Текст книги "Список Мадонны"

Автор книги: Макс Форан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)

Глаза Жака стали влажными от переживаемых эмоций.

– Да, мой отважный друг. У тебя будет теплая постель и еда. Но, – он нервно посмотрел на дверь, словно собирался с духом, – могу ли я поговорить с тобой немного о деле чрезвычайной важности? За час, украденный от сна, ты можешь заплатить за все, чем, по-твоему, ты мог быть обязан семье Вердон.

Ноющее тело Мартина стремилось к теплу кровати и забытью сна. Завтра ему могла понадобиться вся энергия. Но он увидел мольбу в голубых глазах за толстыми стеклами очков, заметил дрожь в худых белых руках. Он чувствовал себя обязанным этому человеку.

– Конечно, Жак. Садись и расскажи мне, что хочешь.

– Как другу?

– Да, как другу, который обязан тебе.

– Я постараюсь как можно короче. Если зайдет Мадлен, я вынужден буду замолчать. Ты поймешь почему.

Мартин закусил губу, стараясь не зевнуть. Жак говорил тихо, но настойчиво.

– Я о моей сестре, Мадлен. Она… она… – Было похоже, что он ищет слово, поскольку когда он произнес его, то Мартину показалось, будто он выхватил его из воздуха. – …ставит под угрозу восстание. Не мог бы ты поговорить с ней, Мартин? Скажи ей, что она умышленно подвергает наши жизни опасности. Она не хочет меня слушать. Иногда мне кажется, что она ненавидит меня, ненавидит всех так же, как, по ее словам, ненавидит британцев. Ты молод смел и на хорошем счету в братстве. Она может послушать тебя. Останови ее, Мартин. Удержи ее от дурных поступков по отношению к тому, чему мы должны хранить верность. К поместью, к братству, ко мне. Ко всем. Я примкнул к «Братьям-охотникам» из уважения к моим друзьям. Я не боец. – Губа молодого человека задрожала, и он заплакал.

«Он напуган», – подумал Мартин. Не раздумывая, он достал свой все еще влажный платок из кармана и протянул его Жаку.

– Полегче, друг мой. Не торопись. Я слушаю тебя.

Жак вытер глаза и сжал платок в руке.

– Она была такой хорошей, когда наши родители были живы. Они оба умерли от лихорадки в тысяча восемьсот тридцать четвертом году. Даже после этого она так заботилась о ферме, помогала настолько, насколько было возможно, брала на себя большую часть забот и забыла о своей мечте уйти в монастырь. – Жак пожал плечами. – Мы остались только вдвоем, а какой из меня фермер, ты сам видишь. Я собирался изучать право в Квебеке до того, как мама и папа умерли. После их смерти все изменилось, и, несмотря на то что номинально я остался главой дома, на самом деле старшей была она. Я не возражал. Я понимаю необходимость этих вещей.

– Продолжай, Жак.

– Когда она повстречала Клода, я был очень счастлив. Он был фермером из Сент-Жана. Хороший крепкий мужчина и твердый в вере. У него не было права наследства, поэтому он стал бы обрабатывать нашу землю, а я получил бы возможность изучать право. Мадден была очень к нему привязана…

– А что случилось, Жак?

– Клод был убит в Сент-Юстасе в тысяча восемьсот тридцать седьмом. Он был застрелен у выхода из церкви, где он молился о том, чтобы найти смелость сложить оружие и унизить себя перед британскими псами. Он умер патриотом. После этого все изменилось. Мадлен не плакала на похоронах, после которых ее словно подменили.

– Как? – Мартин был заинтригован этим грустным, странным рассказом.

