Текст книги "Список Мадонны"

Автор книги: Макс Форан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 33 страниц)

– Или, может быть, Сальваторе, – сказал Ламбрусчини, наклоняясь к своему письменному столу, – эти экзамены докажут, что он настолько исключителен, насколько, по нашему мнению, он и должен был быть.

Пробежав глазами несколько страниц с самого верха стопки, Сальваторе Теттрини взял их и помахал перед лицом Пауло Вентури, который с мрачным видом сидел напротив него, кусая губу.

– Великолепно, Пауло. Наиболее убедительные и доказательные ответы, которые я когда-либо получал от студента. Более того, это работа мастера.

Вентури заерзал на своем стуле.

– Да. Он с большой легкостью справляется с творениями ума великих, – мрачно сказал он.

– Каково наше решение, Пауло?

– У нас нет выбора, отец-настоятель, – пожал плечами Вентури. – Нам здесь больше нечему его учить. Да и в монастыре Святого Фомы тоже. Передайте его Джузеппе. У вас есть на то право. Наш терпеливый святой с радостью возьмется за него.

Теттрини уже думал о том, как Джузеппе Палермо, магистр теологии Святой Сабины справится с задачей. Он предполагал, что у него получится гораздо лучше, чем у Вентури, поскольку Палермо не проявлял такой горячности и был более умудрен в мирских делах. И к тому же надо помнить об обете Фомы Аквинского. Нет, Бернарду Блейку не будет позволена та же свобода самовыражения в теологии. Теттрини вернулся мыслями в настоящее.

– Вечный обет? Он его должен будет принять?

Вентури твердо встретил его взгляд.

– У нас и тут выбора не остается. Как вы уже очень прагматично сказали, он имеет право. Я молю Бога, чтобы вы не ошиблись в своем выборе, Сальваторе. Он пугает меня.

Изображая уверенность, которой он не чувствовал, Теттрини положил руку на плечо Вентури.

– На все Божья воля, Пауло. Мы всего лишь орудия этой воли.

* * *

К весне 1835 года Бернард обнаружил, что Томас Риварола стал его другом. Осознание этого пришло неожиданно и не без удивления, поскольку он никогда не намеревался воспринимать общительного простака Риваролу всерьез.

Многие в его деревне, грустно поведал ему Риварола, не находили утешения у Господа. Вот почему он решил стать священником. Ради этого он уступил своему младшему брату наследственное право на их небольшую семейную ферму. Он не думал ни о каких миссиях, и важные посты в Мадриде и Лиссабоне были не для него. Он собирался возвратиться в свой родной приход для того, чтобы вернуть всех отбившихся от стада в сладкие объятия Господа.

«Да, ты сможешь, – подумал Бернард. – Ты сможешь все это сделать. Ты сможешь заставить камни плакать от твоих слов. Ты удивишь своих друзей чудесами. Но не только во имя Господа и не в забытой всеми Каталине, а в далеких Саксонии, Баварии или Дании, где уши более чувствительны, умы более восприимчивы и руки больше тянутся к делу».

Постепенно, но верно недоверие, которое Бернард испытывал к Томасу Ривароле, почти исчезло в его сознании. Они возвращались с занятий вскоре после того, как Бернард начал посещать курсы в Большом зале теологии. Риварола, который все еще боролся с философией, оживленно объяснял, почему Гегель был, по сути, антихристианином. Бернард, слушавший внимательно, как он это делал последнее время, внезапно с чувством схватил великана за руку.

– Великолепно, Томас. Мы еще сделаем из тебя философа.

Риварола светился от счастья, обрадованный такими лестными для него словами от человека, на которого он так хотел произвести впечатление. Для Бернарда это был момент прозрения. Он на самом деле почувствовал гордость и радость за другого человека. Он улыбнулся про себя, делая из этого выводы. Он всегда знал, что ему судьбой предназначено управлять умами и сердцами людей. Он сказал Теттрини, что для нового возрождения нужны апостолы. И он теперь знал, кто будут его апостолы. Он положил руку на плечи Риваролы, и так, смеясь, вместе они вошли в полуденный мрак главного зала Святой Сабины.

