Текст книги "Меч и перо"

Автор книги: Мамед Саид Ордубади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 47 страниц)

Все окружили поэта. Раздались голоса:

– Мы просим!

– Прочтите что-нибудь!

Фахреддин шепнул другу на ухо:

– Ты должен что-нибудь прочесть. Не хочу, чтобы твое молчание истолковали как проявление робости, как наше поражение.

Эмир, видя колебание Низами, подошел к нему и приветливо сказал:

– Я не поэт, но глядя на прелести весны, каждый невольно становится поэтом, хочет читать стихи и слушать стихи. Прошу вас, осчастливьте наше общество.

Низами встал и прочел:

Я живу в такое время, что ученью грош цена,

Людям разума темницей стала светлая страна.

Благородство не в почете, изгоняется оно.

Кто стихам внимать захочет, если на сердце темно!

Единенье и согласье истребляются вокруг,

Всюду распри и раздоры, точит меч на друга друг.

Не с кем горем поделиться, хоть оно у всех одно,

Как печально, что у власти горстке подлых быть дано.

Не в чести достойный чести, зло смеется над добром,

Кровожадность власть имущих описать нельзя пером.

Не цветы покрыли землю, луг – в крови, печален день,

Словно мать над павшим сыном, долу клонится сирень.

Нет, не маки на равнине, это – кровь богатырей,

Не поет любовных песен – стонет с горя соловей.

Путь одной мечте священной преграждают сотни бед,

Лик свободы вечно скорбен н следа улыбки нет.

Стихотворение произвело на слушателей магическое действие. Молодой поэт нападал на методы правления эмира. Присутствующие были потрясены талантом и бесстрашием Низами.

– Слово поэта – воля его народа, – сказал как ни в чем не бывало эмир Инанч. – Поэт рассказывает в своем стихотворении о том, в каком трудном положении находятся страна и его народ. Разве я не потому созвал вас сюда? Я всячески пытаюсь найти выход из положения, о котором говорит поэт. Вся беда в том, что до сего времени народ не мог сам управлять своей страной. Судьба народа находилась в руках других. Я полагаю, после того, как свобода будет завоевана, мы сможем безмятежно наслаждаться прекрасной природой Азербайджана, и соловьи в наших садах будут петь не траурную песню о страданиях народа, а свои веселые любовные песни.

Гатиба, как и все, слышала смелое, резкое стихотворение Низами.

– Он – герой! – шепнула она Дильшад. – Бесстрашный, удивительный юноша! Как жаль, что он недруг моего отца.

– Если бы он не был таким, – зашептала в ответ Дильшад,– герой Гянджи Фахреддин не был бы его близким товарищем. Но, мне кажется, ты заблуждаешься, считая Низами недругом твоего отца. Чтобы утверждать подобное, надо иметь какие-то основания.

Гатиба вздохнула.

– Основания у меня есть. Люди, подобные Ильясу, не могу быть друзьями моего отца.

Рабыня поэта Абульуллы Себа-ханум, услышав слова Гатибы, подумала про себя: "Знать бы мне раньше, что бедный сиротка-мальчик станет знаменитым поэтом и будет любим такими знатными девушками, как Гатиба, я бы давно постаралась прибрать его к рукам и использовала бы в своих интересах. Однако и теперь еще не поздно. Коль скоро Гатиба влюблена в него, ей не найти более умелой и проворной посредницы, чем я.

– Понравилось ли тебе стихотворение, прочитанное молодым поэтом?

Гатиба удивленно взглянула на Себу-ханум.

– К чему тебе знать, понравилось ли мне стихотворение Низами?

– Я спросила это без всякого умысла,– не растерявшись, ответила Себа-ханум. – Я давно знакома с молодым поэтом.

– Откуда ты его знаешь?

– Юный сирота часто бывал в доме Абульуллы. Но потом случилось одно происшествие, и он перестал посещать старого поэта.

Глаза Гатибы загорелись любопытством.

– Какое происшествие?

– Абульулла отдал старшую дочь в жены поэту Хагани, а младшую, Махтаб-ханум, собирался выдать за Ильяса. Однако молодой поэт уклонился от брака, и они рассорились.

Гатиба усмехнулась.

