Текст книги "Список Мадонны"

Автор книги: Макс Форан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц)

Макс Форан
Список Мадонны

Посвящается Хедер, которая там всегда была со мной и ради меня

Большая благодарность моей дочери, Фионе, вдохновившей меня на написание этого романа и поддержавшей меня в те моменты, когда я всерьез был готов расстаться с этой идеей. Особая благодарность Мэрилин Харкер и Бобу Данну, читавшим рукопись по мере ее написания. Их доброжелательное отношение и предложения многое значили для меня и питали мой энтузиазм при выполнении задачи, оказавшейся куда более трудной, чем виделось вначале. Также большое спасибо Кармен Мур, Гвену Чэпману и Гейл Андерсон, которым так понравилась рукопись, что они взяли на себя возможные трудности, связанные с публикацией романа. Я ценю слова поддержки со стороны моих друзей Гордона Фэйрхеда, Фергуса Хилла, Уолли Эбли, Тайлера Трэффорда и Сэнди Алвареса Тойя, которые прочли рукопись и по мнению которых я написал нечто, чем могу гордиться. Франк Джанкарло был всегда под рукой. Брэд Вояк помог мне исправить слова героев таким образом, чтобы оживить их. Известный писатель-историк и коллега, Джордж Мельник, поверил в этот роман и обещал не давать мне покоя до тех пор, пока не увидит его в печати. И в завершение я хочу поблагодарить Ли Шеддена, вера которого помогла донести «Список Мадонны» до читателя.

Часть первая

Рим, май 1218 года

В комнате было темно, воздух был сух и насыщен пылью с улицы. Реджинальд Орлеанский лежал на жесткой деревянной койке, его грудь и руки блестели от пота, а горло пересохло от лихорадки.

Неожиданно у его постели появились две девы, и все вокруг, казалось, покрылось матовым светом. Они были красивы и одеты в белое. Девы ничего не произносили, но их губы двигались в беззвучной молитве. Затем он увидел третью деву: она была восхитительна и невероятно красива. Реджинальд сразу узнал ее – Пресвятая Дева Мария, Богоматерь и Владычица Мира. Замерев, он смотрел, как ее девственная рука протянулась к нему, помазав его руки и ноги. Это было так же очевидно, как и то, что она привела его в волнение своими золотыми словами:

– Ты должен перепоясать чресла свои поясом целомудрия и обуть ноги в готовность благовествовать мир.

Пречистая Дева извлекла из складок ночного воздуха белоснежный наплечник и положила его перед Реджинальдом.

– Смотри, вот хабит твоего ордена.

На наплечнике золотом были вышиты три имени. Реджинальд подался вперед, но видение исчезло.

Он дотронулся до лба. Лоб был холодным: лихорадка оставила его. Он немедля встал с постели, нашел лист пергамента и записал те золотые слова, все еще сверкавшие в его сознании, после чего сотворил благодарственную молитву. На завтра ожидался приезд самого блаженного Доминика. Он расскажет ему о чуде, после чего они будут молиться.

Тулуза, февраль 1219 года

Человек в белой рясе, коленопреклоненный перед распятием у дальней стены вытянутой в длину комнаты, казался статуей. Только едва заметный пар, вылетавший у него изо рта вместе с беззвучными словами и повисавший в холодном воздухе, свидетельствовал о том, что он живой. Доминик де Гузман молился, несмотря на холод, заставивший сопровождавших его братьев-монахов, спавших на каменном полу, съежиться под тонкими одеялами.

Неожиданно белое свечение рассеяло темноту, и три девы появились на другом конце общей спальни; та, что была в середине, в темно-синем платье, излучала свет. Они медленно направились к нему, благословляя распростертые на полу тела, окропляя их святой водой длинным серебряным кропилом из великолепной золотой кропильницы. Перед ним они остановились. Доминик пал ниц в мольбе, а прекрасная дева заговорила:

– Я – та, которую ты призываешь каждый вечер в молитвах, и, когда ты просишь: «Пресвятая Дева, не оставь нас грешных», я падаю ниц перед своим Сыном и прошу Его хранить твой орден.

