Текст книги "Меч и перо"

Автор книги: Мамед Саид Ордубади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 47 страниц)

Эмир с поклоном встал и попросил разрешение высказаться.

– Элахазрет атабек изволили очень верно заметить. Однако в обществе, где присутствует венценосец поэтического царства – Абульулла, молодые поэты Низами и Хагани не осмелятся читать свои стихи. А Мехсети-ханум очень стара и больна.

Атабек Мухаммед не дал,эмиру возможности договорить.

– Вы думаете, раз атабек был занят войнами в Персидском и Арабском Ираке, он ничего не знает об Азербайджане? Ошибаетесь. Мне известно, что поэт Абульулла не переносит молодых поэтов Низами и Хагани, потеснивших его на троне поэтической славы. Поэтому я в некоторой степени согласен с эмиром, который сказал, что Низами и Хагани избегают общества Абульуллы. А виновен в этом опять же правитель страны. Если бы стариков ценили за прошлое, молодых – за будущее, если бы каждый награждался по заслугам, атабек, проделавший сотни ферсахов, чтобы побывать в Гяндже, не был бы лишен удовольствия лицезреть подле себя достойных людей Салтаната. Пусть хазрет эмир не считает, что хекмдары должны заниматься только ратными делами. Когда я беседовал с Ашрафом Сани Самарканди, старый философ сразу же спросил меня о Низами. Сеид Гасан Ашраф Газневи– очень старый поэт, но, несмотря на возраст, а также большое расстояние, стал приверженцем Низами и Хагани. Ученые мужи, месяцами гостящие в моем дворце, такие как хаким* Сузени Самарканди, Джамаледдин, Абдюраззак Исфагани, хаким Мюхтари, Шахабюддин, Мухаммед Ибн-Рашид Газневи, Низами Арузи Самарканди, Шах Санджан, Хадже Джалал Даракани и другие, расточали свои похвалы талантливейшим поэтам Низами и Хагани. Однако в Северном Азербайджане я вижу совсем другое. Здесь ошибочно господствует мнение, будто цивилизацию можно развивать с помощью отживших, одряхлевших идей. Старики, не задумываясь о допущенных ошибках, не желают уступать свои места молодым. Я как атабек хочу высказать свою точку зрения. Мне не нравятся поэты-пасквилянты, но я не одобряю и поэтов, пишущих восхваления! – Атабек Мухаммед, обращаясь к Абульулле, продолжал:– Среди государств нашей империи Азербайджан – самая цивилизованная и передовая страна. Вы – образованны, хорошо знакомы с историей. Всему Востоку, особенно такому большому государству, как Персия, науку и цивилизацию до ислама несли наши предки, живущие в этих местах. Несомненно, высокая культура, о которой свидетельствует история, не была завезена в эти края извне. Эта культура есть ценнейший плод мыслей и трудов ученых, философов, живущих в этой стране. Знаменитый философ Ахмед Ибн-Мухаммед, принявший имя Абульаббас, сын нашей страны. Этот ученый из Барды воспитал таких известных мужей науки, как Абубекр Тахири и Абу Мухаммед Мюртеиш. Ахмед Ибн-Мухаммед в своих философских сочинениях отобразил дух героизма в характере азербайджанского народа. Я повторю несколько его мыслей из дошедших до нас трактатов. Он говорит: "Не советуйся с людьми, которые молчат в страхе быть наказанными". И еще: "Если тебе не понравились глаза человека, тебе не понравятся и его слова". Я огорчился, прочитав во дворце Кызыл-Арслана пасквильные стихи старого поэта Абульуллы в адрес молодого поэта Хагани, который к тому же является его зятем. И я сказал себе, что Абульулла недостоин жить в стране абульаббасов. Если бы, наоборот, Хагани написал про вас то, что вы написали о нем, мы сказали бы: "Он молод, ошибся, можно простить!". Но как назвать поступок, когда престарелый поэт пишет на своего юного зятя, на своего сына безобразный пасквиль?! Я считаю, такой человек недостоин называться поэтом цивилизованного Азербайджана. Пусть старый поэт не обижается на меня, но я содрогался, когда он сейчас читал свои хвалебные стихи. Я спрашивал себя: "Можно ли так искажать облик человека?! Ведь восхвалять человека, наделяя его качествами, которых у него нет, – значит искажать, лгать!" Поэту следует раз и навсегда понять: восхваления могут нравиться только глупым людям. Если бы ты описал мои дела и поступки, если бы ты высказался – пользу они несут государству или вред, – тогда бы твои стихи имели общественную ценность. Ты – мыслящий поэт, сам понимаешь, Азербайджан больше всех привлекает внимание среди государств, находящихся под влиянием халифата. Политика, экономическая я общественная жизнь в этой стране отличны от таковых в прочих странах. Здесь и бунтари, и герои – незаурядные, одаренные личности. Знаменитый Бабек, а еще раньше Астиаг** и Фархад***, – личности, которые потрясли весь Восток. И я считаю поэты, которые хотят затуманить сознание их потомков пасквилями или лестью, достойны не наград, а наказания. – Атабек обернулся к эмиру и хатибу Гянджи. – Я как свои пять пальцев знаю все государства, находящиеся под моей властью. Ни в одном из них нет такой знаменитой поэтессы, как Мехсети-ханум. А какой наградой вы отметили ее? Объявили безнравственной женщиной, забросали ее дом камнями, обрекли на болезни, плевали ей в лицо, не посчитавшись с ее седыми волосами. И такое безобразие произошло в стране, которой правлю я! Это черное пятно на истории нашей культуры, пятно, навеки опозорившее нашу династию!