– Это было заметно по многим вещам. Она перестала заниматься хозяйством. Другие женщины пугались ее молчания, блеск гнева не исчезал из ее глаз. Она хотела вступить в братство и воевать с британцами, но, как ты сам понимаешь, не женское это дело. Потом принялась приставать к незнакомцам с рассказами об ужасных безднах души Колборна. Ее открытость и пренебрежение как к личности, так и к собственности пугают меня. Однажды я застал ее с ножом, резавшую картинку с изображением британского флага. – Жак задрожал и наклонился вперед. Его тонкие пальцы вцепились в руку Мартина. – Поговори с ней, Мартин. Попытайся заставить ее понять. Я больше не знаю, что мне делать.

* * *

Мадден вошла в кухню. Ее изящество дикарки вызвало трепет в теле Мартина. Она не сказала ничего, только обвела своими темными глазами комнату. Она была высокого роста, и ее темные волосы спадали на плечи мокрыми блестящими прядями. У Мартина стало сухо во рту, когда, встретившись с ней взглядами, он прочел в ее глазах презрение, напряженность и гнев. Он сделал глотательное движение и поднялся, как бы в ожидании быть представленным. Стояла оглушающая тишина. Даже Жак перестал скрести ложкой по дну миски с супом. Мадлен медленно подошла к Мартину. Она переоделась, теперь на ней было платье, обшитое белыми кружевами. Кружева на платье поднимались и падали так, словно были живыми, и Мартин поймал себя на том, что не может оторвать глаз от ее бюста. Он возбуждал в нем желание, неведомое ему прежде. Он понимал, что следует отвести взгляд, но не мог. Тогда он заставил себя заговорить, но голос его звучал слабо и вибрировал:

– Вы Мадлен? Жак рассказывал мне о вашей отваге. – Он кивнул в сторону молчаливо сидевшего Жака, снова начавшего ложкой царапать миску. – Меня зовут Мартин Гойетт, и я ваш должник. – Он сделал попытку поклониться и надеялся, что это выглядело выразительно.

– Вас было просто найти. Я ждала вас раньше, – сказала Мадлен, поворачиваясь к нему спиной. Она забрала миску с супом у Жака и села на другой конец стола.

Мартин хотел сказать ей что-то, но не смог. Вместо этого он сложил руки на груди и наблюдал за тем, как она ела. Тишина была ужасной. Щеки Мартина горели. Он не мог смотреть ей в глаза и, как оказалось, снова разглядывал ее грудь.

– Я удаляюсь с вашего позволения, мой друг. – Сказанное Жаком настолько удивило Мартина, что он даже подпрыгнул. Жак затушил одну из ламп и зажег свечу, чтобы посветить у постели. Он выглядел обеспокоенным. – Спокойной ночи, Мартин. Я разбужу тебя на рассвете. Ты сможешь отправиться в путь еще до восхода солнца, хотя я боюсь, что пойдет дождь или снег.

– Не нужно его будить. Он не ребенок, – сказала Мадлен.

– Конечно же, ты права, дорогая сестра. – Жак сконфуженно опустил глаза.

Смутившись, Мартин попытался вставить слово, но когда он заговорил, то почувствовал на себе ее сердитый взгляд.

– Нет-нет, Жак. Не беспокойся. Ты и так уже достаточно сделал для меня. – Он пожал руку Жака. Рука была слабой и холодной, хотя Жак и смотрел на него ясным умоляющим взором.

Поклонившись сестре, Жак сказал:

– Спокойной ночи, Мадлен. Ты была смелой сегодня. – После чего он ушел.

Мартин слышал, как утихали его шаркающие шаги по лестнице наверху. Где-то заскрипела дверь, и Мартин остался наедине с Мадлен.

Хотя он и был уверен в том, что она не произнесет ни слова, Мартин решил подождать и принялся рассматривать комнату так, словно видел ее в подробностях впервые. Он знал, что ему нужно было поговорить с ней, и не только потому, что он обещал это Жаку. У него похолодели руки, когда он понял, насколько сильно он не хочет, чтобы она ушла. Однако она и пугала его.

Его слова должны были прозвучать обыденно, но он понял, что этого не произошло.

