Текст книги "Последнее предложение (СИ)"

Автор книги: Мария Барышева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 37 страниц)

– Некоторые комнаты запираются снаружи. Он хочет закрыть ту, которую ты назвал тронным залом.

– Мудро. Мало ли, как кто вдохновляется… Не хотел бы я получить в живот одним из коллекционных мечей, – Рита тотчас испуганно прижалась к нему, и Роман встряхнул ее, наблюдая за остальными. – Эй, ты чего, я же шучу!

– А мне страшно. Ты же помнишь, как вдохновлялся Денис? Мы их не знаем, никого не знаем, – прошептала она. – Эти люди меня пугают.

– Я хочу домой, – неожиданно тихим, жалобным голосом сказала Шайдак, прижимая к подбородку кончики сложенных пальцев. – Не хочу я ничего писать! Я ничего не понимаю – что это за бред, во что я угодила?!

– Хватит ныть! – сухо произнесла Корнейчук. – Неужели ты еще не осознала, что…

– Только давай вот обойдемся без твоих разъяснений! – резко оборвал ее Юрий. – К черту все это! Надо работать… надо думать! – его взгляд скользнул к Рите, дернулся в сторону, после чего Семыкин хрипловато произнес, тщательно выговаривая каждое слово: – Рита, я сорвался, извините. Мне очень жаль, что так получилось. Простите меня, это больше не повторится.

Рита молча посмотрела на него, неопределенно пожала плечами и отвернулась. Оганьян встала, машинальным округлым жестом поправила волосы и огляделась. В ее взгляде, ошарашенном, но уже затягивающемся прежней отрешенной задумчивостью, словно Альбина, недолго поприсутствовав в этом мире, возвращалась в свой собственный, Роман уловил легкую зависть.

– Такой огромный дом… – протянула она. – Всегда хотела здесь побывать. Здесь он кажется совсем другим, нежели с берега. Нам можно везде ходить? Ну, в рамках приличия, конечно – не лезть в чужие спальни и так далее… Не можем же мы все время тут сидеть?

– Я бы предпочел, чтоб именно так и было. А еще и запереть вас тут, – Нечаев встал, и Ксения тотчас перепуганным воробышком слетела с дивана.

– Нет, не уходите!

Она вцепилась в его повисшую руку, и Валерий поглядел на нее недоуменно и чуть раздраженно, словно пес, неожиданно обнаруживший, что к его хвосту, пока он спал, кто-то привязал консервную банку.

– Да я не ухожу, – озадаченно пробормотал он. Виктория оскорбительно засмеялась, показывая крепкие крупные зубы, и, вздернув острый подбородок, поправила очки.

– Я не могу работать, когда в комнате кто-то есть, кроме меня!

– Это правда – когда кто-то присутствует, совершенно невозможно сосредоточиться, – осторожненько поддержал ее Зощук и закрутил головой. – Но здесь, наверное, очень много комнат.

– Да на чем вам сосредотачиваться?! – вспылил Роман. – Просто напишите, что все закончилось – и довольно! Вполне хватит одной страницы…

– Я так не могу! – отрезала Альбина. – Не может все закончиться ни с того, ни с сего! Оно должно закончиться по какой-то причине! Конец должен быть логичным, – она отмахнулась. – Вы не поймете, вы не писатель!

– Он сказал – никакой халтуры, – Безяев потер лоб, мучительно морщась. – Нужно писать по настоящему… как мы всегда…

– Я не могу думать, когда кругом все орут! – Елена вскочила, теребя свой медальон. – Дайте мне, на чем писать, и я пойду туда, где хотя бы относительно тихо!

– Нет ничего сложного в том, чтобы закончить эту книгу, – не без самодовольства заявил Юрий и прищелкнул пальцами. – И, кажется, я уже вижу довольно простое и в то же время оригинальное решение…

– Бога ради, не озвучивай! – Корнейчук тряхнула блеклыми волосами, отчего очки снова сползли ей на нос. – Помню я твой «Город закатов»! Совершеннейшее барахло! Все действие – нарубленная тупым топором колбаса!

– Откуда ты только берешь такие идиотские метафоры?!..

– Люди, вы что?

