Текст книги "Список Мадонны"

Автор книги: Макс Форан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц)

Монреаль, 10:00 утра

В новом кафедральном соборе, гордости Монреаля, священник заканчивал причастие, и месса была близка к завершению. Эта месса не была похожа на другие, она постоянно прерывалась шумом с улицы рядом с собором и звуками горнов, соперничавшими со звоном колоколов и более мягкими отголосками алтарных колокольчиков. Прихожане чувствовали себя неспокойно; только пожилые женщины молились так, словно вокруг ничего не происходило. Несколько мужчин обменялись испуганными взглядами, но никто не сошел со своего места. Когда священник, следуя за четырьмя псаломщиками, удалился в ризницу, все прихожане остались сидеть в молчании, вместо того чтобы, как обычно, с шумом устремиться к выходу. Время словно остановилось, предоставив пастве еще на двадцать секунд убежище от того, что ей предстояло пережить вскоре. В конце концов из первого ряда встал молодой человек и преклонил колено. Остальные последовали за ним, направляясь к четырем частным и пяти общественным выходам.

Снаружи в холодных утренних сумерках их ждали войска. Пляс-д’Арм перед собором являла собой море мундиров тусклого красного цвета, впереди стояли пушки, их безобразные жерла были наведены прямо на храм, и пушкари держали наготове в руках зажженные фитили. Закричала женщина, другая упала в обморок, а толпа в панике начала двигаться назад внутрь собора.

Британские солдаты появились со всех сторон, они хватали за руки мужчин и стаскивали их со ступеней лестницы. Наконец на улице выстроилась шеренга из тридцати человек. Опросив имена, офицер записал их в небольшую коричневую тетрадь. После чего мужчин отправили в монреальскую тюрьму. Им не было предъявлено никаких обвинений, и не была оглашена причина задержания.

* * *

Ближе к вечеру, когда в переполненные камеры прибыло еще больше людей, стало очевидным, что британцы были более осведомлены о действиях «Братьев-охотников», чем даже могли себе представить наиболее пессимистичные из арестованных инакомыслящих.

Этим вечером, проверяя списки политически неблагонадежных, симпатизирующих бунтовщикам и «Братьев-охотников», томящихся в тюрьме, Колборн имел в запасе еще две причины, чтобы чувствовать себя в большей безопасности. Ирландцы и евреи, проживавшие в городе, не участвовали в восстании. А из ближайшей сельской местности пришла отличная новость. В северных округах все было спокойно – несколько невнятных выступлений, но более ничего серьезного. Как сказал Клитероу, крестьяне северных деревень боялись Колборна больше, чем «Братьев-охотников». Ему следовало беспокоиться о юге. По крайней мере, теперь он знал, где развертывать свои силы.

Он послал за Клитероу, который доложил ему, что на юге собрано несколько рот добровольцев из числа лоялистов, готовых выступить по приказу немедленно: одна рота в Ляколе, другая – в Хемингфорде на западе и еще одна – на восточном берегу реки Ришелье. В последующие два-три дня регулярные войска понадобятся ему для наведения порядка в Монреале. Канадский гвардейский гренадерский полк, Первый королевский гвардейский драгунский полк и Седьмой гусарский ее королевского величества полк, четыре пехотных полка, два полка артиллерии, около пятисот добровольцев и около четырех сотен индейцев. Всего набиралось более восьми тысяч человек, готовых постоять за королеву. Колборн улыбнулся и попросил Клитероу держать его в курсе событий, после чего отправился спать, уверенный в безопасности Монреаля и в том, что держит ситуацию под контролем.

Сент-Клемент, 4:00 пополудни

Мартин медленно подъезжал к деревне. Голова его была полна противоречивых мыслей. День был долгим, и он провел его в седле, передвигаясь без определенной цели, стараясь уловить смысл в том хаосе, который творился в его сознании. Жозеф-Нарсис либо пропал без вести, либо его взяли в плен, либо убили. Ради дела, которое было обречено в самом его начале. Отчасти Мартин завидовал ему. Он был истинным зелотом, верившим в то, что его дело необходимо и справедливо. Большинство других было всего лишь участниками, верившими в дело ровно настолько, насколько можно верить во время игры одному из игроков, которого поддерживаешь. Только на этот раз это была не игра, но лишь одному Богу было известно точно, что противники не были равными.

