумала об этом, когда Денис сказал, что в случившемся есть свои преимущества. Теперь каждый из нас великолепно сможет описать пожар изнутри, а не со стороны. Не надо ничего придумывать, не надо никого расспрашивать – в любом случае это была бы фальшивка. Правильно можно написать лишь о том, что сам знаешь, сам прочувствовал. А я теперь знала, что такое огонь. И знала, что такое настоящий ужас. Он сказал мне это с гордостью.

– Твой брат был сумасшедшим, – негромко произнес Роман, по-прежнему не глядя на нее.

– Иногда мне кажется, что человек, который вытащил меня из огня, уже не был моим братом, – Рита позади него щелкнула зажигалкой. – Если и остался Денис, то его было очень мало, а все освободившееся место занял кто-то другой, какая-то придуманная им самим тварь, до безобразия злобная и до безобразия же равнодушная… Порой я боялась его. Мы близняшки, ты знаешь, но с того дня, как ему исполнилось восемнадцать, он начал стремительно меняться. У него стала другая походка, он изменил голос, отпустил бороду, постоянно был какой-то зачуханный, неприглядный… Сказал, что хочет быть индивидуальным, что не хочет быть на меня похожим, что это неправильно, когда один похож на другого. Не должно быть похожих людей. Друзья перестали узнавать его, и он был доволен. Он стал, как мышь, тихий, незаметный… Мы редко виделись, в основном переписывались, он то и дело где-то пропадал, но всякий раз возвращался очень довольный, и писал, писал… я за ним не успевала. Я часто спрашивала его о той истории, которую он придумал тогда, в доме, но Денис только головой качал и говорил, что нам пока рано за нее браться, она еще не созрела, хотя начало уже оформлено – он так и сказал – «оформлено».

– Те письма, они, конечно же, сгорели? – спросил Роман, поворачиваясь. Рита резко взглянула на него, но ее взгляд тотчас же всполошено прыгнул куда-то в сторону, словно ожегшись.

– Я думала, что да. То, что там произошло… тогда было не до писем, и я, конечно, никогда его о них не спрашивала. Но потом, когда Дениса убили, – ее ладонь поднялась и прилипла к подбородку, на мгновение закрыв рот растопыренными пальцами, так что лицо Риты приобрело нелепо-смешливое выражение, – меня вызвали к нему домой, посмотреть, что пропало. А потом… потом я разбирала его вещи… думала, что взять… ведь у него, кроме меня, больше никого не было – кроме меня и этих чертовых книг… И в кладовке, среди барахла я нашла пакет и в нем, в прозрачной папке лежали все те письма. Они еще больше пожелтели, многие буквы вычитывались с трудом… но это были те самые. И как только я их увидела, то сразу поняла, что была права. Это была чудовищная правда. Ему ведь всего десять лет было тогда – всего-навсего… Но к тому моменту я уже не могла реагировать на это так, как сделала бы раньше. Я уже сама знала, что это такое – убить.

– У тебя была причина.

– Какая разница? – Рита чуть передвинулась и обхватила руками согнутые колени. – Человек меняется, когда видит чужую смерть, но когда он убивает сам, то меняется навсегда, и это очень плохие перемены. Денис помог мне тогда, с Горчаковым, а я столько лет не подпускала к себе правду. Он был прав, когда сказал, что мы все всегда делали вместе. Знаешь, он пугал меня, когда был жив, но когда его убили, Денис стал пугать меня еще больше. Если бы он не умер, я бы никогда ничего этого не нашла и ничего не узнала. Но я нашла письма… и я нашла его последнюю книгу… начатую книгу. Это была тетрадь – толстая коричневая тетрадь…

– Черт! – вырвалось у Романа, и он оттолкнулся от стены. – В первый раз он приходил ко мне с коричневой тетрадью. Просил, чтобы я ему почитал. Жаль, что я в нее не заглянул!

– Напротив, мне кажется, хорошо, что ты этого не сделал, – Рита слезла со стола и, прихрамывая, подошла к нему. Ее лицо стало молочно-белым, и ссадины на нем казались черными. Отчего-то Роману вдруг вспомнилось искрящееся инеем лицо мертвого Маринчака. – Если это та же самая тетрадь… Это мерзость, Рома! Мы написали вместе не одну вещь, и они были… ты знаешь, какими они были… но эта… Дело даже не в сценах убийств, а в авторских размышлениях. Такое ощущение, что это писал сумасшедший, которого заперли в железной клетке посреди людной площади. Столько ненависти, злобы… и в то же время удивительного бесстрастия – дикое сочетание. Собственно, это была еще не книга, это были наброски – планы глав, примерный сюжет, имена нескольких персонажей – впервые он сам расставил имена, а главный герой был назван его собственным именем. Описание трех сцен убийств… и… – она глубоко вздохнула, – подробное описание того, как десять лет назад он поджег дом со спящими детьми. Только меня там не было. Он убрал меня из этой сцены.

