Текст книги "Список Мадонны"

Автор книги: Макс Форан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)

– Пришел король Нептун, – кричало маленькое существо, – чтобы принять клятву верности от тех, кто вторгся в его владения. В этот самый выдающийся из дней две части мира соединяются воедино для всех моих подданных на этом несчастном судне.

«Конечно, это Александр Блэк», – подумал Мартин. Его визг было труднее спрятать в общем шуме, нежели черты лица за краской и дурным запахом на солнце.

– Склоните головы, вы, жалкие смертные, и примите удар в знак подчинения.

Никто не сошел с места, пока не подошел Ниблетт и грубо не вытолкнул Франсуа-Ксавье Приора на палубу. Увидев, что подходят солдаты, остальные в спешке последовали за ним, и, когда все опустились на палубу, Нептун принялся ходить между ними, ударяя каждого своим трезубцем. Удары были сильными, и Мартину, стоявшему на коленях впереди, не раз было слышно, как кто-то вскрикивал от боли. Мартин по запаху чувствовал, что Блэк приближался к нему, он уже различал его проклятия всем богам. Потом он почувствовал, как трезубец сильно впился ему в основание шеи. Он поморщился от боли и ничком упал на палубу. Второй удар ниже пояса вызвал гул одобрения наблюдавших за экзекуцией матросов.

– Поднимитесь, вассалы, и примите дар от могущественного Нептуна. Всех, кто пересек экватор, Нептун награждает. – Он указал трезубцем на бочку. – Хороший крепкий напиток порадует ваше нутро и залечит цингу. Мой подарок вам. Однако, – его голос стал высоким до дрожи, – вам придется сплясать танец покорности.

Он понесся в диком шутовском танце, подскакивая и качаясь, стуча ногами и делая пируэты. Все это напоминало странную, плохо пахнувшую пародию на пантомиму. Патриоты смотрели на все это с ироническим вниманием. Когда Блэк добрался до бочки, он достал серебряный черпак и помахал им в воздухе, затем зачерпнул из бочки и поднес черпак к губам, жадно выпив его содержимое.

– Ром с лаймом! – весело воскликнул он. – Мой подарок вам. Теперь пляшите, вы, жалкие вассалы, прибывшие из ниоткуда. Пляшите!

Капитану Вуду приходилось в свое время видеть много необузданных церемоний встречи с Нептуном, но Блэк был вне всякого сравнения. Это было его идеей использовать пляску для того, чтобы дать патриотам ром с лаймом, но он и подумать не мог, что Ниблетт с Блэком устроят такой фарс. Вряд ли экипажу понравилось, если бы он сейчас прекратил все это. Они смеялись во все горло, когда патриоты, один за другим, начали свою пляску к бочке. Один из них попытался сделать пируэт и растянулся. Ослабевшим заключенным приходилось плясать в обнимку с более сильными товарищами, их шаги и движения не в такт только прибавляли веселья. Нептун прыгал между ними, толкал их, накрывал им головы расползавшейся черепаховой кожей и демонически хохотал.

Неожиданно очередь дошла и до Мартина. Солдат вытолкнул его вперед. Мартин сначала задумался, не зная, что делать. Но сильный толчок в спину заставил его вскочить, отступить и запрыгать в сторону бочки. Он почувствовал, как покраснело его лицо от насмешек. К нему подскочил Нептун, его лицо, покрытое краской, исказилось, он размахнулся и сильно ударил Мартина чешуйчатой рукой по лицу. Частица гниющей плоти отлетела и на момент прилипла к его губам. Он выплюнул ее, давясь от тошноты. Хохот усилился, стал более резким, но он продолжал свой танец, крутясь и кружась. Смеющиеся лица оказались по обе стороны от него, перевернутые вверх ногами, они теряли свои очертания от его движения. Палуба поднялась, готовая столкнуться с ним, он начал выпрямляться, стараясь сфокусироваться, но тут запах гнилой рыбы и укол трезубцем послали его вперед. Скользя ногами и убыстряя шаг, Мартин ощущал рыдания, рождающиеся внутри него. Он мешал воздуху выйти из его измученных легких. О Боже! Судно снова закрутилось под ногами, и он начал падать. Его руки зацепились за что-то на ощупь. Бочка! Он отчаянно ухватился за протянутый черпак и погрузил его в темную жидкость. Черпак был уже близко к его губам, когда он получил удар сапогом между ног. Этот ужасный удар, нанесенный сбоку, заставил его упасть на колени, черпак вылетел из его руки, его содержимое вылилось в пустоту. Над ним стоял Ниблетт, его мясистое лицо тряслось от смеха.

