Текст книги "Список Мадонны"

Автор книги: Макс Форан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)

– Разойтись? – спросил Франсуа-Ксавье Приор. – А что же с революцией? Мы уже слишком далеко зашли.

– Все кончено. Разве вы не понимаете? – Мартин чуть не плакал. – Это было понятно с самого начала.

* * *

Они проговорили всю ночь, каждому дано было право высказать свое мнение. К утру решение было принято. Де Лоримьер, Перриго и другие лидеры должны были попытаться добраться до границы. Остальные просто возвращались по домам. Приор должен был вернуться в Сент-Клемент и посоветоваться с тамошними патриотами. Трус Мартин должен был отправиться с ним. Случись, что патриоты в Сент-Клементе задумают продолжать сражаться, пусть он умрет второй смертью из тех тысяч, которыми ему еще предстоит умереть.

Суббота, 10 ноября, Сент-Клемент, 11:00 пополудни

По пути из Бейкерс-филда в Сент-Клемент Франсуа-Ксавье Приор и Мартин не разговаривали. Приор поддерживал молчание молитвой и не обращал внимания на Мартина, который угрюмо следовал за ним. Мартин понимал, что ему следует скрыться, и внутренне проклинал себя за то, что продолжал это путешествие в безнадежность. Вовсе не трусость заставила его так поступить в Бейкерс-филде, или, по крайней мере, он так убеждал самого себя. Но если он убежал бы сейчас, то не осталось бы никаких сомнений. Поэтому он ехал с Приором и надеялся, что даже этот самый невероятный солдат из всех, кого можно было только представить, в конечном счете посмотрит на все благоразумно, прежде чем станет слишком поздно.

В Сент-Клементе их приветствовало менее двухсот патриотов. Все остальные растворились. Только что поступило известие: около тысячи солдат из полка Гленгэрри Хайлэндерз с шестью тяжелыми орудиями перешли речку, впадавшую в озеро Сент-Френсиз. Они должны миновать Сент-Тимоти к ночи и подойти к Сент-Клементу к утру. Приор быстро сообразил. Засада. Они внезапно нападут на неприятеля у Сент-Тимоти там, где дорога сужается между рекой и старой каменной стеной.

Оставшиеся в Сент-Клементе патриоты обменивались нервными взглядами и невнятными репликами. Заговорил Бэзил Руа:

– Мы всего лишь горстка плохо вооруженных людей. Их тысячи. Их месть нашим семьям будет, боюсь, еще сильнее, чем жажда крови, которая охватит их завтра.

Было предложено проголосовать, и общее согласие было достигнуто. Все расходятся немедленно. Революция потерпела поражение. Они возвращаются к своим семьям с надеждой, что британцы будут милосердны или, что еще лучше, совсем не станут их преследовать.

В конце концов на месте остались только Франсуа-Ксавье Приор и Мартин. Коротышка был истощен и на грани отчаяния.

– Для нас все будет гораздо сложнее, Мартин. Мы слишком прославились. У де Лоримьера много врагов, а мы оба считаемся его друзьями. Нам нужно будет бежать на юг. Нас будут искать. Предатели повсюду.

Мартин обнял своего друга за плечи.

– Ты смелый человек, Франсуа-Ксавье. Ты так верил в то, что сейчас теряешь. Но это не все. У тебя все еще остается твоя свобода. Просто так ты ее не отдашь, а если мы будем действовать умно, то отнять ее будет непросто. И у тебя потом все еще есть я. Я твой друг.

Франсуа-Ксавье Приор смотрел на Мартина глазами, полными слез.

– Я верил в нашу родину, но этой вере не удалось сбыться. На все Божья воля, и я буду теперь молиться, чтобы Он направил меня. – Он протянул Мартину руку. – Его любовь не позволяет таить злобу или недобрые мысли. Я все прощаю тебе, Мартин, и буду молиться за твою душу.

Мартин взял протянутую руку. Ради Франсуа он ответил дружеским тоном:

– Спасибо на добром слове, Франсуа. Ты истинный христианин.

– Мы поедем вместе? Один может бодрствовать, пока спит другой.

– Нет, Франсуа. Лучше пробираться поодиночке.