______________

* X а к и м – лекарь, врач.

** Астиаг (584-550 гг. до н. э.). – последний мидийский царь

*** Ф а р х а д – легендарный герой Востока.

Атабек Мухаммед умолк.

Эмир Инанч поднялся и смущенно забормотал:

– Элахазрету атабеку известна неразумность простого народа. Темные люди собрались и изгнали Мехсети-ханум из города, а потом они же поехали и .торжественно доставили ее на

родину.

Ответ эмира не понравился атабеку.

– Надо исправлять ошибки! – сказал он сурово.– Руководящие государством люди должны воздавать каждому по заслугам. Одни танцуют, другие поют, третьи рисуют, четвертые вышивают, пятые сочиняют стихи, – все это плоды одной культуры. Оценивать труд танцовщицы выше труда поэта – значит препятствовать развитию поэтической культуры. В этом случае литераторы и поэты могут оказаться в смешном положении и подумать:

" Быть бы мне не поэтом, а плясуньей – и я был бы гораздо счастливее!" Вчера вечером, глядя на драгоценности и наряды танцовщиц эмира, я вспомнил о том, что Низами и Мехсети

ханум существуют лишь благодаря молоку одной тощей коровенки. И мне стало не по себе. Разумеется, Низами и Мехсети-ханум большие художники, творящие не ради подачек. Однако

мы должны быть чуткими, справедливыми и щедрыми, – того от хекмдаров требует развитие культуры. Награда поэту дается не на его бедность, а для поощрения таланта, творчества. Джа

наб эмир должен послать своих людей, пусть пригласят сюда Низами и Мехсети-ханум вместе с их друзьями и знакомыми. Интересно познакомиться не только с высокоодаренным чело

веком, но и с его собеседниками и единомышленниками. – Атабек обратился к Наджмеддину, главе делегации ширваншаха: – Передайте мой теплый привет хазрету Абульмузафферу и скажите, что искренние дружеские связи между нашими государствами будут еще больше крепнуть. Когда я направлялся в Северный Азербайджан, мой брат Кызыл-Арслан настоятельно просил меня передать приветы поэтам Низами, Мехсети-ханум и Хагани. Вернувшись в Ширван, передайте привет от Кызыл-Арслана молодому поэту Хагани.

МУГАНЬ

На третий день атабек Мухаммед должен был принять Низами, Мехсети-ханум и других истинных представителей азербайджанского народа. Так как атабек был занят чтением жалоб, начало приема отложили на два часа. Приглашенных уведомили об этом.

Ровно в одиннадцать часов атабек Мухаммед появился в большом зале дворца. Окинув взглядом присутствующих, он поздоровался, затем обратился к эмиру:

– Если здесь нет тех, кто подал жалобы по вопросу о земле, прикажите, чтобы они явились. Эмир склонил голову:

– Они все здесь, элахазрет!

