Текст книги "Меч и перо"

Автор книги: Мамед Саид Ордубади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 47 страниц)

Блистает на щеках живая влага,

Но беглый взгляд страшней клинка, подруги.

Как строен стан! Нет равного на свете,

А вместо гребешка – весенний ветер,

Влюбилась вся округа в косы эти,

Упрячут солнце в облака подруги.

Завидуют цветы такой красе,

Вы дочерьми приходитесь росе,

Вы ненаглядны, бесподобны все,

Как лани возле родника, подруги.

Умолкнув на миг, она обернулась к Дильшад, затем продолжала:

Уд зазвенит – ответит соловей,

Пусть розы поспешат, распустится скорей,

Улыбчива судьба – мы улыбнемся ей,

Пусть слышат нас издалека подруги.

Мехсети-ханум улыбкой поблагодарила Сюсан за пение, потом многозначительно взглянула на Дильшад, чей голос и искусство играть на уде были ей очень по душе; Дильшад часто приходила в дом Низами и по просьбе старой поэтессы пела и играла на уде.

Дильшад поняла, что Мехсети-ханум хотела сказать ей взглядом, и, в свою очередь, вопросительно посмотрела на Фахреддина. Тот кивнул ей: – Пой, Дильшад! Сегодня у нас большой праздник. Дильшад, взяв в руки уд, начала настраивать его. Мехсети-ханум попросила ее: – Доченька, спой, пожалуйста, мою любимую газель! Дильшад провела рукой по струнам и запела:

Огонь любви мне в грудь вдохнул жестокий рок,

Я пламенем дышу – вокруг пожар широк.

Я – скорбный соловей, я до того несчастен,

Что в сад мой не влетит рассветный ветерок.

Покинул мотылек обитель бед моих,

И только потому узнали: пламень стих.

При жизни я забыт, но стоит умереть,

Как саван мой пойдет на сотню книг чужих.

Когда она умолкла, Низами поцеловал руку Мехсети-ханум и громко сказал:

– Если хочешь погубить народ, забери у него три вещи: его язык, его поэзию и его музыку. Наши враги с этого и начали свою борьбу с нами. Но азербайджанский народ доказал в многолетней борьбе свою жизнеспособность. Мехсети-ханум, которую я считаю своей матерью и своим учителем, должна знать, что она будет жить в сердцах людей вечно. Сокровища, создаваемые такими мастерами, как она, никогда не потеряют своей ценности. Настанет время, когда правнуки тех, кто сейчас ненавидит Мехсети-ханум, будут ненавидеть своих предков. Увы, в жизни так бывает: вкусный и душистый плод часто не ценится в разгар сезона. А теперь я хочу попросить нашу уважаемую гостью Дюррэтюльбагдад спеть нам что-нибудь.

– Просим, просим! – закричали присутствующие.

Дюррэтюльбагдад согласилась и запела газель, которая начиналась так:

О путь из Египта в Канан, стократ я изведал его,

Но, кроме очей Зулейхи, не видел я там ничего.

Когда она кончила петь, Мехсети-ханум обратилась к Сюсан: .

– Дочь моя, подай мне уд.

Пирующие, забыв про еду, устремили взоры на старую поэтессу.

– Сегодня вы в последний раз услышите мой голос, – сказала она. – Я прощаюсь с вами, земляки. Жизнь для меня была суровой мачехой, не то бы я не сдалась так быстро старости и

болезни!

Утерев рукой слезы, катившиеся по щекам, она пропела четверостишие:

Вода в истоке мужества горька,

Вот почему не пьют из родника.

Огонь же, разведенный подлецами,

От честных не оставит уголька.

Низами видел, как дрожат пальцы Мехсети-ханум. Мехсети-ханум пропела еще несколько рубай. Дюррэтюльбагдад подошла к ней и, поцеловав ее руку, восторженно сказала:

– Спасибо вам, великий мастер!.. Спасибо, муаллимэ!

Поэтесса ласково улыбнулась ей, затем прислонилась головой к плечу сидящей рядом Рены и замерла, закрыв глаза. Видно было, она устала.