– И хорошо сделал, что уклонился. Кто такая Махтаб-ханум, чтобы заполучить в мужья столь редкую личность?

Себа-ханум кивнула головой.

– Я сама так думаю и всегда была против их брака. Один волосок на голове молодого поэта дороже сотни таких девиц, как Махтаб-ханум. Хотя мой господин не питает добрых чувств к юному Низами, я все-таки не перестала относиться к нему по-дружески, не поссорилась с ним. Больше того, я готова помочь ему создать семью. Мне не страшно, пусть мой господин накажет меня за это!

Этот недолгий разговор с Себой-ханум вселил в сердце дочери эмира большие надежды. Она подумала, что с помощью Себы-ханум сможет приручить Низами и достигнет своей цела. Итак, надо приблизить к себе рабыню Абульуллы.

Гатибу осенила одна идея.

–Если ты намерена продолжать знакомство с таким достойным и уважаемым поэтом, -сказала она, – тебе нечего бояться гнева своего господина. Может, ты хочешь служить мне? Тогда я завтра же заберу тебя из семьи Абульуллы.

Себа-ханум тотчас смекнула, что служба при дочери эмира сулит ей большие выгоды.

– Я до самой смерти буду верно служить госпоже! – В голосе Себы-ханум прозвучала мольба. – Забрать меня из семьи Абульуллы – значит избавить от тяжких мук совести. Я никогда не заставлю себя уговорить уважаемого поэта Низами любить Махтаб-ханум. А они вынуждают меня к этому.

Гатиба гневно нахмурилась.

– Они все еще не хотят отстать от благородного юноши?

– Разумеется. Только прошу вас, об этом никто не должен знать. Иначе они меня погубят. Абульулла с женой хотят запихнуть свою дочь, как кость, в горло этого прекрасного юноши.

Гатиба тряхнула головой.

– Я пока еще жива! Кто такая Махтаб-ханум, чтобы мешать мне? Через день ты будешь служить у меня. Тогда мы и решим с тобой, что ты будешь делать.

На этом их разговор оборвался, так как прием в саду Баги-ирэм подошел к концу.

Дильшад была огорчена тем, что между Гатибой и Себой-ханум завязалась дружба. Ей был хорошо известен нрав Себы-ханум, которая сеяла сплетни среди рабынь Гянджи.

Себа-ханум, попрощавшись, собралась уходить. Гатиба сунула ей в руку завернутые в шелковый платок сто золотых динаров.

Сад опустел. Эмир Инанч взял под руку старого визиря, и они пошли по аллее. Тохтамыш все никак не мог успокоиться после выступления Низами.

– Враг! Большой враг!.. – твердил он.– Бесстрашный враг. Умный враг.

МЮШАВИРЭ

Патриоты Арана решили созвать большое мюшавирэ и разоблачить на нем заявление эмира Инанча относительно независимости Азербайджана, объяснить народу, что собой представляет на деле эта независимость.

Одним из первых на мюшавирэ выступил Фахреддин и сделал предложение по поводу независимости Арана. Коснувшись действий и обращения эмира Инанча к авторитетным лицам Гянджи, он сказал:

– Мне нет дела до того, с какой целью было сделано это обращение. Однако настало время провозгласить наконец независимость страны. Если говорить о размерах государства, то Аран нисколько не меньше Щирванского шахства, У Ширвана нет возможности расширить свои границы, а у нас такая возможность имеется. Мы можем передвинуть наши границы по ту сторону Аракса и Куры. Время благоприятствует. Государства, способные помешать этому, сейчас заняты другими делами. Мы завтра же можем взять эмира Инанча за ухо и выдворить отсюда.

Фахреддин говорил долго. Его речь была одобрена недальновидными, недалекими людьми, присутствовавшими на мюшавирэ. Они обменивались рукопожатиями, поздравляли друг друга по случаю будущей независимости Арана.

Были аплодисменты, были поздравления, однако никто не предлагал никаких решений по поводу мыслей, высказанных Фахреддином. Фахреддин оказался в затруднительном положении. Наконец, пройдясь несколько раз по комнате, где проходило мюшавирэ, он остановился перед Низами и спросил:

– Ты не хочешь высказаться, Ильяс?