Атабек продолжал:

– Жалобы, которые мне передали в первую очередь, были от землевладельцев. Но, мне кажется, надо бы выслушать и тех, кто живет и трудится на их земле. Среди прошений крестьян, которые мне передали вчера, есть настолько содержательные, что они могли бы послужить ответом на жалобы, написанные мюлькедарами. Однако я не могу довольствоваться только этим, полезно было бы выслушать самих крестьян.

В зал вошел Хюсамеддин и, поклонившись, доложил:

– Идут Низами и Мехсети-ханум.

В зале сделалось оживленно.

Сидящие рядом поэт Абульулла и хатиб Гянджи, затаив дыхание, наблюдали за присутствующими. На лицах у всех была радость, лишь эмир Инанч, как и они, выглядел хмурым и недовольным. Правитель Гянджи, также почувствовав их состояние, повел бровью, пожал плечами, что должно было означать: "Что поделаешь? Мы вынуждены подчиняться".

Слуги подняли шелковый занавес на дверях, и в зал вошли две знаменитости – молодой поэт Низами и поэтесса Мехсети-ханум. Его волосы и борода были черны, как смоль, голова Мехсети-ханум отливала серебром ранней зари.

Атабек смотрел на них и думал, что вот к трону, на котором он сидит, приближаются два великих человека.

Не только годы, но и болезнь подточила силы поэтессы. С одной стороны ее поддерживал Низами, с другой – Фахреддин.

Атабек не смог усидеть и поднялся с трона. А раз поднялся атабек, кто посмел бы не последовать его примеру?!

Эмир Инанч тоже вскочил на ноги, за ним – делегации соседних государств, духовенство и знать Гянджи. Абульулла и хатиб тоже встали.

Атабек, не дожидаясь, когда Низами к Мехсети-ханум подойдут и поприветствуют его, сам быстро пошел к ним навстречу, поцеловал руку Мехсети-ханум, поздоровался за руку с поэтом, затем, взглянув на Фахреддина, сказал Низами:

– А этого джанаба я не знаю.

– Его имя – Фахреддин, – ответил Низами. – Он принадлежит к одной из благороднейших семей Арана, отпрыск рода, который знаменит в Аране своими ратными подвигами, Фахреддин пришел приветствовать элахазрета как представитель

народа Арана. Он мой школьный товарищ и друг юности.

Атабек пожал руку Фахреддина.

– Рад и счастлив видеть вас, – сказал он, затем обернулся к Низами и Мехсети-ханум: – Извините меня! Я должен был сам явиться к вам, чтобы передать приветы моего брата Кызыл-Арслана. Но потом я решил встретиться с вами на этом историческом меджлисе*. Кызыл-Арслан настоятельно просил меня позаботиться о вашем благополучии. С большим прискорбием он рассказал мне, что два таких больших художника существуют за счет единственной коровы. К этому он добавил, что вы ни от кого не принимаете милостей и подарков. Но я осмелюсь утверждать, что нужда и нищета не могут принизить, умалить

______________

* Меджлис – собрание.

величие художников. Садитесь, прошу вас!

Сказав это, атабек усадил Низами по правую сторону от себя, а Мехсети-ханум – по левую,

Завязалась беседа.

Атабек Мухаммед обратился к Низами:

– Выехав из Хамадана в путешествие по Северному Азербайджану, я мечтал услышать стихи поэта Низами лично, из его уст. Сбудется ли моя мечта сегодня?

– Я не пишу хвалебных стихов, – ответил Низами. – Мне известно, что и вы не любите хвалебных посланий. Ваш брат, дал мне понять это в своих письмах.

– Я очень хотел бы услышать одно ваше стихотворение.

– Какое же?

– Оно начинается словами: "Я бедняк, я счастливец..."

– Извольте!

Низами встал.

В зале наступила тишина. Всем не терпелось услышать знаменитого мастера поэзии. Поэт начал читать:

Я – бедняк, я – счастливец, я судьбой одарен.

В государстве влюбленных поднимаюсь на трон.

Не взираю на злато, злато – язва очей.

Я – бедняк, Но на славу угощу богачей.

Если море бездонно – тщетно море мутить,

Я всегда одинаков, и меня не смутить.

Я – пловец терпеливый, каждый стих мой – коралл,

Я – певец, что возглавил соловьиный хорал.

Из сокровищниц звуков, что разведать я смог,

Будут долго поэты свой заимствовать слог.

Я под стать небосводу, что в полночной тени

Предвещает рассветы и грядущие дни.