Вопрос прозвучал очень тихо, но все услышали, и в комнате тотчас повисла тишина, и Роман, пройдя сквозь эту тишину, облокотился на спинку дивана и поочередно посмотрел в лицо каждому. Какими же одинаковыми сейчас были их глаза! Увлеченность, веселье, вдохновленный азарт – все это сейчас казалось ему сродни безумию.

– Неужели вы так и не поняли? То, о чем вы так просто говорите… мы все это прожили, вы понимаете?! Из-за этого погибли люди, много людей, и мы все это видели. Это не игрушки, поймите, не забава, не очередная ваша книга! Если вам наплевать на остальных, то подумайте о себе – ваша жизнь тоже от этого зависит. Не нужно никаких измышлений, не нужно относится к этому так, будто вы сидите у себя дома и строчите очередное творение! Просто закончите эту историю. Не надо красивых фраз, затейливых построений, ярких сцен, оригинальных решений – ничего не надо. Просто напишите, что все закончилось, все живы – и довольно!

Костистое лицо Виктории стало насмешливым, и Савицкий с трудом сдержался, чтобы не ударить ее, не разбить вдребезги эту усмешку.

– Что – страшно? Боишься, что кто-то из нас может написать, что ты умер?

Роман наклонился ниже, и Корнейчук невольно отодвинулась, вжавшись боком в диванный подлокотник.

– Я свое отбоялся. Я был главным героем. Я видел, как умирают люди – и многие умирали на редкость отвратительной смертью. Я видел, как погиб мой друг. Я никому из них не смог помочь, никому. Я видел эту хихикающую тварь почти каждый день, я каждый день слушал ее безумную болтовню и ее насмешки. Ты действительно полагаешь, что можешь меня напугать моей смертью, Вика?

Ее губы дернулись, и среди общего, не лишенного осуждения молчания Корнейчук поспешно ответила:

– Я ничего такого не… я сказала просто так.

– Вы живы только потому, что вы сейчас вместе, – Роман выпрямился, скрестив руки на груди. – В противном случае тот, кому вы сейчас так вдохновенно внимали, убил бы вас! Валерка жизнью рисковал, собирая всех вас и пытаясь вывезти из города, и не его вина, что эта тварь вас сюда притащила. Подумайте об этом. Вы будете последними суками, если после всего кинетесь творить со страшной силой, думая, что вам выпал такой уникальный шанс! Последними суками!

Он медленно отвернулся от этих лиц и этих взглядов – таких разных и таких одинаковых, крепко сжимая зубы и чувствуя, как просыпается в затылке знакомая и позабытая было боль. Где прежний Савицкий, куда он подевался – вместо него был кто-то невероятно усталый, старый и опустошенный, а это сейчас никуда не годилось.

– На третьем этаже кабинет – там вы найдете все, что вам нужно, – решительно сказала Рита – она напротив вдруг стала бодрой, посвежевшей. – Если кто-то захочет есть – кухня на первом этаже, берите все, что надо. Вы – мои гости, так что, извините за банальную фразу, чувствуйте себя, как дома. Идем, Рома, нам лучше сейчас их оставить – пусть люди хоть в себя придут…

Роман неторопливо двинулся следом за ней к двери, хотя в душе ему хотелось выбежать отсюда бегом и никогда больше не видеть ни одного из этих лиц. Уже переступая порог, он обернулся и весело произнес:

– Кстати, если кому-то все же вздумается меня умертвить – мало ли что, так личная просьба – без лишних увечий. У меня сегодня и без того был день повышенного травматизма – надоело, если честно.

Валерий вышел за ними, громко хлопнув дверью, и, не оглядываясь, пошел по коридору к лестнице с видом человека, который совершенно точно знает, куда ему надо идти. Роман хотел было окликнуть его, но не стал этого делать, подумав, что Нечаев все равно бы его не услышал.

Он взглянул на закрытую дверь.

За ней было очень тихо. И тишина эта отчего-то показалась ему намного хуже недавних разговоров. Намного страшнее.

В тишине слишком удобно думать.

И придумывать тоже.

* * *

Она шла впереди него, расправив плечи и горделиво вздернув голову с тяжело колышущимся золотом волос, словно неся на ней невидимый венец, – такая воздушная, грациозная, изящная, что Роман невольно залюбовался, и все мрачные мысли скромно отступили куда-то. Он вдруг осознал, что гордится ею – почему-то гордится – странное чувство, прежде неведомое. Глупостью было говорить самой, рассказывать все, выступать навстречу их страху и злости – глупостью, предоставила бы лучше это ему, уж он бы что-нибудь измыслил, а так ситуация только осложнилась… но вздорная кошка не струсила, не спряталась, и он ею гордился. Странно, право же.