Май 1835 года

– Клади их сюда, Томас. Хорошо. – Бернард отошел в сторону, чтобы дать большому и сильному Ривароле поставить ящик с книгами на пол в углу кельи.

Риварола взял в руки «Историю Сент-Леже».

– Я удивляюсь, Бернард, твоей любви к средневековой литературе. Мне бы этот интерес.

Великан все равно не читал по-французски, поэтому даже если бы он и открыл книгу, то не заметил бы, что на самом деле это был «Эмиль» Жан-Жака Руссо. Эта была одна из предосторожностей: каждая отобранная им книга была на иностранном языке. Большинство любопытных глаз не найдет в его библиотеке ничего предосудительного, даже если потратит время на поиски. За исключением Баттиста. Но он сомневался, что Баттисту хватит смелости зайти в эту келью, пока он занимал ее.

Словно читая его мысли, Риварола пошутил:

– Книги вместо Баттиста. Должно быть, Бернард, ты сказал что-то очень убедительное нашему настоятелю, чтобы получить разрешение иметь книги в келье и выгнать из нее Альфонса. Мне на самом деле жаль этого негодника в связи с его уродством духа и тела. Мне следовало бы стараться относиться к нему как к чаду Божьему, даже несмотря на то что он терпеть меня не может.

Бернард был занят расстановкой книг.

– Ну, я не знаю, Томас. Здесь нет никого, кто мог бы любить тебя и верить тебе одновременно. Даже Баттист не может. А ведь он изменился после того ужасного падения в церкви, не так ли? – И продолжил: – А что касается книг. Так это специальное разрешение, каково?

Они посмеялись при этом упоминании особого положения Святой Сабины в ордене. Каждый в монастыре, кто пользовался какими-нибудь небольшими привилегиями, обычно прибегал к этому аргументу, чтобы обезопасить себя.

Риварола осмотрел келью.

– В это время я более всего скучаю по своей ферме. Весна, повсюду запах жизни. Разве ты не чувствуешь его, Бернард?

– Да, я заметил изменения за последние две недели. Марио со своим цветочным горшком. Пробуждение при свете, а не в темноте. Да, Томас, я тоже чувствую себя свободнее, но не вследствие наступления весны. – Он понизил голос: – Когда я говорил с настоятелем буквально вчера, он позволил мне еще одно особое послабление, которое, должен признаться, здорово меня удивило. – Последнее не было правдой, и он даже пожалел о том, что солгал другу. Никакого послабления позволено не было. Он выпросил его.

Риварола поднял брови. Это было, Бернард уже знал, знаком чрезвычайного интереса с его стороны.

Бернард продолжил:

– Мне позволили изучать иностранные языки в Римском университете. Мне будет разрешено пожертвовать некоторыми уроками теологии, в случае если я продемонстрирую успехи наперед. Поскольку я знаком с трудами Фомы Аквинского, магистр Палермо посчитал возможным просить за меня настоятеля Теттрини.

Риварола тепло рассмеялся.

– Браво, Бернард.

Было приятно наблюдать дружескую улыбку. Одиночество так удручало Бернарда. Хотя человек был призван выполнять Божью волю, это вовсе не означало, что он при этом должен был всегда оставаться серьезным. Риварола был уверен, что Создателю нравилось хорошенько посмеяться, и, возможно, он частенько занимался этим.

– Я голоден, – сказал Бернард. – Посмотрим, что за помои эти глупые новиции состряпали для нас сегодня вечером. Уверяю, что пища, которую я готовил в свою очередь в прошлом месяце, была вкуснее.

– Я думаю, это ты слишком, – ответил Риварола. – И помимо всего прочего, для неумелых городских парней они готовят не так уж плохо.

– Да ты все съешь. Даже ворону.

– Что правда, то правда. Ворона тоже неплоха. Только сначала ее нужно сварить.

– С перьями или без них?

– Зависит от того, насколько ты голоден.