Низами поднялся с кресла и, обведя присутствующих долгим взглядом, заговорил:

– Я считаю уместным повторить одну истину: сегодня я еще раз имел возможность убедиться в том, что женщины не уступают мужчинам в талантливости. Искусство, которое женщины только что демонстрировали перед нами, достойно наивысшей оценки. Не следует особенно удивляться этому, так как женщина уже сама по себе является произведением искусства среди многих чудес природы. Я никогда не соглашусь с оценкой, данной женщинам знаменитым поэтом Фирдоуси, которого я весьма уважаю. Если бы великий Фирдоуси находился сейчас здесь, среди нас, я уверен, он отказался бы от своих стихов, в которых

недостойным образом отзывается о женщине. Из его суждений о женщине видно, что он полностью отрицает роль воспитания и среды и слишком преувеличивает значение наследственности.

Фирдоуси утверждает: "Если дочь порочной, развратной матери отдать на воспитание в благородную, порядочную семью, все равно, когда она ощутит себя женщиной, она пойдет по дурному пути своей матери!" Ему принадлежат и другие слова: "Если яйцо черной вороны положить в раю под паву и, когда вылупится птенец, кормить его райским инжиром, все равно он вырастет вороненком. Труд райской павы пойдет впустую". В другом месте Фирдоуси пишет: "Если взять дерево, приносящее горькие плоды, посадить его в райском саду и поливать водой из знаменитого райского источника Гёвсэр, все равно, когда наступит время плодоношения, плоды этого дерева не будут сладкими". И вот женщины, которые только что пели нам, опровергли мысли Фирдоуси. Ни одна из них не родилась в богатой, знатной семье. Одна из них дочь ремесленника, другая крестьянина, третья – чабана. Талант и воспитание помогли им подняться на вершину большого искусства.

Низами умолк и сел. Опять зазвучали музыка и песни.

Вдруг опять распахнулась дверь, и в зал вошла Гёзель с сыновьями Абубекром и Узбеком.

Фахреддин поспешил им навстречу.

Гёзель некоторое время молча смотрела на пирующих, затем приблизилась к Низами и Мехсети-ханум, поклонилась им, поцеловала их руки, после этого подтолкнула вперед Абубекра и Узбека.

– Прошу вас принять в ряды геройского войска Азербайджана, идущего защищать нашу родину от врагов, моих сыновей. Они истинные азербайджанцы и не посрамят вашего войска. У них храбрые, мужественные сердца, они – потомки Бабека, знаменитого героя Азербайджана.

Низами обнял и поцеловал молодых людей.

Мехсети-ханум собралась уходить. В дверях она обернулась к пирующим и торжественно сказала:

– Каждая пядь земли нашей родины, каждый ее камень – святы и дороги нам! Родина – это самое бесценное, что у нас есть. На днях наше войско отправляется на юг, чтобы защитить Азербайджан от врагов, спасти народ от порабощения. Счастливого пути, соотечественники! Желаю вернуться с победой! Желаю всем большой удачи, прощайте!

НА ХАМАДАН И БАГДАД

Спустя десять дней, после этого пира, последние отряды аранского войска выступали в поход.

Два дня назад Гянджу покинули двадцать пять тысяч всадников под предводительством Сеида Алаэддина. Они должны были миновать Нахичевань, перейти по мосту Зияюльмюльк Аракс и двигаться к Тебризу. В Нахичевани к ним должны были присоединиться еще двадцать пять тысяч аранских всадников.

Вторая часть войска, ведомая Фахреддином и насчитывающая двадцать тысяч всадников, должна была выйти к Тебризу по Худаферинскому мосту, приняв в Карабахе в свои ряды несколько тысяч конников.

Аранцы с букетами цветов в руках вышли проводить войско Фахреддина.

У кладбища Пиран Фахреддин остановил коня, спрыгнул на землю и в сопровождении сыновей Гёзель приблизился к свежему могильному холмику. Сюда же подошла группа уважаемых людей Арана, возглавляемая Низами.

Байраки* аранской армии склонились к земле. На могильном холмике выросла гора живых цветов.

______________

* Баирак – знамя, флаг.

Фахреддин, обернувшись к своим аскерам, заговорил:

– Неделю назад мы похоронили здесь дорогого нам всем человека, нашу знаменитую поэтессу Мехсети-ханум. Мехсети ушла от нас, и все-таки она будет всегда жить в наших сердцах, равно, как и в сердцах наших потомков. Всю жизнь она мечтала о свободе и воспевала ее. Стихами, музыкой и чудным голосом радовала она тысячи сердец, но сама видела в жизни очень мало радости. Так поклянемся же перед могилой нашей незабвенной Мехсети, что будем, не жалея своих жизней, бороться с теми, кто отравлял ее жизнь и отнимал у нее право на счастье! Мир праху твоему, дорогая Мехсети! Чувство мести к твоим врагам поможет нам победить в нашей борьбе! Клянемся тебе, скоро мы принесем к твоей могиле весть о победе! Верь нашим клятвам, которые мы даем, преклоняя перед тобой колени.

Все, кто был на кладбище, преклонили перед могилой Мех-сети-ханум колени.

Низами и Фахреддин, прощаясь, поцеловались.

Выезжая из ворот кладбища, Фахреддин в последний раз оглянулся на могилу Мехсети-ханум. Ему показалось, он слышит ее голос:

Вода в истоке мужества горька,

Вот почему не пьют из родника.

Огонь же, разведенный подлецами,

От честных не оставит уголька.

Аранское войско двинулось в поход.

Кызыл-Арслан и тебризская знать приехали к берегу Аджичая встречать аранское войско, которое шло к Тебризу двумя колоннами: первая – пятьдесят тысяч всадников – через Нахичевань и Софиян, вторая – двадцать тысяч всадников – через Карадаг и Эхер.

Правитель Азербайджана, сидя в красном кресле перед шелковым шатром с раззолоченным куполом, приветствовал проезжающих мимо него всадников.

– Кызыл-Арслана никто не победит! – воскликнул он, обернувшись к своему визирю Шамсаддину.– Да, мы непобедимы, потому что непобедим народ страны, которой мы правим.

Заметив, что к его шатру приближается отряд байракдаров*, Кызыл-Арслан понял: сейчас он увидит сардара аранского войска. Ему было известно о храбрости Фахреддина, проявленной в битве с войском атабека Мухаммеда у деревни Алибейли. Он переписывался с ним, но еще никогда не видел его.

______________

* Б а и р а к д а р – знаменосец.

Байракдары, приветствуя атабека Азербайджана, склонили знамена перед его шатром. Затрубили рога, призывая воинов приветствовать Кызыл-Арслана. Семьдесят тысяч мечей, извлеченные из ножен, разом сверкнули на солнце.

Фахреддин, спешившись, подошел к шатру правителя Азербайджана в сопровождении сыновей покойного атабека Мухаммеда – Абубекра и Узбека, которые опустились перед красным креслом на колени и поцеловали землю.

Кызыл-Арслан, узнав своих племянников, прижал их к груди и со слезами на глазах сказал, обращаясь к визирю Шамсаддину:

– Мой брат жив, он не умер!

Базары и лавки Тебриза опустели, горожане вышли на улицы встречать своих северных братьев.

Прибывшее из Северного Азербайджана войско было столь многочисленно, что его аскеров пришлось разместить в окрестных деревнях.

Кызыл-Арслан принял решение: как можно скорее выступать на Хамадан. Накануне выступления он созвал в своем дворце мюшавирэ, куда были приглашены Фахреддин и Алаэддин.

Обращаясь к присутствующим на мюшавирэ, Кызыл-Арслан сказал:

– Сейчас перед нами два фронта: первый – это фронт борьбы, которая идет на границах нашей империи; втрой – фронт борьбы, которая идет внутри нашего государства. Наши внешние враги окончательно прибрали султана Тогрула к своим рукам. Можно сказать, они полностью завладели нашей столицей. Джасусы наших внешних врагов руководят нашей страной руками падишаха Тогрула. Гатиба-хатун и Захир Балхи, имея над Тогрулом неограниченную власть, добиваются раздела нашей империи. Прежде чем мы начнем борьбу с внутренними врагами, мы должны укрепить наши границы. Надо заменить военные отряды Тогрула, стоящие на границах, новыми надежными войсками. Души аскеров, охраняющих на границах наше государство, отравлены ядом лживых речей иноземных лазутчиков. Я считаю, к нашим границам с Хорезмом и Ираком надо послать аранское войско. Мы можем верить только самим себе. Одновременно мы пошлем в Хамадан другое многочисленное войско и расправимся с иноземными джасусами и их сторонниками, действующими в самом сердце нашего государства.

Фахреддин, внимательно слушая Кызыл-Арслана, ждал, когда он скажет что-либо о низвержении султана Тогрула. Не услышав даже намеков на это, он спросил:

– А что будет с султаном Тогрулом?

– Я считаю, Тогрула надо оставить у власти, но сделать ему решительное предупреждение и потребовать от него выполнения наших условий, – ответил Кызыл-Арслан. – Всем нам хорошо известно, что падишахи играют незначительную роль в управлении государством. Мы должны прежде всего выяснить, что представляют собой люди, которым он поручил управление государством, и пригодны ли они для государственных дел. Если бы сам Тогрул обладал умом и волей государственного деятеля, меня нисколько не тревожила бы бездарность тех, кто его окружает. Но, как правило, у нас на Востоке бездарность придворных сопутствует бездарности самого хекмдара. Сплошь и рядом такие бездарные хекмдары, как Тогрул, чувствуя, что им трудно руководить достойными людьми, окружают себя никчемными, бездеятельными личностями, способными разве только к казнокрадству. Часто бездарность хекмдаров делает напрасными старания одаренных визирей. Более всего в жизни я ненавижу льстецов, ибо они вводят в заблуждение бездарных падишахов. Расхваливая невежественных, безвольных владык, они заставляют их верить, в свою необычность. Хекмдар, одурманенный лестью, начинает в конце-концов думать, будто он действительно мудрейший и святейший на свете человек. Самые страшные враги государства – это они, развивающие в падишахе самомнение и веру в свою необычность, – льстецы, порождение дворцов и хекмдаров. Где этот род человечества может совершенствовать свое искусство, как не во дворцах? Льстецы ловят каждое слово падишаха и превозносят его так, будто это, по меньшей мере, сура из корана или заклинание пророка. И хекмдар начинает верить их лести. Иноземным врагам важно привлечь на свою сторону не самого падишаха, а тех, кто окружает его. Вот почему они не скупятся на золото, покупая себе сторонников среди царедворцев. Беда нашего салтаната заключается в том, что все приближенные Тогрула подкуплены нашими врагами хорезмшахом и халифом багдадским. Поэтому нам будет нетрудно очистить дворец Тогрула от врагов, ибо не придется долго размышлять, друг это или враг.

– Как элахазрет считает, останется ли Гютлюг-Инанч правителем Рея? спросил Кызыл-Арслана Алаэддин.

– Если мы поторопимся отстранить его от власти в Рейском государстве, это может только раздуть сплетни, которые ходят по стране. Однако мы примем все меры, чтобы Гютлюг-Инанч не попал под влияние своей матери Гатибы-хатун и не вступил в сговор с хорезмшахом.

На этом мюшавирэ окончилось.

На следующий день половина войска через Казвин двинулась на Хамадан, а другая половина – через Курдистан на Бисутун. В дальнейшем оба эти войска должны были соединиться и через Ксурманшах и Сэрпюль двинуться на Багдад.

Стало известно о том, что халиф Насирульидиниллах собирается послать на Хамадан большое войско иракцев.

Кызыл-Арслан с двадцатью тысячами всадников продвигался к Хамадану.

Тогрул, узнав об этом, выслал навстречу ему своих людей с письмом, в котором говорилось:

"Вернись назад! Тебе неизвестна обстановка в столице. Мое войско вот уже продолжительное время бунтует. Если азербайржанцы вступят в Хамадан, не исключена возможность кровопролитного столкновения.

Кроме того, ты не знаешь, что по настоянию халифа я заключил соглашение с иракцами, одним из условий которого является пребывание в Ираке и Хамадане исключительно иракских аскеров. Поэтому я запрещаю азербайджанскому войску приближаться к Хамадану. Ты должен отказаться от своего похода на Багдад и в Арабский Ирак.

Как ты посмел без моего разрешения собрать такое большое войско и прийти в эти края?! Твои самовольные действия могут произвести дурное впечатление на соседние государства, с которыми мы поддерживаем дружеские отношения.

По получении этого письма немедленно отправь свое войско назад, а сам явись ко мне и доложи обстановку в Азербайджане.

Еще раз решительно повторяю: аранское войско, посланное на Бисутун через Курдистан должно вернуться к себе на родину.

Халиф Насирульидиниллах распорядился считать провинции Керманшах, Ханигейн, Махидашт, Шехрибан и Кызыл-Рюбат подопечными Дюрюссаламу, то есть, лично ему. Твое войско ни в коем случае не должно двигаться в те края.

Тогрул".

Прочитав письмо султана, Кызыл-Арслан расхохотался, и, обращаясь к визирю Шамсаддину, сказал:

– Ты слышишь, Шамсаддин, элахазрет нам не разрешает?! – и добавил: Вперед, вперед на Хамадан!

Подойдя к Хамадану, азербайджанское войско расположилось вокруг него лагерем.

Прошла неделя. Наконец Кызыл-Арслан получил известие о том, что аранское войско достигло Бистуна и, таким образом, связь Ирака с Хамаданом прервана. В тот же день он в окружении своих визирей и военачальников вступил в Хамадан.

На окраине города их встретили облаченные во все черное слуги Гатибы и передали Кызыл-Арслану письмо.

Атабек Азербайджана прочел:

"Уважаемый хекмдар!

После кончины Вашего брата у меня не было возможности соблюсти тазийе*, достойное великого хекмдара. Услышав о вашем прибытии в Хамадан, я решила возобновить тазийе. Прошу Вас пожаловать во дворец Вашего покойного брата, дабы Вы могли принять соболезнования тех, кто примет участие в обряде.

______________ * Тазийе – траур, траурное собрание

Гатиба-хатун",

Улицы Хамадана, по которым Кызыл-Лрслан следовал к дворцу своего покойного брата атабека Мухаммеда, были запружены азербайджанскими всадниками.

Султан Тогрул распорядился, чтобы никто из знати и просвещенных людей города не вышел встречать Кызыл-Арслана. Войско и военачальники Тогрула также не выехали навстречу атабеку Азербайджана.

На улицы вышли лишь те, кто верил, что спасение государства зависит от действий Кызыл-Арслана. Они кричали: "Да здравствует Кызыл-Арслан! Да здравствует Азербайджан!"

Перед дворцом атабека Мухаммеда Кызыл-Арслана встретила толпа азербайджанцев, проживающих в Хамадане. Это были чиновники, уволенные Тогрулом с ответственных постов, купцы, чьи лавки были разграблены иракскими аскерами, и другие. Когда Кызыл-Арслан въехал на дворцовую площадь, они встретили его возгласами: "Да здравствует атабек Азербайджана!"

Кызыл-Арслан и его племянник Абубекр, спешившись, вошли во дворец. Их встретили рабы и рабыни и провели в большой дворцовый зал.

Гатиба-хатун, с ног до головы облаченная в траур, поспешила навстречу деверю.

– Добро пожаловать! – сказала она.– Я рада вас видеть, хекмдар. – И разрыдалась.

Кызыл-Арслан поцеловал ее руку.

– Пусть мелеке простит меня, – получив от вас письмо о трагической кончине моего брата, я не смог приехать в Хамадан выразить вам мое соболезнование, так как безвременная смерть нашего хекмдара породила в стране смуты и волнения. Сейчас я прибыл для того, чтобы посочувствовать мелеке в ее скорби и справиться о ее здоровье.

Абубекр подошел и тоже хотел приложиться к руке мачехи, но Гатиба отпрянула: ей показалось, будто перед ней ее покойный муж, – так юноша походил на своего отца.

– Это ваш сын, мелеке, – сказал Кызыл-Арслан. – Он приехал со мной, чтобы передать своей матери соболезнование.

– Мой сын! – воскликнула Гатиба, прижимая юношу к своей груди и осыпая его лицо поцелуями.

Слезы душили ее.

Рабы и рабыни отвели Кызыл-Арслана и Абубекра в хамам, искупали их, затем проводили в комнату для отдыха.

Когда настал вечер, гостей пригласили в трапезную. Гатиба не пришла, так как по обычаю в дни тазийе она не имела права сидеть вместе с мужчинами.

Насытившись едой, Кызыл-Арслан поднялся. В этот момент в трапезную вошел Фахреддин и сообщил:

– Хюсамеддин взят под стражу. Войско султана разоружено. Визири элахазрета Тогрула находятся под домашним арестом. Стража во дворце элахазрета султана обезоружена и заменена азербайджанскими аскерами. У нас не хватило шатров для всего войска, поэтому часть аскеров размещена в караван-сараях и домах горожан. Выделены особые лавки, в которых аскеры будут получать провизию. Для обеспечения порядка в городе по улицам ходят наши караульные. Захира Балхи и Камаледдипа схватить не удалось. Говорят, они неделю назад сбежали из Хамадана.

Выслушав Фахреддина, Кызыл-Арслан приказал:

– Запиши в свою тетрадь все, что я сейчас буду говорить. Ты не должен ничего забыть. Немедленно прикажи заключить под стражу кази и хатиба Хамадака. Составь список, с который должны быть включены вся знать и все улемы города, не вышедшие встречать азербайджанское войско. Бросьте их в тюрьму! Кала-бейи*, не пожелавшего сразу открыть городские ворота, прикажи вздернуть на этих самых воротах, а на грудь его пусть повесят дощечку, на которой будет написано, в чем заключается его вина. Купцов и торговцев, не пожелавших открыть свои лавки и рассчитывающих тем самым поднять цены, также прикажи арестовать, а их лавки и дома отдай на разграбление своим аскерам. Не выпускай из города ни одной живой души. Не позднее, чем завтра, составьте список сановников, работающих в государственных идарэ**, и выясните, что это за люди. После того, как все это будет выполнено, отправь элахазрету Тогрулу письмо следующего содержания: "Для защиты власти элахазрета и упрочения его положения нами были приняты особые меры. Ждем фирман элахазрета, одобряющий наши действия. Раис Хамадана Фахреддин". Кроме того, пусть на улицы города выйдут глашатаи и известят население о том, что с пятницы возобновляется тазийе по усопшему атабеку Мухаммеду. В течение десяти дней раздавайте милостыню беднякам города. Завтра вечером доложить мне об исполнении всех моих распоряжений!

______________ * Кала-бейи – начальник крепостной стражи. ** И д а р э – учреждение.

Фахреддин ушел.

Оставшись один, Кызыл-Арслан сел и написал письмо Низами:

"Уважаемый поэт!

Сегодня ровно двадцать один день, как я покинул Тебриз. Четырнадцать дней я провел в пути. Если бы не зной, мы проделали бы этот путь за девять дней.

Только седьмого Раджаба я въехал в Хамадан. В течение недели я находился за пределами города, наблюдая, как жители Хамадана относятся к прибытию азербайджанского войска. Я был несколько удивлен и разгневан тем, что хамаданские улемы и духовенство враждебно отнеслись к нам.

Само собой разумеется, я заранее предупредил аскеров, чтобы они не обижали духовных лиц и оказывали им всевозможные почести.

В течение недели я выжидал, наблюдая. И вот что оказалось: духовенство, выступая в мечетях, настраивает народ против нас. Особенно усердствовали в этом отношении два человека – кази и хатиб Хамадана. Они запугивали народ, выкрикивая с минберов: "Правоверные, на нас катятся волны моря беды!"

Видя такое положение, я призадумался и по Вашему совету качал читать книгу "Мысли Мамуна". И я пришел к выводу, что действительно основная причина беспорядков, происходящих на Востоке (я имею в виду исламский Восток), заключается в родственной связи религиозных и правительственных законов. Именно поэтому духовенство всегда принимает участие в претворении в жизнь правительственных законов и даже умудряется оказывать давление на ход государственных дел. Такова основная мысль записок Мамуна.

Но, подобно тому как мы не можем обуздать духовенство, так и Мамун в своих записках не смог говорить откровенно все до конца.

У меня создалось впечатление, что Мамун избрал своей мишенью коран. Он хотел сказать, что государством надо управлять с помощью законов, отвечающих духу времени, то есть, таких законов, которые опираются на опыт, полученный от жизни и от данной среды.

Да, только следуя по этому пути, можно было бы ограничить царство корана и духовенства стенами мечетей.

Враждебность улемов ко мне подтверждает, что духовенство не заинтересовано в сильном, волевом хекмдаре. Им нужны слабовольные падишахи, которые не хотят заниматься государственными делами.

Не знаю, обратили ли Вы внимание на еще одно очень интересное место в записках Мамуна, где он говорит о переводах корана на другие восточные языки.

Сравнивая различные переводы и книги, толкующие коран, Мамун стремится доказать, что все хатибы и ваизы* стараются толковать коран, преследуя личную выгоду.

______________

* В а и з – проповедник, толкователь корана.

Я считаю, если бы мы могли с успехом донести до народа эти мысли Мамуна, мы сделали бы великое дело. Тогда бы мы доказали народу, что с помощью корана можно руководить только религией, но не государством.

Главная причина того, что духовенству удается перетягивать простой народ на свою сторону и крепко-накрепко привязывать верующих к черному переплету корана, заключается в том, что мусульмане слепо верят в чудеса, приписываемые пророку Мухаммеду.

Накануне нашего выступления из Тебриза я получил Ваше стихотворение, посвященное вознесению Мухаммеда на небо. Я взял его с собой в дорогу и внимательно прочел. Слог и язык стихотворения понравились мне. Вы спрашиваете в своем письме: "Хекмдар, напишите, какую цель, по Вашему мнению, я преследовал, описывая вознесение Мухаммеда?"

Откровенно говоря, на этот вопрос ответить не так-то просто. Но мне кажется, я понял Вас. Не советую Вам писать на подобные темы более ясным языком, – пока это делать рано. Сейчас я скажу Вам, как я в основном понял Ваше мастерское стихотворение.

В нем Вы отвергаете мысль о том, будто Мухаммед вознесся на небо. Вы хотите сказать, что Мухаммед не отправился в царство ангелов, ибо мысль его была столь остра и быстра, что, даже находясь на земле, конь его мысли мог умчаться в заоблачные дали и обозреть небесные края. Ясно, подобное суждение по-своему отвергает легенду о вознесении Мухаммеда на небо.

Духовенство пытается исказить даже самые примитивные и обыденные мысли, высказанные в коране. Они стараются все усложнить и выдать самое простое за необыкновенное.

Искажение мыслей корана это своего рода оружие, и, должен Вам сказать, духовенство Востока не выпустит так легко из рук этого оружия. Я уверен, это обстоятельство чревато для мусульманских стран Востока большой бедой.

Я приказал заключить духовенство Хамадана под стражу. Вы понимаете, Хамадан находится под самым носом халифа багдадского, который является как бы истоком ядовитой реки религиозного фанатизма.

Я уверен, халиф вмешается в это дело. Но я буду непреклонен и не уступлю. В своих действиях я опираюсь на большую воегшую силу.

О дальнейших событиях я напишу Вам.

Кызыл-Арслан. Хамадан.

Седьмой день Раджаба".

Кызыл-Арслан не пожелал поехать во дворец султана Тогрула, чтобы приложиться к руке падишаха. Он знал, что они должны увидеться во дворце покойного брата на церемонии тазийе.

Когда султан Тогрул и его сын Мелик-шах вошли в зал, где собрались приглашенные на тазийе, все встали, в том числе и Кызыл-Арслан. Тогрул протянул ему руку, но Кызыл-Арслан сделал вид будто не замечает ее. Он обнял и поцеловал Мелик-шаха и усадил юношу рядом с собой.

Тогрул оскорбился, однако виду не подал. Он сел на почетное место в кресло, подозвал к себе Абубекра и начал расспрашивать его о самочувствии.

Падишах не захотел долго оставаться во дворце покойного брата, так как, во-первых, его самолюбие было уязвлено, а во-вторых, он считал, что здесь нет достойных и равных ему людей. Почти все присутствующие на тазийе были или военачальники азербайджанского войска, или азербайджанцы, проживающие в Хамадане.