– Ты что, не можешь, дурак? Так трудно донести чашу до губ? Ну и губы у этого идиота на корабле Нептуна!

Сапог врезался в живот Мартину. Ему показалось, что его вытошнило, но сквозь зубы просочилась только желчь. Он пополз к своим товарищам, почти не слыша глумящегося бешеного гогота Нептуна.

– Кто следующий, друзья? Нептуну нужен ответ. Кого-то он любит, кого-то – нет.

Вуд стоял на мостике нахмурив брови. Это, наверно, и был тот бунтарь, о котором ему говорил Ниблетт. Все вокруг смеялись и хлопали в ладоши, приветствуя выкриками Ниблетта, который кланялся, шутливо выражая таким образом свою благодарность зрителям. Вуд было поднес свисток ко рту, но, передумав, пожал плечами и отвернулся.

28 ноября

В кубрике заключенных было темно, и если бы даже у Мартина были часы, то он не смог бы определить время. Поэтому он подождал еще немного, прислушиваясь к скрипу судна и звукам, издаваемым во сне его товарищами. Повернувшись, насколько это было возможным, на бок, он вытер пот с лица. Все еще стояла жара, но теперь, по крайней мере, ее можно было терпеть. Усиливавшийся ветер с востока-юго-востока направлял «Буффало» прямым курсом на Рио. Он унес духоту, дав возможность немного вздохнуть. Тем, кто, казалось, уже стоял у смертных врат, стало значительно легче. Танец к дождевой бочке стал обычным ритуалом получения небольшой дозы рома, более чем компенсировавшей комизм демонстрации, который этот танец предполагал. Хьюитт, самый дружественный из солдат охраны, предупредил их, что они должны прийти в Рио через два дня. Он был уверен, что тем, у кого есть деньги, должны были разрешить купить там немного свежих фруктов.

Мартин потрогал лоб Шарля Хуота. Лицо его все еще горело, и он спал прерывистым сном. Насколько мог тихо, Мартин вылез со своего места, на носках подошел к двери с решеткой и постучал. Дверь открылась, и на мгновение свет ручной лампы осветил лицо Хьюитта. Не говоря ни слова, он принял протянутый башмак, возвратил его с блеском серебра. Мартин пробрался назад на нары. Прошло несколько секунд, и он уже вливал воду из башмака между губами Хуота. Он не мог видеть, какого она была цвета, но догадывался, что она была бурой и солоноватой, с насекомыми и фекальными частицами. Эта вода накапливалась в баркасах во время неделями шедших ливней. Но все же это была вода, купленная на скудные монеты, и она должна была облегчить страдания Шарля.

– Пей, Шарль. Воды достаточно. – Он наклонил башмак, давая Хуоту напиться вволю.

Когда башмак опустел, Хуот лег, спокойно дыша. Он посмотрел на Мартина и улыбнулся в темноте.

– Мартин, друг мой. Ты спас меня от рыб.

30 ноября

После долгих недель морского плена, где ничто не привлекало взгляда, кроме пенных серо-зеленых гребней волн, исчезавших в медленном мерцании у горизонта, «Буффало» прибыл в бухту Гуанабара еще предыдущим вечером, но не смог войти в нее из-за отсутствия попутного ветра. Сейчас под голубым небом и при легком бризе судно подходило к Рио-де-Жанейро.

Всем заключенным позволили выйти на палубу, и они выстроились у поручней. Судно легкими толчками проходило между двух сильно укрепленных каменных крепостей, охранявших вход в бухту. Вокруг судна лежала казавшаяся странной лазурная гладь.