Смех Риваролы вызвал неодобрительный взгляд одного из присутствовавших монахов. Замечания в Божьем доме, даже такие незначительные, обычно очень Риваролу расстраивали. Но на этот раз он этого не заметил, поскольку порадовался смешинке, промелькнувшей в глазах своего друга.

Глава IV

Монреаль, Нижняя Канада, 27 сентября 1838 года

Мартин Гойетт по благовесту узнал, сколько времени. Он стоял у рынка Бонсекур и наблюдал за оживленной толпой. Перед ним на мостовой уселись двое мальчишек, один из них бережно держал небольшую клетку с птицей. Торговец овощами катил свою тачку к зданию рынка, двое, стоявшие сразу за ним, смотрели на реку, опершись на перила. Мартин пытался догадаться, не было ли среди них того, кого он искал. Он вытащил из кармана листок бумаги и прочитал сообщение снова, несмотря на то что он уже знал наизусть каждое его слово.

Его кастор, Анри Бриен, накануне вечером передал ему это, ни сказав ничего, кроме того, что эта записка от де Лоримьера и что тот вызывал его в Монреаль по какому-то важному делу. Мартин только что прибыл сюда и смешался с рыночной толпой как раз у входа для продавцов. Он все еще наблюдал за теми двумя, что стояли у перил и смотрели на реку, как неожиданно заметил человека в картузе, сидящего на козлах и вместе с другими людьми слушавшего старого уличного скрипача. Человек выпрямился, коснулся картуза и принялся ковыряться в носу с подчеркнутой медлительностью. Мартин смотрел на него зачарованным взглядом, словно тот выступал на сцене. Спустя минуту-другую, человек обтер руки о штаны, отряхнул какую-то грязь с колена и медленно пошел вдоль длинного каменного здания рынка. Мартин последовал за ним, держа безопасную дистанцию. Десятью минутами позже человек остановился у аккуратного, не вызывавшего никаких подозрений дома. Он подождал немного, прежде чем постучать, и зашел внутрь. Через минуту он открыл дверь и впустил Мартина, после чего, ни слова не говоря, проводил его в глубь дома и вывел в сад во дворе, где сидели и неспешно пили кофе двое мужчин.

Де Лоримьер первым увидел Мартина и с энтузиазмом поднялся, чтобы поприветствовать его.

– Брат Гойетт, добро пожаловать. Мне приятно, что вам так быстро удалось добраться до нас. Без сомнения, вы легко разобрались в моих инструкциях.

Мартин протянул ему свою левую руку.

– Приветствую вас. Как вы могли заметить, шевалье, время в моих руках. И конечно же, ваши инструкции были весьма конкретны.

– Присоединяйтесь к нам, – сказал де Лоримьер, указав рукой на свободный стул и затем сделав жест в сторону своего собеседника. – Это Джон Пикот де Белестр-Макдоннелл, известный патриот, чьим домом мы имеем честь воспользоваться в наших благородных целях.

Де Белестр-Макдоннелл весь засветился от радости и с усердием потряс руку Мартина.

– Добро пожаловать, брат. Шевалье поведал мне много хорошего о вашем энтузиазме. Мы нуждаемся в таких людях, как вы.

– Для меня большая честь, что шевалье такого высокого обо мне мнения, – сказал Мартин, холодно взглянув при этом на де Лоримьера, но тот не обратил на его взгляд никакого внимания.

Де Лоримьер был занят своей трубкой. Он раскурил ее, и, прежде чем заговорить, проследил за синим дымом, растворявшимся в полуденном воздухе.

– Кажется, ваша рука выздоравливает?

– Не совсем. Боль ослабла, но подвижность не восстановилась.

– Вы ведь способны драться, так? – В голосе де Белестр-Макдоннелла слышался благородный гнев.

– Не уверен в этом, но, думаю, что смогу стрелять из пистолета.

– Ах, солдат может сделать многое и так, не нажимая на курок. Собственно, именно ради этого я и попросил нашего юного друга прибыть сюда сегодня, Джон. – Де Лоримьер продолжил, не дав пожилому человеку шанса ответить: – Мартин, помните, что вы сказали мне той ночью на ферме Жосона?