Низами поправил кушак. Его маленькие глаза светились глубокой мыслью. Нахмурив брови, он несколько секунд пристально смотрел в лицо Фахреддина.

– Я много раз повторял тебе, Фахреддин, – заговорил он негромко, – что человеку позволено быть небрежным и неосторожным в личных делах, касающихся его одного. При обсуждении же общественно важных вопросов он должен действовать крайне осторожно. Ты кричишь о независимости Арана, ратуешь за нее. Подобную независимость можно провозгласить в течение одной минуты, но осуществить ее на деле невозможно, ибо для этого требуется крепкая, сплоченная организация, тщательная многолетняя подготовка. Кроме того, для защиты независимости нужна организованная и сильная армия, способная отразить любое нападение внешних врагов. Чтобы создать новое правительство, требуются опытные, разбирающиеся в политике, мудрые мужи. Ты хорошо знаешь, Фахреддин, что с 541 года идут кровавые войны за новый передел Востока. Чтобы принять участие в этом дележе, следовало своевременно подготовиться. Когда такие, как ты, Фахреддин, пытаются провозглашать независимость, исходя из того, что влияние халифа ослабло, они глубоко заблуждаются. Моральная сила, утерянная халифом, перешла в руки других. В этой бойне за Восток сражаются и проливают кровь пять сильнейших государств. И не все эти государства восточные. Они набросились на влияние, которым пользуется халиф на Востоке, и рвут его на части, делят между собой. Султан Махмуд сражается с султаном Масудом. Хорезм-шахи и атабеки Азербайджана перегрызают друг другу глотки за Рей и Ирак. В Египте пала династия фатимидов, сменившие ее эйюбиды, создав чудовищно жестокое правительство, добрались до берегов Тигра и Евфрата. Таким образом, в борьбе за раздел Востока принимают участие пять правительств. Не хватает дашь шестого! Будь у нас возможность, мы провозгласили бы не только независимость Арана – вообще независимость Северного и Южного Азербайджана. Фахреддин знает, я – поэт, не политик. Но когда дело касается судьбы моего народа, я могу стать и политическим деятелем. Если мы пойдем по пути, указанному Фахреддином, мы тем самым сыграем на руку политике, которой следовали в прошлом и будут следовать в будущем персидские и арабские завоеватели. Создавать на территории Азербайджана небольшие государства – значит, дробить Азербайджан и отказываться от идеи единства, без которого мы не мыслим нашего будущего. Наш народ и без того разъединен фанатизмом, религиозными сектами и течениями. Раздоры, распри, разногласия – опасная вещь. Если их не преодолеть, враги уничтожат каждую часть Азербайджана в отдельности. К сожалению, нам не удастся создать единого братства людей на земле, которая вот уже тысячи лет расчленена на сотни государств. Века и история разъединили людей настолько, что им трудно сразу договориться. Возможно, величайшие гении будущего одержат победу, воплотив в жизнь идею единства людей и честных человеческих мыслей. Мы же пока бессильны это сделать, у нас нет такой возможности, нет хорошей крепкой организации, поэтому давайте для начала поднимем вопрос о том, что нам ближе всего – о братстве азербайджанцев севера и юга. Дело очень благородное и правое, – ведь мы одна семья, одна нация. Те из нас, которые безмерно восхваляют культуру арабов и персов, забывают о многовековой культуре своего народа. Я убежден, подобные люди – или глубокие невежды или куплены чужеземцами за деньги. Теперь я хочу ответить Гаджибу Ибн-Мелику, который в своем выступлении заявил: "Мы должны действовать в содружестве с арабами!" Гаджибу Ибн-Мелику следует знать, что арабы даже сейчас не способны создать единое государство, какое смогли создать азербайджанцы и вообще народы, живущие на территории древней Мидии. Я сам мусульманин. Больше того, я – истинный мусульманин. Но я должен сказать, что арабы дали нам только религию, культуры они нам не принесли. Что касается культуры персов, то они до сих пор еще живут наследием древней мидийской культуры. Разумеется, я не смог ответить на все вопросы, которые были тут подняты. Хочу еще раз сказать, пока Северный и Южный Азербайджан не объединены, неправильно поднимать вопрос о свободе и независимости в этих двух государствах. Борясь за единство севера и юга, нужно в первую очередь вырвать народ Азербайджана из сетей сектанства и религиозных течений. Я уверен, если мы заинтересуемся причиной распада государства Мидии, ее опять-таки следует искать в разногласиях, порожденных многочисленными сектами и религиозными течениями. Сначала персы, затем арабы, желая поколебать единство азербайджанского народа, создали различные секты. В настоящий момент борьба сект приняла чудовищный размах. Именно поэтому мы должны стараться объединить Северный и Южный Азербайджан на основе идеи братства, выдвинутой Ахи Фаррухом Зенджани. Течение это не религиозное. Оно несет с собой зерна единства. С помощью учения Ахи Фарруха мы объединим в братском союзе север и юг. Сейчас эмир Инанч выступает противником Ширванского государства. В этом вопросе мы должны занять нейтральную позицию, ибо подобным проблемам суждено жить всего лишь несколько дней. Очень многое из того, что я сказал, относится к Фахреддину. Это мой ответ на его выступление, Еще раз повторяю, он должен быть осторожным, если не хочет ни за что, ни про что сломать себе шею. Нам не следует создавать независимого Аранского государства. Надо понять раз к навсегда, что крошечные государства, образованные между большими, – есть результат определенной политики.

