Текст книги "Меч и перо"

Автор книги: Мамед Саид Ордубади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 47 страниц)

– Ах, Ильяс!.. – Фахреддин глубоко вздохнул. – Я понимаю твои мысли. Ты думаешь, в Азербайджане каждое столетие будет рождаться Бабек?* Увы, Бабек был один, он пришел и ушел.

______________

* Бабек-руководитель народного восстания в Азербайджане; родился в конце VIII в. в местечке Билалабад в Южном Азербайджане. Бабек с Юношеских лет примкнул к движению хуррамитов, главной целью которого было изгнание из Азербайджана иноземных захватчиков. Став вождем восстания, Бабек успешно повел борьбу против арабских поработителей и освободил от власти халифата почти весь Азербайджан. Арабам с большим трудом удалось подавить восстание Бабека. В результате предательства местных феодалов Бабек был схвачен и казнен (837 г.).

Ильяс упрямо тряхнул головой.

– Ошибаешься, Фахреддин! История не стоит на месте. У нашего народа боевой характер. На этой земле со времен Мидии рождаются герои. Лично ты, Фахреддин, должен многое сделать для будущего нашей страны.

Друзья так и не смогли прийти к единой точке зрения.

Настало время прощаться. Они вышли из дому.

– Я сам начну действовать, – тихо сказал Фахреддин на пороге. – У меня есть план, как найти дорогу во дворец эмира.

– Знаю, что у тебя на уме. Хочешь использовать любовь Дильшад. Скажи мне честно, ты любишь ее?

– Люблю, безумно!

– Если любишь, не принуждай ее заниматься опасными делами. Предупреждаю тебя, будь осторожен, иначе ты потеряешь эту девушку.

ДИЛЬШАД

В этот вечер эмир Инанч напился больше, чем обычно. От нестерпимой жары его совсем развезло, и в конце концов он лишился чувств.

Танцовщицы и девушки-виночерпии, воспользовавшись моментом, поспешили убежать к себе на покой. Большинство служанок и рабынь старалось не попадаться никому на глаза.

Пьяного эмира положили на ковер и отнесли в его опочивальню. Дворцовые стражники с жадностью набросились на остатки яств и напитков.

Жизнь во дворце замерла. В комнатах потухли свечи. Фитили в заправленных жиром светильниках, обгорев, упали набок.

В пламени фонарей над воротами эмирского дворца гибли, сгорая, тысячи мотыльков. Серыми снежинками падали они на головы дремлющих у тротуара стражников.

В бесконечных коридорах дворца было пустынно. Только главный евнух хадже Мюфид бродил в белом ночном одеянии, похожий на вставшее из могилы привидение, – он стерег двери эмирского гарема. Но вот и он удалился к себе.

Ночную тишину изредка нарушали выкрики стражников, которые расхаживали вокруг эмирского дворца и сада. Время от времени слышалось: "Эй, смотри хорошо!.. Я здесь!.. Кто идет?.. Зарублю!.. Не трожь замок!.."

И как бы в ответ на эти возгласы глухо лаяли сторожевые псы.

Все спали. К одной Дильшад не шел сон. На сердце было тревожно: вот уже несколько дней она не видела Фахреддина. Девушка написала ему несколько писем, но ответа так и не дождалась. Она была почти уверена в том, что Фахреддин не придет и этой ночью, и все-таки не спала. Дильшад решила пойти к бассейну в саду, у которого она всегда встречалась с Фахред-дином.

Дильшад поднялась, некоторое время сидела на постели, улавливая ночные звуки, затем встала, выглянула из окна в сад, прислушиваясь к голосам. Выждав немного, открыла дверь, выглянула в коридор. Хадже Мюфида нигде не было видно.

В эту ночь Фахреддин нужен был Дильшад больше, чем когда-либо. Она спешила встретиться с ним, чтобы поговорить о важном деле.

Она опять смотрела из окна в сад и, заломив руки, думала: "Фахреддин разлюбил меня! Да и с какой стати он будет любить меня всю жизнь?.. Фахреддин – герой, и к тому же красивый. А кто я?.. Рабыня эмира, девушка-крестьянка из Байлакана. Зачем ему любить меня? – За мою красоту?.."