Берег был высоким и зеленым, вершины гор закрывала легкая дымка облаков. По правому борту в бухту врезался узкий полуостров с высокой скалой, торчавшей из него подобно гигантскому большому пальцу руки. Десятки судов стояли на якоре в спокойной синей воде, на некоторых из них были отличительные знаки британского военного флота. Вокруг них сновали утлые суденышки различных форм и размеров, которыми управляли местные жители с кожей оливкового цвета, все время оглушительно кричавшие что-то и размахивавшие различными предметами, которые они, очевидно, предлагали на продажу. За кораблями, в конце бухты на зеленых холмах, подобно белым грибам, стояли городские постройки. Мартину были видны шпили церквей и полоска белого песка, которая изгибалась, покрытая пеной прибоя, по берегу от одного конца города до другого великолепной дугой, исчезавшей в зеленой дымке горизонта. Мартин стоял, держась за поручень, и глядел на все это с детским восторгом. Он слышал крики чаек, элегантно-белых на синем фоне, чувствовал теплое дыхание ветра, касавшееся его шеи, подобно шелковому кашне.

«Буффало» бросил якорь рядом с британским военным кораблем. Заключенные все еще были на палубе, когда мимо них прошла группа офицеров, прибывших с визитом на судно. Они с любопытством смотрели на узников, но все промолчали, предпочтя сразу пройти вниз. Позже патриоты узнали от Хьюитта, что на гостей большое впечатление произвела та доброта, с которой на судне относились к заключенным, и что они убедились в том, как повезло узникам, что их перевозят в штрафную колонию в таких прекрасных условиях.

В течение пяти дней якорной стоянки в Рио, заключенным было позволено провести на палубе больше времени, чем обычно, а также купить свежих фруктов и других съестных припасов у торговцев с лодок. Погода стояла теплая и спокойная, у людей поднялось настроение. Все было слишком хорошо, чтобы продолжаться долго.

1 января 1840 года

Подгоняемый сильным западным ветром, «Буффало» обогнул мыс Доброй Надежды и вышел в Индийский океан тогда, когда старый год безрадостно перешел в новый. Стоявшим на палубе заключенным было не полюбоваться стайками летучих рыб, вылетавших перед носом судна с великолепным серебряным мерцанием, не наблюдали они и за дельфинами. Вместо этого их строили на палубе группами по двенадцать человек и по два часа держали в молчаливом ожидании или, если это было угодно Блэку, они могли побриться. Обычно он наблюдал за тем, как они брили друг друга одной и той же тупой бритвой, посмеиваясь, когда кто-нибудь вскрикивал от боли и от вида струившейся крови. Старик Хуот снова заболел. Хьюитту было трудно доставать для него дополнительную воду, но каким-то образом он делал это. Мартин был вдвойне благодарен этому доброму молодому йоркширцу, поскольку ему больше нечем было платить ему.

10 января

Мартин вместе с другими вскарабкался по трапу и вышел на палубу. Первым, что он почувствовал, была не мрачность дня, не свежесть глотка воздуха, а тишина. Сильный ветер, который бил и стегал паруса, ослаб до легкого дуновения. Холодные брызги не кусали его щеки и не попадали в глаза. Мартин видел все очень отчетливо. Свободного пространства палубы перед ним было всего около метра. Дальше стояли солдаты, и среди них – крепкий матрос с татуировками на мускулистых руках. В одной руке он небрежно держал длинный тонкий хлыст, а другой ковырял в носу. За ним к мачте был привязан человек, обнаженная спина которого белела под утренними лучами солнца. Увидев это, Мартин остановился как вкопанный и замер на месте, пока один из солдат не толкнул его вперед. Человеком у мачты был Хьюитт.

Когда все заключенные собрались на палубе, капитан Джон Вуд спустился с мостика. Он оглядел всех; высокая тулья его фуражки и сухопарый вид напомнили Мартину какую-то злобную гигантскую птицу. Ниблетт скомандовал солдатам «смирно», матрос с обнаженными руками изготовился, приложив березовый хлыст наискосок к спине привязанного человека.