После этого она распростерла свою мантию и показала ему братьев и сестер разных орденов. Доминик узнал многих своих, уже ушедших. Троих на переднем плане, улыбавшихся ему, он не знал. Он открыл было рот, чтобы сказать что-то, но видение исчезло.

Впервые Доминик почувствовал, что ему холодно. Он дрожал под своей тонкой рясой. Поискав что-то у себя на поясе, он подумал о Реджинальде. Затем поднялся и зазвонил в колокол, будя всех на заутреню.

Глава I

Генуя, весна 1832 года

Первым местом, куда зашел Бернард, была грязная таверна у уреза воды. Во внутреннем помещении без окон воняло дымом, потом и рвотой. Пара греческих матросов, сильно пьяных от дешевого красного вина, спорила в одном из углов.

Четверо более трезвых посетителей, игравших в карты, с любопытством посмотрели на Бернарда, когда он пробирался к смуглому человеку небольшого роста в запачканном переднике, пытавшемуся поставить бочонок с элем на место под низким деревянным прилавком таверны. Он радушно приветствовал Бернарда на сардинском диалекте, отчего один из картежников глупо ухмыльнулся. Бернард дождался, пока он запихнет скользкий от жира бочонок туда, куда нужно, а потом, безупречно подражая низким сардинским звукам трактирщика, увлек его разговором, тема которого была знакома им обоим.

Они говорили так, стоя близко друг к другу, около пяти минут, после чего Бернард передал ему мешочек с бряцавшими в нем монетами и небольшой пузырек. Трактирщик молча положил мешочек и пузырек в карман и, обнажив свои десны в хитрой гримасе, которая могла сойти за улыбку, похлопал Бернарда по спине. Затем он пошаркал за прилавок и налил им обоим по бокалу вина.

– Запомни, дружище, – сказал Бернард, – не больше половины. Он не нужен мне мертвым.

Одного из греков в углу стошнило. Трактирщик процедил большой глоток вина сквозь зубы, а после, не выпуская бокала из рук, засыпал рвотные массы целым ведром опилок.

Бернард вышел из таверны, так и не притронувшись к вину. За дверью он глубоко вдохнул морского воздуха и не спеша пошел по набережной.

* * *

Винсент Биру сидел в кресле с лирообразной спинкой и размышлял, то и дело впадая в дрему. Перед ним на столе орехового дерева лежала пачка сегодняшних товарных накладных. Он воспринимал груз своих пятидесяти трех лет с усталостью человека, который мог позволить себе эту роскошь. Дела шли хорошо. Винсент Биру, сын рыбака, босоногий неграмотный мальчишка, впитывал в себя знание мира вместе с неприятным запахом рыбы среди портовой нищеты Марселя.

В двадцать пять он взял в аренду старую худую посудину и где лестью, где угрозами пролез к своей доле пирога поставок наполеоновским армиям в Средиземноморье. Теперь он был владельцем одной из самых крупных судоходных компаний на всем побережье от Марселя до Неаполя. Своим успехом он был обязан жгучему честолюбию, здоровым деловым инстинктам, боязни нужды и, когда прижимало, отсутствию излишней щепетильности. Подобно большинству тех, кто выбился из низов, он оценивал свой успех упрощенно: размером собственности и уважением, которое он вызывал. Прекрасная вилла, стоявшая на холме у моря, являлась символом богатства и положения.

Библиотека Биру считалась одной из лучших в Генуе. Перед великолепным письменным столом, за которым сидел Винсент, стоял украшенный витиеватой резьбой клавесин, сделанный более века тому назад. Сын Винсента, Бернард, превосходно играл на нем и, по мнению его частного наставника, обладал огромным потенциалом – пожелай он только заняться музыкой всерьез. Справа стоял столик для чтения, на котором лежал бесценный экземпляр «Освобожденного Иерусалима» Тассо. Бернард занимался сейчас переводом его на английский язык для одного университетского профессора. Здесь было много книг. Они стояли в глубоких книжных шкафах, сделанных по специальному заказу, которые занимали три стены; четвертая была полностью занята балконной дверью, открывавшейся прямо на море. Коллекция в две тысячи томов, написанных на пяти-шести языках включала в себя различные произведения от философских до сатирической поэзии, от научных до мифологии и от греческих трагедий до английских комедий. Все эти книги смотрели на Винсента с полок сквозь свои обложки, которые он никогда не открывал. Винсент выглянул в окно и посмотрел на паруса корабля, прибывавшего в генуэзскую гавань. Там, снаружи, был его мир, его владения: труд до пота, простые удовольствия и грубые забавы с друзьями. Библиотека была его любимой комнатой, и он считал ее своим личным убежищем, но духовно она принадлежала Бернарду.