Дильшад подошла к зеркалу, заглянула в него, присмотрелась к своим черным глазам, откинула назад пышные волосы, окинула взглядом свою стройную, изящную фигурку и снова сказала сама себе: "Мало ли таких девушек, как я? Мне кажется, Сюсан-ханум во много раз красивее меня. Благородные родители Фахреддина никогда не согласятся, чтобы их сын-герой женился на ничтожной рабыне. Да он и сам не помышляет об этом. Просто развлекается. Разве плохо позабавиться некоторое время с молоденькой девушкой?! Ах, если бы счастье было на стороне бедняков! Тогда бы нас, несчастных девушек, не разлучили с домом и родными и мы бы не томились во дворцах, как пленницы".

Дильшад начала одеваться. Однако мысли по-прежнему не давали ей покоя.

"Эта дорогая одежда-страшнее, чем саван-думала она. Уж мы-то знаем, зачем нас заставляют надевать драгоценности и украшения. Эти нарядные платья даны нам для того, чтобы мы, разливая вина на пирах, развлекающихся пьяниц и утоляя скотские желания мерзавцев, радовали их взоры. Ну конечно, Фахреддин не женится на мне. Фахреддин – герой. Неужели он возьмет в жены девушку, которая прислуживает за столом пьянчугам? Разве это не оскорбит его достоинства я чести? Нет, он только развлекается со мной. Я все вижу. Встречаясь со мной, он часто бывает задумчив. Даже целуя меня в лоб, он словно колеблется. Я все понимаю, все чувствую. Сердце подсказывает мне, что счастье мое не вечно. Конечно, он не лжец. Но, много ли веры словам и обещаниям, которые даются в минуты, когда кровь кипит? Каким образом он вызволит меня отсюда? Допустим, Фахреддин – герой, но разве он сможет пойти войной на правителя из-за какой-то рабыни?"

Дильшад думала о любви Фахреддина, вспоминала обещания, которые он давал ей. Мысли были грустные и не приносили утешения. Однако они не смогли погасить в ней желание выйти этой ночью в сад. Дильшад была уверена, что Фахреддин не придет к! бассейну. Но ведь и Фахреддин часто поступал так: даже зная, что Дильшад сегодня не выйдет, он, пренебрегая опасностью, пробирался в сад эмира, шел к бассейну, у которого всегда встречался с любимой и, подождав некоторое время, уходил.

Дильшад открыла дверь. Осторожно ступая, вышла в длинный темный коридор. Спустилась по каменной лестнице и побежала к саду.

Была черная ночь. На небе мерцали звезды, похожие на горящие; где-то далеко-далеко крошечные свечи. Сад был окутан темном непроницаемым покрывалом.

Как Дильшад ни напрягала зрение, она не видела ничего, кроме агатовой восточной ночи. Все-все было окрашено в черный цвет – розы, лепестки которых днем напоминают нежные девичьи губы; настурции, которые под солнцем похожи на невест в белых шелковых одеяниях; пышная сирень, гроздья которой на зорьке так схожи с бело-розовыми облачками; краснощекие яблоки, плавающие в бассейне.

Вода в бассейне была черна, как деготь. Каменные львы по краю бассейна, из пастей которых вырывались длинные дуги воды, тоже были черны. Черна была и мощная струя фонтана, бьющая из центра бассейна; наверху, потеряв силу, она рассыпалась, мревращаясь в горсти черных жемчужных зерен.

В саду не было слышно иных звуков, кроме плеска падающей воды. Лишь дремлющие на вершинах чинар аисты время от времени издавали странные гортанные звуки.

Дильшад под деревьями прошлась вокруг бассейна, но Фахреддииа не встретила, хотя во тьме каждый ствол кипариса мог бы сойти за юношу, пришедшего на ночное свидание.

Дильшад не видела Фахреддина, но Фахреддин видел Дильшад В то время как она бродила меж темных деревьев в надежде наткнуться на возлюбленного, он украдкой наблюдал за.

Вот из-за деревьев выплыла круглоликая луна. Темный сад преобразился. Ветерок, обычный для гянджинской ночи, подул сильнее, вороша, будто снопы колосьев, ее распущенные вэлосы.

Когда Дильшад с мыслью о Фахреддине пробиралась меж деревьев, их листочки, пользуясь случаем, прижимались, к ее нежному лицу и быстро-быстро целовали его. Ветки, обратившись в соперников ее возлюбленного, хватали, захлестывали стройную фигурку этой ночной пери, летящей на неназначенное свидание.