– Что я не верю в то, что вы можете победить британцев. Что вы – я имею в виду мы – для того, чтобы достичь успеха, нуждаетесь в чем-то большем, чем восторги и обещания. Но вот я здесь сам. Я примкнул к вам. Поэтому, как вы понимаете, я изменил свое мнение.

Де Лоримьер уловил в его словах очевидный сарказм.

– Я вижу, мой юный друг, что у вас своя собственная причина присоединиться к «Братьям». – Он бросил взгляд на перевязанную руку. – Возможно, это месть. Она всегда была хорошим мотивом.

Мартин подумал о Теодоре Брауне, представив его лежащим в луже крови, а себя стоящим рядом с пистолетом в руке. Это не обрадовало его, а лишь послужило поводом еще раз болезненно почувствовать бесполезность происходившего.

– Нет. Не месть. Но это не имеет значения. И я все еще считаю, что сбросить британцев будет очень трудно.

– Но разве мы не должны попытаться?

Мартин был удивлен, услышав неуверенность в голосе де Лоримьера.

– Конечно, мы сможем победить. Британцам не хватит смелости устоять перед восстанием такого размаха, – упрямствовал де Белестр-Макдоннелл.

– Именно это мы и должны выяснить, Джон. Размах нашей мощи. Про силу британцев мы знаем. Мы идем против них, повинуясь собственной воле.

Де Белестр-Макдоннелл выглядел удивленным.

– Вы слышали, что говорил Гран Игль. Он уверен в нашей победе.

Ответ де Лоримьера прозвучал резко:

– Боюсь, Джон, что я не разделяю тот уровень веры, который есть у вас в отношении Эдуарда-Элизи Мальера. Я не думаю, что Коте и Нельсон также разделяют его. Но у нас нет другой кандидатуры. Конечно, его смелость – вне сомнений. Меня беспокоит его способность к управлению и реальной оценке обстановки. Он вечный оптимист, и это волнует меня определенным образом. Это сближает мою позицию с мнением нашего юного друга. – Он повернулся к Мартину. – У меня есть для вас задание, Мартин. Задание, целью которого является помощь братьям и нашему делу. От всех, кто посещает этот дом, мы слышим только положительные мнения. Все эти люди настолько желают успеха нашему делу, что могут быть слепы к реальности.

– А как вы, шевалье? – спросил Мартин твердым голосом.

– Должен признать, что и я тоже. Но и я начинаю чувствовать потребность в каком-то мериле нашей уверенности. Именно поэтому я хочу, чтобы вы совершили путешествие по приходам и деревням вдоль течения реки Ришелье и по ту сторону границы. Поговорите с иглями, касторами, ракетами, со всеми, кто с нами. Затем отыщите Роберта Нельсона, Сирилла Коте и самого Гран Игля. Оцените реальную обстановку нашего положения как в Соединенных Штатах, так и по течению реки Ришелье, поскольку именно там мы одержим победу или потерпим поражение. Узнайте количество людей, ружей, пушек, и самое главное – это отличить революционные настроения от простого недовольства. Как вы сами выразились, нужно найти мудрость не путать одно с другим. Британцы не должны заподозрить вас, хотя они внимательно следят за путешествующими. Но вас вряд ли примут за того, кто может представлять опасность. – Де Лоримьер произнес последние слова, запинаясь от смущения. Оба поняли, что он имел в виду. Мартин столь часто был объектом разного рода шуток по поводу своей внешности и манеры говорить, что не мог понять это иначе. – Но вы также очень прозорливы, и, принимая во внимание ваш природный скептицизм, вас трудно будет убедить в том, что на самом деле этим не является. Кроме того, вы говорите по-английски, и это может стать решающим преимуществом.

– Откуда вам известно, что я говорю по-английски? – удивленно спросил Мартин.

– Доктор Бриен. Он рассказал мне о вашей стычке с Теодором Брауном. Будучи без сознания, вы с кем-то говорили… по-английски. Можно многое узнать, если внимательно слушать, особенно когда вокруг думают, что вы ничего не понимаете.