Собравшиеся одобрили обстоятельное выступление Низами, Фахреддин остался при своем мнении. Низами предложил расставить вокруг дворца эмира Инанча тайных наблюдателей, чтобы проследить за связью дворца с внешним миром. Предложение было сейчас же принято. Исполнение его возложили на Фахреддина.

РЕНА

Ильяс сидел на ивовом пне и смотрел на бегущие воды Гянджачая.

Все, кто шли в Гянджу из деревни Ханегах, должны были переходить реку вброд. Воды в реке было немного. Однако Ильяс знал, что быстрый Гянджачай своенравен и непокорен,

Волночки мчались одна за другой, напоминая распластанные крылья орла.

Какой бы кроткой и мелководной ни казалась река на первый взгляд, Ильяс никогда не забывал ее изменчивого, коварного нрава. И это, возможно, оттого что в тот день, когда он познакомился с Реной, ставшей потом его возлюбленной, река была особенно бурлива.

Ильяс полюбил Рену такой же страстной любовью. Поэтому всегда, когда он сидел на берегу, мысли его возвращались к прошлому.

Поэт грустно смотрел на реку, думая о том, что вот уже несколько дней Рена не приходит к месту их обычных встреч.

На другом берегу Гянджачая толпились крестьяне, идущие из деревни Ханегах в город, ломали головы: как перебраться через реку? Те, кто были верхом, помогали пешим идти вброд, забрав на седло их поклажу. Некоторые смеялись над неудачниками, которые, не удержавшись на ногах, искупались в реке и промокли до нитки. Какая-то женщина плакала в голос, будучи не в состоянии одна перенести свою ношу на другой берег.

До моста было далеко, базар же находился поблизости от того места реки, где был брод, которым крестьяне пользовались, торопясь доставить товар к вечернему базару.

Ильяс вспоминал недалекое прошлое.

...Все-крестьяне, и конные и пешие, перешли реку. На берегу осталась одна молоденькая крестьянка. Будучи не в силах перенести свою корзину через реку, она горько плакала.

Ильясу стало жаль девушку, и он быстро перебрался на противоположный берег.

– Успокойся, – сказал он.– Я помогу тебе перейти на ту сторону.

Девушка, утирая слезы, с любопытством смотрела на незнакомца.

– А это не затруднит вас?

– Нисколько. Разве это так трудно? Мне доставляет удовольствие бороться с волнами.

– Я не очень верю вашим словам. По-моему, великодушие вынуждает вас оказать помощь. Скажите, вы ко всем так великодушны?

– Люди должны стремиться к великодушию. Но, увы, к сожалению, многие лишены этого благородного качества.

Девушка, не поняв до конца мысль Ильяса, вопрощающе смотрела на него.

Поэт решил пояснить молодой крестьянке свои слова.

– В сердце человека должны жить добрые чувства к другим,– сказал он. Люди обязаны уважать и любить друг друга. Без этого немыслима жизнь. Те, в ком живет любовь к ближнему, кто не может равнодушно смотреть, когда другие попадают в беду, достойны называться самыми благородными людьми. Великодушие порождается совестью и человечностью.