Дильшад остановилась у бассейна. Брызги от фонтана росинками засверкали на ее щеках.

Вдруг она услышала:

– Я здесь, Дильшад.

У девушки замерло сердце. О, как он был ей знаком – этот голос! Она привыкла слышать его здесь, у бассейна, в течение многих недель. Впрочем, этот голос слышался ей не только ночью, он преследовал ее даже днем, когда Фахреддин являлся ей в грезах.

Дильшад сделала несколько шагов к деревьям, Откуда ее позвали.

– Ах, это же сон! Ведь только ночью во сне можно видеть то, о чем часами грезишь днем! – вырвалось у нее.

В ответ на это девушка услышала:

– Нет, это не сон, прекрасная Дильшад. Подойди ко мне. Я здесь.

Дильшад бросилась к возлюбленному.

Фахреддин стоял недалеко от бассейна, прислонившись спиной к кипарису. О, какая это была радостная встреча!

Наконец Дильшад оторвала свои губы.от губ Фахреддина,

– Этой ночью я хотела тебя видеть больше, чем всегда, – сказала она. Ты мне очень нужен.

– Что-нибудь случилось?

– Подумай сам, разве жизнь во дворце проходит без происшествий? Когда ты узнаешь, что я сегодня услышала, ты будешь огорчен не меньше меня.

Фахреддин еще раз поцеловал ее в губы.

– Говори, моя Дильшад, говори. Может, мне удастся устранить причину твоей печали.

Дильшад залилась слезами.

– Ах, лучше бы уж меня вместе с другими девушками отправили в Багдад! Я думала: вот остаюсь на родине – и милый ветерок, пролетающий над Байлаканом, будет ласкать и мое лицо. Думала, что дыша, я буду упиваться прекрасным воздухом моей родины. Но теперь этот воздух отравлен ядом. Набиваясь в мои легкие, он причиняет мне муки. Я не чувствую себя счастливой оттого что осталась на родине. Меня ждет адская жизнь. Меня хотят бросить в объятия человека, которого я не люблю и не переношу. Меня хотят заживо похоронить.

Фахреддин взволнованно сжал руку возлюбленной.

– О чем ты говоришь, Дильшад?! Неужто Фахреддий умер? Подобное может случиться лишь после моей смерти. За кого тебя хотят отдать?

– Катиб* эмира объяснился мне в любви. Разве это не равно для меня смерти?

______________

* К а т и б – секретарь, писец.

– Какой катиб? Или у него нет имени?

– Есть, разумеется. Его звать Мухаким Ибн-Давуд. Это жадный, безобразный араб, которого я ненавижу всем сердцем.

– Не могу поверить!

– Это именно так. Того хочет жена эмира Сафийя-хатун. Она не желает, чтобы я оставалась во дворце, – ревнует к своему мужу, оскорбляет меня на каждом шагу. Сегодня Мухаким Ибн-Давуд подошел ко мне и сказал: "Ты будешь моей, Я люблю тебя. Если ты даже равнодушна ко мне – это ничего".

Дильшад заплакала еще сильней.

Фахреддин молча размышлял.

Девушка была взволнована и убита горем. Видя, что Фахреддин безмолвствует, она истолковала это как признак его растерянности и сказала сдавленным голосом:

– Я не буду принадлежать ему. Лучше умереть. Выйду ночью и брошусь в бассейн.

Фахреддин не решался открыть Дильшад свои планы. Но и молчать было нельзя, так как девушка могла принять его колебания за бессилие, впасть в еще большее отчаяние, что в конце концов привело бы ее к самоубийству.

– Не знаю, – сказал Фахреддин, – можно ли тебе открыть тайну? Сохранишь ли ты ее в своем сердце?

Дильшад вытерла слезы.

– Разве я когда-нибудь дала тебе повод считать меня болтушкой, не умеющей хранить чужие тайны? Знаю, все твои помыслы – о счастье народа. Тебя не случайно называют героем. Потому народ и любит тебя. Я навеки сохраню в своей душе, в своем сердце тайну, которую ты мне откроешь. Говори, Фахреддин, не бойся. Я не такая уж глупенькая девушка'

Фахреддин погладил волосы Дильшад.

– Я это знаю, дорогая. Тайна, которую я собираюсь открыть тебе, имеет отношение не только к твоему и моему счастью, но и к счастью большого народа. Слушай меня внимательно и запоминай! Некоторое время ты не будешь отвергать любовные излияния Мухакима Ибн-Давуда.