– Что за убийства? – хрипло спросил Роман, и Рита чуть отступила назад, глядя на него со странным страхом.

– Женщину выбросили с балкона. Мужчину закололи стилетом в толпе. Девушку ударили ножом, а потом сломали ей шею. Последняя сцена была не закончена, и страницы там были измазаны засохшей кровью. Думаю, он писал ее в ту ночь… он писал ее, уже умирая… потом спрятал в пакет и швырнул в кладовку.

– Год назад… – прошептал Савицкий, хватаясь за голову. – Почти год назад! Это были не совпадения. Вначале были убийства, по которым он писал книгу… а теперь все наоборот – он убивает по написанному.

– Ты о чем? – Рита побледнела еще больше, хотя дальше, казалось, уже было невозможно. Ему почудилось, что сейчас она упадет в обморок, и Роман схватил ее за плечи – и чтобы удержать, и чтобы как следует встряхнуть.

– Что ты сделала с этой тетрадью, Рита?! – он сжал ее плечи так сильно, что ее лицо исказилось от боли, и Савицкий тотчас же отпустил ее и сунул руки в карманы, сжав там пальцы в кулаки. – Ну конечно же, ты забрала эту тетрадь и дописала книгу, правильно?! Ты не написала ее, а дописала! Следовало выражаться точнее!

– Если уж совсем точно, я ее переписала! – выкрикнула она. – Вначале переписала, а потом уж дописала! Я изменила все имена! Я по-другому написала сцену с детьми… правда, их имена я не меняла. Я оставила первые три убийства, но изменила все остальное, я переделала весь сюжет! Я пыталась сделать все более человечным… но у меня это не очень-то получилось. Но тогда мне казалось, что я создаю нечто особенное… Ты не представляешь, как это может захватывать, тебе не понять – ты никогда не писал!.. Ты не представляешь, каково это – кромсать сюжет того, у кого ты всю жизнь ходила в подмастерьях, делать все так, как он никогда не позволил бы сделать! Действие романа, который начал писать Денис, происходило в этом городе, и в конце книги он должен был превратиться в развалины. Но ничего подобного не случилось! Я все сделала иначе! Только жанр остался тем же – он для меня, как клетка, из которой не выбраться. Я не умею по-другому. Я не знаю, как по-другому. И раз теперь все это происходит, то, значит, я ничем не лучше его. Я такое же чудовище! Какая ирония – я уничтожила его задумку, а теперь моя задумка уничтожит меня! Если б я знала, что так будет, то сожгла бы ту тетрадь сразу, как нашла!.. – Риту начала бить крупная дрожь, она застучала зубами, и Роман поспешно схватил ее и прижал к себе.

– Так, без истерик тут! – прикрикнул он. – Все, хватит!

– Пусти меня! – задушено произнесла Рита, не делая, впрочем, попытки вырваться. – Я чудовище.

– Дура ты, а не чудовище, – устало сказал Роман, поглаживая влажные золотистые волосы. – Елки, опять начинается!.. Только не реветь! Не виновата ты. Просто, Рита… просто надо думать, когда пишешь. Если не думаешь, лучше вовсе не писать. Я не к тому, что сейчас происходит, я вообще… Одними яркими описаниями книги не сделаешь, и этими вашими бессмысленными бойнями ничего не скажешь, а книга должна о чем-то говорить… я так считаю. И жить подобными вещами никак нельзя. У самой может крыша поехать, у кого-нибудь, кто прочтет, тоже… а мало ли, кто читал ваши книги? Может их прочитал кто-нибудь оттуда, – он направил торчащий указательный палец в сторону усыпанного бумажными обрывками пола. – И ему понравилось.

Рита подняла голову и вцепилась взглядом в его лицо.

– Ты серьезно?

– Вполне. Возможно несуществующие все же возможно существуют. И возможно у них есть свои любимчики.

Рита молча высвободилась, потянула его за руку, тут же отпустила и быстро пошла к двери. Роман направился следом, рассеянно глядя на узорчатый паркет и думая о том, что только что сказал.

Уже стоя в дверях, он обернулся.

Системник целехонький стоял на столе.

– Ну и мудак же ты, – спокойно произнес Роман, закрывая за собой дверь.

Если Денис и услышал, то ничем этого не показал.