– Хорошо. – Приор привязал узелок с пожитками к стволу винтовки. – С Богом, Мартин.

* * *

На счастье Мартина, облака сделали ночь темнее, помогая ему двигаться незамеченным. Он слышал по крайней мере двух патрульных: один прошел мимо менее чем в пятидесяти метрах от него, заставив спрятаться за стволом большой ели. По его расчетам, скоро должен был наступить рассвет, когда он вышел из леса к югу от Сент-Тимоти. И хотя тишину нарушал только лай какой-то собаки, он двигался осторожно. Подходя к дому, он подумал о том, что мог испугать мать. К счастью, она спала чутко и услышала стук до того, как он стал слишком настойчивым и громким. Несколько минут спустя Мартин уже грел руки у плиты, на которой вскоре появилось аппетитное тушеное мясо. Он жадно поел. Жанна Кузино почти ни о чем не спрашивала, а только смотрела, как он ел, подавала ему кое-что еще и подливала в чашку горячего густого кофе. И только когда он отодвинул тарелку, отрицательно покрутив головой в ответ на ее предложение о добавке, тогда она заговорила:

– Как хорошо, что ты пришел, сынок. Я слышала, что восстание не удалось. С тобой будет все в порядке? Они охотятся за тобой? Столько домов сожжено. – Она перекрестилась.

– Да, мама. Все кончено. Нам не стоило затевать драку. Я поступил неразумно, и теперь придется скрываться. Они будут охотиться за мной. Они считают меня одним из зачинщиков. – Он ласково похлопал мать по колену. – И то хорошо, что они не нанесут тебе вреда. Впервые в жизни я счастлив оттого, что о том, что я твой сын, не знает никто. У них нет повода сжечь этот дом.

Жанна Кузино сначала помрачнела, но сразу же отогнала страх и спросила:

– Когда ты едешь? Будет трудно уйти от британцев?

– Многим это уже удалось. Думаю, мне это тоже удастся. Если я буду двигаться ночью и никому не открываться, то смогу уже через три дня оказаться за границей.

– Тебе понадобится пища и приличная одежда.

– Да, узелок с пищей на три дня и два комплекта теплого белья. Местность я знаю хорошо, недавно только побывал в штате Нью-Йорк. Где можно безопасно пересечь границу, я также знаю. Опасность не страшна.

– А потом?

Мартин пожал плечами.

– Кто знает? Найду работу. Я говорю по-английски. А когда все будет в порядке, то приеду за тобой… с Мадлен.

– Я не слышала о Мадлен. Почему ты мне не рассказывал? Кто она?

– Я встретил ее совсем недавно. Она смелая и красивая. Мы сможем жить вместе, втроем, когда будем свободны. Мне говорили, что в Соединенных Штатах много художников и многие из них живут в хороших домах с прислугой. Когда мы с Мадлен поженимся, ты сможешь жить вместе с нами.

Жанна Кузино улыбнулась, сразу представив себе милую девушку и своих внучат. Но вдруг замерла, словно вспомнила что-то досадное.

– А твоя рука? С ней все в порядке? Работать будет нелегко, особенно там.

Мартин согнул свою правую руку.

– Уже не так плохо, как было раньше. Я чувствую уже какое-то движение. Думаю, что смогу даже написать одно-два слова, если потребуется. Пройдет несколько месяцев, и я, наверно, смогу и рисовать. Мой английский вполне сносен. Поищу себе работу продавца или учителя. Я знаю одного человека, работающего в банке. Он занимает важную должность и не откажет мне в помощи.

Жанна Кузино кивнула. Она направилась к плите, чтобы принести еще кофе, а когда вернулась, сын уже спал.

* * *

Она позволила ему проспать весь день, разбудив сначала только для того, чтобы уложить в постель, а потом позже, когда бледные холодные сумерки заставили ее зажечь лампу. Она приготовила ему пищу: добрый ломоть хлеба, сыр, орехи, немного сушеных фруктов и медовое печенье. Мартин надел на себя самую прочную морскую одежду дяди Антуана. Полностью готовый в путь, он выглянул, чтобы убедиться, что наступила ночь. Было совершенно темно, шел легкий снег. Он удовлетворенно промычал что-то. Хорошая ночь для его похода. Затем зашел в дом, чтобы сделать то, что не любил больше всего. В тепле кухни он почувствовал себя неловко, ему было больно смотреть на страдания матери. Мартин ощущал, как горечь расставания подкатывается слезами к его глазам. Она не заплакала, только крепко прижала его к себе. Он уловил ее дыхание вместе с теплыми кухонными запахами и цветочным ароматом ее волос.