Они, конечно, не понимали этого. Люди, подобные Жозефу-Нарсису, возможно, и не думали об этом, рассматривая смерть как цену, которую они готовы были заплатить в случае необходимости. Но остальные? Стоило им только понять, что их жизни находились в реальной опасности, как большинство из них исчезло, растаяло, как первый осенний снег. А те, кто остались, либо по неведению, либо из-за слепой преданности, либо от простой нерешительности, должны были действительно умереть, но не как мученики за благородное дело, а как жертвы крушения своих собственных надежд.

А что же он сам? Это не было делом его жизни. Он не походил ни на Туссона, который хотел выпустить свой гнев, ни на де Лоримьера, который глубоко внутри себя хотел другого решения. Не походил он и на Жозефа Руа, который никогда не загадывал далее чем на сегодня, или на Жозефа Дукета, который обожал Жозефа-Нарсиса и готов был следовать за ним даже в ад. И уж конечно не на Франсуа-Ксавье Приора, верившего в то, что простые люди смогли бы сотворить чудеса, если на то была бы Божья воля. Мартин вздохнул. Так какова же была его роль? Впереди вдалеке показалась деревня. Он видел уже часовых на дороге. Вскоре он снова окажется среди этих людей. Что должен он рассказать им о Жозефе-Нарсисе? Что он расскажет им о своем собственном бегстве? Скажет, что он испугался? Что ничего не жгло у него внутри? В нем не было мечты ни о будущем, ни о новой республике. Не было там и Божьей любви. Это был просто смех. Богу нравился бессмысленный набор звуков. Бог был страхом. Мадлен – любовью.

Двое часовых на дороге приветствовали Мартина. Они были счастливы видеть еще одного уцелевшего после неудачи в Конаваге. До него уже прибыли шестеро, принесшие плохую весть. Мартин заметил сомнение в глазах часовых. Это были молодые крестьяне, которые оказались так далеко от своих домов, чего никогда в их жизни раньше не бывало. Они уже два дня не видели своих любимых. Только у одного из двух было ружье, старинная реликвия времен войны 1812 года. Еще до того, как он оставил их стоять в грязи, Мартин принял решение: он начнет с Анри Бриена. Страх на лице вечером накануне выдал его с головой.

Мартин нашел Анри Бриена в своем кабинете. Он выглядел бледным и подавленным. Как Мартин и ожидал, он внимательно выслушал его предисловие. Они поговорили какое-то время и составили список имен, который Мартин положил себе в карман. Они вышли из кабинета вместе, направившись на поиски касторов. Бриен сразу пошел на постоялый двор Провоста, а Мартин отправился к навесу за кузницей, где были выставлены длинные столы с едой.

* * *

Вскоре все они собрались в гостиной постоялого двора Провоста. Некоторые из них стояли, некоторые сидели, все ждали: де Лоримьер, Приор, Рапин, Перриго, Провост, Герин, Дюмушель и все остальные касторы. Две группы нервно смотрели друг на друга. Те, кто был на стороне Мартина, неуверенно ерзали на своих местах, ожидая, когда он заговорит.

Тишину нарушил де Лоримьер. Он обратился к группе, но смотрел при этом на Мартина.

– Анри сказал, что вы хотите посовещаться с нами. У вас есть новости или это что-нибудь другое?

Мартин прочистил горло. Он говорил медленно, задумчиво, словно подбирал слова.

– Я, мы будем кратки, шевалье. – Он жестом показал на других. – Я говорю от их имени, и мы говорим от имени многих.

– Продолжайте. Мы слушаем.

– Мы просим, шевалье, чтобы вы отправили всех назад по домам. Сейчас же.

Возбужденный гул пронесся по комнате.