– Что это значит?! – гневно перебила его Дильшад. – Как может молодой человек, считающий себя героем, предлагать любимой девушке заигрывать с другим?,

Фахреддин поспешил объяснить:

– Ты не выслушала меня до конца. Ты будешь терпеть его любовные объяснения до тех пор, пока тебе не представится случай похитить из его калемдана государственную печать.

– К чему нам государственная печать? Неужели мы будем подделывать документы?

– Подделывать документы нам не придется. Итак, ты должна похитить печать из калемдана Мухакима Ибн-Давуда. Затем ты подбросишь эту печать к ногам хадже Мюфида в тот момент, когда он войдет в комнату жены эмира Сафийи-хатун. Только действовать надо очень осторожно. Ни одна душа не должна догадаться, что печать похищена и подброшена в комнату жены эмира тобой. Хадже Мюфид хитер, как шайтан*. Смотри, чтобы он не разгадал нашего замысла. Упаси аллах, если евнух сообразит, что печать похищена тобой. Сможешь ли ты это сделать?

______________

* Ш а и т а н – дьявол, черт.

Дильшад задумалась.

Фахреддин, решив, что девушка колеблется, добавил:

– Если ты затрудняешься исполнить мою просьбу, скажи прямо, не таись. Ты должна знать, Дильшад, что я все равно не разлюблю тебя, ты будешь всегда самой желанной для меня.

– Можешь во мне не сомневаться, милый,– ласково сказала Дильшад, прижимаясь к груди Фахреддпна. – Я задумалась не потому, что боюсь. Мне радостно, что ты меня любишь. Я понимаю твой замысел и постараюсь выполнить твою просьбу.

Молодые влюбленные разговаривали у бассейна до тех пор, пока не прокричали первые петухи.

Луна, спрятавшаяся было за высокие холмы у деревни Ханегах, опять показала свое напудренное румяное лицо, Фахреддин и Дильшад поцеловались в последний раз и начали прощаться.

Утки и павлины, спящие вокруг бассейна, вот-вот должны были проснуться и запеть свои утренние песни.

Когда Дильшад, заперев дверь, ложилась в постель, хадже Мюфид уже ходил по коридору, останавливаясь перед комнатами, в которых спали наложницы и рабыни эмира.

ПЕЧАТЬ

Хотя эмир Инанч был недальновиден и туповат, тем не менее он был в состоянии разобраться в сущности политических событий и перемен, происходящих на Востоке. Обстановка складывалась таким образом, что его благополучие и личная жизнь оказались под угрозой.

Закат династии сельджуков, создавших на Востоке огромную империю, осложнил политическую обстановку в этом районе и послужил причиной многих изменений в географической карте Востока. После того, как власть в империи перешла от сельджуков к сыновьям Эльдегеза, хорезмшах Алаэддин Тэкиш, которому никак не удавалось сколотить большое государство, начал расширять свои владения за счет бывшей империи сельджуков. Халиф багдадский, долгое время находившийся под сильным влиянием сельджукских султанов, начал теперь постепенно попадать под влияние хорезмшахов.

Эмир Инанч, по-прежнему страстно желая оставаться на посту правителя Арана, уже не мог рассчитывать на помощь халифа Мустаршадбиллаха.

"У халифа сотни таких зятьев, как я, – размышлял он. – У халифа сотни Дочерей, рожденных от наложниц, и все они замужем за такими, как я. Кто знает, может, халиф даже не помнит, что у него есть Дочь по имени Сафийя. Откуда у халифа сейчас время думать о дочерях, рожденных от рабынь и наложниц? Да, он отдает своих дочерей за правителей, но он делает это не для того, чтобы помочь правителям, – наоборот, в надежде получить помошь от них. А коль Скоро он не может получить такую помощь от Арана, зачем ему заботиться обо мне?"