Ильяс помог девушке преодолеть брод. Бурливая река осталась позади. На берегу девушка обулась и взяла из рук Ильяса корзину.

– Вы часто гуляете здесь? – спросила она.

Ильяс приветливо улыбнулся.

– В этих садах и рощах я брожу каждый вечер, если погода позволяет.

– Неужели не утомительно приходить сюда каждый день?– удивилась девушка.

Ильяс покачал головой.

– Нет, славная девушка, это нисколько не утомительно. Наоборот, я прихожу сюда, чтобы отдохнуть.

– У вас тяжелая работа в городе?

– Ты думаешь, что утомляет физический труд? Нет, девушка, людей утомляет нечто другое.

– Что же? Может, вы скажете мне?

– Сказать-то скажу, но пока ты сама не поживешь в городе, тебе трудно будет понять это. Давай корзину, я помогу нести, провожу тебя до базара. Нам по пути, мой дом в той стороне.

Ильяс взял из рук девушки корзину, и они зашагали рядом.

– Вы обещали рассказать о вещах, которые утомляют человека в городе. Или вы передумали? – спросила девушка.

– Нет, не передумал. Сама по себе жизнь горожан беспредельно утомительна. В городе есть множество вещей, которые изматывают человека. Это борьба за хлеб и заработок; власть и счастье обманщиков; слезы обманутых; поражение защитников правды; торжество неправых победителей; беспросветная нищенская жизнь угнетаемых и роскошь тех, кто презирает их. Вот почему я часто прихожу сюда, – надо же дать отдых глазам, слуху и мыслям.

Девушка с интересом слушала Ильяса.

– Прошу тебя, остановись, передохни немного, – сказала она. Горожанину трудно без привычки нести тяжелую корзину. Мы, крестьяне, привыкли таскать тяжести.

Ильяс задумчиво кивнул головой.

– Это верно. Горожане несут свой груз, крестьяне – свой. Но в их судьбах нет большой разницы. Тяжесть, которую несут на своих плечах многие горожане, неизмерима на вес. Однако, если мы будем вдаваться в подробности, ты опоздаешь на базар.

Девушка смутилась.

– А завтра ты придешь сюда?

– Непременно. Я бываю здесь каждый день.

– Я тоже приду.

– Приходи. Всегда готов оказать тебе помощь.

– Меня зовут Рена. Наша деревня совсем близко – Ханегах. А как звать тебя?

– Ильяс.

Прощаясь, девушка протянула ему руку.

Поэт очнулся от воспоминаний, сладостных и милых, и взглянул на тот берег Гянджачая. Никто не шел по дороге из деревни Ханегах.

Ильяс вздохнул: "Значит, и сегодня Рена не пришла. Почему? Неужели так трудно пройти до реки? Рена не жаловалась на здоровье в последние дни. Ясно, дело не в болезни. Причина другая. Я никогда не принуждал Рену любить меня. Ее чувство было естественным и искренним. Всегда, когда я опаздывал на свидание, она переживала и жаловалась мне. Что же случилось теперь? Почему вот уже три дня она не хочет видеть меня? Трудно поверить в черствость ее души. Рена не похожа на бессердечную девушку. Что бы там ни было, я должен непременно все узнать. Родители Рены преклонного возраста. Может, с ними стряслась беда? Или с ней?! Если так, почему я сам не ищу Рену? А может, родители девушки против того, чтобы она часто приходила ко мне на свидание? Но и в это трудно поверить,– они так радовались нашей дружбе! Всегда, встречая меня, они приветливо говорят: "Теперь у нас есть сын!" Так почему же Рена перестала приходить на свидания? Я не имею права назвать ее небрежной, потому что сам был небрежен по отношению к ней. Их семья бедна. У Рены нет братьев. Старики не могут трудиться в полную силу. Все заботы по хозяйству лежат на плечах бедной девушки".

Ильяс подумал: "Хорошо бы встретить кого-нибудь из крестьян, живущих в деревне Ханегах, и расспросить о семье Ахмеда-киши".