– Все бессмысленно. Восстание – это фарс. Мы проиграем. Многие из вас, кто смотрит сейчас на меня, понимают это так же, как и я. Я только что пришел из-под навеса, где выставлена еда. Говорят, что тридцать человек уже ушли сегодня. Многие уйдут завтра. От Нельсона нет никаких новостей. Семьдесят человек, лучших из нас, находятся в плену у могавков. Мы добыли ничтожное количество оружия, и нет никакой надежды найти больше. Британцы не будут так же милостивы, как в прошлый раз. Колборн уже пообещал это.

– Он прав, шевалье. Оставаться здесь – значит погибнуть, или оказаться на виселице, или сгнить в тюрьме. – Мрачный голос Мишеля Лонтина сильно контрастировал с эмоциональной речью Мартина.

– Да какая теперь разница, Мартин. Что бы ни случилось, мы покойники. Мы захватили пленных. Нас узнали. – Джеймс Перриго посмотрел себе под ноги и покачал головой.

– Если мы отвезем Эдварда Эллиса назад из Шатоги и отдадим себя на его милость, то сможем кое-что выгадать, – сказал Мартин. – Некоторые из вас дружны с ним. С его женой и домочадцами обошлись хорошо. Не было никакого кровопролития. Франсуа-Ксавье, ты ужинал на борту «Генри Броухэма» этим самым вечером, не так ли? Их можно будет убедить. Мы не преступники!

Возник шум. Мартин видел, что люди колеблются. Де Лоримьер чесал подбородок, Рапин кивал, остальные делали что-то подобное. «Это получится, – подумал Мартин. – Это получится».

Наконец небольшого роста человек, Приор, поднял руку, призывая всех к тишине.

– Ты не понимаешь. Да, я обедал с капитаном Уипплом. Он останется моим другом до того, как выступит против меня. Тогда он станет моим врагом. Мы взялись за дело, чтобы освободить нашу землю, чтобы выгнать британцев с родных берегов. Некоторые из нас были готовы умереть за это. Прекращение борьбы сейчас означало бы предательство всего, во что мы верили. Наше дело правое, и Господь на нашей стороне. Я скажу, что нужно продолжать, пока все не потеряем. Пока мы все еще патриоты и горды этим.

Он подошел к Мартину и, выпрямившись насколько мог, прошептал:

– Молю Бога, Мартин, друг мой, что ты делаешь это, поскольку считаешь, что прав, а не из-за страха.

Мартин сжал руку Приора.

– Клянусь, что я прав, Франсуа-Ксавье. Я знаю все о Нельсоне и американцах. Американцы не будут сражаться.

– Но мы слышали, что тысячи перешли границу и ждут, чтобы пойти на Монреаль.

– Уверяю вас, что это не так. У американцев не хватит решимости. Никто не перейдет границу. Нельсон почти без денег, и у него очень мало оружия.

Заговорил де Лоримьер:

– Совершенно понятно, что, если Мартин прав, – он сделал паузу, прежде чем продолжить, – и я верю, что такое возможно, тогда нам следует принять решение. Но требуется соблюсти условие. Либо мы все идем, либо все остаемся. Согласны?

Некоторые кивком выразили готовность, другие что-то пробормотали друг другу.

– Давайте помолимся и проголосуем. Бог укажет нам путь.

Анри Бриен был совершенно уверен, к чему приведет голосование, но хотел убедиться в этом. Уединенность молитвы обычно приводила людей к правильным решениям.

Вдруг раздался стук в дверь. В комнату ввалился покрытый дорожной грязью курьер. Де Лоримьер прочитал послание. Брови его насупились, и он тяжело вздохнул.

– Это от Роберта Нельсона. Он в Напервилле. Мы должны быть готовы выступить в течение часа после получения приказа. Приказ может поступить в любое время.

– Ты был неправ, Мартин, – тихо сказал Приор. – Нельсон в Канаде. У него должны быть люди и оружие. Революция продолжается.

За ним эти слова подхватил Дюмушель, затем Герин.

– Революция продолжается!