– Вы здесь сегодня для того, чтобы увидеть, что бывает, когда дисциплина на моем корабле нарушается неповиновением. Некоторым из заключенных, без сомнения, удалось использовать жадность этого человека и его неуважение к служебным обязанностям в своих интересах. Теперь вам будет предоставлена возможность увидеть, чем он заплатит за это. Конечно, если никто не пожелает присоединиться к нему. Будьте уверены, что у боцмана Картрайта настолько крепкая рука, что он мог бы свершить правосудие над каждым из вас. – Вуд умолк. Оценивая произведенный эффект, он внимательно посмотрел на одетых в рваную одежду людей, стоявших в молчании. Некоторые из них заежились под первыми каплями начинавшегося дождя.

Перед глазами Мартина все помутилось. Он пытался произнести слова, которые готовы были слететь с его языка: «Он старался, как мог, чтобы помочь больным среди нас. Его не нужно наказывать. Позвольте мне занять его место, поскольку я виноват больше его», – но ничего не получилось. Его зубы не разомкнулись, он чувствовал свое тяжелое дыхание, однако слова не произносились.

– Желающих нет, – сказал Вуд. Он отступил на шаг и кивнул Картрайту. – Приступайте к своим обязанностям, боцман.

Березовый прут взлетел к свету, замер на миг, нацелившись в небеса, и со свистом опустился вниз, врезавшись в спину Хьюитта со звуком наполовину глухим, наполовину трескучим. Хьюитт закричал от боли. Это был пронзительный долгий визг, внезапно умолкший, когда хлыст опять тяжело опустился на его спину. Он опускался снова и снова, пока спина Хьюитта не оказалась полностью исполосованной и не покрылась кровью. Крики его отдавались эхом отовсюду, из пронзительных и резких они постепенно стали более глухими, затем стали тише и начали походить на стоны, пока не умолкли совсем, когда его голова упала вперед, ударившись о мачту. Для Мартина, плотно закрывшего глаза, жгучие раны от хлыста представлялись еще ужаснее в этом безмолвии. Тщетность всего этого была очевидной, но Хьюитт заплатил свою цену.

Наконец Вуд поднял руку. Два матроса вышли вперед. Один развязал веревки, которыми Хьюитт был привязан к мачте. Второй поддерживал Хьюитта, чтобы тот не упал на палубу. Вдвоем они пронесли его мимо заключенных. Глаза Хьюитта были закрыты, а поседевшие волосы взмокли и спутались. Изо рта, из того места, где он от боли прикусил губу, сочилась кровь.

Все стояли молча. Вуд сказал:

– Пусть это послужит уроком для всех вас. Мне следовало бы повесить его.

13 января

Ревущие сороковые опять наполнили паруса ветром, и «Буффало» весело бежал по Индийскому океану. При такой скорости хода берега Земли Ван-Димена, по словам солдата охраны, сменившего Хьюитта, должны были появиться на горизонте с востока не позднее чем через три недели. Узники не видели Хьюитта со времени экзекуции и с радостью восприняли известие о том, что его раны начали заживать. Ему не позволили вернуться в охрану, ему поручили менее важное задание.

Они были на палубе, на прогулке. Охрана теперь не очень строго следила за тем, чтобы они не разговаривали между собой в это время, и когда Шарлю Хуоту потребовалось сесть, Мартин присел на корточки рядом с ним. Некоторое время они наблюдали за тем, как вздымались серо-зеленые волны, пенились на верхушках и катились дальше. В конце концов Мартин заговорил:

– Шарль, Хьюитт сделал нам много доброго. Он спас тебя, принося воду. Но перед тем как они принялись истязать его, у меня была возможность сказать что-то в его защиту, а я промолчал. Я спокойно стоял, а они исполосовали его спину в кровь. Это было ужасно, я ничего не сделал. Неудивительно, что все считают меня трусом. Я трус, Шарль.

Хуот пристально смотрел на волны.