– До свидания, мама. Я не надолго. Я вернусь. Обещаю тебе.

Они стояли у задней двери.

– Храни тебя Бог, сынок. Я посылаю с тобой в дорогу Богоматерь. До тех пор, пока она будет рядом, с тобой ничего не случится. Оставляю тебя в ее руках.

Идти той ночью было легко. Он хорошо отдохнул, да и местность была ему знакома. По мере того как он углублялся к югу, дорога становилась труднее. Ближе к полуночи он заметил красный отблеск в небе, а вскоре уловил и запах дыма. Сент-Клемент. Они жгли Сент-Клемент. Собаки! А что еще можно было ожидать? Кара, суровая и беспощадная, уже началась, и одному Богу было известно, когда она кончится.

Вскоре после рассвета Мартин нашел то, что искал: мост, под которым можно было спрятаться. Он забрался в самое дальнее и темное место, туда, где камни соприкасались с землей, и достал свои съестные припасы.

Там, среди сыров, завернутых в мягкую кроваво-красную материю, лежала икона Богоматери. Мать рассказывала, что эту икону привезли из Франции почти два века назад. Никто не знал ее возраст, и она передавалась от поколения к поколению с первой девочкой, рождавшейся в семье. Мать дорожила иконой не только как фамильной ценностью, но и как источником божественного вдохновения. Мартин вздохнул и завернул икону в красную тряпицу. Она должна быть с ним. Ее нельзя утерять.

* * *

Пробираясь дальше к югу, Мартин избегал человеческого жилья. Другие беглецы надеялись, что симпатии к патриотам оберегут их на опасном пути к свободе, но у него не было веры в это. Он ел понемногу и двигался только ночью. Еще два моста и стог сена служили ему укрытиями в дневное время.

Мартин видел несколько патрулей и слышал, как ругались лоялисты, грабившие дома мятежников. В воздухе по окраинам деревень и в полях висел тяжелый запах дыма. Кругом царило смятение, поэтому не все башмаки, стучавшие по мосту, были британскими. Он слышал стук тележных колес, женские голоса и детский плач. Это люди, оставшиеся без жилья, искали себе новое убежище.

На пятый день сразу после рассвета он наблюдал за новым мостом, укрывшись за елью. У него кончилась пища, и тяжесть, накопившаяся в ногах, говорила о том, что ему придется рискнуть развести костер, чтобы не потерять способность передвигаться. Неожиданно Мартин обнаружил, что это был тот же самый мост, под которым он укрывался перед встречей с Мадлен. Он даже узнал каменную дорожную веху в нескольких метрах от моста. Он находился в штате Нью-Йорк. Он был в безопасности. Замерзшие руки Мартина дрожали, когда он считал деньги. На берегу озера всего в нескольких километрах к востоку располагалась деревня. Мысль о горячей пище и теплой посгели заставила его ноги пойти дальше. Он все еще чувствовал себя неуверенно, когда оказался на открытом пространстве, переходя мост. Его испытание закончилось, но ему пока в это не верилось.