Прежде чем ответить, Мартин подумал: «Итак, я отправляюсь в это путешествие. А что, если это приведет меня к еще большей уверенности в моих прежних сомнениях? Изменит ли это хоть что-нибудь?»

Де Лоримьер внимательно рассматривал свои длинные пальцы.

– Вполне возможно. Нужно просто посмотреть, не так ли?

Человек, который привел Мартина к дому, внезапно материализовался у стола. Де Лоримьер показал на него рукой.

– Жорж снабдит вас деньгами на дорогу и познакомит с различными опознавательными сигналами, по которым мы узнаем друг друга. Они разные для каждого прихода.

Мартин почувствовал, как его руку взяла чужая рука. Хватка была крепкой.

– Однажды вы высказали свое мнение, мой друг. Теперь отыщите истину. – Шевалье вздохнул и потрепал де Белестр-Макдоннелла по плечу. – Вот видишь, Мартин, даже если Джон или я могли бы отправиться вместо тебя, то я очень сомневался бы в нашей объективности. Мы зелоты. Ты – нет. По крайней мере, сейчас.

На все у тебя есть месяц. Через месяц ты расскажешь мне о реальной готовности «Братьев-охотников» отсюда и до границы, а также силу и расположение наших американских союзников. Первого ноября мы встретимся в доме Анри Бриена. У нас будет еще достаточно времени, чтобы сделать переоценку, если она потребуется. В этом году урожай начали собирать поздно. До середины ноября ничего не произойдет. С Богом, мой юный друг. – Он поднял свой стакан: – За «Братьев-охотников» и за наше дело.

– И за хорошие вести, которые, я уверен, принесет наш юный друг, – сказал де Белестр-Макдоннелл, прикасаясь губами к стакану.

Мартин подождал, пока они оба выпьют. Его лицо не выражало ничего. Когда они опустили свои стаканы, он поднял свой:

– За истину!

Штат Нью-Йорк, прямо у границы с Вермонтом, к западу от Олбурга, 31 октября 1838 года

Наконец Мартин увидел мост, который сначала был едва различим сквозь пелену дождя. Каменная арка моста была приземиста, как ворота в средневековом замке. Под ней была темная бездна, откуда раздавался плеск бегущей воды. Мартин послал свою лошадь вперед и вниз, пока не оказался прямо под дорогой. Он спешился, накинул поводья на кучу камней и перебрался с липкой глины на сухую холодную землю под опорами моста. Присел там, съежившись от холода, и стал вслушиваться в шум дождя над головой. Мартин взглянул на часы. Он мог просидеть здесь еще не более получаса. Нащупав что-то на бедре, вспомнил, что это хлеб. Он выудил его из кармана и принялся жевать, не обращая внимания на воду, капавшую с полей его промокшей шляпы, и ощущая его вкус небом.

Ему хотелось плакать. Его мутило от собственного бессилия так, будто он смотрел на что-то ужасное и не мог отвернуться. Суть была понятна. Все было бесполезно. Революция была не чем иным, как гротескным упражнением в самообмане. Нет, это было еще хуже. Погибнут добрые люди, будут зарезаны, будто свиньи, на тех же самых полях, которые они поклялись освободить. Он посмотрел на руку, белевшую в темноте, как уснувшая рыба. И будет ли он повинен в том, что прольется их кровь? Сможет ли он предотвратить неизбежное? Несмотря на темноту вокруг, он закрыл глаза и подождал, пока стук над его головой и в его груди не прекратится.

* * *

Задолго до того, как он добрался до высокого ухоженного дома в Сент-Олбанс, где Нельсон со своими помощниками замышляли свое громкое возвращение в Канаду, Мартин Гойетт расстался с иллюзиями. С помощью еще одного набора условных знаков ему удалось встретиться с американскими «Братьями» и впервые послушать разговоры о революции на английском. В отличие от того, что он слышал в Нижней Канаде, суждения, которые высказывались здесь, казались пустыми, словно никто из усевшихся за игру понятия не имел о ее правилах. Было похоже, что они принимали себя за шумную толпу сочувствовавших, чья готовность выступить с оружием в руках, конечно, не исключалась, но только в случае уверенности в успехе. Что же касается готовности поставки вооружений, то вообще вряд ли можно было с какой-либо уверенностью сказать что-нибудь даже о его закупке, не говоря уже о наличии. Если не считать разнообразного личного оружия, которое удалось собрать по фермерским домам, американские «Братья» были так же плохо вооружены, как и их канадские товарищи, и, решись они пересечь границу, в чем Мартин серьезно сомневался, оказались бы простым пушечным мясом.