У эмира Инанча были основания думать таким образом. Он послал своему тестю халифу Мустаршидбиллаху письмо с гонцом Нуреддином, но ответа на него не получил. Эмир Инанч много размышлял и говорил сам себе: "Что может поделать халиф? Его духовная власть начала хиреть, угасать. Правители областей объявляют себя падишахами. В Египте пала династия фатимидов, создавшая огромный салтанат; на их место пришла династия эйюбидой. Эйюбиды, стремясь лишить халифа последних крох духовной власти, подбираются к берегам Тигра и Евфрата. Сыновья Эльдегеза прибирают к рукам Ирак, Персию, Рей и Другие государства. Их-то мне и следует бояться. Ясно, сейчас атабеки начнут назначать на посты правителей своих верных слуг. Династия Инанча им не очень по душе. Всего несколько месяцев назад они прогнали из Рейского государства моих племянников".

Тревожные Мысли одолевали эмира весь вечер. Сегодня, вопреки обыкновению, он не допустил к себе танцовщиц, прогнал рабынь, разливающих вино, закричав: "Ваша кислятина мне не по вкусу!"

В часы хандры эмир не допускал к себе даже любимую жену Сафийю-хатун и дочь Гатибу. Он сидел один. Слуги в страхе готовы были попрятаться в мышиные норы.

Мрачное настроение эмира заражало всех обитателей дворца. Обычно дворец гудел как пчелиный улей, а сейчас Жизнь в нем почти замерла. Мраморные колонны в залах, всегда содрогающиеся от возгласов и хохота сотен рабынь, сегодня смотрели печально, словно надгробные камни на заброшенном кладбище.

Каждый вечер из комнат наложниц и рабынь доносились музыка и пение. Сейчас же весь гарем хранил гробовое молчание. Обитатели дворца знали: те, кто посмеет смеяться и веселиться в такой час, навлекут на себя высочайший гнев эмира, будут брошены в темное подземелье и сурово наказаны.

Эмир поднялся с бархатного тюфячка, прошелся по комнате, подошел к окну и, подняв парчовый занавес, начал смотреть в сад. Но и вид сада, увы, не развеял его мрачного насторения, не развеселил. Мысли о будущем повергали эмира в отчаяние, терзали, разрывали его сердце на части, словно драконы.

Хадже Мюфид, боясь потревожить владыку, скользнул в дверь неслышно, как блудливая кошка, и замер у порога.

Эмир опустил занавес, отошел от окна и увидел евнуха.

– Ты зачем здесь? – он нахмурился. – Или пришел что-нибудь сообщить мне?

Мюфид поклонился и, обнажив белые зубы, пробормотал:

– Да, у меня есть для эмира новость.

Эмир Инанч раздраженно передернул плечами.

– Большинство новостей, которые ты приносишь, – ложь! Как видно, ты непрочь прибегать к вранью, когда у тебя не хватает правдивых сведений.

Мюфид выпрямил спину и обиженно посмотрел на эмира Инанча.

– Я в жизни не сказал хазрету эмиру ни слова лжи. Вспомните, когда я донес, что ваша рабыня Лалэ сожительствует рабом Марджаном, когда я узнал, что Тубан состоит в преступной связи с Сохрабом, когда я раскрыл, что Гонча прелюбодействует с Абуссалтом, вы также не поверили мне, изволив заявить, что подобного быть не может. Однако, когда на свет появились две девочки и один мальчик, вам пришлось признан, мою правоту.

Эмир мрачно скривился.

– Ладно, выкладывай! Что ты хотел мне сказать?

– Сначала вы должны обещать мне .пощаду и. помилование

– Обещаю тебе пощаду и помилование. Быстрее говори! Не тяни!

Хадже Мюфид вынул из-за пазухи государственную печать, и протянул руку.

Правитель Гянджи недоуменно посмотрел на печать.

– Каким образом она попала в твои руки?! Где ты взял ее.

Мюфид в страхе съежился.

– Там!..

– Где – там? Ты взял эту печать из калемдана Мухаким Ибн-Давуда?

– Слава аллаху, род эмира благороден, его жена – священна и целомудренна, ее помыслы чище и светлее солнечных лучей. Однако вашему рабу очень трудно выговорить, где он нашел эту печать. Обещайте еще раз не прогневаться на меня и простить.

Эмир потерял терпение.

– О, аллах всемогущий! – Голос его задрожал – Неужто ты превратил мой дворец в гнездище козней и тайн?! Что еще за известие принес этот шайтан сын шайтана? Упаси аллах!.. Может, ты узнал что-нибудь про мою дочь Гатибу? Или тебе попала нить измены, ведущая в мой гарем? – Эмир умолк, несколько раз прошелся по комнате и остановился перед хадже Мюфидом. – Ты почему тянешь? Или хочешь, чтобы мое сердце лопнуло от нетерпения?!