Последнее время Винсент часто размышлял о Бернарде. Что не говори, а мальчику уже исполнилось двадцать два и он уже готов занять подобающее место в семейном деле. Он унаследовал от отца его деловое чутье и умел командовать людьми – иногда, под настроение, бывая безжалостным. В возрасте десяти лет Бернард скупил у одной крестьянки с гордостью выставленный ею урожай помидоров немногим более чем за половину его рыночной стоимости, смягчив ее сердце рассказом о своей больной матери и хромом отце.

Но что было самым важным для семейного дела, так это удивительные способности мальчика к языкам, которые были неотъемлемой частью планов Винсента расширить свои рынки за пределы Средиземноморья к Балтике и Британским островам, а также, через Атлантику, к Новому Свету. У Бернарда была редкая способность усваивать язык после короткого знакомства с ним, ему часто приходилось приобретать подобный опыт в генуэзском порту. В двенадцать лет он мог говорить на шести языках. В двадцать – писать на них. Винсент внимательно смотрел на незаконченный перевод.

Почему же тогда он испытывал чувство тревоги, думая о сыне, так преуспевавшем во всем, за что бы он ни брался? Между ними существовала преграда. Лишенный проницательности и терпения исследовать сложную личность сына, Винсент полагался на оценку ее по номинальной цене. Результатом была радость без дружбы, разговор без близости и диалог без понимания. Короче говоря, получался сын, которого он не знал. Казалось, что Бернарда ничего не беспокоило всерьез, даже то дело, которое Винсент собирался ему доверить. Способность у него присутствовала, но чувства не было вообще. Винсент понятия не имел о головных болях сына и об ослепительных огнях, сопутствовавших им. Если бы он знал об этом, то все могло бы быть иначе.

* * *

Джина Патроне сидела в своем маленьком каменном доме, стоявшем в паре сотен метров за Моло Веккио, и красила ногти. Она, подогнув ноги, расположилась на большой латунной кровати, накинув на голое тело выцветший халат. Джина гордилась своей кроватью. Она дорого ей обошлась: целых три месяца, многие годы тому назад, она бесконечное количество раз ублажала жирного лысого графа ради ее покупки. После этого какое-то время она спала на ней королевой. Тогда она пожинала плоды, а другим девушкам приходилось подбирать за ней. Но сейчас!

Она встала и, глядя в зеркало, скинула с себя халат. С секунду ее глаза как бы оценивающе смотрели на отражение. Да, она все еще обладала этой дикой, экзотической внешностью, которая так зажигала мужчин. Но она полностью осознавала: то, что она видела, было сумерками перезрелости перед гниением. Она снова накинула халат и вернулась к своим ногтям. В дверь постучали. Джина замерла. Она не ждала глупого и пьяного Паскаля Кордобу до наступления темноты. В раздражении она подошла к двери, чтобы впустить гостя. Но там был не Кордоба, а высокий симпатичный молодой человек с черными волосами и проницательными темно-карими глазами.

Она внимательно посмотрела на этого молодого человека, стоявшего перед ней, и сразу узнала Бернарда Биру, которого видела несколько раз только издали. Ей нравилось то, что она увидела тогда, и понравилось то, что она разглядела сейчас, с более близкого расстояния. Свободная манера держать себя, прекрасная одежда, красивое лицо, но более всего – глаза. Они смотрели на нее с силой, заставлявшей ее трепетать внутри. Но, будучи профессионалкой, Джина спокойно выдержала его взгляд. Ей было любопытно, каким образом этот юноша приступит к делу.