– Жак сказал мне, что если бы вы смогли, то пошли бы сражаться с британцами. Вы считаете, что мы будем драться с ними? Думаете ли вы, что сражение вообще произойдет?

– Трусы не будут. А ты?

Мартин удивился ее прямоте.

– Да, думаю, что я бы дрался, но я не верю в нашу победу.

– Тогда ты глупец. – Мадлен странно рассмеялась. Ее дикие глаза вмиг стали хитрыми. – Сначала в нее нужно поверить.

– Да, нам нужна сила духа, Мадлен. Но будет ли этого достаточно? Оружие! Нам нужно оружие, и много оружия. И люди, которые умеют им правильно пользоваться, и другие мудрые люди, которые скажут остальным, как и когда это оружие применять. Будет трудно.

Он посмотрел на нее, чтобы понять ее реакцию и поразился: Мадлен положила руку на раскаленную поверхность железной плиты. Когда она заговорила, голос ее не выражал ничего, как будто она говорила просто так, ни к кому не обращаясь.

– Плита горяча, но меня не жжет, поскольку я блаженная. И ты станешь таким же.

Мартин хотел сказать ей, чтобы она перестала, но язык застрял у него во рту. Белая рука на горячей плите заворожила его. После того, что показалось вечностью, она убрала руку и пошла к нему. Мартин дрожал от возбуждения. Он снова услышал ее голос, он звучал тише, но так же ровно.

– Мы сокрушим британцев. И ты будешь орудием. Ты возложишь их тела на погребальный костер, как огненное свидетельство для Той, которая направляет нас.

– Я, Мадлен? Той, которая направляет нас? Я не понимаю.

Теперь она стояла рядом с ним, и ее волосы пахли влагой и сладостью. Неожиданно ему захотелось дотронуться до нее, погрузиться в это странное дикое существо, которое, казалось, принадлежало другому миру. Он протянул руку и нащупал ее мягкую кожу под белым рукавом.

– Скажи мне, Мадлен. Я твой друг. Расскажи мне о своих мыслях.

Казалось, Мадлен не заметила его руки, но стена между ними внезапно разрушилась, и она смотрела на него так, словно видела впервые. Во рту у Мартина пересохло, а в ушах раздавался странный звон. Не в силах остановиться, он сделал шаг к ней, пожираемый страстью. Она вложила свою руку в его, но удерживала его глазами на расстоянии, даже несмотря на то что жесткость ее взгляда смягчилась, приняв выражение странной близости.

– Пойдем.

Он последовал за ней, ощущая тепло ее руки и свое страстное желание. Она вывела его наружу. Дождь перестал, но на небе не было видно звезд.

Мартин поежился на холоде и дважды споткнулся в темноте. Она крепко держала его за руку, и внезапно перед ними появилась конюшня. Дверь открылась легко, и они вошли внутрь. Он чувствовал солому под ногами и слышал, как шуршат ею потревоженные животные. У него самопроизвольно застучали зубы, когда Мадлен позволила лошади в темном стойле уткнуться в ее руку носом. Слова, которые она говорила лошади, были нежными и полными любви. Дважды еще она останавливалась, чтобы сказать другим животным ласковые слова и запечатлеть несколько поцелуев. Наконец они дошли до дальнего конца конюшни. Справа под дверью Мартин заметил бледное сияние света. Мадлен толкнула дверь и провела его внутрь.

Они оказались в небольшой пустой комнате, в которой сильно пахло кожей. По земляному полу были разбросаны пестрые половики. В одном из углов красным цветом светился очаг, простая труба над ним немного пропускала дым, который уходил к небу сквозь щели в потолке. По всей длине одной из стен стояла застеленная кровать, над ней на гвоздях, вбитых в доски, висела одежда.