* * *

Мартин хорошо поел, приобрел чистую теплую одежду, насладился роскошью горячей ванны и уже предчувствовал наслаждение непрерывного сна в теплой кровати с постельным бельем, когда вернулись воспоминания. Хотя до ночи было еще далеко, он уже готовился ко сну, поправив шторы на окнах своей комнаты на небольшом, но уютном постоялом дворе в Олбурге. За окном над затоном озера Шамплейн уже собиралась вечерняя мгла. Кого теперь укрывает покров ночи, прятавший его от преследователей? Франсуа-Ксавье, де Лоримьера? Они в безопасности или томятся в каком-нибудь гнилом месте? В плену или, того хуже, мертвы? Затем он вспомнил ее. Она появилась в мыслях так, будто все время пряталась там. Боже мой! Мадлен. А что, если британцы ищут ее, чтобы отомстить как сочувствовавшей патриотам? Он все это время думал, что она в безопасности и что опасность грозит только ему. Теперь, после того как он видел все эти сожженные дома, зная о причастности Жака к «Братьям-охотникам», он не был уверен в безопасности Мадлен. Как мог он быть таким слепым, таким безнадежно глупым? Десять минут Мартин ходил по комнате, мысли кружились в его голове. Кровать, которая казалась ему такой манящей, представлялась теперь коварной соблазнительницей. О чем он думал? Устроиться спать, как избалованный ребенок, тогда как его возлюбленную со всех сторон окружает опасность? Он должен был поехать за ней. Это не займет много времени, несколько часов, не более. Еще не поздно найти лошадь. Ругая себя за тупость, но с восторгом представляя, как обнимет свою любимую Мадлен, Мартин поспешно оделся, предпочтя новой чистой одежде грязную, но, очевидно, более подходящую для ночного путника. При этом он почти не ощутил маленькую икону в одном из своих глубоких карманов. Закрывая дверь, он улыбнулся, взглянув на кровать. Всего лишь несколько коротких часов, и они будут лежать в ней в объятиях любви.

Мартин боялся, что пойдет снег. Его лошадь, крепкое животное, более подходила для плуга, нежели для дороги. Ему казалось, что она еле шевелит ногами. Минуло уже три часа пополуночи, когда они пересекли мост. Здесь-то и начались трудности. Пересечь границу и найти в темноте дом Жака было непросто. Но сделать это и остаться незамеченным – задача, только мысль о которой уже пугала. Он сделал единственно возможную вещь: попытался пойти тем же путем, по которому его вела Мадлен. Когда это было? Менее двадцати дней назад? Это заняло у него два часа, большую часть времени он искал дорогу пешком, оставляя лошадь привязанной где-нибудь в скрытом месте. Дом неожиданно появился из снежной темноты. Хотя в окнах не было огня, Мартин понял, что дом не сожгли. Облегченно вздохнув, он слез с лошади и отвел ее на конюшню. Побеспокоенные животные нервно зашевелились в темноте. Еще один хороший знак. При свете горящей спички он дошел до комнаты, где выделывали шкуры, и заглянул внутрь. Во мраке очертания стола со свечами и изваяния были едва видны. Кровать была пуста. Небрежно заправленная, она все же выглядела так, словно ей какое-то время не пользовались. Он потрогал рукой плиту. В ней лежали дрова, но металл был ледяным. Спичка потухла, и по телу Мартина пробежал холодок предчувствия. Выйдя за дверь конюшни, он побежал. Она была в доме. Она должна была быть там. Не раздумывая, он застучал кулаком в дверь. Громкий настойчивый стук раздался в ночи, отчаянные безрассудные звуки, без опаски взывавшие к ушам.

Голос, отозвавшийся изнутри, звучал испуганно:

– Кто там?

Мартин узнал голос и чуть не разрыдался от облегчения.

– Открывай, Жак. Это я, Мартин.

Внешний вид юноши потряс Мартина. Он выглядел так, словно не приводил себя в порядок уже много дней. Казалось, он похудел и стал ниже ростом, если это вообще было возможно. Лицо опухло и стало неестественного красного цвета. Мартин почувствовал запах спиртного изо рта. В покрасневших глазах Жака затаилась настороженность, объяснявшая прием, оказанный им Мартину.

– Мадлен. Где она? Я пришел за ней.

Жак покачал головой.

– Ты разве не знаешь? Мадлен мертва. Она похоронена вместе со всеми, кто погиб за наше дело в Одельтауне. Мне сказали, что она погибла храбро. Она стреляла из моей винтовки. Она была хорошим стрелком. Могла зарядить и выстрелить трижды за минуту. Никто из патриотов так не умел. – Речь его прервалась рыданиями.

Мартин покачал головой, не веря в сказанное. Очевидно, Жак сошел с ума, потрясенный битвами и поражениями. Он, возможно, решил, что Мартин предатель, и все придумал, чтобы защитить Мадлен. Он осторожно подошел к Жаку.