Но едва дверь спальни закрылась за ними, Рита покачнулась на ходу, вся как-то надломившись, споткнулась, и Роман, метнувшись вперед, подхватил ее на руки. Сейчас она оказалась такой неожиданно легкой, почти невесомой, что он испугался. Будто происшедшее выпило из нее все жизненные соки, оставив пустую оболочку. Отчего-то ему подумалось про Валессу, персонажа Токман, и Роман внезапно ощутил желание вернуться в покинутую гостиную и передушить веселых литераторов всех до единого.

Он уложил девушку на разворошенную кровать и склонился над ней. Расщелкнул заколку, и золотистые пряди рассыпались по подушке, затопив его руку мягкой волной. Глаза Риты неподвижно смотрели в потолок – под веками сейчас было тусклое, мертвое море, в чьих водах никогда не было жизни. Застывшее, усталое лицо казалось очень бледным и далеким, и когда ее губы шевельнулись, голос оказался тоже бледным и далеким.

– Рома, что теперь будет? Я не верю ему. И никому из них не верю. Я помню их вещи. Я их читала. Илья ничего… но остальные… они такие же ненормальные, как и я.

– Ты не ненормальная, – Роман погладил ее по щеке, но Рита тотчас же отвернулась, болезненно скривив губы. – Глупая, это да, но не ненормальная. Так что, женщина, сию же секунду оставь эти упаднические настроения. Все будет хорошо, все закончится… Ну чего я тебя все время утешать должен, а? Меня бы кто утешил! У меня болит голова и ужасное плоскостопие.

– Ты же в армии был, – Рита слабо улыбнулась.

– Ах, да, я забыл. Может, поспишь? Или поешь? Или попьешь? Принести?

– Не хочу я ничего, – ее голова слабо качнулась на подушке. – Разве что поспать… Когда ты будешь писать, Ром?

– Не знаю… скоро. Подумаю слегка… я ведь никогда раньше не творил, – Роман пожал плечами. – У меня в школе по сочинениям всегда тройки были.

– Но ты писал нам хорошие комментарии. Злые, но хорошие. Иногда очень мудрые.

– А я вообще очень мудрый тип, знаешь ли, – Савицкий подмигнул ей. – Знала б ты, сколько граждан бегают за мной с блокнотиками, записывая мои высокомудрые изречения, и Сократ с Платоном и прочими Шопенгауэрами роняют с облаков слезы зависти! – Роман подтянул одеяло, укрывая ее. – Спи. Я пока по дому пройдусь, посмотрю, что и как, да заодно Гая приведу – бедняга уже охрип от лая. Кстати, напиши ему записку что ли, мол, это ты меня прислала, чтоб он мне чего-нибудь не откусил.

– А ты изменился, Ромка, – вдруг очень серьезно произнесла Рита, глядя на него так, что Роману отчего-то стало немного не по себе.

– Да неужто? Надеюсь, не в лучшую сторону?

– А тебе бы этого страшно не хотелось, верно?

– Верно. Быть хорошим очень вредно для здоровья, – он наклонился ниже, прижав ладони к ее щекам. – Если я и изменился, так лишь только в том, что мне больше не хочется быть одному. Существовать в одиночку всегда было удобно… а вот, поди ж ты, не хочется больше. Такое горе!

– Ну, Савицкий, не сокрушайся. Уверяю тебя, что это не так уж плохо. И не бери в голову того, что оно о тебе говорило. Чушь это все! Мой брат никогда не разбирался в людях. Он даже в себе самом так и не смог разобраться. Ему ничего не было нужно кроме его книг… Я не знаю… он хуже токмановских упырих, он своими книгами пожирал живых людей… как теперь это делает с нами! Я сейчас не понимаю, как могла писать вместе с ним… совершенно не понимаю!

– Ладно, хватит терзаний! – Роман поцеловал ее дрожащие губы, испытывая большое желание завалиться вместе с нею в постель и послать все и всех в известные места. Пусть сами разбираются, коли так ухватились, пусть Лозинский витает, как ему вздумается, а Таранов, коли сочтет нужным, всех перестреляет – в конце концов, как начальник охраны, действительно имеет полное право. – Отправляйся-ка в анабиоз, а я пойду… Я недолго.