Это сердце вмещает безрассудство морей,

Я владею искусством и вселенной моей,

Окончив, Низами сел.

Атабек Мухаммед задумчиво покачал головой.

– Я владею искусством и вселенной моей, – повторил он последние строчки, затем с жаром обеими руками схватил руку Низами и пожал ее. – А теперь мне хотелось бы услышать голос прекрасной поэтессы – гордости страны.

Мехсети-ханум встала и, обернувшись к присутствующим, ррочла четверостишие:.

Мы пьем вино. "О, есть ли грех страшней!"

Кази кричит, заботясь о мошне.

Мы, правда, кувшины опустошаем,

Но грабить сирых разве не грешней?

Четверостишие было направлено против кази Гянджи, присваивающего сиротское добро. Кази находился в зале.

Затем Мехсети-ханум обернулась к хатибу, который некогда изгнал ее из города, и прочла второе четверостишие:

Завеса между нами до земли.

Не будем поднимать ее. Внемли.

Не то увидят все, что мы с тобою

В греховности друг друга превзошли.

Когда она умолкла, многие, в том числе атабек Мухаммед, кази и хатиб, засмеялись, восклицая: Хвала!"

Атабек Мухаммед поднялся и опять поцеловал руку Мехсети-ханум. Зная, что она нездорова, он позволил ей удалиться.

Иноземным делегациям также было разрешено уйти. После этого атабек Мухаммед приказал своему катибу:

– Принеси поданные мне жалобы, касающиеся земельных разногласий, о которых я тебе говорил.

Катиб принес жалобы, атабек показал их присутствующим.

– Судя по содержанию этих жалоб, аранцы отказываются платить налоги владельцам трех деревень в Мугани. Есть ли у аранцев на это право?! Я не собираюсь подробно заниматься сейчас земельными проблемами. На обратном пути в Хамадан я посоветуюсь по этому поводу с Кызыл-Арсланом.

Присутствующие на приеме хранили молчание.

Низами пристально взглянул на Фахреддина и тот понял, что надо обязательно ответить атабеку.

Он поднялся и спросил:

– Не соблаговолит ли элахазрет атабек назвать деревни, о которых идет речь?

Атабек заглянул в бумаги.

– Деревни называются Арабли, Араб-шахверди и Араббан-оглан. Как указывается в жалобах, мюлькедары потратили на постройку этих деревень сотни тысяч дирхемов*, а для того, чтобы дать воду этим деревням, было вдобавок израсходовано еще несколько сотен тысяч дирхемов, которые пошли на строительство большого канала.

______________

* Дирхем – серебряная монета.

– Очень прошу, пусть авторы жалоб изволят сказать, на строительство какого канала они израсходовали сотни тысяч дирхемов? – задал вопрос Фахреддин.

Атабек Мухаммед позволил мюлькедарам, подавшим жалобы, ответить Фахреддину. Те сказали, что провели через Мугань канал "Гавур-архы".

Фахреддин попросил слова для ответа. Оно было дано ему.

– Прежде всего хочу сказать, – начал он, – что история деревень, на которые эти джанабы притязают, берет свое начало задолго до арабского нашествия. Упомянутые выше деревни существуют в Мугани со времен скифов, а, может, даже и мидян. Доказательством этого служат найденные могилы, кладбища, и надгробные курганы. Упомянутые в жалобах деревни Арабли, Араб-шахверди и Араббан-оглан достались аранцам от их далеких предков. Как известно атабеку Мухаммеду, все лучшие плодородные земли в местах, куда ступала нога завоевателей, были поделены между ними и их военачальниками. Что касается утверждения, будто эти деревни были построены на деньги .мюлькедаров-арабов, хочу заявить, что прежние названия этих деревень указывают на то, что они не были заложены арабами. Старое название деревни, которую они сейчас называют Арабли,– Аранкенд. Об этом свидетельствуют надгробные надписи. В свое время арабы выгнали из этой деревни, проживающих там аранцев и поселили в их домах своих соплеменников, а деревню переименовали в Арабли. Деревня Араб-шахверди прежде называлась Шахверди, Завоеватели прогнали местных жителей и отдали ее своим землякам, после чего деревня стала называться Араб-шахверди. То же случилось и с деревней Бан-оглан. Она была переименована в Араб-бан-оглан после того, как в ней поселились арабы. Хочу сказать хазрету атабеку, что у азербайджанских мюлькедаров имеются на землю купчие тысячелетней давности, доставшиеся им от отцов и дедов. Если правда, что мюлькедары-арабы купили вышеупомянутые деревни у прежних владельцев, то у них должны быть купчие крепости. Они утверждают, будто эти деревни построены ими? Так или иначе, они должны были у кого-то купить землю для застройки. Кроме этих трех деревень, есть много других, из которых завоеватели прогнали местных жителей и заселили их своими соотечественниками – арабами и персами. Сейчас, в присутствии элахазрета атабека, надо бы поднять вопрос о Мугани. Но прежде, чем перейти к этой важной проблеме, я хочу ответить тем, кто утверждает, будто они создали в Мугани канал "Гавур-архы". История этого канала известна всем. Арабы были не первые, кто грабил Мугань. Еще до них другие пришельцы-завоеватели делили между собой нашу благодатную землю. Канал, который мюлькедары арабы считают своей собственностью, был построен в 320 году до рождества Христова при царствовании Искендера Македонского. Но отбросим, эти факты. Если бы канал "Гавур-архы" был построен арабскими завоевателями – предками этих мюлькедаров арабов, – то его не называли бы "Гавур-архы". Само название говорит о том, что канал был создан нашими прапрадедами до возникновения ислама, – ведь арабы называли наших предков "гяурами".