– Послушай, Жак. В Одельтауне был ты, а не Мадлен. Среди патриотов не было женщин с винтовками. – Он ободряюще похлопал Жака по плечу. – Ты меня знаешь. Я твой друг. Я никогда не предам ни тебя, ни Мадлен. Я люблю ее так же сильно, как и ты. Скорее проводи меня к ней.

Жак словно ушел в себя. Он говорил монотонно, будто не слышал сказанного Мартином. Слова его звучали ровно и без эмоций, невнятные от выпитого и обращенные в воздух. Но еще до того, как он закончил, они превратили кровь Мартина в лед.

– Она лежит на кладбище в Сент-Винсенте. С мамой и папой. Я ничего не сказал о причине ее смерти. Кюре похоронил ее во вторник как добрую христианку. Да упокоится душа ее с Богом.

Жак говорил еще о чем-то. А Мартин застыл, тяжело дыша. Это было правдой. Мадлен больше не было. Он чувствовал, как слезы собираются внутри, наполняя его тяжестью, которая потом поднимется к глазам, чтобы со временем возвращаться в его памяти грустью горько-сладких воспоминаний.

– Я позволил ей пойти вместо меня. Я не хотел, но боялся. Она могла рассердиться на меня. У меня не было выбора, разве тебе не понятно?

Мартин сжал пальцы левой руки в кулак. Ему хотелось ударить этого маленького трусишку, убившего его Мадлен. Он сделал шаг вперед. Но тут в его памяти появился Жозеф-Нарсис на дороге в Конавагу, мертвая собака и Теодор Браун, кровь и крики в Бейкерс-филде. Затем хлынули слезы и раздались продолжительные рыдания, неподвластные ему. Он опустил голову на стол и плакал, забыв о времени. Когда он поднял голову, комната была пуста и погружена в полную темноту. Чувствуя себя таким одиноким, каким никогда не был в своей жизни, он в полном безразличии вышел из дома на холод. Шел сильный снег, и ветер разметал его, превращая в непроглядную пелену. Было опасно пускаться в дорогу в такую метель. Но если бы даже все было по-другому ему нужно было остаться. Попрощаться с Мадлен.

* * *

Мартину потребовалось несколько минут, чтобы растопить плиту. Он зажег лампы, и комната Мадлен, их комната, вскоре пожелтела от света. После этого он зажег свечи, и, когда они все разгорелись, встал перед ними на колени. Очевидно, сверток в кармане его тяжелого пальто мешал ему, и он достал Мадонну из кармана, поставил ее на стол перед изваянием. Отблеск свечей упал на ее лицо, и он понял, что именно они притягивают его взгляд, а не то место над алтарем, где Мадлен видела то, что так вдохновляло ее. Он долго стоял на коленях, ища глазами Мадлен или, скорее, то, что виделось ей. Но Мадлен не вышла из тьмы, чтобы присоединиться к нему в этом последнем прощании или обете вечной любви. Не появилось из-за алтаря и видение, чтобы позволить ему заменить Мадлен собой, связать его с ней, предложив утешение в открывшейся неопределенности. Не было ничего, кроме пустоты и свистящего звука от свечей, затухавших от сквозившего из щелей холодного воздуха.

Огонь в плите догорел, и Мартин улегся в ее постель, дрожа от холода. Ему нужно было побыть здесь еще пару часов, пока не утихнет метель. Ему показалось, что он долго разговаривал с Мадлен в темноте сквозь приглушенные рыдания, пока наконец не уснул.

* * *

Раздался шум, и Мартин вскочил на кровати. Шестеро человек в форме и с винтовками ворвались в комнату. Один их них свалил алтарь на бок, направляясь к нему, и замахнулся винтовкой. Мартин почувствовал обжигающую боль, когда удар прикладом пришелся ему по голове. Затем его схватили и грубо поставили на ноги, толкнув к старшему, судя по знакам отличия, офицеру.

– Вы Мартин Гойетт? – заносчиво спросил он.

Мартин в оцепенении кивнул.