– Это несправедливо! – вдруг воскликнула Рита, выворачиваясь из его рук и вскакивая, так что золотистые пряди мягко шлепнули его по лицу. – Несправедливо, что ты должен разгребать то, что я затеяла!.. Почему я ничего не могу сделать?!

Она метнулась к небольшому шкафчику, выдернула ящик, и тот с грохотом повалился на пол, рассыпая свое содержимое. Ее прыгающие руки зашарили среди барахла, ища что-то. Роман подскочил к ней, но Рита, уже отыскавшая шариковую ручку и какой-то блокнотик, дернулась в сторону, уворачиваясь, споткнулась и шлепнулась на живот.

– Я тоже могу… – процедила она сквозь зубы, открыла блокнотик и ткнула ручкой в чистую страничку, но едва на бумаге появилась крохотная черная черточка, которая должна была превратиться в первую букву первого слова, белая пластмасса ручки в ее пальцах вдруг зашипела, и от нее потянулись тонкие струйки темного едкого дыма. Рита взвизгнула от боли, выронив ручку, а в следующее мгновение Роман подхватил ее и вздернул с пола, глядя, как курится дымком прожженная бумага и то, что только что было ручкой, медленно растекается по паркету черной вязкой лужицей. Отпустив девушку, он повернулся, схватил с тумбочки графин с остатками воды и выплеснул на пол, и лужица издала тонкое шипение, словно маленькая умирающая змейка. Роман поставил графин и попытался изловить Риту за обожженную руку, которую она упорно прятала, закрывая ладонью.

– Покажи, ну! Черт, вот зачем?! Ведь сказали же тебе!.. – он поймал-таки уворачивавшуюся руку. Кожа на трех пальцах покраснела, и на указательном уже вздувался небольшой волдырь с черной нашлепкой расплавленной пластмассы. – Где у тебя…

– Здесь… у меня есть мазь, – Рита выдернула руку. – Не надо, я сама! Просто я должна была…

– Не смей больше так делать! – Роман зло встряхнул ее за плечи, так что голова Риты мотнулась, и она лязгнула зубами. – Ты меня поняла?! Еще что-нибудь подобное выкинешь – я тебя так выпорю!.. Я не шучу! Ты поняла?!

– Да, да.

Он отпустил ее, но тут же снова схватил и, поднеся к кровати, бросил на нее. Рита шмякнулась на спину, и на ее лице наконец-то появилось знакомое выражение негодования.

– Ничего себе обращеньице!..

– Мне надо сейчас уйти! – жестко произнес Савицкий, не глядя на нее. – Как я это сделаю, если ты опять начинаешь откалывать номера?!

– Рома, я не буду, правда, – ее голос прозвучал почти испуганно, и Рита села, баюкая обожженную руку. – Просто я подумала, что он не… Я думала, может закончилось. Просто хотела проверить.

– Проверила?! – язвительно спросил он, обернувшись, и Рита тотчас сникла, превратившись в самое несчастное существо на свете, и тем самым срезав на корню всю его начавшую было расцветать злость. Устало вздохнув, Роман сел на кровать, и Рита тотчас прижалась к нему, всем своим видом выражая абсолютную покорность и послушание, но под ее полуопущенными веками явственно промелькнуло лукавство. Он поймал ее шею в сгиб локтя и легко качнул из стороны в сторону.

– Надеюсь, твой дом застрахован? Ибо, когда все закончится, я устрою здесь страшный разгром, гоняя тебя ремнем по всем этажам.

– Какое чудное сочетание садиста с оптимистом? – Рита запрокинула голову, глядя ему в лицо. – Ты так уверен, что все закончится?

– Иначе и быть не может. Ладно, ты займись своей рукой, а я пойду погляжу, что и как. Комната снаружи закрывается?

Рита молча потянулась к тумбочке, выдвинула ящичек и вручила ему ключ. Роман, сердито улыбнувшись, ущипнул ее за подбородок и начал было вставать, но Рита вдруг порывисто обхватила его шею руками и дернула обратно – дернула, прижимаясь и шепча – горячо, надрывно, со слезами:

– Ромка, только выживи!.. Что бы тут не началось… что бы… пожалуйста, выживи!.. Ты сильный, ты умный, ты сможешь, я знаю!.. Ромка!..