Но самой важной деталью в комнате была Мадонна. Более полуметра высотой, старая гипсовая статуя возвышалась на длинном столе, покрытом тяжелой белой скатертью. Вокруг нее в бронзовых подсвечниках стояли зажженные свечи. Фигура статуи потемнела и потрескалась, но черты Девы все еще были четко различимы. В мерцающем свете свечей ее глаза, опущенные долу, казались открытыми, лицо тепло светилось.

Затем рука Мадлен потянула его вниз, пока он не оказался стоящим на коленях рядом с ней на голом полу лицом к столу с мерцавшим светом и статуей Мадонны. Мадлен шептала молитвы. Мартин крепко закрыл глаза и ждал.

По шипению свечи он неожиданно догадался, что Мадлен уже не было рядом с ним. Он открыл глаза и увидел ее стоящей и напряженно вглядывающейся во что-то за алтарем. Ее дикие глаза бегали, будто пытаясь сфокусироваться на чем-то, чего там не было. Затем она заговорила тихим, с придыханием голосом, который делал ее похожей на маленькую девочку. Ее руки были вытянуты в приветствии.

– О, Матерь Божья. Я здесь. Я выполнила твою волю. Я привела мужчину, который поведет нас в битве против британцев.

Шипевшая свеча потухла.

– Да, Мадонна. Нам нужно очистить его. Освободить его от глупости, которая роднит его с монахами. Сделать его способным сокрушить наших врагов во имя Тебя.

Словно во сне Мартин увидел, как она подняла платье, сняла его через голову и бросила на пол. Ему стало не хватать воздуха. На ней не было никакой одежды. В наступившей тишине он слышал свое собственное слабое дыхание, чувствовал, как от желания кружится голова.

Мадлен повернулась и подошла к нему. Ближе, ближе, пока он не начал различать каждый штрих ее замечательного тела и не почувствовал теплый мускусный запах ее плоти. Не видя ничего вокруг, он потянулся к ней.

Он обнял ее, целуя шею, уши, а она принялась срывать с него одежду. Он сделал неловкую попытку помочь раздеть его и добраться до кровати, но Мадлен повалила его спиной на пол перед самым алтарем. Горевшие свечи поплыли у него перед глазами, и он увидел, что статуя смотрит на него.

Ферма семьи Вердон близ Одельтауна, 2 ноября 1838 года

Серая туманная изморось создавала ощущение того, что уже далеко за полдень. В кухне уже стемнело, когда Мартин, открыв дверь спиной, внес туда охапку дров. Подбросив их в огонь, он пододвинул табурет к плите и стал греть руки. Он долго сидел в мрачном раздумье, вполуха улавливая шаги в комнате наверху, всем сердцем желая, чтобы то, о чем ему поведал Жак, было неправдой. Час революции пробил.

Они с Мадлен чистили одну из лошадей. Мадлен была весела, смеялась, то и дело игриво хватала его за руки, прижималась лицом к его лицу. Внезапно прискакал Жак, красный от возбуждения. Он с лету выпалил им последние новости. Восстание началось! Призыв к оружию был передан сегодня утром. Он должен прибыть к амбару кузнеца Эркюля завтра утром к семи часам. Затем с радостными восклицаниями патриотов о свободе и родине он скрылся в доме.

Мартин поднял глаза к кухонному потолку. Сверху доносились глухие звуки. Жак все еще был там. Что он укладывал? Готовился к кошмару? Они вот-вот начнут терпеть поражение. Все без исключения: он сам, Жак, де Лоримьер, Нарсис, Франсуа-Ксавье, Туссон. Он печально вздохнул. Мартин собирался предупредить их, но теперь ему придется к ним присоединиться. Ох, Мадлен, ну почему все не могло быть иначе?