* * *

После встречи с Робертом Нельсоном в Сент-Олбанс Мартин пришел в уныние. В этом человеке жила сильная уверенность. Он говорил громко и убедительно, и Мартин сразу же заметил, что именно это легко подчиняло других людей его воле. Нельсон объяснил Мартину, после того как прочел письмо де Лоримьера, доставленное ему, что с деньгами проблем не было. Для срочной отправки в Олбург готовилась большая партия вооружения. После встречи с Нельсоном Мартин повстречался и с другими. Доктор Сирилл Коте говорил красноречиво и любезно, но смотрел на Мартина так, словно видел в нем испытательный образец на лабораторном столе; важный Гран Игль, Эдуард-Элизи Мальер, постоянно чем-то хвалился. Было трудно всерьез воспринимать этого комичного маленького человека, и даже неопытному глазу Мартина было заметно, что он был полным нулем в военном деле. Люсьен Ганьон не сводил с него глаз. У него единственного из всех было мускулистое тело и жесткие глаза настоящего бойца. Мартин не мог заставить себя ответить ему взглядом и пытался заглушить свой страх.

На следующий день он был в Олбани по адресу, указанному ему де Лоримьером, в доме банкира, который имел когда-то адвокатскую практику в Монреале. Де Лоримьер объяснил Мартину, что этот человек был таким же революционером, как и они, будучи одновременно реалистом, что делало его в эти эмоционально напряженные времена тем, кому можно было доверять. У него должно было сложиться определенное мнение об американской поддержке революции. Полный маленький банкир оказался умным человеком с ясными круглыми глазами, которые мудро прищуривались за прозрачными стеклами очков. Наблюдая, как короткие, унизанные кольцами пальцы Хемелина нетерпеливо стучали по столу, Мартин понял, что де Лоримьер ошибался в революционном пыле своего друга. Шевалье де Лоримьер заблуждался, когда принял откровенную ненависть, которую Хемелин испытывал к британцам, за возмущение бунтаря. Хемелин рассказал Мартину без всяких обиняков, что семь миллионов долларов, якобы собранных, чтобы покрыть расходы на подготовку к сражению, были мифом. В его банке не было зарегистрировано никаких необъясненных солидных переводов средств и не существовало многочисленных мелких изъятий. Та же самая картина была и в других банках, даже в Нью-Йорке и там, на севере. Если, конечно, у Роберта Нельсона и его мифических американских союзников нет солидных финансовых резервов, в чем Хемелин сомневался, или они уже успели приобрести значительный арсенал вооружений, то революция будет совершаться канадскими ружьями. Мартин вспомнил, как этот маленький человек вздохнул, словно вспомнил что-то важное. Он поднял указательный палец и попросил у Мартина разрешения уточнить свое последнее замечание – люди действительно готовы в большом количестве перейти границу, чтобы помочь революции, признал он, но только в том случае, если она победит.

Несмотря на то что Мартину не терпелось сразу же уехать, вежливость возобладала, и он пообедал с Пьером Хемелином. Он едва чувствовал вкус пищи и после обеда отказался от предложения Хемелина остаться на ночь в его доме. Ему нужно было назад, в Монреаль, к де Лоримьеру, не откладывая. Сумасшествие должно было быть прекращено. Он обязан был успеть добраться до де Лоримьера, Жозефа-Нарсиса, Франсуа-Ксавье, Туссона. До них до всех. До своих друзей и друзей, которые даже сейчас готовились к битве, слепо веря, что в определенной степени победа будет обеспечена союзниками, помощь которых, как теперь понимал Мартин, была эфемерна, как и мечты о новой стране вдоль по течению реки Святого Лаврентия, которую они лелеяли. Он должен был остановить их.