Он направился к курдскому кладбищу, так как знал, что крестьяне из деревни Ханегах ходят этой дорогой.

Ильяс посидел несколько минут на могиле матери. Глядя на надгробный камень, вспомнил советы, которые она давала ему перед смертью.

Обняв Ильяса, мать сказала: "Сынок, не женись на девушке, которая тебя горячо не полюбит, пусть она будет даже всемирной красавицей".

На глазах Ильяса заблестели слезы. Он поднялся с могилы и пошел к деревне Ханегах.

Опять нахлынули воспоминания. Ильяс медленно брел, повторяя стихи, посвященные Рене:

Что означает взор печальный, нарушен чем покой, Рена?

О, как значительно молчанье, которым ты покорена.

Красавица, внемли, я сердце отворю,

Твоей любовью мир я заново творю.

Вдруг Ильяс услышал девичий хохот. Он вздрогнул, остановился и увидел, что дошел до источника у деревни Ханегах.

Мимо шли девушки и женщины; одни несли полные кувшины, другие только направлялись к источнику, третьи гнали с пастбища скот.

Вечерело. Горизонт был сумрачен, как взгляд рассерженной девушки. Уже нельзя было разглядеть лица идущих по дороге.

Ильяс прислонился к стволу ивы. Потом сказал сам себе: "Какой смысл стоять здесь? Если бы Рена хотела меня видеть, она давно нашла бы меня. Зачем я пришел сюда?"

Поглощенный мрачными мыслями, он пошел по направлению к городу.

Вдруг Ильяс увидел на дороге девушку, погоняющую корову. Было темно, но ему показалось, что это Рена. Он остановился, забыв обо всем на свете, внимательно пригляделся. Белый шелковый платок на голове девушки, хорошо различимый в сумерках, сказал ему, что это действительно Рена.

Девушка прошла мимо. У Ильяса не хватило смелости окликнуть ее. Время шло, девушка удалялась, растворяясь в вечерней тьме.

– Это ты?.. – тихо позвал Ильяс, не осмеливаясь произнести имя девушки.

Девушка остановилась и некоторое время всматривалась в ту сторону, откуда ее позвали.

– Да, это я,– ответила она холодно. – Что тебе надо?

У Ильяса сжалось сердце. Он подошел, внимательно пригляделся. Да, это была Рена.

И все-таки это была не та Рена, с которой он расстался несколько дней назад и которая при встречах обнимала его, прижимаясь головой к его груди, брала его руки в свои.

Ильясу казалось, будто перед ним совсем чужой человек,– стоит и ждет, что его сейчас о чем-то спросят.

Несколько минут оба молчали. Наконец Рена, глядя вслед удаляющейся корове, выдавила из себя:

– Скажи мне, что ты делаешь в наших краях? Что ты потерял здесь?

– Подумай сама, Рена... Неужели ты не знаешь, что я потерял здесь свое сердце? Какой смысл спрашивать об этом лишний раз?

– Я ничего не знаю и не желаю знать,

– Рена, ведь мы давно знакомы. Неужели за столь долгий срок ты не узнала меня?! Разве я представляю для тебя загадку?

– Девушки, считающие, будто они знают мужчин, узнают рано или поздно и другое – что они жестоко обманываются.

– Не говори так. У тебя нет оснований думать обо мне плохо. Чувствую, произошло нечто, о чем я еще не знаю. Может, тебе передали какую-нибудь сплетню? Что ты слышала?

На глаза Рены навернулись слезы.

– Выходит, у меня нет права даже слушать то, что всем хорошо известно?!

– Злые языки способны наговорить многое. Необязательно всем верить. То, что имеет отношение к тебе и ко мне, ты должна слушать только от меня. Все, что имеет отношение к нашему будущему, можем решать лишь мы вдвоем. Теперь мне понятно, почему ты не хочешь видеть меня вот уже несколько дней.

– Скажи, Ильяс, могу я верить близкому тебе человеку, открывшему мне глаза?

– Рена, ты не вправе думать обо мне плохо. Ведь у меня нет никого кроме тебя. Неужели тебе и твоему отцу неизвестно, что я за человек? Никогда не думал, что ты можешь слепо верить сплетням. Чувствую, если так и дальше будет продолжаться, мне суждено остаться одному.