Мюфид опять склонился в низком поклоне.

– Помилуйте, светлейший эмир!

Эмир Инанч схватил евнуха за шиворот и встряхнул.

– Говори! Отвечай мне! Где ты взял эту печать? Или ты издеваешься надо мной, мерзавец?!

– Эту печать я нашел в комнате уважаемой супруги хазрета эмира Сафийи-хатун.

Эмир Инанч вздрогнул, затем еще раз внимательно посмотрел на печать и, пряча ее в карман, спросил:

– Есть еще какие-нибудь новости?

– Есть. О Фахреддине.

– Что о Фахреддине?

– Он влюблен в одну из девушек, которых вы собираетесь, послать в подарок светлейшему халифу.

– Подумаешь, Фахреддин влюблен в девушку! В этом нет ничего особенного. Важно другое – любит ли девушка его? Говори, она отвечает ему взаимностью?

– Да, Дильшад любит его.

Эмир удивленно вскинул брови.

– Дильшад?!

– Да, Дильшад. Я давно понял, что она любит Фахреддина и начал следить за ней. Несколько дней назад хазрет эмир очень рано удалился на покой. Все обитатели дворца уснули. Не спала лишь одна Дильшад. Почувствовав это, я надел ночную рубашку и вышел в коридор. От меня не укрылось, что она стоит в своей комнате у двери и следит за мной. Тогда я как ни в чем не бывало вошел к себе и повернул ключ в замке. Дильшад, услышав скрежет ключа, решила, что я лег спать. Однако я схитрил и повернул ключ в двери, которая не была плотно прикрыта. В ней оставалась щель. Скоро Дильшад вышла в коридор, спустилась в сад и начала искать Фахреддина. Я видел, как они встретились у бассейна.

– Почему ты думаешь, что это был Фахреддин?

– Я узнал его по голосу, когда он окликнул девушку: "Я здесь Дильшад!"

– Ты подслушал, о чем они говорили?

Хадже Мюфид не ответил. Его молчание встревожило эмира. Он хотел в гневе ударить евнуха, но тот со слезами в голосе заговорил:

– Я около четырех часов следил во дворце за этой чертовкой и сильно утомился. К тому же я был немного пьян. Спрятавшись у бассейна, я хотел подслушать их разговор, однако, придя в себя, увидел, что уже наступило утро. Я проснулся оттого что на мое лицо упали капли воды с крыльев плещущихся в бассейне уток. Влюбленных у бассейна уже не было.

Эмир позеленел от злости.

– Пошел вон, олух! Не можешь до конца довести простое дело!

Хадже Мюфид поспешно вышел. Эмир достал из кармана печать и впился в нее взглядом.

– Кругом измена, повсюду козни и предательство! Измена проникла даже в мою спальню! Начавшийся в мире хаос добрался наконец до моего дома! Я постарел, а жена моя молода. Я трачу много времени на государственные дела и забросил свою семью. И вот результат: презренный катиб посмел вступить в прелюбодеяние с моей женой! Мне удалось постичь искусство управления большой страной, а вот узнать, что происходит у меня под носом, в собственной семье, не смог. Итак, моя жена оказалась вероломной. Променять мою любовь на преступные ласки гнусного раба! Позор!.. Как она посмела?! Коварная женщина! Стремясь сделать своего любовника Мухакима постоянно вхожим во дворец, она хотела отдать за него Дильшад. Теперь этому не бывать! Решила обзавестись новым мужем – пусть убирается из моего дворца и тогда делает что хочет! Я не потерплю этого бесчестия. Моя жена занимается пре

любодеянием в моем же доме! Невероятно!

Эмир в ярости заметался по комнате. Он опять заговорил сам с собой:

– Жена изменила, оказалась неверной. Предательница! Развестись с ней и выгнать из дворца?! Но ведь это невозможно. Она – дочь халифа. А моя судьба зависит от воли халифа. Жена эмира, дочь самого халифа багдадского распутничает в своем дворце. Нет, лучше бесчестие, чем огласка. Нельзя, чтобы народ узнал об этом. Но выродка катиба, предавшего своего господина, я велю уничтожить. Жена – арабка, вот в чем мое несчастье, она и впредь будет изменять мне с каким-нибудь арабом.