– Ты чего? – он ошарашено попытался высвободиться. – Рита, прекрати сейчас же!

– Ромка, мне страшно, страшно!.. Я ведь знаю, ты обязательно… Ничего не делай, ничего… просто выживи!..

– Хватит! – Роман вырвался, схватил ее за плечи и опрокинул на подушку, чувствуя непривычное смущение. – Мне еще трагизма не хватало! Я всего лишь выйду посмотреть – и все! Лежи тихо… и постарайся поспать. Вот… – он вытащил пистолет и положил его на тумбочку, – на всякий случай. Только сначала спрашивай «кто тама?»

– А ты?! – вскинулась было она, но Савицкий снова вдавил ее в подушку.

– Мне не надо. Если что, я всех зубами загрызу совершенно насмерть! Так что лежать, спать и всю дурь из головы повыкидывать! Ясно?!

– Да, о великий и ужасный.

– Вот и славно, – Роман встал и, не оглядываясь, быстро вышел из комнаты – почти выбежал. Внимательно оглядел пустынный извилистый слабоосвещенный коридор, потом запер дверь, тщательно проверил и, бесшумно ступая, пошел к лестнице. В доме царила глубокая, мертвая тишина – даже Гая больше не было слышно, словно, пока они с Ритой были в комнате, все остальные просто исчезли – будто опять перелистнулась страница, и в следующей главе не осталось никого, кроме него и Риты, и клубящейся тьмы за стеклами, и злобной безумной твари, притаившейся где-то и с нетерпением ждущей завершения своей книги. Где они сейчас, о чем думают?

Что они пишут?

Ох, не знаю, но что-то мнится мне, пишут они отнюдь не про солнышко и незабудки. Я никогда не читал их книг. Были ли там хорошие концы?

У них там, видишь ли, тоже есть библиотеки…

Интересно, читал ли их возможно несуществующий? Все молчит и молчит – возможное несуществование отнюдь не оправдание. Сказал бы что-нибудь умное. Или спел хоть – для моральной поддержки. Выпить бы сейчас! Хорошо бы пива! Нет, хорошо бы всего сразу и много! Многие писатели вдохновлялись исключительно лкоголем… нет, стоп, вдохновляться как раз ни к чему. Просто написать, что все закончилось, и все безмятежно расходятся по домам. Вот и все. Ничего сложного.

Вскоре Роман обнаружил, что лестница располагается совсем не там, где он представлял, и шепотом выругался – ругаться в полный голос отчего-то не хотелось. Он огляделся, потом повернул направо и прошел через несколько пустых безликих комнат, где из обстановки были только люстры – такие же огромные, как и в гостиной. Все комнаты были ярко освещены – кто-то включил все лампы, и сияющие хрустальные сооружения отчего-то походили на корабли-призраки, попавшие в полосу мертвого штиля. Нигде не было ни души… впрочем, это действительно очень большой дом.

Роман повернул назад, пересек очередную комнату и вдруг оказался возле винтовой лесенки – совершенно непонятно, как он проглядел ее раньше? Черт бы подрал горчаковского архитектора – тот еще домик спроектировал! Хоть бы план на каждом этаже повесили, что ли? А вдруг пожар?

Он осторожно спустился на несколько ступенек и остановился, глядя на запрокинувшееся к нему со второго витка лестницы бледное отрешенное лицо, на котором, мгновенно сменяя друг друга, промелькнули испуг и легкое разочарование.

– А, это вы, – протянула Шайдак и вцепилась в хрупкие перила, словно боялась, что Роман сейчас подскочит к ней и попытается сбросить вниз. – Напугали. Чего так тихо ходите?

– А я должен топать, как стадо мамонтов, спасающееся бегством? – Савицкий спустился еще на несколько ступенек, рассеянно припевая: – Ксюша, Ксюша в лифчике из плюша…

– Там были другие слова, – Ксения, казавшаяся еще более встрепанной, чем раньше, кисло улыбнулась.

– Где остальные?