– В таком случае мне следует арестовать вас по обвинению в измене ее величеству и ее подданным. – Офицер кивнул дородному солдату. – Дайте ему одеться и наденьте кандалы. – Затем посмотрел на Мартина. – У предателей нет прав, выродок. Помни это. Таких ублюдков, как ты, повесить мало.

И тут Мартин увидел Жака. Он стоял за солдатами. Глаза его были полны страха и чего-то такого еще, что, как позже понял Мартин, являлось стыдом.

Глава IX

Берген, 4 августа 1838 года

Бернард легко смешался с толпой спускавшихся на берег с борта судна пассажиров. Большинство из них приехало посмотреть на фьорды, пока стояло лето. Он проследовал за казавшейся состоятельной шведской семейной парой мимо рыбного рынка и разнообразных домов с темными угрюмыми дворами, в которых почти ничего не напоминало светлой воздушности Копенгагена и совсем ничего – залитых солнцем красок Генуи. На середине узкой улицы с магазинами и жилыми домами, из которых, собственно, и состоял город, семейная пара свернула в какую-то гостиницу. С бело-зеленой крышей и фронтоном и с невысокой квадратной башней, она выглядела игрушечным домиком. Даже одетые в яркую одежду привратники, стоявшие по обе стороны низкой крытой веранды, служившей входом, казались нереальными, словно сошедшими из детской книжки с картинками.

Внутри у входа Бернарда экспансивно встретил высокий блондин, выглядевший так, будто он большую часть своего времени проводил на солнце. После краткой беседы Бернард выбрал комнату с видом на большую гору, которую он видел с судна. Небольшого роста худой молодой человек, который нес его сумку, рассказал, что это гора Флэйен и что ее высота более трехсот метров. С ее вершины реки, озера и горы вдали казались владениями могущественного короля. В древние времена, как рассказал юноша, боги сделали дни такими светлыми, чтобы избранные ими могли рассмотреть ледяные пики Вальгаллы, выступавшие на голубом фоне в том месте, где горы становились небом. Юноша говорил очень взволнованно и хотел продолжить свой рассказ, но Бернард сменил тему и спросил, знал ли он девушку, которая, как ему известно, жила в Бергене. Ее звали, если он правильно запомнил имя, Сигни Вигеланд. Как можно ее найти?

Юноша с опаской посмотрел на него. Когда-то он был очень хорошо знаком с этой девушкой, еще детьми они вместе играли на школьном дворе или в полях под горой Флэйен. Но с той поры, как ее красота расцвела, только самые смелые из мужчин могут заглядываться на нее.

– А почему так? – Бернард был слегка удивлен.

– Ее отец большой, свирепый человек, он никого к ней не подпускает.

– Но ведь девушка уже не ребенок, не так ли?

– Это не имеет значения, господин. Петер Вигеланд клянется убить всякого, кто дотронется до его дочери.

– И ты веришь в это?

– Да, – просто ответил юноша. Он с тревогой схватил Бернарда за руку. – Держитесь от нее подальше, господин. Поговорите с Улафом Хансоном, это хромой старик, который живет в большом доме рядом со школой. Он подтвердит вам, что я прав. – Юноша забрал серебряную монету, которую Бернард положил на стол, и быстро удалился из комнаты.

Оставшись один, Бернард Блейк задумчиво посмотрел в окно. Дождь понемногу прекращался. Дело поворачивалось так, как он не рассчитывал. Его сумка, в которой была книга в пергаментном переплете, парик, грим и две смены одежды, лежала на кровати. Может быть, ему снова предстать в белой рясе? Даже самый свирепый отец счел бы свою дочь в безопасности в компании священника. Раздраженный своим собственным безрассудством, он отогнал эту мысль прочь. Всегда можно найти иной способ. Простого разговора с девушкой было бы достаточно, чтобы обнажить фасад любой конструкции, воздвигнутой ею, чтобы скрыть сумасшедший бред, который она выдает за реальность.

Он скучал по Томасу Ривароле больше, чем мог себе представить. Это было чуждое ему чувство, и Бернард боролся с ним, вспомнив, что Томас должен будет принять сан еще до конца лета. Когда он успокоит одержимость Ламбрусчини по поводу этой бергенской простушки, он поговорит с кардиналом. Вместе с Томасом дела пойдут так, как нужно.