Занавес над дверью заколыхался. На пороге вырос старый садовник Салим. Эмир задумчиво взглянул на него и подумал; "Наверное, и этот принес известие о какой-нибудь измене".

Он кивнул старику головой и приказал:

– Говори, Салим, говори!

Садовник еще раз низко поклонился.

– Несколько дней тому назад, – начал он, – ваш старый слуга был вынужден совершить неблаговидный поступок. Чистота, благородство и честность семьи эмира вне всякого сомнения. Однако мне пришлось отнести письмо вашей дочери Гатибы-ханум молодому гянджинскому поэту по имени Ильяс.

Эмир Ннанч залепил старому садовнику оплеуху.

– Негодник, ты сообщаешь мне об этом после того, как отнес письмо?! А где ответ молодого человека? Ты получил его, принес мне?

– Нет, да буду я вашей жертвой, – дрожа от страха, пробормотал Салим. – Он не передал мне ответа!

– Если Ильяс напишет ответ, немедленно неси его ко мне. Предатели! Ублюдки! Пошел вон с глаз моих!

Салим удалился.

Эмир Инанч, стоя посреди комнаты, обхватил голову руками и простонал:

– Яблоко от яблони недалеко падает. Кругом – измена! Коварные враги пробрались и действуют в моем дворце. Никто ничего не узнает, если в один прекрасный день они умертвят

меня в моей постели.

Вскоре по одному начали приходить привратники, повара, портные, стражники и прочие служители дворца. Они доносили. эмиру обо всем, что им удалось узнать за день.

Наконец правитель Гянджи опять остался один. В сердце его по-прежнему бушевала ярость. Он достал из кармана государственную печать, впился в нее глазами, а в голову все продолжали лезть гневные мысли. Ему представилось, как катиб Мухаким Ибн-Давуд обнимает его любимую жену!

– Ах, Мухаким, Мухаким!– прорычал он в ярости.

В комнату поспешно вошел Марджан.

Эмир, увидев преданного слугу, приказал:

– Ступай, быстро позови ко мне Мухакима Ибн-Давуда.

Марджан вышел.

Воображение эмира снова принялось рисовать картины измены жены.

– Бессовестная тварь! – кипел он. – Она никогда не любила меня, даже тогда, когда выходила за меня замуж. Отец халиф принудил ее к этому браку. Значит, лежа в моих объятиях, она думала о другом! Она и во сне произносит имя другого! Я не раз замечал: целуя меня, она закрывает глаза, будто грезит о ком-то. В свое время, когда положение халифа было шатким, меня уговаривали взять ее в жены, а сейчас мы поменялись ролями с ее отцом, и моя судьба зависит от него.

Ярость эмира Инанча начала постепенно угасать. Он спешил как-нибудь оправдать жену, утешить свое оскорбленное самолюбие.

"Во всем виноват катиб, – говорил он сам себе. – Она– женщина. Кому неизвестна женская глупость? Всему виной Мужчины. Они совращают женщин. Женщина – слабое, глупое существо. Ее можно простить. Но как посмел этот презренный негодяй опозорить своего господина?! Ведь он сидел со мной за одной скатертью, ел мой хлеб!.."

Открылась дверь Вошли верный слуга и телохранитель эмира Марджан и катиб Мухаким Ибн-Давуд.

– Садись, Мухаким, садись, – обратился эмир Инанч к секретарю как ни в чем не бывало. – Есть кое-какие дела. Ты будешь писать.

Мухаким Ибн-Давуд достал калемдан, положил его на доску, на которой писал, вынул из-за кушака* сверток бумаги, оторвал лист и уставился глазами в рот эмира.

______________

* Кушак– пояс.

Эмир Инанч прошелся по комнате.

– Пиши, – сказал он наконец. – Повелеваю министру дворца и нашему визирю*, уважаемому Тохтамышу, в течение недели подготовить и снарядить в путь рабынь, предназначенные для отправки во дворец халифа багдадского. Халифу будут отправлены следующие рабыни: Дильшад, Сюсан, Зюмрюл, Шахин, Солмаз, Шамама и Бахар.

______________

* Визирь-высший сановник в некоторых странах мусульман Востока.

Когда катиб кончил писать, эмир поставил внизу свою подпись и вернул фирман Мухакиму Ибн-Давуду.

– Приложи печать и тоже подпиши.