* * *

Дождь перестал лить и превратился в холодную изморось. Скользя и хлюпая по грязи, Мартин вывел свою лошадь из-под моста на дорогу. Он с трудом залез в седло, прижимая правую руку к теплой груди, чтобы вернуть ей хоть сколько-нибудь чувствительности. Но не успел он съехать с моста, как лошадь мотнула головой, заставив его натянуть поводья. Он увидел и услышал всадника одновременно. Тот появился из темного леса за дорогой, как черное привидение, и вмиг предстал перед ним. На всаднике была шляпа с широкими полями и мокрая накидка. От страха у Мартина мороз пробежал по коже.

– Кто ты? – слабым голосом спросил Мартин.

– Ты Мартин Гойетт? – поинтересовался всадник женским голосом, но командным тоном, лишенным всякого страха.

– Да, а кто спрашивает? – произнеся эти слова, Мартин выругал себя за тупость. Как мог он быть таким беспечным?

Женщина подала лошадь вперед в попытке лучше разглядеть его в темноте. Мартин не видел ее лица. Да, казалось, она была удовлетворена тем, что увидела, поскольку отъехала, кивнув. Спустя мгновение он понял почему.

– У тебя действительно тот голос, о котором они говорили, и ты едешь верхом с поводьями в левой руке. Следуй за мной. Они ждут тебя у границы.

– Кто? Кто ждет меня и почему?

– Британцы, дурень. Кто же еще?

И она ускакала, направившись к роще у дороги, и даже не оглянулась. Замешкавшись на миг, Мартин последовал за ней в темноту, уже ощущая знакомую покорность, которая так легко овладевала им. Он ехал ночью следом за совершенно незнакомой женщиной бог знает куда и не зная почему. Страх помутил его разум. Он старался не потерять ее из виду, пока они галопом скакали сквозь рощу по утоптанным тропам, перебравшись на пути через несколько переполненных водой ручьев. Женщина скакала без устали, умело держась в седле. Она несколько раз останавливалась, чтобы даль ему возможность догнать ее. Даже если бы Мартин знал местность так же, как она, то он все равно не смог бы поравняться с ней. Она не делала передышек и не произносила ни слова – только кивок, чтобы показать направление, и снова вперед, в ночь, словно какое-то нетерпеливое бесформенное видение.

Могло показаться, что дорога заняла у них достаточно долгое время. Мартин отставал все чаще, поскольку он и его лошадь ослабли от скачки. Он терял ее из виду, и она тут же появлялась, неясная и недоступная, ее конь танцевал под ней. Один раз он попросил о передышке. Его голос, должно быть, потерялся в ночи, поскольку она снова исчезла еще до того, как он добрался до места, где она стояла. Ему показалось, что он услышал смех, но посчитал, что это был шум ветра с северо-востока, колючего и сильного.

Ферма выступила из темноты ночи, сначала это был просто желтый свет вдалеке, который постепенно обрел очертания дома.

– Стучись в ворота прихода Святого Валентина. Тебя ждут и примут здесь.

Она оставила Мартина одного, а сама повела лошадей за дом. «В конюшню», – предположил Мартин. Он толкнул железную дверь и был удивлен, когда она свалилась с петель, упав на землю с шумом, который в ночи прозвучал ужасающе громко. Ступени на крыльце шатались и трещали, а когда он постучал условным стуком в дверь, то заметил, что часть окна справа от него была заколочена досками в том месте, где рама была сломана.

Дверь приоткрылась, и оттуда выглянуло испуганное лицо.

– Мартин! – с радостью вздохнул его владелец.

Следом за этим худая рука взяла его за запястье и втащила внутрь. Мартин окинул взглядом комнату, давая глазам привыкнуть к свету. Это была кухня. Скромная, такой же величины, как и у его матери в Сент-Тимоти или как сотня других, в которых ему приходилось бывать, но здесь было неуютно. Огонь горел в железной печи, на которой стоял большой горшок, из которого исходил приятный запах, густой аромат овощного супа заставил Мартина осознать, насколько он был голоден, и у него во рту собралась слюна.