Он нагнулся, заглянул ей в глаза и прошептал:

– Вам, должно быть, интересно знать, зачем я здесь, синьорина Патроне?

Джина решила, что она облегчит ему задачу. Она протянула вперед руки и заключила его лицо в ладони. Ласково поцеловав его, она взяла его руку и начала направлять ее себе под халат. Каково же было ее изумление, когда сначала его рука неожиданно замерла, потом отдернулась и схватила ее за запястье. С секунду они смотрели друг на друга. Джина покраснела. Когда Бернард разорвал напряженную тишину, его лицо было белым, но голос спокойным и сдержанным:

– Синьорина Патроне, могу ли я поговорить с вами по делу, представляющему… общий интерес? – Помедлив, он спросил: – Капитан Паскаль Кордоба, если я правильно понимаю, ваш постоянный клиент?

– А какое вам до этого дело?

– Никакого, если я не ошибаюсь, думая, что вы считаете его, как и я, грубым дураком.

Взгляд Джины убедил Бернарда в том, что он не обманулся, поэтому он продолжил доверительным тоном:

– Эта свинья нанесла оскорбление моей семье и, с вашей помощью, будет вынуждена заплатить за это. А вы получите немалую награду.

Он выложил на маленьком столике, стоявшем напротив дивана, семь золотых монет в ряд. Глаза Джины не выдали никаких чувств, но в голове мысли завертелись. Сверкавшие перед ней деньги равнялись результатам шести месяцев ее упорного труда. «А что нужно для этого сделать?» – подумала она.

Словно читая ее мысли, Бернард улыбнулся и достал из кармана кожаный кошель. Вынув оттуда маленькую баночку и открутив крышку, он опустил палец в бесцветную мазь.

– Безобидная с виду и безвредная, но чрезвычайно болезненная, если смазать ей определенные органы. – Он сделал паузу, чтобы убедиться, что Джина поняла, а затем продолжил: – Я думаю, что наш невежественный капитан решит, что жжение его члена не что иное, как прелюдия к слепоте, безумию и могиле до срока.

Джина открыла рот, чтобы возразить, но Бернард поднял руку.

– Пожалуйста, разрешите мне продолжить. Для вас лично здесь нет никакой опасности, синьорина Патроне. Я всего лишь хочу преподать мерзавцу болезненный урок, но такой, чтобы ему пришлось потратить месяцы на лечение. Хотя должен признаться, что с большим удовольствием наказал бы этого негодяя по-настоящему. Мази требуется время, чтобы начать действовать. Конечно, все усилия будут напрасны, если Кордоба хоть мало-мальски займется личной гигиеной. Если смыть мазь немедленно после ее применения, не будет даже и намека на боль.

Глаза Джины сверкнули, перенося взгляд с баночки на золотые монеты на столике.

Ничего не говоря, Бернард вынул еще семь монет, которые отсчитал у себя на ладони.

– Семь сейчас, а эти семь, когда узнаю, что у вас все получилось. Щедрая награда за такое небольшое дело. Будьте уверены, моя дорогая, вы никак не пострадаете. Честное благородное слово.

Но Джина вряд ли разобрала то, что он сказал. Она представляла себе, как Кордоба возится на ней, воняя вином, а потом рыгает и пускает ветры, как какая-то раздутая жаба. Джина почти вырвала баночку из его руки.

– Я сделаю это. Он скоро придет.

– Хорошо. Последствия скажутся завтра, и завтра же появятся дополнительные семь монет.

Почувствовав эйфорию от мысли о возможности причинить Кордобе неприятность и о своем внезапном обогащении, Джина снова подалась к Бернарду. Она сбросила халат на пол и обняла его руками за шею. После чего ее открытый рот накрыл его губы, а рука потянулась к его поясу. Неожиданно он оттолкнул ее.

– Ваш пыл не к месту, синьорина Патроне, – прохрипел он, отступая к двери. Потом откашлялся и сказал с насмешливой улыбкой: – Сохраните его для капитана Кордобы. Без сомнения, он будет рад этому гораздо больше, нежели я.

Джина привела себя в порядок и сказала:

– Как пожелаете. – Ее голос прозвучал сдержанно.