– Не мучай себя, мой юный друг. У тебя доброе сердце. Ты бы не остановил это избиение.

– Но ты бы не стоял просто так, Шарль. Я знаю, ты что-нибудь да сделал бы.

– Мы все сожалеем о чем-то, Мартин. Не кори себя. Возможно, что я поступил бы так же, как и ты, хотя вода, принесенная Хьюиттом, облегчила мою участь. Позволь я расскажу тебе историю.

Мартину пришлось напрячь слух, чтобы расслышать тихий голос Хуота.

– Это произошло во время восстания. Мы были в Одельтауне и загнали британцев в церковь, или так нам казалось. Мы все сидели за каменной стеной и готовились разделаться с ними окончательно, когда они вылезли с пушками и направили их на нас. Мы разбежались, как овцы. Кое-кто пытался удержаться, но в результате остались только двое: я и еще один человек. Это была женщина.

Мартин подался вперед.

– Женщина? Ты уверен, Шарль?

– Да, это была женщина, да еще какая! – Он схватил Мартина за руку. – У нее не было страха, Мартин. Она стояла во весь рост и стреляла в шеренги британцев. Я понимал, что у нас не было шансов, что нам нужно было бежать. Я окликнул ее, но она не обратила на меня внимания. Она просто продолжала стрелять. На какой-то миг я задумался: с одной стороны, хотелось бежать, но с другой – я чувствовал, что должен добраться до нее и утащить с собой. И тут я услышал ее голос. Она заряжала свою винтовку, смотря на что-то поверх голов британцев, и одновременно звала кого-то. Я не мог разобрать слов. Потом я побежал. Я оставил ее. Ты видишь, Мартин, я тоже трус. Я мог бы спасти ее. Я часто думаю об этом.

Мартин долго сидел и молчал. Он забыл о Хьюитте. В его голове роились воспоминания. Она умерла так, как он себе и представлял: благородно, глядя на видение, вдохновлявшее ее. Ему хотелось бы, чтобы он вел себя так же у Конаваги или в Бейкерс-филде. Он сощурился и принялся смотреть на вздымавшиеся волны. Подождав немного, чтобы обрести возможность говорить спокойно, он наконец сказал:

– Не грусти, Шарль. Я тоже встречал женщину, подобную этой. Она не пошла бы с тобой. Ей было предназначено умереть в тот день. Она была избранной и шла путем избранных.

13 февраля

Расплывчатые очертания берега выплыли из-за горизонта длинной низкой линией. Последующие три часа эта линия приближалась, и к сумеркам «Буффало» оказался в устье реки Дервент в Земле Ван-Димена.

После того как на следующее утро «Буффало» подошел к якорной стоянке в Хобарте, среди заключенных воцарилось настроение мирной завершенности. Они прибыли. Это была не Новая Голландия, которая лежала к северу через пролив, отделявший Землю Ван-Димена от материка, но это была часть Большой Южной Земли. Для узников из Верхней Канады Хобарт означал конец их долгого путешествия. Их собрали на палубе, где под облачным небом изгнанники впервые взглянули на свою новую страну. Бухта была большой и широкой, несколько судов уже стояло в ней на якоре. На многих были другие, не английские флаги, и Мартин впервые увидел приземистые, сильные обводы китобойных судов с гарпунными пушками на носу, напоминавшими жало насекомых. Сам по себе город оказался небольшим и ухоженным, но в нем чувствовалось какое-то одиночество. Город был окаймлен бушем, а прямо над группой белых строений, формировавших поселок, нависала единственная гора, настолько высокая, что ее вершина терялась в тумане.

Остановка в Хобарте была достаточно приятной для патриотов. Их рацион значительно улучшился, к нему прибавилось свежее мясо и овощи. Но время проходило так же однообразно, за исключением того дня, когда на берег сходили заключенные из Верхней Канады. По этому случаю капитан дал специальные указания, к большому неудовольствию Блэка и Ниблетта, по которым патриотам разрешалось попрощаться со своими товарищами.