После того как Жак покинул их, попытался поговорить с Мадлен, убедить ее в том, что с ними ничего не случится. Что сражение минует их стороной. Что их будет ждать новая жизнь где-то там, в других местах: на юге, за морем, где-нибудь. Но она посуровела и отпрянула от него. К ней вернулось то дикое выражение глаз, которое так испугало Мартина в самом начале. Она заговорила, как бы выплевывая слово за словом: она будет проливать британскую кровь во имя Богородицы, и он будет делать то же. Богородица выбрала его своим посланником смерти и не должна получить отказа. Сказав это, она ускакала куда-то верхом, выкрикивая молитву Деве Марии, ее волосы развевались на ветру, а на лице появилась маска безумия.

Мартин встал и подошел к окну. Мадлен отсутствовала уже более трех часов. Кто знает, где она? Без нее он уже чувствовал себя потерянным. Она была упряма, непостижима, меняла настроения так же, как какая-нибудь капризная женщина меняла платья. Она была страстной любовницей, поднимавшей его на вершины наслаждения. Фанатичная жрица судьбы, разговаривавшая с пустотой, которую называла святой Девой Марией. Игривая девчонка, болтающая с животными. Надменная аристократка, унижавшая Жака и обращавшаяся с ним как с ребенком. И что самое страшное, она была мстительницей, которую вело за собой безумие, блестевшее в ее глазах, подобно кристаллам льда. Несмотря на то что Мадлен пугала его, он был беспомощен перед ее очарованием. Она влекла его как прекрасная змея-искусительница. Мартин понимал это, но ему было все равно. Как будто под гипнозом, он посчитал, что будет проще, если он подчинится ее решениям и станет надеяться, что время их рассудит. Придет срок, и к ней вернутся и мягкость, и спокойствие. Все будет хорошо. И с восстанием тоже.

* * *

Услышав, что она возвращается, Мартин поспешил к конюшне, чтобы встретить ее. Он нашел ее успокоившейся, погруженной в раздумья. Все это время она разговаривала с Богородицей о восстании.

– Она хочет поговорить с тобой. Она появится, когда мы зажжем свечи.

Потом они встали на колени в комнате перед мерцающими свечами и статуей. Мартин раздумывал над тем, что он будет делать, когда Мадлен подтолкнула его руку локтем.

– Смотри! Она идет. – После чего прошептала: – Ничего не говори. Слушай.

Мартин сфокусировал свой взгляд в том месте, куда смотрела Мадлен, губы Мадлен беззвучно шевелились, на ее лице светилось то же выражение, что и в предыдущий вечер. Прошло несколько минут, прежде чем он услышал ее шепот:

– Мы сделаем, как ты просишь, Матерь Божья.

Мадлен поцеловала его долгим поцелуем. Мартин чувствовал ее язык и потянулся рукой в складки ее платья, но она отстранилась. Зрачки ее глаз расширились, слабая улыбка выдавала возбуждение. Неожиданно она вырвалась и встала перед свечами.

– Теперь и ты видел и слышал ее. Теперь у тебя, как и у меня, есть благое дело. Мы принесем Святой Богородице ее чашу с британской кровью. Мы ведь это сделаем?

Мартин оцепенело кивнул и обнял ее. Он чувствовал, как бешено стучало ее сердце. Он поцеловал ее в лоб, нежно качая ее на своих руках, мурлыкавшую, как дитя, без всякой мелодии. Из-за ее плеча ему были видны свечи и невозмутимая статуя Мадонны.

Глава V

Рим, июль 1836 года

Небольшого роста человек с тюрбаном на голове сидел, скрестив ноги, на полу. Своим высоким голосом он не в лад подпевал какому-то незнакомому духовому инструменту, звуки которого доносились из-за выцветшей оранжевой занавески. Полдюжины человек, сидевших в небольшом темном театре, внимательно слушали. Все они были молоды и плохо одеты. Некоторые курили трубки, которые испускали сладкий голубоватый дым, зависавший в неподвижном воздухе. Голос перешел от пения к быстрому речитативу, а тощие смуглые руки принялись буйно жестикулировать, предлагая благословение от имени новой Троицы страждущим напротив. Разум, локти и половой член. Отец, Сын и Святой Дух в перевернутом виде. Член для того, чтобы посеять семена истины. Локти для того, чтобы отталкивать врагов Отца, а разум – для воскрешения своей собственной освященной духовности. Он повторил свое странное благословение несколько раз, прежде чем кинулся на пол и застыл в позе зародыша. Когда нестройные звуки инструмента затихли и раздались громкие и энергичные аплодисменты, он сел, как и предполагал, чтобы принять своих слушателей, которые собрались вокруг него по-детски возбужденные.

Через приблизительно десять минут самый шумный и горластый почитатель поцеловал этого человека в обе щеки и, весело размахивая руками, медленно пошел в сторону завешенного шторами выхода. Движения его были отрывисты, а впалые щеки и темные круги под глазами говорили о тяжелой и затяжной болезни. Немытые каштановые волосы спадали на его плечи спутавшимися прядями. На ногах была только одна сандалия, а рубашка и штаны говорили о возрасте и запущенности и пахли сточной канавой. Он прислонился к стене под палящим полуденным солнцем на Пьяцца Колонна и закашлялся, прикрывая рот дрожащими руками, после чего поплелся по Виа дель Корсо мимо торговцев церковными реликвиями. Он сжался от страха, когда французский капитан опустил руку на шпагу и приказал ему перейти на противоположную сторону улицы. Его согбенному телу понадобился час, чтобы шаркающей походкой пройти километр от терм Каракаллы до того места, куда он направлялся. Притаившись под дубом, он подождал, пока вечерние сумерки не превратят его в тень.

Полчаса спустя Бернард Блейк снял остатки грима со своего лица. Ветхая одежда и парик лежали на кровати. Он одевался не торопясь. Сначала белая туника, за ней белый наплечник и черная каппа, накидка с капюшоном, закрывавшая его плечи и грудь как мантия. Он не надел на голову капюшон, оставив его висеть за плечами. Он наденет его, когда будет подходить к монастырю. Он ненавидел тонзуру, как последнюю капитуляцию, поскольку так гордился своими длинными темными волосами. Ренато однажды сказал ему, что они придавали ему надменный вид. Он принял его слова за комплимент.

Теперь, оглядев себя в зеркале, он ощутил удовлетворение. Если все пойдет по плану, то до сана священника ему останется менее года, а дальше откроется дорога к его предназначению. Настоятель Теттрини намекнул о возможной важной должности, но не уточнил, какой конкретно. Это его не удивило. Разве сам магистр Палермо не назвал его одним из самых лучших студентов из всех, которым он преподавал теологию в Святой Сабине? В Римском университете его знание языков было оценено так высоко, что было предложено престижное место преподавателя сразу после посвящения его в духовный сан. Но преподавание – это для бездарей, оно только тогда заслуживало внимания, когда твоим классом мог стать весь мир.

Жуя персик, он вспоминал о том, что происходило сегодняшним днем в театре. Тот человек, по всей очевидности, был мошенником и, возможно, совсем не в своем уме. Это его несколько огорчило. Хотя собственный маскарад для сегодняшнего дня ему понравился. Он посещал оперу под видом помпезно разодетого дельца, языческое действо – в мундире австрийского офицера. Обычно для изменения облика он использовал парик, накладную бороду и одежду, не вызывавшую подозрений. Он ужинал в лучших ресторанах Рима и однажды сидел рядом со столиком Альберта Кюлера. Никем не замеченный, он побывал во многих картинных галереях и музеях.