– Не знаю, – она растерянно пожала плечами. – Все подевались куда-то. Только Ленка все еще там сидит… но я… Это такой большой дом… Знаете, я заблудилась. Мы были в кабинете, где-то там, – Шайдак махнула рукой на площадку третьего этажа, – я взяла бумагу и ручки… но я забыла, в какой комнате я их оставила. Жалко, что компьютер разбит. Юрка пытался подключить второй монитор, но он не работает. А где Рита?

– Там, где вас точно не будет, – чуть насмешливо отозвался Роман, и Ксения посмотрела на него как-то жалобно. Потом поправила ремешок сумочки на плече, сунула ладони в задние карманы брюк и решительно выпрямилась, выставив вперед маленькую грудь под белой тканью кофточки.

– Нечего со мной так разговаривать! Я ни в чем не виновата! Я просто… Ты правильно нам все сказал… но…

– Но?! – зло переспросил Роман, вздергивая брови. – Никаких «но» быть не должно! Прости за банальный вопрос, Ксюша, ты жить хочешь?

– Конечно хочу! – Ксения вдруг съежилась, маленькая ладошка подпрыгнула и прижалась к виску, и в ореховых глазах появилось что-то страдающее. – Прав был этот гад, прав! Это волшебное место для нас сейчас… это… и мы не можем, просто не можем… Моя бедная голова!.. если б ты знал!..

Шайдак крутанулась на пятке, прянула вниз по лесенке, стуча каблучками, и исчезла на втором этаже. Роман угрюмо посмотрел ей вслед, и в этот момент откуда-то с первого этажа донесся басовитый, приглушенный расстоянием лай. Он сбежал вниз и огляделся, потом свернул в правый коридор и, остановившись перед закрытой дверью, осторожно постучал в нее, и дверная створка тотчас содрогнулась от удара врезавшегося в нее тяжелого тела.

– Черт, а ну как ты меня сейчас сжуешь? – удрученно пробормотал Савицкий, но все же отпер засов и осторожно приоткрыл дверь. В образовавшуюся щель тотчас просунулась лапа и, зацепив створку когтями, рванула ее внутрь, следом появилась здоровенная сморщенная бульдожья морда, и Роман, отпустив дверь, поспешно шагнул назад, готовый в любой момент пуститься наутек, но Гай, вопреки его ожиданиям, не вознамерился сразу же вцепиться ему в горло, а восторженно запрыгал вокруг, цокая когтями, влажно шлепая языком и то и дело становясь на задние лапы. Неприязнь явно отступила на задний план, и сейчас пес был поглощен радостью обретенной свободы. Роман, получив несколько ощутимых тычков в грудь, едва не опрокинувших его на пол, поморщился и потрепал бульдога по загривку. Гай тотчас крутанулся вокруг себя, обнюхивая пол, сипло гавкнул и устремился было к лестнице, но Роман поспешно крикнул:

– Гай, ко мне! Ко мне!

Он не ожидал, что пес послушается, но Гай вернулся, удивленный и недовольный, и Роман с помощью слов и жестов попытался разъяснить ему, что к Рите он его отведет позже. Под конец объяснений Гай, выглядевший настолько ошарашенным, насколько только может выглядеть огромный грозный бульдог, чихнул и сел на пол, и Савицкий подумал, что пес, верно, теперь считает его совершеннейшим идиотом. Ну и ладно, лишь бы ничего не откусил. Он мельком глянул в комнату, усмехнулся и притворил дверь – Гай в своем возмущении устроил там полный разгром, а пол был удобрен так, что на нем можно было сажать картошку.

– Жрать хочешь? – спросил он, и бульдог шумно хрюкнул, явно не понимая, как можно задать собаке такой глупый вопрос. – Ну пошли. Где у вас кухня?

Гай обрадовано понесся вперед по коридору, и Роман торопливо пошел следом, мельком глянув на закрытую входную дверь. Они миновали несколько пустых комнат, и возле закрытой двери в гостиную Роман невольно притормозил, потом двинулся было дальше, но тут из-за двери донеслись характерные звуки борьбы, что-то упало, и раздался истошный женский визг. Развернувшись, он пинком распахнул дверь, Гай тут же с рычанием вломился в гостиную, опередив его на несколько шагов, и мгновенно внес яркое разнообразие в развернувшуюся перед Савицким картину – картину, в принципе ожидаемую.