Потом кто-то запел. Остальные смотрели друг на друга со смущением. Все было кончено.

Глава VII

Ватикан, май 1838 года

Спустя неделю после принятия сана Бернард был направлен в Ватикан для беседы с кардиналом Ламбрусчини. Суровое испытание новициата закончилось, и он наконец оказался у порога ворот власти.

Великий кардинал тепло встретил его, словно они были старыми знакомыми. Сначала они обсуждали вопросы политики за чаем с отвратительно сладким печеньем. Грандиозный проект для Европы Меттерниха, промышленное превосходство Великобритании, удивительный потенциал Американских Штатов при их все еще сохранявшейся незрелости. Ламбрусчини подождал, пока серебро и фарфор будут убраны со стола, прежде чем приступил к обсуждению предмета их встречи.

Для Бернарда не явилось неожиданностью, что Ламбрусчини были известны его мысли о духовном обновлении Церкви изнутри. Но затем каким-то необъяснимым путем Ламбрусчини сменил тему обсуждения, упомянув о заинтересованности папы Григория в стимулировании культурного возрождения в Риме, Ватикане и в конечном счете в самой Церкви. Ламбрусчини говорил открыто. Его святейшество проявил интерес к созданию в Риме архивного хранилища, не имеющего себе равных, – места, где должны быть собраны все исторические ценности христианства для того, чтобы католические ученые имели к ним доступ тогда, когда им это необходимо. Такой лингвист и переводчик, как Бернард Блейк, мог сослужить неоценимую услугу в отборе наиболее ценных манускриптов по всем монастырям Европы. Сначала Бернард не уловил, к чему клонит Ламбрусчини. Он уже представил себе, как погружается в трясину бессмысленных трактатов и бесконечных переводов. Бернард успел даже подумать о том, как бы изящнее отказаться от предложения, когда внезапно до него дошел смысл сказанного. Тщательно перестраивая свои мысли, он воодушевил себя до уровня энтузиазма Ламбрусчини, прежде чем позволил себе добавить, что он также будет рад возможности побеседовать с наиболее внушаемыми монахами.

Кардинал не разочаровал его. Бернард вспомнил, что когда глаза Ламбрусчини впились взглядом в его собственные глаза, они были полны понимания. Ламбрусчини хотел чего-то большего, нежели христианских древностей, гораздо большего. Бернард Блейк снова почувствовал возбуждение в крови, снова увидел громадное кольцо на руке, открывавшей дверь к его судьбе, и прочел слова, проступившие в бледно-серых глазах: «Ищи лидеров, Бернард Блейк. Ищи их, когда будешь сеять семена надежды и честолюбивых стремлений, которые взрастят легион зелотов».