– Ты вовсе не один. Теперь ты постоянно бываешь на приемах и кутежах во дворце эмира.

Молодые люди подошли к дому Рены. Ильяс протянул девушке руку.

– Если так, всего хорошего!

Рена пожала его руку.

– Желаю и тебе всего хорошего, – ответила она, однако руки его не отпустила.

Они молча смотрели друг на друга. Ильяс не хотел входить в дом.

Корова, дойдя до ворот, замычала, подавая знак теленку. Вышла мать Рены, чтобы загнать животное в хлев, Увидев Ильяса, она удивилась, – он в первый раз пришел в деревню Ханегах вечером.

Ильяс поздоровался с матерью Рены:

– Салам!

– Алейкюм-салам, – ответила женщина. – Почему стоишь на улице? Заходи в дом. Ахмед хотел видеть тебя.

Ильяс, весь во власти своих мыслей, вошел во двор. Рена, засучив рукава, побежала,в хлев доить корову.

Ильяс, услышав от матери Рены, что Ахмед-киши желает видеть его, решил: в семье произошло что-то серьезное и важное; несомненно, Ахмед-киши скажет ему то же, что и его дочь Рена.

Когда он вошел в дом, Ахмед-киши совершал вечерний намаз. Ильяс молча замер у порога в ожидании, когда старик кончит молиться.

Вот хозяин дома поднялся с молитвенного коврика. Ильяс поздоровался. Ахмед-киши ответил на его приветствие и указал рукой место рядом с собой.

– Иди, сынок, садись. Добро пожаловать. Рад тебя видеть.

Казалось, Ахмед-киши раздумывает над чем-то важным. Он часто потирал руки, теребил бородку, приглаживал волосы на макушке. Было видно, старик нервничает, пытается сдержать себя.

Наконец он обернулся к гостю и, тряхнув головой, заговорил:

– Сын мой, Ильяс, думал я, что на старости лет мне привалило сразу два счастья. Ты – одинокий юноша, а у нас как раз нет сыновей. Все наше богатство – наша дочь. Потому-то мы и радовались, думали: не опустеет наш дом; и ты найдешь здесь свое счастье, и мы сможем спокойно умереть – есть теперь кому поддержать огонь в нашем очаге. Но судьба думала иначе, чем мы. Не суждено сбыться нашим мечтам. Большое горе постигло нас прежде, чем мы успели породниться с тобой. Что поделаешь? Видно, такова воля неба. Счастье отвернулось от нас.

Ильяс не мог слушать дальше.

– Я не сделал ничего, что могло бы принести вам несчастье! – воскликнул он взволнованно и удивленно. – Мне кажется, вы услышали какую-то глупую, вздорную сплетню. Прошу вас, Разберитесь хорошенько во всем.

Ахмед-киши достал из-за пазухи письмо.

– Прочти это и скажи сам, есть ли у меня право верить слухам.

Ильяс развернул письмо и прочел:

"Ахмед-киши, в течение недели ты должен покинуть деревню Ханегах. Если ты не уедешь, я велю арестовать тебя и всю твою семью и выслать. Твоей дочери не дозволено встречаться с молодыми людьми, ибо это.вредит людской нравственности.

Гатиба".

Ильяс вернул письмо Ахмеду-киши. Он был удручен и не знал, что говорить.

– Уверяю вас, – сказал он наконец с дрожью в голосе, – мы с Реной не безнравственны.

Ахмед-киши вздохнул.

– Знаю, сын мой. В этом я не сомневаюсь. Но раз ты встречаешься с девушкой, изволь думать, имеешь ли ты на это право, Если ты знаком с дочерью такого большого человека, как эмир, связан с ними, ходишь во дворец, переписываешься с Гатибон-ханум, тебе следовало бы оставить в покое другую девушку. А то что получается? Во-первых, ты навеки ранил юное девичье сердце, во-вторых, я вынужден на старости лет сделаться скитальцем из-за тебя. Я своими руками построил это бедное жилье. У меня свой клочок земли, небольшой садик. Теперь же мне придется забрать скотину, жену, дочь и переселиться в деревню Алибейли. Может, там удастся найти кров.

Ильясу показалось, будто над его головой разверзлось небо.