* * *

Струи теплой воды хлестали ему в лицо, и Роман, уперевшись ладонями в расписной кафель, поворачивал голову то в одну, то в другую сторону, закрыв глаза. Мысли растекались, словно вода размывала их. Слишком много для одного дня, слишком. Да и для целой жизни, может, слишком. Откровения все эти, Толька погиб, еще куча народу погибла, сам он не сегодня-завтра может отправиться следом, а девчонка, которая так… да что собственно девчонка?! Только, елки, оне понаписали, а ты теперь думай!.. Роман одернул себя – это уже было сродни форменной истерике. Он порылся на полочке, перебирая один флакон за другим – обычного мыла Рита, видишь ли, не держала – сплошные гели для душа и жидкие мыла – все чересчур ароматные, а у Савицкого не было никакого желания благоухать на весь дом, как свежая орхидея. В конце концов он отыскал то, что пахло приемлемо, и вымылся. Выключил воду и покосился на себя в огромное зеркало, занимавшее всю длинную стену ванной. Не так уж и заметны все травмы прошедших суток – и чего Рита так раскричалась? Ну несколько кровоподтеков присутствует, порез все еще выглядит жутковато, да спина осколками пополосована – ну и что? Того, что творилось на затылке, он разглядеть не смог, и непрекращающаяся головная боль внушала легкую тревогу… но, как говорили в одном хорошем фильме, голова – предмет темный и исследованию не подлежит, так что и черт с ней! А вот зуб, конечно, жалко. Хороший был зуб.

Он вылез из ванны, замотался в полотенце и, открыв дверь, осторожно выглянул, хотя сам не понимал, к чему осторожничает, будто тайком забрался в чужой дом, чтобы совершить омовение. Большая спальня в бледно-зеленых тонах была пуста, покрывало на двуспальной кровати, разрисованное летящими цаплями, приглашающе откинуто, а подушки словно только что взбили. Комната, в отличие от большей части других, не выглядела запущенной – здесь явно жили постоянно, и Роман чуть поморщился – находиться в супружеской спальне отчего-то было неприятно, хотя раньше подобные вещи его не беспокоили.

– А это не супружеская спальня, – произнесли от двери, и Роман чуть вздрогнул, потом повернулся. Рита в длинном полупрозрачном халатике, затканном цветами жасмина и с тюрбаном из полотенца на голове подошла к нему, глядя чуть недоуменно. – Ты чего вздрагиваешь – мысли угадала? Я сделала своей спальней одну из гостевых комнат – в супружеской теперь и мебели уже нет.

– Мне это совершенно неинтересно, – буркнул Роман и ничком повалился на кровать, уткнувшись лицом в приятно пахнущую подушку. – А ноутбука у тебя, значит, нет?

– Нет, – Рита произнесла это почему-то с легким отвращением, потом плюхнулась на кровать рядом, и Савицкий сразу же ощутил, как по его спине скользнули осторожные прохладные пальцы. – Господи, Ромка, какой ужас! Это после «Дворца», да? – ее пальцы поднялись выше. – А с головой у тебя что?! Это еще откуда?!

– Денис открыл мною дверь, – Роман поморщился в подушку и чуть дернул головой. – Не трогай!

– Хорошо, – пальцы тотчас исчезли, потом снова тронули спину, и Рита горестно сказала: – У тебя, наверное, все болит… Ромка, да на тебе живого места нет!

– Одно живое место есть, но сейчас я не расположен тебе его показывать.

– Все шутишь… – Рита соскочила с кровати и убежала в ванную, крикнув на бегу: «Я сейчас!» – таким тоном, будто боялась, что Роман, оставшись без присмотра, непременно тут же улизнет. Он перевернулся на бок и рассеянно посмотрел на бледно-зеленые с золотинкой обои, слушая, как Рита гремит чем-то в ванной. Думать надо, думать… Денис сказал, что его можно изменить. Сказал, что делает все это, потому что закончен… то есть, потому, что книга закончена. Но Денис ли это? Кто это на самом деле?