– Браво! – воскликнул атабек Мухаммед, восхищенный эрудицией молодого человека.

Фахреддин, ободренный этим возгласом, попросил у атабека разрешения коснуться проблемы Мугани.

– Я с удовольствием слушаю тебя, молодой оратор. Говори, пожалуйста, любезно согласился атабек Мухаммед.

– Несомненно, элахазрет знаком с историей Мугани. Пока Мугань не принадлежит азербайджанскому крестьянству, невозможно по-настоящему наладить экономическую жизнь страны. В настоящий момент большая часть Мугани находится в руках Ширванского государства, а второй ее половиной владеют несколько мюлькедаров – внуки арабских завоевателей. Элахазрет атабек должен сделать какое-то распоряжение относительно той части Мугани, которая находится под властью ширваншаха.

Атабек Мухаммед рассмеялся.

– У ширванцев есть право пользоваться Муганыо, – сказал он. – Они издавна владеют этой землей и должны владеть его. Принадлежащая Ширвану часть Мугани никогда не при-наджела аранцам.

– Прошу прощения, у элахазрета атабека! – продолжал Фахреддин. – Я не говорю про Ширван с его узаконенных на сегодня границах.

– А о чем же вы говорите? – удивленно спросил атабек.

– Мне кажется, все жалобы азербайджанского народа сводятся к вопросу о земле. Аппетиты мюлькедаров переходят границы дозволенного. Местное правительство на стороне мюлькедаров. Люди, говорящие о тяжелом положении крестьян, объявляются бунтарями и подвергаются преследованиям эмира. Литераторы и поэты постоянно живут под угрозой насильственной смерти.

Атабек слушал, опустив голову. Когда Фахреддин умолк, он обратился к своему катибу:

– Я полагаю не стоит пересказывать содержание прочих полученных нами жалоб, ибо они говорят о том же, о чем только что изволил сказать джанаб Фахреддин. Сделай заметки относительно спорных владений в Мугани. По этому поводу я дам указания моему боату Кызыл-Арслану. Что касается недостойных действий эмира, преследований поэтов и литераторов, попыток отравить их, тут надо провести тщательное расследование.

ПОСЛЕДНЕЕ СРЕДСТВО

Эмир Инанч решил прибегнуть к последнему средству, о котором он подумывал уже давно.

Его политика потерпела поражение. Сколько он ни размышлял о своих шансах удержаться у власти, в голову не приходило ничего утешительного. Действия, направленные на то, чтобы не дать дороги жалобам аранцев, восхваляющие атабека касиды и послания, написанные по его указке, принесли совсем обратный результат.

Эмир призвал к себе жену Сафийю-хатун.