Прошло шестнадцать месяцев. Бернард протер глаза, собираясь ко сну. Итоги его работы лежали перед ним в пыльных коробках, сумках и во всевозможных папках. Заметки, записи, сочинения, письма, манускрипты и книги из десятков монастырей со всей Европы, результаты двух самостоятельных поездок. Оригинал текста «Сорокачасового богослужения» Фомы из Ниетро был найден в монастыре в Бреслау. Учебная палата в Антверпене рассталась почти с полной копией Bullarium Ordinis Praedicatorium, наиболее полным собранием папских булл из всех увидевших свет. В числе их была булла папы Бенедикта XIII о соблюдении порядка всенощной службы, а также список запрещенных книг папы Иннокентия XI. Монах, искавший прибежища после роспуска одного из германских монастырей, вез с собой тяжелый металлический сундук, в котором лежал экземпляр эдикта папы Пия II, предоставляющий германским монастырям право употреблять мясо в пищу три раза в неделю в качестве компенсации за холодную погоду и отсутствие хорошего вина. Конституция Братства святого причастия Фомы из Стеллы была найдена в часовне Святой Зиты в Палермо, а в Саксонии, в Эрфурте, в сыром винном погребе был обнаружен текст проповедей Йохана Тетцеля о достоинствах индульгенций, которые он произносил перед враждебной толпой в бурное время Реформации. В уединенном монастыре у замерзшей реки в Литве отыскался перевод Библии, сделанный Сантесом Пагнини в XVI веке, книга лежала в обитой бархатом коробке поверх доброго десятка небольших словарей, составленных французскими энциклопедистами, и, что еще интереснее, редкого сборника повествований о христианских мучениках XVI века. Бернард Блейк в отчаянии качал головой. Разбирать и классифицировать это огромное количество архивных материалов придется ему одному. Нужно будет делать переводы, правильно каталогизировать все это. Это займет месяцы, но особая ситуация, в которой он оказался, требовала этого. Как сказал кардинал Ламбрусчини в день его назначения: «Легальность должна говорить о себе». Поэтому он забирался в самую глубинку германских государств, собирая важный исторический материал, чтобы доставить и поместить его в прекрасное хранилище Ватикана. Задача была гораздо тяжелее, чем ему казалось вначале. Трудности заключались не только в уговорах самых прижимистых настоятелей уступить свои скрижали для передачи на хранение в Ватикан. Ему и в голову не приходило, что задача будет включать в себя такое интенсивное изучение поблекших и часто бесполезных документов, не говоря уже об участии в нередко беспорядочных беседах с целью сохранить устные пояснения и внести уточнения с поправкой на местные исторические особенности. Занятия этим разочаровывали, но худшее было еще впереди. Бернард вздохнул и потрогал больное место на спине. Он бы на самом деле и не возражал против этой тягостной обязанности, если бы его поездки приносили успех в плане достижения подлинной цели. По крайней мере, у него было бы что показать в качестве результата своих архивных исследований. Но, к его печали, поиски главного рождали в основном разочарование. Ламбрусчини был бы в достаточной степени расстроен и обманут в своих надеждах, если бы пришлось поставить под сомнение тот план, который он так тщательно и убедительно разработал более года тому назад. В добавление к этим огорчениям до Бернарда дошли слухи, что мерзкий Альфонс Баттист получил назначение в Ватикан. Он сомневался, что удастся надолго отложить встречу со своим старым врагом.

* * *

Начищенные до блеска ботинки кардинала Луиджи Ламбрусчини бесшумно ступали по толстому серому ковру на полу просторного кабинета. Позади него на теплом ветру медленно колыхались серые гардины, развешанные по всей длине комнаты. Даже в эти утренние часы воздух был наполнен теплым ароматом свежескошенной травы. На столе, за которым сидел еще один человек, стояли две пустые чайные чашки и тарелка с белым печеньем с красной прослойкой посередине.

Ламбрусчини прекратил ходить и остановился прямо перед Бернардом Блейком, спокойно смотревшим на него. «Блеск в глазах уже не так заметен», – подумал Ламбрусчини.

– Я смотрю, что вы собрали большой материал. Хорошо. Его святейшество будет доволен. – Он взял одно печенье и принялся задумчиво его жевать. – Второй вопрос. Удовлетворились ли вы тем, что сделано?

Бернард Блейк помедлил с ответом. Когда он начал говорить, голос его был спокоен:

– Боюсь, что новость не очень хорошая, ваше высокопреосвященство. – Он вытер губы салфеткой, поднялся из-за стола и начал ходить по комнате. Ламбрусчини внимательно наблюдал за ним. – Мои поездки не принесли плодов. Я разговаривал со священниками, представлявшимися мне более чем подобострастными скептиками. Я слышал жалобы там, где думал услышать слова страсти. Я видел бессилие там, где ожидал увидеть решимость. – Он умолк, глядя в сторону, но губы его шевелились, будто он хотел сказать что-то еще. Потом он продолжил: – Я был в монастырях, построенных в горах, укрытых облаками и туманом, разум ученых спрятан там под покровами семнадцатого века. Бельгийские и голландские монастыри погрязли в болтовне вольнодумства. На долинах Саксонии я натолкнулся на наших братьев, в страхе бежавших от беспорядков. В Литве монастырские хозяйства находились в таком плачевном состоянии, как и несчастная земля, на которой они построены. Враждебность в Венгрии и беспорядки в наших собственных римских провинциях. Нет лидеров, вокруг только пустота в отсутствие духовности.