Рука Бернарда уже легла на ручку двери, когда он обернулся, чтобы еще раз взглянуть на нее.

– Вы ведь справитесь с тем, о чем мы договорились, правда? На самом деле вы не можете себе позволить не справиться. Я полагаю, что четырнадцать золотых монет – это вполне хорошая сделка для дамы, чьи деловые перспективы так очевидно ограничены.

С этими словами он удалился в сгущающиеся сумерки. За пестрой изгородью в ста метрах от дома он согнулся пополам, обхватив голову руками в попытке заглушить звуки и облегчить боль, давившую на глаза.

* * *

В гостинице «Америго Веспуччи» атмосфера гудела от оживленной болтовни. На столах из твердых пород дерева под веселым светом корабельных фонарей кипами лежали книги студентов университета. За одним из них молодой человек стучал кулаком по столешнице перед восхищенной аудиторией. Он громко говорил о том, что итальянские государства вели себя подобно шлюхам, переходящим из рук сардинцев к французам, затем к австрийцам и к вмешавшимся в эти дела британцам. Пользуясь цветастыми фразами, он взывал к объединению, к созданию Итальянской республики.

Повисла секундная взрывоопасная тишина, подобная плотине, готовой прорваться. Затем выкрики и шумные тосты подсказали трактирщику, что пора нести еще вина. Он скорчил гримасу. Предстояла долгая ночь.

Другой многолюдный стол сотрясался от смеха. Ренато Сантини демонстрировал лучший способ поставить судно против ветра во время шторма. Он стоял широко расставив ноги, с бокалом вина в руке, выкрикивая корабельные команды и изображая звуки шторма. Шестеро его приятелей выполняли эти команды между приступами грубого хохота.

– Корсика по правому борту! – кричал он.

– Есть, капитан, – в один голос отвечали остальные. – Запирайте своих дочерей, матроны Бастии.

Ренато сел на свое место, сделал глоток вина и оглядел друзей. Они все вместе ожидали летнего плавания на Корсику. Ренато потребовалось несколько месяцев, чтобы убедить отца в том, что они с Бернардом Биру справятся с принадлежавшим семье Сантини шлюпом без помощи старших. Отец согласился, но только при одном условии, чтобы Бернард был главным в этом походе. Сначала Ренато обрадовался, поскольку это означало, что разрешение получено. Теперь, неожиданно, это начинало беспокоить его.

Разговаривавшие за столом сменили тему. Друзья принялись, не выбирая выражений, перечислять вслух сексуальные наклонности корсиканок. Ренато налил себе еще вина из графина. Не обращая внимания на болтовню вокруг себя, он внимательно рассматривал бокал. Почему капитаном должен быть Бернард? Это место по семейному праву должно принадлежать ему. Кроме того, он умел ходить под парусом не хуже Бернарда. Окунув палец в бокал, он угрюмо нанес несколько розовых пятен на незаконченный рисунок церкви в своем альбоме. Никакого вдохновения! Вот почему он пришел сюда так рано. Ему сегодня не рисовалось, поскольку он был слишком расстроен, и все из-за Бернарда.

Неожиданно Ренато отодвинул свой стул от стола, внезапно встал и, протянув свой наполненный до краев бокал в сторону своих друзей, перебивая их разговор, произнес громко и вызывающе:

– За капитана «Полумесяца».

Его бокал застыл в воздухе, продолжая вызов. Он ждал, пока о него стукнутся шесть других.

– За Ренато Сантини, капитана «Полумесяца».

В дверях стоял никем не замеченный Бернард. Когда бражники уселись, он взял стул и пододвинул его к общему столу.

– Ты что-то поздно, Бернард! – с вызовом произнес Ренато.

– Мне нужно было кое-что сделать. Вы обсуждали Корсику? – дружелюбно спросил он.

Все наперебой начали рассказывать ему, о чем они говорили до этого. Он узнал о дате отхода, о том, кто что берет с собой, о сомнительных моральных качествах девушек Бастии и о том, что дальние родственники Антонио пообещали им разрешить пользоваться своим старым деревенским домом во время их пребывания там.