– Отцы и деды наши говорили: "Хорошую вещь приберегают для плохого дня", – начал он. – Настало время и нам вспомнить эти слова. Передай нашей дочери, нельзя упускать благоприятный момент, пусть знает, такой выгодный случай выпадает не каждому. Твой отец халиф уже стар, жить ему осталось немного, ведь он не испил эликсира жизни. Да, да, он будет жить не вечно. И мы должны уже сейчас думать о более надежной, более несокрушимой опоре, на которую можно было бы опереться. К власти пришла новая династия, салтанатом правят сыны Эльдегеза. Не думаю, чтобы они в скором времени потерпели поражение. Они будут властвовать очень долго. Есть еще одно важное обстоятельство, которое мы не имеем право забывать. Мы обязаны думать о будущем нашей дочери Гатибы. Пока ее дед халиф жив, она будет жить как богатая, знатная ханум. Но после смерти халифа все изменится. Сама по себе красота ничего не значит, если ее владелица не имеет высоких покровителей. Ты знаешь, в Багдаде живут тысячи дочерей и внучек бывших халифов, которые родились от многих сотен наложниц н рабынь. В свое время они пользовались почетом и были знамениты, Но когда халифы умирали, им приходилось начинать иную жизнь – нищенствовать, сожительствовать с рабами, погонщиками мулов и прочим сбродом. Если мы упустим подвернувшийся благоприятный момент, судьба нашей Гатибы окажется не лучше, чем у тех несчастных.

Сафийя-хатун, не перебивая, выслушала длинную тираду мужа.

– Не понимаю, что ты хочешь? – сказала она. – Почему не говоришь ясно? Допустим, все сказанное тобой – правда. Но, что я могу поделать?

Эмир раздраженно посмотрел на жену.

– То есть как это – что ты можешь поделать? Разве ты не мать Гатибы? Неужели ты не в состоянии принарядить свою дочь и показать ее атабеку?

–Каким образом я сделаю это? Не будет ли это выглядеть неприлично?

Эмир что-то пробурчал себе под нос, задумался на мгновение, затем сказал:

– Почему же неприлично? Нисколько! Вспомни, как в Багдаде, во дворце халифа, тебя представили мне. Точно так же поступи и ты, представь Гатибу атабеку здесь, в Гяндже, в моем дворце.

– Это не так просто. Попробуй сказать Гатибе о замужестве – она сейчас же выходит из себя!

– Мне все равно, можешь сказать ей как угодно, это твое дело. Но ты должна показать девушку атабеку! Говоришь, она выходит из себя? Обычная история. Когда тебя показали мне, ты заявила, что сравняешь с землей весь Багдад, однако от твоих капризов не поколебался ни один кирпичик старой конюшни у вас во дворце.

– С тех пор, как бедняжка потеряла надежду на взаимность поэта Низами, она возненавидела мужчин, видеть никого не желает!

– Думать надо, думать! Мужчины есть мужчины. Стоит ей узнать, что великий атабек собирается жениться на ней, и она забудет о своем отвращении к мужчинам. Молодые девушки похожи на хитрых кошек. Они питают отвращение ко всему, что не идет к ним в руки, но то, что им удалось заполучить, они уже никому не отдадут. Все зависит от того, как подойти к твоей дочери. Ты должна внушить Гатибе, что судьба наша зависит от ее встречи с атабеком. Кроме того, я думаю еще и о другом... Да, да!.. Если моя дочь проявит ловкость, она сумеет взять в свои руки власть в салтанате, и я через несколько лет возведу на престол Азербайджана своего внука – полноправного наследника! Кем был в юности атабек Эльдегез? Простым рабом. А сегодня его сыновья – хекмдары бескрайней империи. Мой же внук будет, с одной стороны, правнуком халифа багдадского, с другой, – внуком правителя Гянджи эмира Инанча! Да и я тоже не вечно буду жить... Рано или поздно придется покинуть этот бренный мир. Но после того, как ты достиг своих желаний, умирать не так страшно. Если все случится по-моему, л умру спокойно, зная, что будущее моего ребенка обеспечено.

Едва эмир умолк, в комнату вошла Гатиба. Отец подозвал ее к себе:

– Иди сюда, доченька, присядь!

Гатиба подсела к отцу. Он поцеловал ее в лоб, погладил волосы.