Хозяин дома словно читал его мысли.

– Не стесняйся, Мартин. Мадлен скоро придет. Я достану хлеба. Приятно снова встретиться с тобой.

И тут Мартин впервые повернулся, чтобы рассмотреть того, кто принял его. Он не узнал его сначала, потом его глаза широко раскрылись от удивления.

– Жак. Я не узнал тебя. Ведь это ты, не так ли?

– Да, это я, Мартин. В очках, но без картуза.

– И тот же голос, однако. Той ночью мы долго разговаривали с тобой, Жак.

Молодой человек счастливо улыбнулся:

– Я думал, что ты меня не вспомнишь.

Мартин помнил его очень хорошо. Жак Вердон, наиболее застенчивый и пугливый из всех членов братства, с которыми Мартин встречался в Одельтауне несколькими неделями ранее. Он выбрал его в качестве наиболее подходящего источника информации. Грустно, но, несмотря на энтузиазм, с которым Жак говорил о революции, он оказался бесполезным. Бедняга ничего не знал о степени готовности братства к сражению. Это были два часа, потраченные впустую.

Миска горячего супа не располагала к разговору. То же самое можно было сказать и о порезанном ломтями плотном черном хлебе, который можно было аппетитно макать в суп. Жак сел рядом и болтал без умолку.

– Еще одна миля, и британцы бы схватили тебя. Они ждут уже несколько дней. Нам посчастливилось узнать об этом. У Клитероу шпионы повсюду. Без сомнения, один из них был на постоялом дворе во время нашей встречи, все выслушивал и вынюхивал.

Продолжая есть, Мартин вспомнил тех незнакомцев, чьи взгляды время от времени он ощущал на себе. Тогда он отгонял от себя подобные опасения, видя их причину в собственном страхе.

– С неделю тому назад Клитероу начал посылать все больше и больше своих людей к границе. Дорогу, ведущую к границе, перекрыл пехотный взвод. Они останавливают каждого, кто прибывает из штата Нью-Йорк, и иногда не отпускают задержанных часами. Очевидно, что они кого-то ищут. – Жак гордо выпятил вперед свою худую грудь и продолжил: – Но я понял, кого они ищут. Тебя, Мартин. Британцы ищут тебя. – Он заговорил доверительным шепотом. Мартину пришлось напрягать слух, чтобы разобрать слова. – Я бываю на постоялом дворе в Одельтауне так часто, как могу. Хозяин постоялого двора мой друг, и он оставляет меня там и дает комнату, когда я слишком устаю от чтения. Я слышал разговор Клитероу с его офицерами в соседней комнате. Стены там тонкие, а у меня уши как у лисы. Они говорили о том, что ищут какого-то предателя. Я замер в ужасе. Клитероу упомянул о человеке с деформированной губой и искалеченной правой рукой. Это ты, Мартин. Ты этот предатель. Для нас ты – патриот, для них – предатель. Я поспешил доложить об этом своему кастору. Он поговорил с другими братьями, и было решено, что члены семьи Вердон должны были перехватить тебя и доставить в безопасное место, на нашу ферму. В Одельтауне британцы повсюду. Здесь было бы безопаснее всего для тебя. А поскольку моя сестра ездит верхом лучше меня, то поехала она. Если бы понадобилось, то она отправилась бы до самого Олбурга. Она храбрая.

Жак встал и заходил по кухне. Мартин, который доел свою миску супа, смотрел на него. Осознание того, что он находился в смертельной опасности, словно молнией пронзило его тело. Он предатель? Ему нужно убираться отсюда. Сейчас же назад, в Монреаль. Но он так устал, и сама мысль о долгой холодной ночи впереди добила его. Вместо этого он услышал свои слова:

– Жак, ты так добр. Спасибо тебе и твоей сестре за то, что спасли меня. Я смогу безопасно отправиться в путь, если буду соблюдать надлежащую осторожность. У британцев нет повода предполагать, что я уже не в штате Нью-Йорк. Отдых ночью в теплой постели, немного хлеба и сыра на дорогу, и я покину вас с рассветом.