Это была чрезвычайно эмоциональная сцена. Разделенные по языку, религии и обычаям, обе группы изгнанников встретились на палубе, чтобы проститься друг с другом. Мартин обнаружил, что он обнимался с людьми, с которыми даже никогда не разговаривал, слушал их прощальные слова, иногда произносившиеся на ломаном французском языке. В самом конце стоял Тауэлл. Никто из патриотов не разговаривал с ним, и Мартин быстро отметил, что он держался отдельно от своих товарищей. Тауэлл остановился перед Мартином, который не сдвинулся с места, заставив себя взглянуть в глаза человеку, пытавшемуся его убить, человеку, которого он привык бояться. Ни слова не было сказано, но, когда Мартин увидел, что тот уходит, он почувствовал облегчение, смешанное с удовлетворением. Один рок, преследовавший его, исчез. Он выжил. Не понимая почему, он чувствовал себя прощенным, словно между ними всеми установилось невысказанное понимание того, что на его счет просто ошибались.

25 февраля

Патриоты стояли на палубе целый час и смотрели, как берег проплывал мимо них. Повсюду была та же дикая природа, как и на Земле Ван-Димена. Повсюду высокие грубые скалы, а под ними широкой извилистой полосой лежали песчаные пляжи. Патриоты были заметно возбуждены. Несколькими часами позже они должны были прийти в Сидней. Как и другим, Мартину было трудно ждать. Пять долгих месяцев они с тупым терпением переносили множество мучений, не думая о будущем, но теперь, когда они почти прибыли на место, ожидание становилось невыносимым.

Утро давно уже наступило, когда «Буффало» вошел в широкий проход, разрывавший береговую линию. На краю южной стороны прохода стоял маяк, выступая на тридцать с лишним метров над уровнем моря. Рядом с ним не было ничего, кроме груды серо-коричневых камней. Оконечность северного края выглядела совсем жутко. Вертикальная каменная стена вырастала там прямо из моря, словно бросала вызов огромным волнам, безрезультатно разбивавшимся в брызги у ее основания. В заливе море стало тихим и спокойным. Патриоты вытянули шеи, стараясь первыми увидеть Порт-Джексон. С борта открывался великолепный вид: оливково-зеленая вода широких бухт и узких бухточек, пляжи и скалы по берегу казались затейливым капризом природы. Все выглядело так, будто какой-то великан вырвал кусок берега и раскрошил его по собственной прихоти.

Казалось, что залив никогда не кончится, такое количество бухт и бухточек проплывало по борту судна. Постепенно на берегу начали появляться отдельные строения, и вскоре стали видны суда на якорной стоянке. Их было, конечно, не столько, сколько они видели в Рио или даже в Хобарте, но достаточно, чтобы патриоты поняли, что это действительно то место, где жили люди. Берег стал ближе, и Мартин впервые услышал высокий звук, постоянно доносившийся от больших деревьев, которые росли прямо у обреза воды. Это были незнакомые деревья, покоробившиеся, с пестрыми белесыми стволами и листьями, у которых, казалось, не было определенного цвета. Ничего не напоминало изумрудную зелень весны или богатые глубокие краски летней листвы, знакомые патриотам. Это была полоса приглушенно-зеленого цвета, которая шла вверх и вширь, не изменяя оттенка. Что же касается шума, то он наполнял воздух, настойчиво, громко и, странным образом, музыкально. Мартин думал о том, что это такое, как вдруг кто-то из стоявших рядом с ним товарищей испустил приглушенный испуганный крик. Леандр Душарм показывал рукой в сторону берега впереди судна:

– Смотрите!

Все повернулись и посмотрели в сторону, куда был направлен его указательный палец. Просека среди деревьев впереди открывала картину строительства новой дороги. Солдаты охраняли то, что напоминало рабочую команду. В кустарнике были насыпаны груды камней, а линия серого дыма и несколько грубо сколоченных хижин свидетельствовали о том, что там был лагерь. Мартин открыл от удивления рот, когда увидел то, что привлекло внимание Душарма. Четыре человека в упряжи напряглись, чтобы сдвинуть огромный камень. Охранник кричал на них, в руках у него был хлыст. Патриоты с ужасом увидели, как один из них упал. Охранники налетели на него в одну секунду. Они били упавшего и кричали на него до тех пор, пока его голые плечи снова не оказались в общей упряжке.