– И вы удивлены всем этим, святой отец? – спросил Ламбрусчини, шурша газетой, лежавшей на столе. – А мне казалось, что…

Голос молодого человека зазвучал громче. Если Ламбрусчини и заметил, что его перебили, то не подал виду.

– Когда я был в Святой Сабине, я подружился там с одним монахом. Он был велик телом, прост в намерениях, но благороден духом. Когда он говорил, слушатели собирались, как птицы на зерно. По-моему, люди, подобные Томасу Ривароле, должны войти в ворота дальних монастырей. – Он стукнул ладонью по столу, да так, что задрожала ваза с красными розами. – И ни одной, ваше высокопреосвященство, ни одной души с пылом, равным пылу Риваролы. Не говоря уже о воодушевлении или магии слов. Да, ваше высокопреосвященство. Я был удивлен. Нет, разочарован. – Бернард понурил голову.

Когда заговорил Ламбрусчини, его голос сначала был настолько тихим, что Бернарду пришлось напрячься, чтобы все расслышать.

– На Европу надвигается что-то, что требует перемен. Быстрых, неожиданных, порой даже кровавых. На нашу Церковь смотрят как на врага, и те, кто должны высоко нести ее знамя, клонят головы от страха неизвестности. Быть борцом за дело Церкви в наше время означает быть противником прогресса.

Вы открыли для себя, святой отец, то, что было мне уже известно. Вы сами убедились в безнадежности нашего дела и, как следствие этого, в необходимости решений, являющихся как политическими, так и целесообразными. Теперь вы начнете понимать, почему мои действия, кажущиеся кое-кому такими осторожными, на самом деле определяются реальной необходимостью. Я должен признать, что ваши надежды на духовное возрождение манят меня, и уж вполне определенно, что если кто и сможет разглядеть зерна этого, то это должен быть человек, свободно владеющий языками, политически не закрепощенный, восприимчивый и обладающий своей собственной таинственностью. Короче говоря, вы, святой отец. – Он выразительно раскинул руки. – Именно поэтому я и послал вас, конечно. Ваша неудача просто подтверждает мои опасения. Укрепление мирской власти будет продолжать разрушать власть Церкви. Они пользуются пустотами, образованными нашей собственной апатией.

Бернард Блейк нетерпеливо заметил:

– Тогда мы проиграли, ваше высокопреосвященство.

– Нет, – резко возразил Ламбрусчини.

Сила голоса, с которой кардинал произнес это, заставила Бернарда отшатнуться. Взгляд пожилого человека так поразил Бернарда, что он, против обычая, почувствовал свою уверенность поколебленной.

– Семена возрождения не взойдут сами по себе. Мы должны их посеять и вырастить. Святой отец, мы должны совершить чудо.

– Я не понимаю вас, ваше высокопреосвященство.

– Чудо позволит восстановить веру в нас, если будут созданы правильные условия. Нужно, чтобы Господь сошел на землю защитить Свою Церковь. Вы должны понять тягу человека к чудесам.

Бернард немного подумал, прежде чем ответить:

– Я понимаю, что вы имеете в виду. Знамение. Проявление божественного вмешательства. Пусть толпа сплотится вокруг духовенства, а уж духовенство тогда, конечно, сможет…

– Абсолютно верно, святой отец. Мы понимаем друг друга. – Лицо Ламбрусчини явно выражало волнение. Он помахал газетой, которую держал в руке перед удивленным Блейком. – Возможно, мы только что нашли наше чудо вот здесь. Насколько мне известно, вы читаете по-норвежски?

Бернард кивнул.

– Прочтите вот это и скажите мне, что вас заинтересует. Это пришло сегодня от одного из наших уважаемых друзей. Этот человек – наш посланник в Швеции. Так случилось, что он знаком с автором статьи и очень хорошо о нем отзывается.