– Помогите! – пронзительно заорал Семыкин, прижатый к полу двумя мощными лапами, упершимися ему в грудь, и в ужасе глядящий на страшную оскаленную морду, находившуюся в нескольких сантиметрах от его носа. – Убери его! Убери его! Бога ради убери!

– Нет, не убирай! – рявкнула поднимавшаяся с дивана растрепанная Елена, проворно одергивавшая задранную короткую юбку. Перед ее черной кофточки был наполовину разорван, и в прорехе тяжело колыхалась поджатая лифчиком грудь. Кроваво-красная помада была размазана по подбородку, а на шее пламенела царапина. – Скотина! Озабоченный ублюдок! Хорошая собачка, откуси ему голову!

– Мы вовремя? – поинтересовался Роман, и Токман яростно кивнула, запахивая кофточку с запоздалым смущением. Гай глухо рычал, роняя на лицо Семыкину тягучие нити слюны, и было видно, что пес получает огромное удовольствие от происходящего. – Это что же, Юра, у тебя такой способ вдохновляться? Какой у тебя там псевдоним – Самец? Оправдываешь. Вдохновлялся наш Самец, и пришел ему п…ц!..

– Да ничего я не делал! – просипел Юрий, не отрывая глаз от сверкающих собачьих клыков. – Мы просто…

– Ничего не делал?! – голос Елены взлетел до потолка, став похожим на визг циркулярной пилы. Она демонстрирующее дернула себя за отвороты кофточки, отчего та жалобно треснула, разрываясь еще сильнее, но тут же вновь стянула ее на груди. – А кто меня только что так активно на диван заваливал?! Папа римский?! – Токман, повернувшись к Роману, заговорила так торопливо, словно боялась, что сию секунду лишится дара речи и не успеет донести до него всю правду. – Приперся… глаза дикие… как полез!.. мне, говорит, обязательно надо трахнуться, иначе работа не пойдет… не то получится…

– Да, надо! – внезапно заорал Семыкин, приподнимая голову, но тут же снова вжимаясь затылком в пол. – У каждого по своему… Только ничего я тебя не заставлял! Ты сама хотела!

– Вранье! – взвизгнула Елена, и Роман невольно поморщился, подумав, до чего ж противный голос. – Кофту порвал, падла! Ты знаешь, сколько она стоит?! Трахнуться ему надо!.. так поди и сам себя!.. – после этого из ее рта посыпались такие определения, что Роман, не выдержав, снова пнул дверь, та с грохотом ударилась о косяк, и Елена испуганно замолчала.

– Хватит, все ясно! Лена, советую в следующий раз запираться! – он покосился на разбросанные по полу чистые листы. – Уже что-нибудь написала?

– Нет еще, – выражение ее лица стало чуть смущенным. – Я только… Нет.

– Пса-то убери! – возмутился с пола Юрий, решив, что о нем забыли, и Роман хмыкнул.

– А это не мой пес, он меня не послушает.

– Черт знает что! – зашипел опрокинутый литератор. – Один пистолетом размахивает, другой собаками травит…

– Собака сама натравилась, – заметил Савицкий, – не любит она насильников. – Гай, ко мне! Гай! Пошли, я тебе нормальной еды дам, брось эту пакость!

Пес шумно дохнул Юрию в лицо, чихнул, окончательно забрызгав того слюной, и устремился к Роману, ухитрившись пройтись по Семыкину всеми четырьмя лапами, отчего тот болезненно охнул – и тут же сделал это снова, когда Токман, подскочив к нему, с силой пнула в бок, потом, проходя мимо Гая, погладила его по голове, ласково сказав:

– Молодец, хороший пес, хороший!

– С-сука! – прошипел ей вслед Юрий, приподнимаясь и потирая ушибленный бок. – Вот сука! Ну, ладно же!..

– Юра, – спокойно сказал Савицкий, – еще одно слово или действие – найду швабру и так тебя вдохновлю – до конца жизни бабу не захочешь, понял?

– Да что ты?!.. – Семыкин криво улыбнулся и осторожно потрогал щеку, на которой краснели четыре рваные царапины, сочившиеся кровью. Он поднялся и, чуть пошатываясь, пошел к двери, далеко обойдя скалящегося бульдога. – Тоже мне, воплощение справедливости и благородства! А она сама хотела! Для виду только брыкалась! Я с женщинами всегда общий язык нахожу, я к ним подход знаю. Я бы и к нашей веселой писа…

Роман ударил молча и стремительно, и Юрий спиной вперед вылетел в коридор и с громким «хак!» впечатался в стену. Гай с веселым лаем кинулся было следом, но Роман поспешно окликнул его, и в тот же момент в коридоре зло спросили:

– Что тут еще, к черту, творится?!