После этого на палубе «Буффало» воцарилась тишина. Каждый погрузился в свои собственные мысли. Они едва заметили, как судно бросило якорь на некотором расстоянии от берега, сразу за Сиднейской бухтой. Когда Мартин наконец смог снова посмотреть в сторону берега, он увидел убогие здания, кучкой собравшиеся у оконечности небольшой бухточки. Он перевел взгляд на северный берег, туда, где бесконечная зелень леса и высокий поющий звук говорили о безлюдности, которую он понимал.

27 февраля

Возбуждение заключенных в кубрике росло. Коробки и сундучки были аккуратно сложены в верхнем конце прохода так, что они образовали настил. Небольшое распятие, принадлежавшее Жозефу Марсо, было прикреплено к стене благодаря доброте солдата охраны, который дал немного бечевки и маленький гвоздь. В центре настила, в том месте, где должна была находиться закрытая дароносица, стояла оловянная Мадонна Мартина. Во мраке прохода она выглядела маленькой и незначительной, но это была единственно достойная вещь, которой изгнанники могли украсить Божий алтарь священного пожертвования.

Монсеньор Беде Полдинг, епископ Сиднея, посетил их вчера и ободряюще поговорил с ними на прекрасном французском языке. Он даже прослушал несколько исповедей и обещал вернуться на следующий день и провести святое причастие. Он также объяснил, что капитан Вуд дружелюбно отнесся ко всему этому. Заключенные были очень обрадованы встречей с Божьим человеком после долгого времени, проведенного в страданиях. Затем они возбужденно обсуждали его визит и пришли к единому мнению, что им повезло с таким хорошим прелатом в этой мрачной стране.

Следуя за своим секретарем по трапу на палубу «Буффало», монсеньор Беде Полдинг был охвачен не такими положительными чувствами, поскольку ему известны были обстоятельства, которые все еще скрывались от изгнанников. Он был готов отслужить мессу для пятидесяти восьми добрых католиков, мирных людей, которые всего-то и хотели, что сбросить со своих плеч, по их мнению, ярмо иноземного ига. Сбитые с пути, они стали жертвами своего собственного идеализма. Проклятая протестантская пресса в этом городе была настроена менее оптимистично, и он мало что мог сделать, чтобы изменить это. Если верить «Сидни газетт», то все они были не кем иным, как революционными бунтовщиками, присутствие которых добавит еще один опасный элемент в кипящий котел папистских бездельников и нарушителей закона. «Они здесь не нужны, – трубили тори. – Остров Норфолк, преисподняя земли, – самое подходящее для них место». Полдинг вздрогнул при этой мысли, когда, взявшись за поручни, взошел на палубу. Все теперь было в руках губернатора. Он попытается поговорить с ним, но губернатор Джордж Гиппс не был тем человеком, которого легко было переубедить, после того как он принял решение.

К моменту прибытия Полдинга изгнанники уже преклонили колени в проходе. Полдинг быстро расстелил белую скатерть на алтаре, положил требник, поставил четыре свечи и большое распятие на подставке. Следом за этим он водрузил покрытую дароносицу туда, где обычно должна была стоять дарохранительница, передвинув маленькую Мадонну к евангельской стороне, где она, казалось, спряталась в темноте. Четырьмя минутами позже он взошел на алтарь, одетый в красные одеяния мученичества, и стал читать начальные стихи. Секретарь выступал в роли псаломщика, он вторил Полдингу богатым, но странным образом лишенным блеска голосом. Этот контраст заставил Мартина выйти из задумчивости. Псаломщик был одет как доминиканец, но волосы на его голове не были выбриты. После мессы, когда доминиканец протиснулся мимо того места, где сидел Мартин, он обратил внимание на тонкий профиль и сильный подбородок, которые были словно выгравированы на бледной коже. Их взгляды на миг встретились. В его глазах была какая-то грусть и кое-что еще. Человек в белой рясе уже прошел мимо него, когда до Мартина вдруг дошло. Он повернулся и проследил взглядом за удалявшейся спиной. Губы непроизвольно произнесли имя. Мадлен. Он только что взглянул в глаза Мадлен.