Иногда мне кажется, что этот человек уже не был моим братом…

Дело не в том, как. Дело в том, почему? Какую цель оно преследует? Подогнать всю реальность под книгу? Но под книгу Риты или под свою собственную? Ту, которая так и не была написана. И люди – главное люди. Только дважды он приходил просто так – в лесу и на мосту ночью. Обычно он всегда приходит за кем-то. И за каждым в свою очередь. Но почему Толька? Его не было в книге… Неужели он действительно его затянул – так же, как он на пару с Ритой, возможно, затянул Нечаева? Но если это так, то не получится ли, что к концу действа в книгу Риты угодит весь город? Город, который Денис так ненавидит… да и Рита его тоже не очень любит… вернее, тех, кто живет в нем. Люди, которых она звала на помощь, сбежали, отец умер в оживленном парке, все без исключения друзья мужа знали, что он ее избивает, но никто не вмешивался даже, когда это происходило у них на глазах. Нет оснований не верить покойному Гельцеру, столь затейливо поплатившемуся за то, что вздумал шантажировать писательницу. Ох, не злите писателей, а то как понапишут про вас… Ладно, это лирика, но непонятно, почему Денис посодействовал сестре в убийстве, но был против, чтобы она ушла от мужа? Опять же, нет оснований не верить Гельцеру. Впрочем, особой загадки тут нет… Лозинский, сучонок, не хотел, чтобы Рита уходила от Горчакова. Он хотел, чтобы она его убила. Сорвалась, в конце концов, и убила. Ему нужен был хороший соавтор. Тот, кто знает, что это – убить человека. Ведь сам-то он хорошо это знал. А эти три убийства в его тетради – судя по словам Риты, именно те, о которых рассказывал Нечаев. Убийства годичной давности. Роман почувствовал легкий холодок, подумав, что Денис вряд ли подсмотрел эти убийства. Он сам убил этих людей. Убил – и написал про это. А Рита изменила имена и фамилии его жертв, потому Денис воспроизвел и эти убийства, а не пропустил их. Он действительно цепляется к фамилиям. И, возможно, тогда, десять месяцев назад с третьей жертвой что-то пошло не так… Что там говорил Валерка? Продавщица из ларька… резаная рана, следы чужой крови… свитер, с нее сняли свитер. Возможно, свитер забрал сам Денис, потому что был ранен. Чего только не таскают в своих сумочках девчонки, работающие допоздна!.. Что, если она успела ткнуть его ножом? Он перевязал рану и отправился домой – быстрее, описать то, что произошло… и умереть. Умереть ради своей чертовой книги!

Что-то вдруг вспыхнуло в его памяти, мощный направленный луч высветил лицо – такое знакомое лицо, и Роман даже сел на кровати, глядя перед собой невидящими глазами – сейчас внешний мир исчез, и он смотрел мысленным взглядом – в глубину своей памяти. Вот почему, когда он впервые увидел Риту, то подумал, что где-то уже ее встречал. Он встречал не ее – он встречал ее брата. Что бы там ни говорила Рита о том, как изменился брат, что бы ни говорил Нечаев, той ночью Денис был отчаянно похож на нее. Просто невероятно, насколько иногда могут быть похожи мужчина и женщина. Короткая русая бородка, успевшая отрасти с того дня, как он изображал свою сестру, не скрывала этой схожести. К тому же, в ту ночь он не играл. Денис умирал и, вероятно, догадывался об этом – тот худощавый, смертельно бледный парень, свалившийся на пол в трамвайном салоне в ту ночь, когда Роман возвращался домой. Тот, кому он помог тогда подняться и выйти на остановку, тот, который, когда Роман предложил вызвать «скорую», умчался так, будто за ним гнались демоны. Конечно, ему было не до «скорой». Он торопился к своей книге. Он хотел успеть написать следующую главу.

…Получается, что меня он знает?

…Думаю, да. И, наверное, не с худшей стороны.

Савицкий неожиданно засмеялся – сначала тихо, потом все громче и громче – да так, что снова повалился на кровать. Чудовище, превратившее его жизнь в кошмар, весьма своеобразно пытается выказать свою благодарность. Увидело, узнало и умилилось. Дало отсрочку и сделало главным героем, отчего все повествование полетело кувырком – ведь изначально оно все рассчитало на Спирина, сведя все нити сюжета к нему. Царский подарок, Денис или кто ты там, царский! Из «книги» не отпустил, но дал пожить и даже охранял… да вот только взбесился, когда он закрутил с его сестрой. Что это – братская ревность? Нет, чушь собачья! Разве это может ревновать?

– Что случилось?! – испуганно спросила Рита, выскакивая из ванной с охапкой каких-то флакончиков и баночек в руках, и Роман перестал смеяться, сел и покачал головой.

– Ничего. Просто я понял, почему еще жив.

Рита уронила флакончики на кровать, села и вопросительно посмотрела на него.

– Рит, я бы не хотел тебя пугать…

– Ты всерьез полагаешь, что меня еще чем-то можно напугать? – она криво улыбнулась. – Есть только одно, что… – Рита прикусила губу, потом сдернула с головы полотенце, встряхнула мокрыми волосами, и в сине-зеленом под веками суматошно замелькало нечто нетерпеливое, почти кричащее: «Давай, давай, рассказывай!» – и противиться этому было бессмысленно. Он вкратце рассказал ей свои догадки, а также то, что Денис говорил ему возле Тарасовки, и Рита несколько минут сидела молча, потом глухо сказала: