Текст книги "Меч и перо"

Автор книги: Мамед Саид Ордубади

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 47 страниц)

Хадже Мюфид внес в комнату эмира таз и кувшин с водой, и рабыни дворца сразу поняли, что Себа-ханум "удостоилась великой чести" правителя Гянджи. Расхаживая по длинному коридору, они с нетерпением ждали, когда Себа-ханум выйдет от эмира.

Когда хадже Мюфид, покончив со своими обязанностями, вышел из комнаты с тазом и кувшином, эмир Инанч снова припал к губам Себы-ханум.

– Ты самая приятная и красивая девушка среди моих рабынь, – сказал он.Отныне ты будешь очень часто удостаиваться подобной чести. Ты оказала мне большую службу, заполучив письмо Фахреддина. Теперь ты будешь каждый день приходить ко мне и передавать обо всем, что увидела и услышала. Я прикажу построить для тебя за стенами дворца прекрасный дом, подарю служанок, рабов и слуг. У тебя будет свой дворец!

Услышав это, Себа-ханум с большим искусством поднесла руку к глазам и горько заплакала.

– Поселив свою презренную рабыню за стенами дворца, хазрет эмир тем самым отдалит ее от себя. Я же хочу ежечасно удостаиваться чести видеть эмира.

Эмир еще раз поцеловал Себу-ханум в губы.

– Уверяю тебя, пока ты обладаешь столь редкой красотой, ты будешь постоянно удостаиваться чести эмира. Но ведь ты знаешь, что наш дворец гнездо интриг, козней и сплетен. Я хочу спасти тебя от всего этого. Поэтому, мне кажется, за стенами дворца тебе будет гораздо спокойнее. Я буду часто приходить к тебе любоваться на прекраснейшее творение природы.

Однако доводы эмира мало утешили Себу-ханум, которая не мыслила своей жизни без приключений, сплетен и козней. Природа одарила ее не только редкой красотой, но и непоборимой страстью к интригам и авантюризму. Она дня не могла прожить без того, чтобы не придумать новой авантюры или не оклеветать кого-нибудь.

Эмир же считал, что держать Себу-ханум во дворце после того, как он "удостоил ее чести", – просто невозможно. Несомненно, в эту историю вмешается его жена Сафийя-хатун, которой поведение мужа вряд ли придется по душе. Кроме того, в дворцовом гареме жило немало рабынь, "удостоенных высочайшей милости эмира" задолго до появления здесь Себы-ханум. Наложницы правителя Гянджи никогда не простят Себе-ханум ее успеха, как-никак она только вчера появилась во дворце, а сегодня ее уже "удостоили высочайшей чести".

Однако эти обстоятельства нисколько не пугали саму Себу-ханум. Она во что бы то ни стало желала остаться во дворце и официально считаться наложницей правителя Гянджи. Ей было отлично известно, что судьба наложниц эмира, живших в отдельных особняках за стенами дворца, ничем не отличается от участи затворниц, осужденных на пожизненное одиночество. Как можно променять шумную, богатую событиями жизнь дворца на унылое существование в отдельном особняке с рабами, рабынями и служанками?!

Себа-ханум, еще живя в доме поэта Абульуллы, привыкла к жизни, полной интриг и козней. Абульулле и его жене Джахан-бану в голову не приходило, что Себа-ханум занимается сводничеством, обещая многим молодым людям руку их младшей дочери Махтаб-ханум и взимая с каждого "плату за услуги". Более того, даже сама Махтаб-ханум ничего не знала о проделках предприимчивой рабыни.

С самого первого дня, очутившись во дворце правителя Гянджи, Себа-ханум начала мечтать о славе и богатстве. Она намеревалась проделывать с Гатибой то же самое, что она проделывала с Махтаб-ханум, – обещать ее руку знатным молодым людям, получая с них за это награду. Даже с этой точки зрения ей было гораздо выгоднее жить во дворце, чем в отдельном особняке. Теперь же, когда эмир, воспылав к ней страстью, "удостоил ее своей чести", в душе Себы-ханум торжествовали мечты о славе и богатстве.

Желание эмира Инанча поселить новую наложницу в отдельном особняке за стенами дворца поставило Себу-ханум в затруднительное положение. Она чувствовала, ее может выручить только Гатиба. Но и в этом молодая женщина не была хорошо уверена, – с того дня, как она послала Гатибе письмо от имени Низами, та переменила к ней свое отношение.

Подобные грустные мысли терзали сердце Себы-ханум. И все-таки она не теряла надежды, говоря себе: "Обмануть Гатибу не так-то трудно. Девушка, отдающая свое сердце любви, отдает вместе с ним и свой ум. А провести глупцов очень просто".

Когда Себа-ханум, потупив голову, выходила из комнаты эмира, тот, любуясь ее стройной, грациозной фигуркой, думал: "Мужчины – пленники чувственной страсти, а женщина – пустого тщеславия. Вот я добавил в ряды сотен несчастных еще одну. Рабыни, с которыми я был в близких отношениях, преследуются моей женой как преступницы".

Из комнаты эмира Себа-ханум вышла в длинный широкий коридор. Она шла по дорогим коврам, гордо подняв голову. Однако ей сразу же пришлось столкнуться с удивительными вещами. Она сделалась свидетелем некоторых странных картин гаремной жизни. Рабыни, жившие в гареме, смотрели на нее, высунув из-за дверей головы. Себа-ханум следовала по коридору, сопровождаемая множеством устремленных на нее взглядов.

Несколько рабынь разгуливало по коридору, перешептываясь и чему-то смеясь. Среди них были две красавицы, которых эмир "удостоил своей чести" еще задолго до Себы-ханум. Одну из них, арабку по национальности, звали Забян, вторую, девушку, купленную в Исфагане – Гюльпейкер-ханум.

Себа-ханум не прошла и полпути до своей комнаты, как вдруг коридор огласился громким смехом. Это хохотали выглядывающие из-за дверей рабыни. Однако их хохот не смутил Себу-ханум, – она сочла его за выражение зависти. Ее сердце переполнялось чувством превосходства перед этими завистницами, и она еще выше подняла голову.

Но тут к ней подошли Гюльпейкер-ханум и Забян-ханум, одна – справа, вторая – слева.

– Посчастливилось ли милой ханум удостоиться высочайшей чести? спросила арабка Забян.

Себа-ханум ничего не ответила, только бросила на нее надменный взгляд и хотела пройти мимо. Но тут заговорила Гюльпейкер.

– Удостоилась ли прекрасная ханум чести эмира? – протянула она сладким голоском.

На этот раз Себа-ханум решила не оставить вопрос без ответа:

– Чести эмира могут удостоиться лишь те, кто обладает честью.

Не успела она это сказать, как Гюльпейкер-ханум и Забян-ханум, схватив ее с двух сторон за руки, принялись царапать и щипать ее нежное белое лицо. Соперницы срывали с ее шеи и головы драгоценности и швыряли на пол. Они разорвали дорогую одежду Себы-ханум.

А в это время рабыни, выглядывающие из-за дверей, хлопали в ладоши, восклицая: "Еще!.. Еще!.. Вот так! Вот так!..".

На крик Себы-ханум сбежались все обитатели дворца. Прибежали также жена эмира Сафийя-хатун и Гатиба.

Лоб, веки, щеки и губы Себы-ханум были изодраны в кровь.

Когда несколько слуг, в их числе хадже Мюфид, отняв Себу-ханум у разъяренных женщин, уводили ее к лекарю, те, все не желая оставлять свою жертву в покое, бежали за ней следом и продолжали наносить побои.

Себа-ханум лишилась чувств. Ее отнесли в комнату лекаря, чтобы привести в сознание и перевязать раны. А Забян-ханум, и Гюльпейкер-ханум были уведены в тюрьму при гареме.

Несмотря на этот скандал, эмиру удалось оправдаться перед женой и дочерью.

Сафийя-хатун разъяренной тигрицей ворвалась в комнату мужа.

– Когда ты положишь конец этим безобразиям?!– гневно спросила она.

Эмир изобразил на лице недоумение.

– Сначала узнай обо всем хорошенько!..

– О чем?

– Честной рабыне стало известно о страшном предательстве. Дильшад передавала Фахреддину дворцовые тайны. Вот, возьми и прочти, что пишет Фахреддин ей в письме.

Эмир протянул письмо жене.

– Честная девушка пришла ко мне, чтобы передать это письмо. Я задержал ее, давая кое-какие наставления. Услышав это, Гатиба заплакала.

– Моя бедная, несчастная Себа! – воскликнула она и бросилась в комнату лекаря, чтобы проведать свою рабыню.

ТРЕВОГА

Письмо эмира к халифу, отобранное Фахреддн-ном у гонца Хаджиба, было размножено и расклеено на заборах в городах и деревнях Арана, Начали поступать известия о новых народных волнениях.

Правитель Гянджи пребывал в унынии. Вызвав к себе Тохтамыша, он спросил:

– Какие приняты меры, дабы ослабить впечатление от письма, которое все читают на заборах?

– Хазрет эмир может быть спокоен, меры приняты, опасности никакой нет,ответил старый визирь, желая прогнать тревогу правителя.

Эмир удивился, не поверив словам визиря.

– Как удалось тебе так быстро устранить столь большую опасность? Видно, ты опять вводишь меня в заблуждение относительно того, что происходит за стенами дворца, и пытаешься

выдать проклятья, которыми народ осыпает меня за восторженные возгласы и благодарственные молитвы*.

______________

* Однажды жители Гянджи, страдающие от нищеты и гнета правительственных чиновников, явились к дворцу эмира, осыпая его проклятиями. Правитель вызвал к себе Тохтамыша и спросил, что происходит за стенами дворца "Слава аллаху, – ответил Тохтамыш, – в стране царят покой, благоденствие, дешевизна и изобилие. Народ собрался перед воротами дворца эмира, чтобы поблагодарить его и пожелать ему долгих лет жизни".

Тохтамыш поклялся святым именем халифа, заверяя эмира в том, что никогда больше не будет лгать и вводить его в заблуждение.

Правитель Гянджи еще раз спросил визиря, каким образом ему удалось предотвратить опасность. Тохтамыш, стремясь поскорее унять беспокойство и тревогу эмира, сунул руку за пазуху, достал оттуда лист бумаги и протянул эмиру.

– Я составил обращение к народу Арана, познакомьтесь.

Эмир взял обращение и начал читать:

"Народ Арана!

На этих днях существующая в стране тайная организация осмелилась поднять свою предательскую руку на независимость Азербайджана, желая уничтожить ее. Согласно полученным точным сведениям, эта организация создана персами и арабами, уволенными со своих постов. Во главе организации стоит бывший катиб эмира Мухаким Ибн-Давуд. Этот предатель скрылся, похитив государственную печать.

Тайная организация, задавшись целью восстановить народ против власти эмира, сочиняет фальшивые письма и заверяет их украденной у правительства печатью.

Поэтому правительство считает своим долгом обратиться к народу Азербайджана, главным образом Арана, с этим воззванием и открыть ему глаза на истину. Повелеваю: начиная с 25 числа месяца Шабана* все письма и документы, на которых стоит подпись правителя Гянджи и которые заверены государственной печатью, считать недействительными и утратившими силу.

______________

* Ш а б а н – восьмой месяц арабского лунного года.

Кроме того, мир обращается ко всем своим честным подданным с просьбой: "Тот, кто принесет голову бывшего катиба Мухакима Ибн-Давуда, получит тысячу золотых динаров".

Прочитав обращение, эмир Инанч с благодарностью посмотрел на своего визиря.

– Мое сердце немного успокоилось. Однако я вызвал тебя совсем по другому делу. Надо с большой пышностью и почестями доставить в город поэтессу Мехсети-ханум. Это может погасить вспыхнувшую в народе злобу против нас и помочь нам завоевать любовь народа. Сегодня сопровождающая ее группа прибудет в деревню Исфаган. Поручаю тебе организовать торжественную встречу. Прикажи нарядно украсить тахтреваны, в которых будут находиться придворные и правительственные лица, и дай им в сопровождение пятьдесят всадников. Пусть рабы и рабыни отправятся на встречу в праздничных одеждах. Прикажи подготовить для Мехсети-ханум дом в самом живописном и удобном месте города. Не забудь ничего. А теперь скажи, будем ли мы извещать халифа о наших действиях? Если он узнает обо всем от других, что мы ответим ему, как оправдаемся?

Тохтамыш засмеялся, тряся головой.

– Если найдутся два простофили, которые поверят фактам, изложенным в нашем обращении, так первым из них будет наш светлейший повелитель правоверных. О халифах следует сказать: насколько они сами святы и высоки, настолько пусты и коротки их мысли и разум.

Эмир признал справедливость слов Тохтамыша.

– Я считаю, надо принять еще одну меру, – предложил он.– Следует издать особый фирман и разослать его по всему Арану. В фирмане сообщить населению, что отныне дается помилование всем, кто прежде был выслан из страны. Все могут вернуться на родину. После возвращения Мехсети-ханум никто не должен оставаться в ссылке.

– Досточтимый хазрет эмир должен понимать, что подобная политика приведет к увеличению в стране неблагонадежных.

– Неблагонадежные разгуливают по городу у нас под носом. Большинство тех, кто сейчас в изгнании, было сослано для того, чтобы напугать действительно неблагонадежных. Ты слушай меня. Эти меры рассеют сомнения народа относительно независимости, которую мы обещали. При первом же удобном случае мы можем опять арестовать вернувшихся из ссылки, только на этот раз мы отправим их не в изгнание, а в другое место. Что касается Дильшад, мне кажется, ее надо освободить из заключения, дабы не раздражать и не гневить Фахреддина.

Визирь задумался.

– Я не верю в переписку Дильшад и Фахреддина, – сказал он тихо, подняв глаза на эмира. – Мне кажется, тут замешана чья-то другая рука. Надо хорошо продумать все. Эта рука, несомненно, находится во дворце. Подозреваю, что это рабыня Себа-ханум, которую эмир недавно удостоил своей чести. Сведения, собранные мною о ней, подтверждают мою догадку.

Глаза эмира удивленно округлились.

– Не могу поверить!

Старый визирь поспешил изложить свою точку зрения.

– Нет сомнений в том, что письмо, переданное вам, написано рукой Фахреддина. Но маловероятно, чтобы Дильшад писала Фахреддину. Хочу спросить вас, почему Фахреддин передал Дильшад письмо через Себу-ханум? В письме говорится: "Жизнь моя Дильшад! Получил твое пиьмо. Мне передали все, что ты хотела сказать. Не верь письму, которое тебе прислали. Напиши подробно, что ты слышала во дворце. Я никогда не брошу тебя. Фахреддин". Из этого следует, что сама Себа-ханум передала Фахреддину устное послание Дильшад. Это во-первых. Во-вторых, Фахреддин пишет Дильшад: "Получил твое письмо. Напиши подробно, что ты слышала во дворце?" Эти слова свидетельствуют о том, что Фахреддину от имени Дильшад было послано письмо. Несомненно, его состряпала Себа-ханум. В-третьих, мне сообщили, что Себа-ханум очень долго беседовала с Фахреддином в гробнице Шейха Салеха. А в-четвертых, следует принять во внимание, что в прошлом Себа-ханум и Фахреддин были связаны любовными узами. Вся эта интрига задумана Себой-ханум для того, чтобы отомстить Фахреддину. Уважаемый хазрет эмир должен внять советам своего старого визиря: надо прекратить отношения с Себой-ханум. Девушку, обладающую столь редкой красотой, никогда не продали бы за три тысячи динаров, будь она благородна и нравственна.

Эмир на миг задумался.

– Эта девушка – неотшлифованный алмаз, – сказал он.

Тохтамыш низко поклонился и вышел.

Эмир Инанч, вызвав хадже Мюфида, приказал привести Дильшад..

Через несколько минут хадже Мюфид ввел Дильшад в комнату правителя Гянджи, однако сам из комнаты не вышел, так как знал, что невоздержанный эмир Инанч часто насиловал предназначенных халифу рабынь, после чего приходилось писать в Багдад, будто девушка умерла от болезни.

Дильшад выглядела крайне изможденной. Куда девался ее приятный цвет лица! Сейчас девушка походила на поблекший цветок. Ей трудно было даже стоять на ногах.

Эмир Инанч не собирался долго задерживать Дильшад у себя.

– Ты писала Фахреддину письмо? – спросил он.

– Я никому ничего не писала, – ответила девушка.

– А он присылал тебе письма?

– Нет.

– Ты передавала ему какие-нибудь сведения?

– Клянусь головой эмира, я не передавала ему ни писем, ни сведений. Если вы считаете, что все это было, значит кто-то оклеветал меня.

– Я приказал освободить тебя из заключения. Завтра ты сядешь в тахтреван и вместе с моей дочерью Гатибой отправишься встречать поэтессу Мехсети-ханум. – И, обернувшись к хадже Мюфиду, приказал: – Вернуть Дильшад все ее украшения и драгоценности!

ВСТРЕЧА

Голова шествия, вышедшего навстречу поэтессе Мехсети-ханум, находилась у деревни Исфаган, а хвост – возле Гянджи, у деревни Ханегах. Жители Гянджи наблюдали подобную торжественную встречу лишь в пятьсот одиннадцатом году хиджры, когда султан Санджар впервые вступил в Гянджу.

Встречающие разбились на несколько групп. Среди них особое внимание привлекала группа поэтов, писателей, певцов, музыкантов, словом, людей искусства.

Мужчины, принявшие участие во встрече, ехали верхом. Впереди всех находились поэт Низами и его друг детства Фахреддин. Не было ни флагов, ни бунчуков, однако вооруженные группы всадников напоминали выступившее в поход войско.

Много любопытных взоров притягивала к себе группа учеников Мехсети-ханум. Они выехали из города, прихватив с собой музыкальные инструменты. У одних в руках были уды, у других – кеманчи, у третьих – дэфы. Слышались голоса певцов. Они исполняли рубай Мехсети-ханум.

Кроме конных всадников и тех, кто следовал в тахтреванах, во встрече принимали участие и пешие. По обеим сторонам дороги шли толпы девушек и молодых женщин. Все были нарядно одеты, – дорога походила на весенний луг, усыпанный маками.

Встречать любимую поэтессу вышли не только жители Гянджи,– тут были крестьяне, проделавшие большой путь от Шам-кира, Юрта, Аксиванчая, Яма и даже селений, что под самым Тифлисом.

Живописна и пышна была группа, в которой ехали городская знать и приближенные ко дворцу эмира; однако она следовала почти в самом конце шествия. Возглавлял ее Хюсамеддин, окруженный небольшим отрядом вооруженных всадников. Наблюдая за тем, как народ выражает свою любовь к Мехсети-ханум, он думал, что все это делается демонстративно и направлено против властей. Хюсамеддин считал большой политической ошибкой разрешение Мехсети-ханум вернуться в Гянджу, ибо эта грандиозная встреча сплачивала народ вокруг врагов эмира. Гянджа опустела. В городе остались одни хатибы и их мюриды. Это были главным образом те, кто принимал участие в изгнании Мехсети-ханум из Гянджи, кто бросал в нее камни и плевал. Рано утром они отправились к мечети Санджара и Сельджука совершать намаз и оставались там до самого полудня. Эти фанатики с плачем молили аллаха, чтобы он помог, миру, окутанному тьмой ересид выбраться на свет,

Мюриды, которые только для вида преследовались эмиром, прятались в своих домах, стараясь не слышать ликования народа.

Шествие продвигалось вперед. Каждый старался пробиться в первые ряды, чтобы увидеть Низами и Фахреддина. Их имена были у многих на устах.

Можно было услышать подобные разговоры:

– Низами обладает острым пером, Фахреддин – острым мечом.

– Одним залюбуешься на поле битвы, другим – в обществе литераторов, поэтов и ученых.

– Базар и лавки Гянджи опустели. Даже торговцы, сидящие в будочках на площади Мелик-шаха, и купцы из каравансарая "Мас удие" пошли встречать Мехсети-ханум. И не удивительно, ведь шествие возглавили любимые народом поэт Низами и герой Арана Фахреддин.

– С ними я готов пойти на смерть, потому что они пекутся не о себе, а о благе народа.

– Они готовы отдать жизнь за народ, но и аранцы не пощадят своих жизней за них.

Тахтреваны, в которых находились жены и дочери знатных персон, следовали позади всех под охраной конных всадников.

Шелковые занавески тахтреванов, скрывающие нарядно разодетых женщин, без конца поднимались и опускались, – всем было интересно взглянуть на ликующий народ. А молодые люди в толпе сгорали от любопытства, стремясь поглазеть на девушек и женщин, сидящих в тахтреванах.

Занавеска тахтревана, в котором следовала Гатиба, была откинута. Дочь эмира с любопытством наблюдала за происходящим.

Хюсамеддин, заметив Гатибу, направил коня к ее тахтрева-ну, чтобы поговорить с ней.

Дочь эмира хотела опустить занавеску.

– Позвольте задать один вопрос, – сказал Хюсамеддин. – Прошу вас, не опускайте занавеску.

Гатиба задержала руку.

– Я слушаю. О чем ты хочешь спросить меня?

– Вы еще ходите каждый день в ивовую рощу?

– Каждый день – нет. Хожу, когда нужно.

– И продолжаете сидеть на том самом стволе ивы?

Вопрос заставил Гатибу рассмеяться.

Хюсамеддин сердито нахмурил брови.

– Не понимаю, что смешного в моем вопросе?

– Он смешон удивительно. Ты думаешь, меня влечет сам ствол ивы? Я влюблена не в него, а в те прекрасные творения, которые рождаются на нем. Я люблю творца, который создает их. Может ли здоровый духом и обладающий чутким сердцем человек не увлечься волшебным миром искусства? Может ли он не стремиться жить в этом мире?

– Довольно, довольно. Что за вздорные мысли! Разве это знакомство не позорит чести вашей благородной, знаменитой семьи?

– Я очень сожалею, Хюсамеддин, что моя страсть безответна. Если бы этот поэт ответил любовью на мою любовь, то наша малоизвестная семья прославилась бы на весь мир. Только тогда нашу семью можно было бы назвать благородной и знаменитой.

– Ваши чувства мне понятны. Вы любите его, ибо он не любит вас. Такова уж особенность всех девушек, – это у них своего рода болезнь. Из-за этой хвйри девушки сносят оскорбления, забывают честь и самолюбие.

Гатиба печально вздохнула.

– Я считаю, Хюсамеддин, настало время решительно ответить тебе. Ты должен знать, я терплю тебя только потому, что ты близок к моему отцу. В противном случае я никогда не простила бы тебе твоей грубости. Не думай, что моя снисходительность может помочь тебе в твоем желании построить со мной семью. Влюбленность девушек не следует считать болезнью. Любить достойных, прославленных людей – значит сделать первый шаг к величию. Принимать кокетливый смех девушки за признак расположения, пытаться обладать тем, чего ты не достоин, предаваться несбыточным мечтаниям – это по меньшей мере глупо. Вот они – истинная низость и бесчестье! Не считай поэта Низами столь презренным. Он – молодой человек, но не из тех, что мы с тобой. Он молод, но обладает зрелостью мудреца. Тебе не приходилось сидеть с ним и разговаривать. Его лицо отмечено печатью величия, которое недоступно пониманию твоего и моего разума. Его мысли о жизни, его взгляды на природу, его философское мышление неизмеримо глубоки. Душевное благородство, стойкость и непреклонность в суждениях этого поэта сделали бы честь любому герою, любому хекмдару. Он не просто поэт, он – волшебник, постигший тайны жизни ч умеющий читать сердца людей. Что касается тебя, Хюсамеддин, ты обыкновенный, невежественный человек, забывающий о прошлом, не думающий о будущем. Ты простой солдат, у тебя есть только твой меч. Но меч способен принести человеку славу лишь тогда, когда он служит мудрому государю, в противном случае это простой кусок железа, – он со временем заржавеет, почернеет, затупится и может потерять даже ценность металла. И стихи молодого поэта, которого ты считаешь презренным, будут заучиваться народами наизусть, читаться в веках. Они будут сверкать вечно, как драгоценные камни. Напрасно ты питаешь ненависть к Низами. Этот молодой человек никогда не говорил мне о своей любви. И ты тщетно стараешься помешать мне любить его. Если он даже отвергнет меня, все равно твоя страсть ко мне никогда не принесет тебе счастья. Пока что Низами не оскорбил меня ни словом, ни поступком и не причинил боли моему сердцу. Ты напрасно стремишься наказать его, – пустая мысль! Ведь за его спиной стоит храбрец и герой Арана Фахреддин. Возможно, наступит день, когда я сама буду вынуждена наказать этого поэта, и тогда, если ты не откажешься помочь мне, я буду тебе очень благодарна. Но сейчас оскорбить его – значит оскорбить меня. Я уж говорила тебе и еще раз повторяю: если ты полюбишь какую-нибудь девушку, не скрывай от меня. Где бы ни жила твоя возлюбленная, чья бы она ни была, обещаю, что она достанется тебе.