Неожиданно Ренато вскочил, слегка покачиваясь. Он не сводил глаз с Бернарда.

– За мой экипаж, – прокричал он и смачно выпил.

В то время как друзья выкрикивали тосты и пили, Бернард с безразличным видом смотрел на камин.

* * *

Через час за столом остались только Бернард и Ренато. Они рассуждали о том, как было бы неплохо прогнать сардинцев из Генуи. Ренато был уже довольно сильно пьян. Но и Бернарда нельзя было назвать трезвым; нескольких бокалов вина оказалось достаточно, чтобы заставить комнату весело кружиться у него перед глазами. Ренато пожалел, что остальные ушли, и заметил, что им лучше было бы пойти вместе со всеми.

В разговоре возникла долгая пауза. И Бернард видел, что Ренато берет себя в руки. Он больше смотрел в свой бокал, нежели на Бернарда, но голос его звучал трезво:

– Мой отец – консервативный дурак. Я должен вести «Полумесяц», и ты это знаешь, не так ли? – Он поднял глаза и посмотрел на Бернарда. После чего, облизнув губы, продолжил: – Я и им об этом сказал. Ты слышал.

– Я знаю, – заметил Бернард небрежно. – Твой язык развязался, и ты сболтнул лишнего. Возможно, твой отец и консерватор, но он прав. Я понимаю в судовождении больше тебя. И это так просто понять, Ренато.

– Мы уже вышли из детского возраста, когда ты был всегда лучшим! – взволнованно выпалил Ренато. – Теперь все будет по-другому. Хватит мне прислуживать тебе. – Он взял альбом со стола и протянул его Бернарду. – Ты так можешь, Микеланджело? Думаю, что нет. Я смогу вести «Полумесяц» не хуже тебя. И даже лучше. И смогу направить людей, которые не способны определить своего места в море, в нужном направлении.

Глаза Бернарда, сидевшего напротив, блеснули.

– Ты не понимаешь, что говоришь. Это не твое решение. Хочешь, пойдем сейчас к твоему отцу и скажем, что капитан Ренато стоит теперь у руля.

От обиды голос Ренато исказился.

– Нет! – Он стукнул кулаком по столу. – Давай оставим моего отца в покое! – Он дико взмахнул руками. – А они! Прекрати делать из меня дурака перед ними. Они думают, что капитан – я. А почему бы и нет? – Неожиданно его голос зазвучал вызывающе.

– Они не правы, и ты не прав, мой друг. Ты не лидер, а море требует лидерства. И настоящего уважения добиваются, внушая страх. Они, возможно, любят тебя, но боятся меня. Твое капитанство на судне твоего отца будет означать угрозу для судна и всего экипажа. Это совсем не то, что творившиеся здесь сегодня шумиха и бахвальство. Тебе лучше быть помощником, и, нравится это тебе или нет, я превосходный лидер.

Ренато замер, стараясь привести свои мысли в порядок. Когда он заговорил, слова вылетали из его рта одно за другим:

– Ты никакой не лидер. Лидеры – это мужчины. А ты даже… – Он умолк, его глаза приобрели хитрое выражение. Он придвинулся ближе. – Ты не оставляешь мне никакого выбора. Пусть все решит спор равных. Призом будет капитанство на «Полумесяце».

Бернард насторожился.

– А что послужит вызовом?

– Елена Арметти, дочь владельца виноградников. Помнишь, как она приставала к Антонио на маскарадном балу в прошлом году? И он не одинок. Ее не беспокоит ничего, кроме ее лошадей. Так говорят. Но никто из нас никогда не пытался уговорить ее. – Бернард ничего не сказал. Ренато продолжил: – Спор будет заключаться в следующем: мы оба начинаем ухаживать за ней. У нас еще два месяца до выхода в море. Первый, кто уложит ее в постель, станет капитаном «Полумесяца». Один из нас должен узнать, сможет ли наша Елена Прекрасная усидеть верхом на чем-нибудь еще кроме лошади. – Даже будучи пьяным, он понимал, насколько трудна задача. Но именно потому, что он был пьян, это его не пугало. Для него сейчас ничто не имело значения, кроме шанса победить Бернарда.