– Прием, устроенный нами в честь атабека, прошел не очень удачно, сказал он. – Атабек все время старался подчеркнуть, что поэт Низами и его брат Кызыл-Арслан связаны тесной дружбой. Несомненно, эта дружба таит в себе заговор против меня. Выходит, жители Арана через мою голову обращаются к Кызыл-Арслану, ведут с ним переписку! Это свидетельствует о падении моего влияния в стране. Мы во что бы то ни стало должны принять меры против покушения на мой авторитет. Атабек разгневался на поэта Абульуллу и рьяно защищал его зятя Хагани!.. Это тоже следует понимать как скрытый выпад против меня. Ведь никто иной, как я, осыпаю милостями Абульуллу, я возвеличил его. Все эти факты свидетельствуют о том, что приближается день заката моей власти в Северном Азербайджане. Несомненно, атабек увезет из Гянджи скверные впечатления. Если он вернется в Тебриз в таком настроении, через месяц Кызыл-Арслан пришлет на мое место нового правителя. Все, что атабек говорил на приеме, не может радовать меня. Когда был поднят вопрос о земле и арабских владениях в Аране, мои люди были вынуждены молчать, зато выступил Фахреддин. Да, все идет прахом! Нас ожидает страшный конец! Пока атабек здесь, надо постараться прибрать его к рукам, иначе в Гяндже будут править наши враги. Ты, Гатиба, и твоя мать – вы должны хорошо подумать о том, что я сейчас сказал. Надо бороться за наше будущее, ибо уже свершившееся раздавит и сметет нас.

Гатиба подняла голову с плеча отца.

– Допустим, ата, все что вы говорите, – верно. Но что я могу сделать?

– Ты можешь сделать многое. Все можно поправить, все можно устроить так, как того желаю я. Но для этого тебе предстоит выполнить важную миссию. Ты первая красавица на

Востоке, ты дочь змира и внучка халифа багдадского, Я только что объяснял твоей матери, твоя красота и слава сверкают благодаря авторитету твоего отца и твоего деда. Но когда мы с

халифом умрем, твоя красота станет обычной вещью. Ты должна строить свое будущее на прочной основе. Атабек очень подходящая фигура. Остальное ты должна знать сама, не отцам учить дочерей, как надо действовать. Умные девушки должны уметь делать все сами.

Гатиба догадалась, что хочет от нее отец. Лицо ее стало суровым.

– Впервые слышу, чтобы девушки сами выступали в роли свах, когда дело касается их замужества. Вы напрасно даете мне подобные советы. Как я могу пойти и сказать атабеку: "Женись на мне поскорее!"? Атабек засмеется и подумает: "Бесчестная девица из бесчестной семьи!"

Эмир улыбнулся и погладил волосы дочери.

– Глупышка! Здесь нет никакого бесчестия. Кроме того, ты должна знать, что порой честь и благородство рождаются из бесчестия. Ты говоришь, что не можешь пойти к атабеку и предложить ему жениться на тебе? Считаешь это невозможным? Не поверю. Когда девушка захочет, она всегда найдет способ сделать такое предложение. Разве ты не нашла способ наладить с поэтом Низами переписку? Это свидетельствует о твоих больших способностях...

В этот момент в комнату вошел хадже Мюфид и доложил о приходе атабека Мухаммеда.

Сафийя-хатун и Гатиба растерялись, не зная, как уйти из комнаты. Однако эмир Инанч был невозмутим, – это по его распоряжению хадже Мюфид неожиданно привел атабека к комнате, где находилась вся его семья.

Гатиба и Сафийя-хатун поспешили к выходу, но тут на пороге появился атабек Мухаммед.

Увидев женщин, хекмдар хотел повернуть назад, однако эмир Инанч бросился к нему навстречу.

– Пожалуйте, элахазрет! – воскликнул он с поклоном. – Чужих здесь нет. Перед вами дочь халифа и его внучка. Да, да, дочь и внучка повелителя правоверных пожелали увидеть нашего элахазрета.

Атабек Мухаммед с минуту колебался, затем подошел и поцеловал руку Сафийи-хатун.

– Все мы дети повелителя правоверных, – сказал он. – Святейший халиф является не только нашим отцом, – он духовный отец всех исламских народов. Он наш учитель и наставник.

– Я безмерно счастлив оттого что также считаюсь членом семьи халифа, поспешно вставил эмир Инанч. – Ведь даже самый дальний родственник халифа является счастливейшим из смертных, ибо он имеет честь быть близким к святой семье пророка Мухаммеда. Эта честь – великое благо и на земле и в загробном мире.

Сафийя-хатун и Гатиба попрощались с атабеком и ушли.