Бернард взял газету, заметив, что она была напечатана в Христиании месяц назад. Под заголовком «Странные явления в Бергене» следовали три колонки, в которых комментировался удивительный случай, произошедший с семнадцатилетней девушкой, которой было видение на лугу за ее домом. Автор сообщал, что описание видения, которое сделала девушка, очень близко к тому, что произошло со святым Домиником, хотя девушка не была католичкой, да, собственно, у нее вообще отсутствовала какая-либо религиозная принадлежность. В заключение автор еще раз обратил внимание на тот факт, что, хотя девушка не была умственно отсталой или неграмотной, она была столь несведущей о Деве Марии, как сам автор не был знаком с заклинанием змей.

Бернард Блейк поднял глаза. Ламбрусчини вопросительно смотрел на него.

– Ну, святой отец, и что вы думаете?

– Это походит на еще один случай, напоминающий историю девочки из Калабрии. Та же основная мысль. Являются женщины, одетые в синее. – Он пожал плечами. – Такое случалось и раньше. – Бернард Блейк бросил газету на стол и повернулся к Ламбрусчини. – Ваше высокопреосвященство, если мы собираемся создать чудо, то давайте постараемся сделать это наиболее плодотворным путем. Потерпите немного, пока я объясню. Когда я путешествовал по Баварии, крестьяне показали мне источник, который, по их словам, обладал лечебной силой. – Блейк заметил во взгляде Ламбрусчини немой вопрос. – Не спешите делать скептические выводы, ваше высокопреосвященство. У этого явления есть реальная основа. Статья, недавно помещенная в одном из французских научных журналов, свидетельствует о том, что некоторые минеральные воды способны снимать и даже лечить мышечные расстройства. – Прежде чем продолжить он внимательно посмотрел на свои пальцы. – Поэтому у нас, кажется, есть некая научная основа для нисхождения божественности. Этот баварский источник может быть плодотворно использован для создания чудес во имя нашей новой духовности. Местность, в которой он находится, в политическом смысле благоприятна, и с правильно выбранными субъектами мы смогли бы не только произвести чудо и подтвердить его существование, но и создать индивидуальное убеждение, которое распространяется, как сорняки в огороде. – Он жестом показал на газету, лежавшую на столе. – С этой скандинавской девушкой мы имеем не более чем причудливые фантазии. Слабоумная женщина-ребенок, крестьянка, такая же пустая, как и корова, которую она доит.

Он сел и с ожиданием посмотрел Ламбрусчини в лицо. Его аргумент был убедителен. Он понимал это. Конечно, он не мог рассказать человеку, стоявшему над ним, о том неприятном чувстве, которое он испытывал, когда речь заходила о женщинах. Ему понадобилась каждая унция решимости, имевшейся у него, чтобы пережить встречу с Марией Бальбони. Нет, о чуде с женщиной не могло идти и речи.

Он вынужден был напрячься, чтобы услышать, что Ламбрусчини заговорил с ним.

– Возможно, вы и правы, святой отец. Но есть и другая сторона вопроса. Лечебная сила минеральной воды не духовна сама по себе. Мы должны будем представить ее чудесные свойства через какую-то личность. Отметьте себе, что это может быть сделано. Но это отнюдь не просто. С другой стороны, ничего не подозревающий живой символ прямого контакта с божественностью уже проявился независимо от того, что мы могли бы придумать. С правильным переводчиком, который мог бы вести ее, эта девушка могла бы стать заместительницей самой Богоматери.

Ответ Бернарда Блейка говорил более о его опасениях, нежели выдавал беспокойство, которое он на самом деле испытывал. Он придал своему голосу уверенность:

– Только если у нее довольно необходимых для этого качеств. Достаточно привлекательности, чтобы соответствовать тому, чего от нее ожидает народ, достаточно простоты, чтобы не понимать этого, и, что самое главное, присутствие таинственной силы, чтобы изменить себя саму. – Он рассмеялся, прежде чем продолжить: – Женщина, одной ногой стоящая на земле, а другой – на небесах. Где же будет ее сознание, ваше высокопреосвященство? Нет, идея с минеральной водой мне более по душе. Здесь все факторы у нас под контролем.