Бледный от страха катиб принялся шарить по карманам, разыскивая печать, несколько раз заглянул в свой калемдан. Не найдя печати, он с мольбой в голосе обратился к эмиру:

– Я оставил печать дома. Разрешите, я схожу и принесу ее. Эмир заскрипел зубами.

– Ты уверен, что оставил печать в своем, а не в чужо:л доме?

У катиба недоуменно вытянулось лицо.

– Как это в чужом?

– Да, в доме своего благодетеля, в доме эмира Инанча, который поднял тебя из грязи на такую высоту! Презренный, неблагодарный катиб! Если тебе была недорога честь эмира Гянджи, ты хотя бы с уважением отнесся к чести халифа багдадского. Ведь ты считаешь себя благородным арабом. На-вот она, твоя печать! Ты потерял ее в комнате моей жены, в комнате безрассудной женщины, продавшей мою честь. Неблагодарная тварь! Я старался возвеличить вас, пятерых арабов, в этом большом государстве. И вот результат! Вот награда за все мои труды! Вот она – благодарность!

Мухаким Ибн-Давуд затрепетал, как лист на ветру.

– Позвольте сказать, о эмир! О чем вы говорите? Я...?!

– Да, ты!

– Я никогда не посмел бы допустить подобного бесчестного поступка по отношению к своему благодетелю. Это клевета на меня. Вы должны расследовать!..

– Молчи! Поставь печать на фирмане.

Мухаким Ибн-Давуд принял от эмирй печать и трясущимися руками приложил ее к бумаге.

– А теперь верни печать назад! – свирепо закричал эмир. -Ты недостоин хранить ее! Эй, Марджан!

В комнату вошел телохранитель эмира.

– Я слушаю, хазрет эмир.

– Ступай и приведи сюда моих палачей Гейдара, Полада и Сафи. Да скажи, чтоб не забыли прихватить с собой плети и палки.

Марджан ушел.

Мухаким Ибн-Давуд, желая спасти себя от незаслуженной кары, заплакал и принялся умолять эмира:

– Пощадите! Мне ничего неизвестно. Я ничего не знаю. Кто-то оклеветал меня. Вы всегда успеете наказать меня, велите сначала произвести расследование.

Но эмир Инанч оставался глух и нем к мольбам катиба. Печать, найденная в комнате его жены, была для него неопровержимой уликой.

Вошли палачи с палками и плетьми, расстелили на полу кожаную подстилку, повалили на нее Мухакима Ибн-Давуда и начали срывать с него одежду. Наконец Мухаким Ибн-Давуд остался в одном нижнем белье. Один из палачей сел ему на Iолову, другой-на ноги.

Эмир приказал:

– Двести пятьдесят палок!

Причитания, мольбы и вопли Мухакима Ибн-Давуда взбудоражили весь дворец. Получив сто двадцать пять палок, Мухаким перестал причитать и лишился чувств. Палки падали на бесчувственное тело.

Жена эмира, услышав крики истязуемого, вошла, как она это делала обычно, чтобы освободить жертву.

Появление ее было неожиданным.

– Кто это? В чем он провинился? – спросила Сафийя-хатун.

Эмир Инанч гневив и зло посмотрел на жену.

– Этот бессовестный человек осмелился запятнать честь своего благодетеля. Он – предатель! Он посмел вступить в прелюбодеяние с женой своего господина!

Сафийя-хатун подошла к распростертому на полу телу.

– Остановитесь! – закричала она палачам. – Разве вы не видите, бедняга умер?!

Палачи прекратили истязание. Мухаким Ибн-Давуд лежал бездыханный.

Сафийя-хатун, внимательно приглядевшись, узнала его.

– Ах, да ведь это бедный Мухаким! – воскликнула она, хлопнув себя по бедрам.

Эмир Инанч злорадно усмехнулся.

– Да, это Мухаким! Твой желанный Мухаким. Он навлек на себя кару благодаря твоей низкой, презренной любви. Гадкая, грязная женщина! Было бы еще понятно, если бы ты сошлась с благородным, знатным человеком. А то какой-то ничтожный араб! Или это в тебе заговорила арабская кровь?!

Сафийя-хатун стояла ошеломленная. Неужели все это относится к ней?

– Я не понимаю тебя, – сказала она мужу. – Что ты хочешь сказать? Кто с кем сошелся? При чем тут арабская кровь? Чем она виновата? Объясни мне, для чего ты говоришь все это?