Хюсамеддин гордо поднял голову.

– Не оскорбляйте меня своими словами. Я не мечтатель и не простак, который принимает иронический смех за признак любви. Я говорил вам о своей любви, ибо вы своим отношением ко мне давали к тому повод, потому что ваш отец эмир обещал мне вас. Но отныне я не нуждаюсь в вашем расположении и не прошу вас выйти за меня замуж. Не запугивайте меня Фахреддином. Если я захочу погубить этого поэта, я не посмотрю на Фахреддина. Будет время, вы поймете, кто в действительности настоящий герой. Азербайджан еще не знает Фахреддина так, как он знает меня, Хюсамеддина!

– Я не собираюсь отнимать у тебя твое геройство, не хочу отрицать его,сказала Гатиба, ничуть не смутившись. – Однако не могу не заметить, что если герой может завоевать неприступную крепость, это еще не значит, что он в состоянии завоевать сердце, особенно девичье, я уже не говорю о сердце девушки, которая тебя не любит. Впрочем твой героизм пока еще не занесен на страницы истории, нигде не пишут, что ты захватывал крепости. Возьмись за ум, Хюсамеддин! Как Мне говорила Себа-ханум, ты любишь Рену – возлюбленную Низами. Я попрошу Себу-ханум вмешаться в это дело. Эта девушка все может сделать. Она уговорит родителей Рены...

Хюсамеддин покачал головой.

– Нет, Гатиба, ваши советы мне не пригодятся. Вы предлагаете мне Рену не потому, что желаете мне счастья,– просто хотите оторвать поэта Низами от его возлюбленной и привязать к своему сердцу. Вы можете отвергнуть меня. Но я был и останусь благородным героем. Поэт любит девушку – и пусть любит. Не стану разрушать счастье молодых людей. Я не променяю свою страсть на любовь к другой. Что касается способностей Себы-ханум устраивать сердечные дела, мне это хорошо известно. В свое время она передавала мне письма от дочери Абульуллы Махтаб-ханум. Потом я узнал, что эти письма она писала сама. Когда я разоблачил Себу-ханум, она сама начала объясняться мне в любви и даже порывалась вернуть мне все подарки, которые получила от меня за сводничество в истории с Махтаб-ханум. Однако я сказал ей, что люблю Гатибу. Тогда Себа-ханум начала подавать мне надежду в отношении вас. Я поверил ей так как меня подбадривало ваше расположение ко мне. Но, как только Себа-ханум начала служить у вас, она принялась расхваливать Рену и даже передала мне от этой девушки письмо. Однако теперь я не верю Себе-ханум и знаю, все это подстроено ею самой. Не кто иной как Себа-ханум явилась причиной несчастья Дильшад. Отправив ложное письмо Фахреддину, она ввела его в заблуждение. Затем Себа-ханум подстроила так, что Фахреддину пришлось написать письмо Дильшад. Пытаясь якобы соединить сердца этих двух молодых людей, она сама соединилась с хазретом эмиром, увеличив тем самым число его наложниц.

Глаза Гатибы засверкали гневом.

– Молчи! Не смей говорить подобные вещи! Если моя мать услышит, она убьет тебя. Мой отец – зять халифа. Он не станет удостаивать чести таких рабынь, как Себа. Тебе следует отказаться от притязаний на мою руку. Только после этого ты удостоишься моей милости и благосклонности. Напрасно мечтаешь о моей любви. Ты никогда не удостоишься этого. Подобные стремления способны лишь разрушить наше знакомство и нашу дружбу. Не забывай, во мне течет арабская кровь. У арабок слово твердое. Я уже сказала тебе: нет! И еще раз повторяю: нет!

Хюсамеддин не смутился.