В его пещере все казалось таким простым. Тихий голос нашептывал ему в ухо слова о его предназначении, о величии, которого он достигнет. О том, что он будет повелевать людьми и вести их за собой в выбранном им самим направлении. Но что это за направление? Куда он пойдет? Туда, где нет места поклонению женщине и где не терпят невежества. Но кроме этого, по правде говоря, не было ничего, что определяло бы его цель. Ничего, кроме того, что он должен был стать Папой. Возрождение Церкви, о котором он с таким чувством разговаривал с Теттрини и Ламбрусчини, было более реальным для них, чем для него.

У него болела голова, и боль усиливалась, как только он начинал думать о существе, ради которого он прибыл сюда, отбросив себя во времени в место, где завесой стоял мрак средневековья. Бернард лег на кровать, положив подставку в изголовье, и начал бессознательно раскачиваться телом.

– Мерзкое отродье, грязная шлюха, ничтожное вместилище темноты.

Он услышал шум прежде, чем почувствовал боль оттого, что подставка выскочила из-под его головы. Бернард вскочил на ноги и нашел подставку на полу за кроватью. Рыча, он схватил ее двумя руками и с силой ударил ею себя по лбу, повторив это несколько раз.

– Сука.

* * *

Сигни Вигеланд посмотрела, как судно из Христиании проскользнуло мимо дома ее отца, вытерла лицо от дождя и продолжила свои ежедневные заботы по дому. Дела были почти закончены, а после того как она подала обед отцу, ей полагался час упражнения в игре на флейте, прежде чем пойти к тетушке, жившей над пекарней. Впервые заботы по дому полностью легли на ее плечи. Позавчера матери неожиданно пришлось уехать, чтобы навестить заболевшую сестру в Эйдфьорде. Она взглянула на корзинку в руке, просчитав вслух ее содержимое. Ей нравилось собирать яйца. Она радостно улыбнулась маленькому коричневому овальному яйцу, снесенному ее бентамкой, Ривой. Она сварит его, чтобы подать с ломтиками батона, которые дядя Свен пек по субботам.

Полчаса спустя она зашла, открыв дверь спиной, в спальню своих родителей, балансируя подносом. Петер дремал, лежа на боку, но, услышав, что вошла дочь, поднялся на одном локте и улыбнулся.

– Папа, я принесла обед. Холодное мясо, свежий черный хлеб и молоко от нашей Гелы. Маме бы понравилось, если бы ты съел все. А я посижу рядом, послежу, чтоб ты это сделал. – Она поставила поднос и уселась на кровать с озорной улыбкой. – Я приготовила только то, что ты любишь. Никакой маринованной свеклы. Мы не скажем маме.

Петер протянул руку и шлепнул ее по бедру.

– Ах, Сигни. Ты заботишься о своем папе. Что я буду делать, когда тебя не будет рядом? Думаю, стоило ли растить самую красивую и самую лучшую флейтистку в Европе?

Сигни улыбнулась и накрыла его гигантскую руку своей ладошкой, а потом поцеловала ее заскорузлую кожу. Ей совсем не нравилось, когда отец начинал говорить о том, что ей придется когда-нибудь уйти из их дома. Она чувствовала вину за то, что ей хотелось это сделать: покинуть их, этот дом, Берген. Но ее сердце выскакивало из груди, когда она думала, что там, за горами и зелеными водами, – прекрасные места, удивительные люди, чудесная музыка и ее Бальдр. И пока Сигни рассеянно гладила руку отца, ее синие глаза стали мечтательными, и она начала напевать привязавшуюся к ней грустную песню, которую, как сказал Улаф, она сможет хорошо сыграть только тогда, когда по-настоящему полюбит.

Внезапно она обратила внимание на то, что отец ничего не ест. Он отодвинул поднос ниже, к своим коленям, и странно смотрел на нее влажными глазами. Должно быть, это болезнь: боль в горле и тошнота, которая, по словам доктора, должна была пройти после отдыха. До сих пор Сигни никогда не видела, чтобы отец болел.