Юрий оттолкнулся от стены, коротко глянул влево, потом на рычащего пса, развернулся и умчался прочь стремительно, как вспугнутая львом газель. Гай снова рванулся, и Роман, изо всех сил вцепившийся ему в загривок, буквально выехал в коридор и наткнулся на Сергея, который стоял перед дверью с сигаретой в зубах и сотовым в руке. Его лицо, как обычно, было совершенно непроницаемым, и только в глазах едва-едва поблескивало злое раздражение.

– Что опять за аттракционы? – поинтересовался он, пряча телефон. – Только что девочка меня чуть с ног не сшибла, аж летела, а теперь еще этот из комнаты выпадает – явно без своего на то позволения.

– Он плохо себя вел, – пояснил Роман, отпуская Гая, и Сергей, наклонившись, потрепал бульдога, радостно замахавшего хвостом.

– Зря пса выпустил. И без того кавардак.

– Да покормить просто хотел.

– Я его уже кормил, хватит с него. По всему дому тебя ищу – пошли, поможешь. В оружейной замок сломался, надо перетащить оттуда барахло и запереть.

– Ты Валерку видел?

Таранов отрицательно покачал головой и взглянул на часы.

– А остальных?

– Разбрелись по всему дому, мелькают иногда, – Сергей пожал плечами. – Зощук на втором этаже заперся. Не нравится мне вся эта затея – дико не нравится, и люди эти не нравятся. У них и без того явно большие проблемы с головой, а проведут здесь еще какое-то время… Плохо это. Ты ж знаешь, мы такой народ, что долго спокойно сосуществовать не сможем – обязательно передеремся. А уж эти…

– Кухня, – сказал Роман, резко останавливаясь, и Таранов усмехнулся.

– Я убрал ножи, бухло тоже попрятал, только легенькое оставил, кого совсем уж припрет…

– Сразу видно, что человек свое дело знает, – одобрительно заметил Савицкий, и Таранов чуть дернул левой бровью.

– Ой, спасибо.

Выйдя в холл, они, не сговариваясь повернули к входной двери. Сергей отпер замки, осторожно приоткрыл тяжелую створку, и оба, выйдя на крыльцо, были встречены яростными порывами ветра, почти валящего с ног. Деревья, раскачиваясь, жалобно стонали, от берега долетал рев бушующего озера. Все вокруг заполняла клубящаяся тьма, город исчез бесследно, и казалось, что кроме островка ничего больше и не существует на свете. Гай, сунувшийся было следом за ними, испуганно заскулил и спрятался. Роман оглянулся на освещенный дверной проем, потом посмотрел на темную фигуру стоящего рядом Сергея, чья голова была повернута в сторону невидимых сейчас ворот, и тот, словно почувствовав его взгляд, сказал:

– Думал, может дождь пошел… Или начинается. Дождь – это реальное, во всяком случае.

– И объясняет эту тьму и прочие атмосферные неустройства, – Роман кивнул. – Неплохо бы было… Ты, значит, все еще не веришь?

Таранов пожал плечами.

– Я верю своим глазам. Я верю фактам. С острова в ближайшее время не выбраться. Своим ходом я бы, наверное, проплыл, – в темноте Савицкий ощутил его оценивающий взгляд, – ты, может, тоже, будь ты в лучшем состоянии. Девки потонут в любом случае.

– Он никого не выпустит. И уж в этом отношении я ему, знаешь ли, склонен верить. Когда дело касается гадостей, эта тварь слово держит.

– Что это такое?

– Черт его знает! Может, и не это важно. Может важно то, что оно знает, что мы такое. А это, мне кажется, намного хуже, – Роман отступил назад в холл, и Таранов, шагнув следом, захлопнул дверь и повернулся к нему, и теперь в глазах начальника охраны было что-то решительное и в то же время совершенно бесстрастное. Роману вдруг подумалось, что Сергей верит уже практически всему, и его это злит, как некогда злило Нечаева.