– А я говорю вам, что не боюсь ни вашего деда халифа, ни вашего отца эмира. Запомните, вы можете выйти замуж хоть за падишаха, – все равно я не допущу вашего счастья с другим. Не забывайте моих слов, Гатиба. Возможно, вы не будете моей, но вы не достанетесь и другому. Если ваше счастье не будет связано со мной – ваше несчастье будет предрешено моей рукой.

Гатиба зло усмехнулась.

– Пусть я никому не достанусь, но и тебе тоже. Что ж, испытаем наше будущее.

– Испытаем!

Хюсамеддин резко свернул коня в сторону.

Гатиба опустила шелковую занавеску.

Фахреддин, узнав, что Дильшад находится в одном из тахтреванов и едет встречать Мехсети-ханум, несказанно обрадовался. Молодые люди давно не виделись. Фахреддин мечтал увидеть любимую. Кроме того, он хотел поговорить с ней, чтобы выяснить некоторые обстоятельства в их отношениях за последние недели. Придержав коня, он отстал от Низами и направился к веренице нарядных тахтреванов.

Тахтреван Дильшад двигался в самом конце.

Вдруг голубая атласная занавеска одного из крайних тахтреванов поднялась, и маленькая ручка сделала Фахреддину знак приблизиться. Фахреддин тотчас по браслету на руке узнал, что это Дильшад, и подъехал к тахтревану.

Дильшад, глядя через окошко на Фахреддина, заплакала.

– Ах, Фахреддин, – сказала она, – что ты сделал со мной?

– Возьми себя в руки, жизнь моя, – поспешно перебил её Фахреддин. – Времени мало. Надо все выяснить. Знай, то письмо послал действительно я.

– Какое письмо?

– Письмо, написанное в ответ на твое.

– Я не получала от тебя письма. И сама ничего не писала.

– Разве ты не передавала мне через Себу-ханум устного послания?

– Я ни слова не говорила Себе-ханум и ничего не передавала тебе через нее. Как ты мог поверить ей и отдать свое письмо? Она отнесла его эмиру. Меня долгое время держали под стражей. Эта бессовестная интриганка погубила меня. Когда-то ты отверг ее любовь, и теперь она мстит мне за это.

Сердце Фахреддина закипело гневом, кровь застучала в висках. Да, его провели, обманули! Он действовал, как наивный ребенок. Какой стыд!

Фахреддин стал неприятен самому себе.

– Прости меня, Дильшад, – сказал он. – Постарайся не думать о прошлом. Теперь все печали и разлука позади.

Дильшад вздохнула.

– Ах, Фахреддин, ты опять ошибаешься. Печали и разлука только теперь и начинаются по-настоящему. При первом удобном случае эмир отправит меня в Багдад к халифу. Ты сам это хорошо знаешь. Зачем напрасно обманывать меня и обманываться самому?

– Не верь, что удача будет сопутствовать эмиру. Я убежден, если сыновья Эльдегеза укрепятся у власти, эмир Инанч не останется правителем Гянджи. Стремясь укрепить свою власть на будущее, они назначают на высокие посты своих людей. Сельджукские царевичи, несмотря на падение их государства, начали создавать сбои правительства в Кермане, Ираке и даже Мосуле. Поэтому сыновья Эльдегеза вынуждены пока действовать осторожно. Но, ясно, они не оставят на высоких постах людей, которые властвуют в Азербайджане со времен сельджуков. В настоящий момент политические события в странах Востока вселяют в нас надежду на удачу и счастье. Халифу не завладеть тобой! Он сидит на прогнившем троне и не доживет до этого дня.

Дильшад не хотела верить обнадеживающим словам Фахреддина.

– Не наивно ли это, Фахреддин,– жить надехщэй на счастье, полагаясь на ход, событий? Подстерегающее меня несчастье близко. Если ты хочешь спасти меня, увези поскорей из дворца и спрячь куда-нибудь, иначе будет поздно.

– Уверяю тебя, тем, кто желает нашего несчастья, не придется торжествовать. Мы же будем счастливы! Я построю наше счастье на их могилах. Я не буду похищать тебя из дворца, как вор. Я освобожу тебя, как герой, и отвезу в твой родной Байлакан. Ты увидишь своих родителей, забудешь все печали.