– У меня пропал аппетит. Но прежде чем уснуть, встань и дай папе посмотреть на тебя.

Девушка послушно выполнила просьбу.

– Повернись. А теперь подбери волосы вверх, как благородная дама.

Она согласно кивнула.

– Да, настоящая принцесса, музыка которой божественна. Теперь обними папу и дай ему досмотреть сон.

Уходя, Сигни услышала его бормотание:

– Спать днем. Что последует за этим?

Она не видела, как он потянулся за бутылкой, стоявшей под кроватью.

* * *

Улаф Хансон с удивлением оторвался от книги. Стук в дверь заставил его вздрогнуть. Так поздно. Стук повторился дважды, прежде чем он смог ответить. Тихий, но настойчивый, как будто тот, кто стучал, не привык к тому, чтобы его заставляли ждать.

– Иду, – прорычал Улаф.

Он повозился с замком и открыл дверь. Он никогда раньше не видел этого человека и подумал сначала, что произошла ошибка, пока не увидел плоский коричневой кожи портфель. Еще один потенциальный гений, желающий получить уроки, которые не может себе позволить. Посетитель был молод, с непокрытой головой и мокрый. Улаф заметил, что под своей легкой курткой он что-то прячет.

– Герр Хансон, Улаф Хансон? – Акцент был явно не местный, не норвежский, скорее южно-датский, но с приятной певучестью.

– Да, так меня зовут. Чем могу помочь?

– Меня зовут Бернард Биру. Я из Марселя, но часто бываю в ваших краях. Не мог бы я поговорить с вами по вопросу, представляющему взаимный интерес, если возможно? – Темные глаза гостя были широко открыты и смотрели внимательно.

Это был человек с хорошими манерами. Он выглядел культурным и утонченным. В обычной ситуации это понравилось бы Улафу. Сейчас же он чувствовал себя напряженно до головокружения. Он выдавил из себя улыбку, несмотря на то что ему пришлось ухватиться за дверь в поисках опоры.

– Пожалуйста, заходите, не стойте под дождем. Теперь вы понимаете, почему говорят, что в Бергене все дети рождаются с зонтиками. – Он показал кивком головы на свои ноги, прежде чем продолжил: – Я путешествую недалеко и медленно. Но я хорошо говорю, а слушаю еще лучше. – Он начал передвигать свои ноги, одетые в домашние тапочки по коридору, озадаченный своей странной реакцией.

Бернард последовал за пожилым человеком в дом, едва замечая приятное его глазам спокойное изящество. Ему очень хотелось, чтобы эта встреча поскорее закончилась, и он надеялся на то, что этот старый болван не окажется многословным. Но, войдя в просторный кабинет, он вынужден был признать, что библиотека произвела на него впечатление. Он бессознательно принялся изучать книги. Улаф Хансон наблюдал за Бернардом, стоя за его спиной. Он все еще был в замешательстве.

– Вам известно что-нибудь о средневековых святых, герр Биру? Я занимаюсь этим уже какое-то время. Когда-то я полагал, что мне пойдет ряса священнослужителя. Но это было до того, как я открыл для себя флейту.

Бернард обернулся лицом к хозяину дома, который с трудом опустил свое тело в кресло с жесткой спинкой.

– Примите мое восхищение, герр Хансон, от вашей великолепной библиотеки, равную которой я редко встречал даже в католических странах, где к средневековым святым относятся с большим благоговением. Я немного разбираюсь в этом предмете, но, конечно, не настолько, чтобы сравниться с вами. – Он потер обложку книги, которую держал в руке, так, словно хотел стереть с нее воображаемую влагу. – И все же я должен признаться, что рад отсутствию этой книги на ваших полках. В противном случае мне было бы отказано в удовольствии подарить ее вам. – Он протянул книгу Улафу, который взял ее с интересом. – Экземпляр «Жизни Франциска Ассизского» брата Лео. В библиотеке моего отца было два экземпляра. – Он заговорщицки улыбнулся. – И так как планировал этот визит на время моей следующей деловой поездки в Скандинавию, я подумал: а кто больше насладится этим экземпляром несравнимого вклада в агиографическую традицию, нежели истинный ценитель?