Ламбрусчини внимательно изучал лицо Бернарда, стараясь прочесть на нем значение слов, сказанных молодым священником. Внезапно его голос зазвучал примирительно:

– Потерпите немного, святой отец. Ваша минеральная вода никуда не убежит, и мы воспользуемся ею, если будет необходимо. – Он повертел в руке простое распятие, висевшее у него на шее. – Я верю в чудеса, отец Блейк, даже если вы в них не верите. У меня есть сильные предчувствия по поводу этого случая, и сегодня я много молился. Поезжайте и обследуйте эту девушку. Может быть, там ничего нет. Но помните одно, святой отец, – Ламбрусчини наставительно покачал пальцем, – люди, а не источники воды, движут Церковью. А теперь отправляйтесь и найдите божественный знак.

– А если я найду?

– Тогда можно считать, что мы начали.

– А если нет?

– Это будет зависеть от вас, не так ли? У меня такое чувство, что вы найдете то, что вам нужно найти. Пресвятая Дева является протестантке из северных стран. Если все сказанное о девушке окажется правдой и ей действительно являлось то, что не являлось этой Бальбони, и если мы будем очень тщательны во всех наших шагах, мы еще сможем повернуть течение в нужную нам сторону. Это стоит того. Два месяца, святой отец. У нас чуть больше двух месяцев до конгресса с Францией и Австрией. – Он в упор посмотрел на Бернарда. – Одно из двух, святой отец: либо выиграем, либо проиграем. Это игра. – Он холодно улыбнулся. – Для нас обоих…

Бернард не ответил. Неопределенность слов Ламбрусчини мешала ему говорить. Он не смог ничего ответить, поскольку что-то сжало грудь и нечто сильно застучало в висках.

Ватикан, конец июня 1838 года

Он был молод и хорошо одет, но дорогая одежда сидела на нем как-то неуклюже, словно была с чужого плеча. Он шел в сумерках по Виа Кресченцио в направлении Пьяцца дель Рисорджименто, засунув руки в карманы хорошо сшитого хлопчатобумажного пиджака. Несколько минут спустя он прислонился к двери и оглянулся, осмотрев погружавшуюся в темноту площадь, прежде чем продолжил движение. Он сделал круг за пристройкой к музею Ватикана, оглядываясь через плечо, чтобы убедиться, что за ним никто не наблюдает, потом прошел по зеленому газону перед большим прямоугольным зданием из камня и кирпича. Трава под его ногами казалась мягкой. Он вошел в здание через незакрытую заднюю дверь. Поднявшись по двум лестничным пролетам, он остановился на первой площадке, отдышался и прошел вперед по неосвещенному коридору. Наконец он нашел нужную ему дверь. На ней было написано: «Только для частного пользования. О ключе справиться у секретаря». Он потратил несколько секунд на то, чтобы поправить одежду и привести в порядок свои светлые волосы. Затем он стукнул в дверь четыре раза: два тихо и два громко. Дверь открылась ровно настолько, чтобы высунувшаяся оттуда рука смогла затащить его в комнату. И немедленно был заключен в объятия. Он ощутил требовательные горячие губы на своем лице, крупное тяжелое тело потащило его к кушетке в центре комнаты. Он закрыл глаза и ничего не видел. Даже когда почувствовал, как неуклюжая рука на ощупь вытаскивает ремень и стягиваег с него брюки, им не было произнесено ни слова. Потом, когда голова оставила его лицо, чтобы скользнуть к промежности, он скорее угадал, чем услышал фразу, произнесенную с чувственным жаром:

– Игнаций, любовь моя!

Он зажмурил глаза так плотно, как только мог. Чтобы заставить свою плоть в паху подняться, он с отчаянием представлял себе прекрасного Ахмета. И хотя этот язык был не таким нежным, как у Ахмета, а зубы причиняли больше боли, он победно улыбнулся, почувствовав сладкое возбуждение, и, видя мысленным взором улыбающееся с потолка лицо Ахмета, кончил.