Атабек Мухаммед делал вид, будто слушает эмира Инанча, но на самом деле думал о красавице, которую только что видел. Им овладело странное волнение, смутное, неопределенное и сладостное.

Эмир Инанч внимательно наблюдал за лицом атабека. При виде его внезапной задумчивости он подумал про себя: "Так, стрела попала в цель!" Душа его ликовала.

Атабек Мухаммед ел машинально, не ощущая вкуса блюд, Которые сменялись перед ним на скатерти. Вот он поднес к губам бокал и вдруг вздрогнул: из бокала на него глянуло лицо дочери эмира. Он, не смея пригубить вино, замер, боясь, что чудесное видение исчезнет.

Гатиба владела его мыслями, его чувствами, всем его существом.

Правитель Гянджи, наблюдая за атабеком, торжествовал: "Сбываются мои мечты!.. Победа! Победа! Теперь недруги не страшны мне. Они хотели свалить меня? Не получится! Еще немного, и все их замыслы лопнут, как мыльный пузырь. Женские чары н чувственная страсть – непобедимая сила, перед которой не устоять даже самым стойким и мужественным сердцам".

Вечерняя трапеза закончилась. Рабыни и служанки убрали скатерть. Атабек, простившись с эмиром, прошел в свою комнату. Красивые рабыни отвели его в баню и искупали, затем привели в спальню и уложили в постель.

Но атабек чувствовал, что не сможет заснуть в эту ночь.

– Ступайте все, кроме хадже Мюфида! – приказал он.

Спальня опустела.

Хадже Мюфид стоял перед постелью атабека Мухаммеда в ожидании, когда тот заговорит. Старый евнух угадывал: сердце хекмдара чем-то встревожено.

Некоторое время в комнате царило молчание. Наконец, собравшись с мыслями, атабек Мухаммед поднял взор на гаремного стража.

– Садись, хадже Мюфид, садись! Видимо, этой ночью мне придется затруднить тебя. Не спится. Наверное, не сомкну глаз до утра.

Хадже Мюфид прикинулся непонимающим.

– Может, позвать лекаря? – спросил он. – Лекарь осмотрит элахазрета, проверит, не заболел ли наш высокий гость?

– Ах, если бы это было в твоей власти – пригласить сюда лекаря, способного излечить меня! Если бы ты сделал это, ты сослужил бы мне великую службу. Но я знаю, пока это невозможно. Сегодня этот всесильный лекарь не придет ко мне. Да и, возможно, еще не настал час. Садись, хадже Мюфид, садись.

Хадже Мюфид был догадлив, он понял, почему грустит атабек Мухаммед. Разумеется, говоря о всесильном лекаре, элахезрет имел в виду Гатибу.

Приложив руку к груди и склонив голову, он опустился в стоящее рядом с постелью, кресло.

– Давно ли ты служишь в гареме эмира? – спросил атабек.

– Я приехал в Гянджу вместе с дочерью халифа Сафийей-хатун. Иначе говоря, повелитель правоверных, давая дочери приданое, включил в его число и меня. Сафийя-хатун и красавица Гатиба выросли на моих руках.

– Ты араб?

– Нет, не араб. Я родом из города Ферганы. Нас было два брата. Мы были крепкие, пригожие, благонравные отроки. Эмир Туркестана купил нас и отправил в подарок отцу халифа Мустаршидбиллаха – Ахмеду Ибн-Мухтеди эль-Мустазхирюбиллаху. Мы с братом были очень красивы, поэтому многие наложницы и рабыни халифа стремились заполучить нас к себе в услужение. Наконец случилось так, что наша слава явилась причиной нашего горя. Покойный халиф, приревновав меня и брата к своим женам и наложницам, принял решение оскопить нас. Лекари и джаррахи*, которых он призвал, заявили в один голос, что оскоплять можно лишь младенцев, что произвести сейчас операцию – это значит погубить несчастных. Близкие халифу люди тоже не советовали калечить нас. "Надо выдворить их из гарема и послать на другую работу!" – предлагали они. Но халиф не пожелал изменить свое решение. Мой младший брат, узнав об этом, покончил самоубийством. У меня же, несчастного, не хватило смелости наложить на себя руки. Провалявшись много месяцев в постели, я кое-как оправился. Вся моя жизнь прошла в гаремах, здесь я и состарился. Сафийя-хатун и Гатиба выросли на моих руках. Но кто ценит это?..