У Бернарда не осталось выбора. Ренато прибегнул к спору равных, придуманному ими, когда они были еще мальчишками, чтобы предать должную торжественность спорам. С течением лет этот обряд стал для них почти святым. К этому спору нельзя было отнестись легкомысленно, от заключенного по его правилам пари нельзя было отказаться, хотя в условия этого пари обеими сторонами могли быть внесены исправления.

Долгие годы Бернард выступал инициатором пари, и он же их обычно выигрывал – хотя несколько раз это случалось только потому, что ему удавалось изменить начальные условия в свою пользу. Ренато никогда, казалось, не задумывался об этом и не изъявлял желания прибегнуть к договору, помня то замешательство, которое он испытал два года назад, когда его вытащили из воды в тот момент, когда победа была уже близка. Его уверили, что он был самым быстрым пловцом и что он почти выиграл спор. Он просто не рассчитал силы, и ему пришлось наблюдать с берега, укрывшись покрывалом, как менее быстрый, но более выносливый Бернард плыл к победе. Когда все отмечали окончание состязания и хлопали друг друга по спинам, ему не пришло в голову, что он заключал пари на дистанцию в двести метров, а Бернард убедил его изменить условия, начав говорить о том, как это здорово перемахнуть залив.

Но теперь Ренато настаивал на споре. Бернард тщательно взвесил свои слова.

– Я принимаю вызов. Но отец Елены не из тех, кто будет стоять и смотреть, как кто-то проникает в панталоны его дочери. Это может отрицательно отразиться на наших семьях. Ну а потом, как можно будет нас рассудить? Как мы узнаем, кто победил? – Не дав Ренато времени обдумать ответ, Бернард продолжил: – Что послужит доказательством? Слишком грубо для благородного человека. Что еще раз доказывает, почему Елена не годится и ни одна другая девушка не годится тоже. Выбор дамы должен принадлежать любому из нас. Каждый должен будет пойти и завоевать целомудрие прекрасной девицы. К тому же время, отведенное тобой для этого, превышает все пределы и, прости мне, Ренато, мою банальность, требуется для оправдания излишних усилий. – Он пристально посмотрел на Ренато и напустил на себя видимость храбрости, на которую был способен. – Неделя. Через неделю после сегодняшнего дня мы встречаемся в кофейне Лоретта с завоеванными нами дамами. – Он выдавил из себя сладострастную улыбку. – Мы попросим Умберто подвести за нас итоги. Он любит нас обоих и честен. Если только один из нас прибудет с девицей, то он и победитель. Если никто никого не приведет, то мы увеличиваем время пари. В случае, если, возможно, мы оба будем с дамами, мы попросим Умберто решить, чья избранница красивее.

Заметив одобрительный кивок Ренато, Бернард улыбнулся про себя, подумав об Анжеле, новой служанке его семьи. Главного он добился: изменил условия в свою пользу. Для Ренато не было никакой возможности в течение недели найти девушку, которая своей красотой могла сравниться с Анжелой. К тому же служанки были так предсказуемы и так трогательно услужливы.

Бернард протянул руку.

– Спор равных?!

Сильно пошатываясь, Ренато поднялся на ноги, чтобы пожать руку Бернарда и разбрызгал вино из бокала.

– За спор равных!

Он так сильно чокнулся с Бернардом, что оба бокала треснули. Вино, словно кровь, разлилось по столу и по коврику под ним.

Покачиваясь, Ренато почти пропел:

– Вино и женщины – как я их люблю. Больше, чем тебя, Бернард. Сильнее, чем тебя.

В зале гостиницы никого не было, и больше не о чем было говорить. Они оставили битое стекло лежать там, куда оно упало, и вышли в ночную темноту. Накрапывал дождь, и на улице было безлюдно. Ренато, пошатываясь, направился на поиски извозчика, а Бернард пошел по темноте в сторону гор. Он был достаточно пьян, чтобы не обращать внимания на дождь, но не настолько, чтобы выбросить противоречивые мысли из головы. Конечно, он выиграет спор, но хотелось ли ему этого испытания? Тихий голос у плеча замолчал, но дождь, стучавший по дороге, эхом отдавался в его мозгу, создавая там беспорядочный шум. Назойливые звуки усиливались, мучая его своим бормотанием. Он почти бежал, стараясь оторваться от звона в ушах.