– Через кого Гатиба-ханум передала вам письмо? – спросил он.

– Через близкого тебе человека, рабыню Абульуллы – Себу-ханум.

– Уверяю вас, дочь эмира Инанча Гатиба ничего не знает о письме. Все подстроено Себой-ханум.

Ахмед-киши покачал головой,

– Этого не может быть!

– Может. Ведь я поссорился с семьей Абульуллы. После того, как Абульулла переехал во дворец ширваншаха, мы все прониклись презрением к нему. Гянджинцы питают к нему отвращение. Абульулла и его близкие винят во всем этом одного меня. Они распускают обо мне сплетни, клевещут. Уверяю вас, Гатиба ничего не знает о письме. Это не ее почерк. Так пишет Себа-ханум. Если бы письмо было написано Гатибой, она переслала бы его через своего слугу. Спокойно живите в своем доме. Теперь не то время, чтобы эмир мог бесчинствовать. Он вынужден считаться с народом. Ни семья эмира, ни я, не думаем о родстве. Я бываю во дворце, но совсем по другой причине. Возможно, в будущем вы все узнаете. Сейчас эмир, желая укрепить свое положение, начал заигрывать с народом.

Хозяин и гость долго беседовали. Ахмед-киши, немного успокоившись, позвал в комнату жену и все объяснил ей. Старики воспрянули духом.

Но Рена все не появлялась.

Ахмед-киши позвал дочь.

– Рена, зайди в комнату! Нехорошо быть такой невежливой по отношению к гостю.

Рена вошла со скатертью и принялась готовить ужин.

Хозяева пригласили Ильяса поужинать вместе с ними.

СЕБА-ХАНУМ

Дочери эмира Гатибе не пришлось потратить много времени, выторговывая Себу-ханум у жены поэта Абульуллы – Джаханбану. Семья старого поэта давно мечтала избавиться от этой рабыни – любительницы интриг, сплетен и приключений. Из-за интриг Себы-ханум многие знатные и интеллигентные семьи Гянджи перестали знаться с семьей Абульуллы.

В мошенничестве и авантюризме Себа-ханум зашла так далеко, что без стеснения брала деньги и подарки от молодых гянджинцев, обещая познакомить,их с младшей дочерью Абульуллы – Махтаб-ханум.

Именно поэтому Джаханбану уступила Себу-ханум дочери эмира всего за три тысячи динаров.

Первая услуга, оказанная Себой-ханум дочери эмира, заключалась в том, что она написала и отправила письмо отцу Рены – возлюбленной поэта Низами. Результат заставил Гатибу поверить в свое блестящее будущее. Радуясь успеху, Гатиба каждый день посылала кого-нибудь из своих рабов в ивовую рощу – место обычных встреч Низами и Рены. Узнавая, что Рена опять не пришла, она торжествовала.

Отныне у Гатибы не было рабыни более уважаемой и достойной доверия, чем Себа-ханум. Она постоянно держала Себу-ханум возле себя, изливала ей свое сердце, гуляла с ней, даже спала с ней в одной комнате.

Однажды ночью, когда Гатиба поверяла рабыне свои чувства, та сказала ей:

– Ради моей прекрасной госпожи Гатибы я готова принести в жертву свои самые сокровенные чаяния. Ради моей прекрасной госпожи Гатибы я готова принести в жертву все сокровища, которые хранятся в моем сердце. Я вырву большого, талантливого поэта из плена любви этой недостойной Рены и заставлю его полюбить мою госпожу. Он попадет в капкан ее прекрасных волос. Моя молодая ханум может быть уверена: она увидит поэта своим пленником!

Сладкие слова хитрой Себы-ханум обрадовали Гатибу Вскочив с постели, она обняла рабыню, расцеловала ее, затем сняла со своей шеи дорогую жемчужину и повесила на шею Себы-ханум

Себа-ханум от восторга заплакала навзрыд, осыпая госпожу благодарностями:

– Ах, чем я могу отплатить тебе?! Да хранит тебя Аллах! Если все будет хорошо, ты узнаешь от меня очень многое.

Гатиба считала приобретение Себы-ханум ниспосланной ей небом милостью. Она сама любила интриги и с детства тянулась к рабыням-интриганкам.