Вскоре он поднялся и вышел из зала. Это происшествие еще больше обострило неприязнь между Кызыл-Арсланом и султаном Тогрулом.

Дни траура по умершему атабеку Мухаммеду еще не кончились, а Кызыл-Арслан уже начал решительно действовать.

Прежде всего он выслал из города кази, хатиба и прочих высокопоставленных духовных лиц и назначил на их места других, наказав им строго-настрого заниматься только делами религии и не вмешиваться в дела государства.

Во-вторых, был устроен суд над визирями Тогрула, которые обвинялись в казнокрадстве. Их дома, поместья и все прочее, чем они владели, было отобрано в казну, а сами визири-казнокрады были сосланы в крепость Алинджа на севере Азербайджана.

В-третьих, была произведена ревизия казны, в результате чего выяснилось, что султан Тогрул сильно опустошил ее. По настоянию Кызыл-Арслана Тогрул обязался вернуть в казну недостающее золото и драгоценности.

В-четвертых, была произведена проверка государственных идарэ, результаты которых показали, что большинство руководящих чиновников в Хамадане – арабы и персы. Они были немедлено смещены со своих постов и сосланы в Багдад и персидские провинции. На их места были назначены азербайджанцы.

В-пятых, в правительство Тогрула были назначены новые визири, которым Кызыл-Арслан дал строгие указания и советы, как следует вести государственные дела.

В-шестых, был разрешен вопрос о наследнике престола.

Кызыл-Арслан, дав сыну покойного атабека Мухаммеда Абубекру часть своего войска, сказал:

– Ты мой помощник и мой наследник. Вот тебе войско, возвращайся в Тебриз и правь Азербайджаном. Мой визирь Шамсаддин будет твоей правой рукой. Слушайся его во всем. Молодость – это энергия и деятельность, старость мудрость и опыт. Тех, кого захочешь наградить, сначала испытай в деле, а, когда будешь наказывать, не забывай, что ты наказываешь людей и сам ты человек. Будешь вершить суд над кем-нибудь, клади на одну чашу весов правосудия грехи человека, на другую – его добрые дела. И недовес, и перевес – все плохо, – не забывай этого. Не делай добро одному в ущерб другому. Убийц наказывай строго. Не позволяй, чтобы они откупались, заплатив родным убитого цену крови. Суды должны вершить только государственные чиновники, а духовенство и кази пусть властвуют в мечетях. Когда в шариатских судах будут осуждаться лица, обвиняемые в ереси и вероотступничестве, там же должны присутствовать и авторитетные представители государственой власти. Крестьян не обижай, они кормят государство. Смотри, чтобы мюлькедары не разоряли их непосильными налогами. Будь справедливым, мудрым и сердечным, и пусть даже бедные вдовы не боятся прийти к тебе за помощью. Не прячься от народа, влиянием и уважением пользуется лишь тот хекмдар, которого народ знает и любит. Людей пени и уважай не за богатство, – и бедный и богатый – все твои подданные. Повторяю: во всем – прежде всего справедливость. Почитай за счастье поговорить с поэтом, литератором или ученым. В общественных местах не говори много и не говори лишнего, ибо слова хекмдара воспринимаются как закон. Читай исторические книги, знакомься с трудами поэтов и литераторов прошлого, – не забывай, в их книгах живет воля народа и его чаяния. Не раздавай наград тем, кто превозносит тебя. Награждай тех, кто не боится сказать тебе правду в лицо, будь даже та правда не очень сладка. Старайся заниматься мирскими делами, но не строй препятствий тем, кто занимается делами духовными, если только эти дела не будут во вред государству. Бойся, как бы тебя не обвинили в вероотступничестве. Мы живем в очень сложное время.

Через несколько дней Абубекр с войском выехал в Тебриз.

ИЗГНАНИЕ

В ответ на решительные действия Кызыл-Арслана Гатиба сделала попытку протестовать. Тогрул не поддержал ее, так как, лишившись всех своих сторонников, остался в одиночестве и не имел возможности опереться на военную силу.