Париж, 1673 год

Отец Бэзил Тибо осмотрел открытый металлический сундук в центре комнаты и повернулся к пожилой монахине, стоявшей рядом с ним.

– Вы переписали все, что в нем было, сестра?

– Да, святой отец, – ответила монахиня. – В основном статуи, каменные и металлические, несколько распятий и подсвечников. Все такое старое. Интересно, как долго они лежали здесь?

Сестра Марта-Мария была матерью-настоятельницей приюта Святого Себастьяна для девочек, устроенного монахинями-урсулинками в Париже. Маленькая нервная женщина, она напоминала Тибо взволнованную птицу. Особенно возбуждена она была этим утром. Рабочие готовили фундамент для нового спального помещения в восточном крыле приюта и обнаружили небольшой каменный подвал, пустой, если не считать металлического сундука, который теперь стоял перед ними.

Тибо наклонился и взял в руки одно распятие.

– Долго, сестра. Этому распятию несколько веков. Посмотрите на фигуру Христа. Четырнадцатый век или того раньше. Должно быть, он принадлежал доминиканцам. У братьев здесь был монастырь, прямо на этом месте, прежде чем они переехали на ту сторону реки. Первый в Париже, как мне говорили. Если я правильно помню, когда здание только строилось, здесь находили и другие вещи. Вы знали об этом, сестра?

– Нет, святой отец, – ответила монахиня, глядя на закопченные предметы и особо ощущая, как запах веков и сырость заполняли комнату. Она повернулась к священнику: – Что мы будем с ними делать, святой отец?

– То же, что и с теми предметами, о которых я говорил. Вернем их доминиканцам, – ответил Тибо, думая уже о более важных вещах. – Некоторые из них обязательно послужат еще, хотя я не завидую уважаемым доминиканцам, которые будут чистить их.

Тибо вышел из комнаты, после того как пообещал сестре Марте-Марии, что неказистый сундук унесут до завтра. Старая монахиня была, очевидно, разочарована содержимым сундука. Она надеялась на нечто большее. Может быть, ей виделись какие-нибудь украшенные драгоценными камнями дароносицы, позолоченные потиры тонкой ковки или украшенные слоновой костью распятия. Даже ее неискушенному глазу было видно, что среди этих почерневших предметов не было подобных ценных христианских древностей. При ясном утреннем свете эта утварь казалась тусклой и лишенной святости. Прекратив свои раздумья, монахиня принялась за более практичные занятия. Комнату нужно было проветрить, а пол отчистить от грязи и плесени.

* * *

В это время Сесилия Монтеллан была в церкви и слушала мессу. Но мысли ее не были сосредоточены на святом распятии, а вертелись вокруг большого приключения, ждавшего ее вскоре. Очень скоро она уедет отсюда, и паруса понесут ее через моря к земле, где, как ей рассказывали, было много неба и лесов. Там будет ждать ее муж, который окажется хорошим человеком, любящим Господа и старательным работником. У нее будут дети. Она уже придумала имя для своего первенца. Доминик! В честь святого, который получил четки от самой Девы Марии и который не совершил ни одного дурного поступка за всю свою земную жизнь. Ее сын будет таким же добрым и сильным.

Маленькая девочка рядом с ней встала и пошла к проходу, чтобы присоединиться к процессии, направлявшейся к алтарю. Сесилия тоже поднялась, коснувшись губ кончиками пальцев сложенных вместе ладоней в просьбе к Всевышнему. У ограды алтаря она взяла облатку и растворилась в восторге единения с Господом. Затем она снова направилась к своему месту следом за вереницей младших девочек. Ее губы безмолвно шептали что-то, вторя радостным песням розария. В какой-то миг она почувствовала слезы на своих щеках.