* * *

Подножие лигурийских гор в зеленовато-бурой дымке спускалось к прибрежным утесам. Его пустынная поверхность кое-где оживлялась островками устойчивых к холоду кактусов и отдельными соснами на закрытых от ветра участках. Земля тут почти не обрабатывалась, оставаясь фактически нетронутой с того самого времени, когда римские легионеры поставили здесь печать империи чуть не полторы тысячи лет назад.

Обычно Бернард, когда ему приходилось бродить в непосредственной близости от утесов, замечал, как вело себя море. Но этим утром он очень спешил. Наклонив голову под напорами необычно холодного ветра, дувшего со стороны Средиземного моря, он почти бежал по проторенной тропе, которая вела от виллы к морю. Свернув с тропы, он направился к соснам, за которыми была ложбина, шедшая к разлому в скалах В течение пяти минут Бернард пробирался по дну ложбины, пока не достиг незаметной расселины в земле, почти скрытой от глаз грудой камней и колючим кустарником. Сдвинув несколько камней, Бернард забрался в расселину, оказавшись в пространстве, достаточном по ширине, чтобы туда поместились его плечи. Двадцать метров или около того ему пришлось продвигаться в темноте до входа в сухую пещеру размером с две комнаты, слабо освещенную лучами света, пробивавшегося через отверстия вверху.

Не торопясь, в полной тишине Бернард приступил к своему ритуалу. Он зажег два фонаря на полу, выхвативших из темноты одну из стен с призрачным рельефом. Затем он расстелил покрывало, сел на него лицом к освещенной стене, поджав под себя ноги и сконцентрировав взгляд в одной точке.

Образы на стене появлялись и исчезали. Время от времени он разговаривал с ними. Он видел лошадь, голубя, скипетр и, наконец, свое внутреннее «я», которое водило его рукой всегда, когда он посещал это подземное убежище. Лицо его второго «я» понимающе посмотрело на него и улыбнулось. Его чувства к женщинам чередой промелькнули в голове: безразличие, скука, гнев, а в последнее время к ним добавилось еще и медленно накапливавшееся отвращение. Вдруг он вздрогнул. Лицо исчезло, растворившись на мозаике выступов, неровностей и затененных углублений.

Затем он увидел ее в мягких серых тонах. У нее были темные глаза, чуть курносый нос, рот приоткрыт в усмешке. Была ли это Анжела? Он пожелал, чтобы она исчезла. Моргнул раз-другой, но она не пропадала. Он отвернулся от стены, затем неожиданно оглянулся назад. Ее лицо насмехалось над ним. Он заставил себя посмотреть туда, одновременно мысленно умоляя ее исчезнуть. Теперь насмешку сменила ласковая улыбка. Это была Анжела. Она звала его взглядом, он почувствовал, что кивает ей и что странный импульс пробежал по его венам. Затем один фонарь потух, и видение исчезло.

Призраки покинули его. Бернард сложил покрывало и убрал на место, в нишу, затем потушил второй фонарь и выбрался в мир наверху. Он почти не ощущал свежего ветра, дувшего ему в спину, пока шел по грязи назад к отцовской вилле. Он знал теперь то, что ему следовало сделать. Но прежде нужно было покончить с капитаном Паскалем Кордобой.

* * *

В генуэзском порту группа матросов, потея под полуденным солнцем, выгружала со «Звезды Лиссабона» груз, принадлежавший Биру. Одна гора отрезов уже лежала под навесом на случай дождя, а вторая еще обретала форму на причале. За «Звездой Лиссабона» был пришвартован еще один корабль, сильно накренившийся причальным бортом. Он направлялся из Афин в Марсель, но тремя днями ранее еле дошел до Генуи. Груз был уже снят с него и уложен рядом на пирсе. На борту велись приготовления к тому, чтобы отвести корабль на другой берег залива в ремонтный док.