Сегодня днем, однако, ему пришлось участвовать в небывалом еще для него эксперименте. Ему потребовалось полностью перевоплотиться, стать другим человеком от начала до конца. И это удалось. Более того, ему понравилось то, что он испытал. Идея побывать в гуще людей, послушать их мысли и понаблюдать за их действиями, не выдавая ничего от себя, а только посредством избранной роли, опьяняла его. Первоначально маскировка позволяла ему всего лишь передвигаться по Риму. Постепенно он стал считать, что его усиливающийся интерес к прогулкам с переодеванием представлял собой, по сути, протест против потери индивидуальности, которой требовала монашеская жизнь. Теперь он понимал это глубже. Бернард научился принимать обличье других людей. Это был другой знак. Он бросил огрызок персика в плетеную корзину и, убедившись, что его монеты все еще находятся в безопасности под неприкрепленной плиткой под кроватью, взял нужные ему книги со стола орехового дерева и вылез из окна в душную темноту летнего римского вечера.

Бернард Блейк вошел в монастырь Святой Сабины через центральный вход и проследовал прямо в общий зал к большой черной книге. Он записал туда свое имя, а кроме того, время ухода и время прибытия назад в монастырь. В графе «Куда и зачем вы направляетесь, покидая монастырские стены» он написал: «Занятия норвежским языком, Римский университет, аудитория Рива». Закрыв книгу, он посмотрел на часы в углу. Оглично! Он вернулся достаточно поздно, чтобы пропустить святой час, но, к своей досаде, не так поздно, чтобы попытаться избежать ночного бдения в церкви. Слава Богу, церковь была пуста. И не то чтобы это было так важно, поскольку внешне его набожность не вызывала сомнений, и даже если бы эти дураки догадались, то можно было бы доказать ее подлинность, но особого свойства. Он встал на колени в переднем ряду и сосредоточил свой взгляд на стене за алтарем, образовывавшей свод, на мозаике, изображавшей коленопреклоненные фигуры, склонившие головы в молитве. В вечернем мраке свет свечей на алтаре заставлял фигурки на мозаике приобретать иные формы, совсем как в его пещере у моря в далекой Генуе. Он хотел, чтобы среди этих фигур появился его Блейк, чтобы поговорить с ним о тех чудесных ощущениях, которые он получил, разгуливая в облике никчемного бродяги. Но Блейк не показывался. Зато можно было безошибочно сказать, что появившаяся и не исчезавшая фигура принадлежала его матери. Она выглядела озабоченной. Пожав плечами, он отогнал ее образ и, низко поклонившись, вышел из церкви.

Монастырь Святого Фомы близ Рима, октябрь 1836 года

Девушке было всего около пятнадцати лет от роду, и ясно было, что она совершенно необразованна. Ее грубая домотканая одежда, прочные башмаки и румяное лицо оставляли мало сомнений в ее крестьянском происхождении. Мария Бальбони, крепко сжав в ручках четки и опустив глаза долу, шла следом за тучным человеком, одетым в белое, который шагал рядом с высоким мужчиной в розовой кардинальской мантии. К ней быстро подбежал еще один священник, вежливо проводивший ее к стулу, стоявшему в центре зала. Она села, словно обнаженная в своей уязвимости, не осмеливаясь поднять глаза на десяток с лишним одетых в белые рясы мужчин, с любопытством переводивших свои взгляды с нее на главного викария, потом на кардинала, потом друг на друга.

Главный викарий ордена доминиканцев по Италии Томас Типполетти представился новициям, особенно тем, кто прибыл из монастыря Святой Сабины, поскольку он встречался с ними не так часто, как с новициями из монастыря Святого Фомы. Он объяснил, что эта специальная встреча избранных новициев из двух монастырей организована по необычной просьбе, поступившей от недавно назначенного нового государственного секретаря по делам Ватикана. Указав рукой на высокого седовласого человека, сидевшего рядом с ним, Типполетти заверил новициев, что великий кардинал вскоре удовлетворит то любопытство, которое, по его мнению, ощущали все собравшиеся.

Луиджи Ламбрусчини представил себя человеком, увлеченным жизнеописаниями святых, и старым другом ордена доминиканцев, испросившим позволения у главного викария на проведение этой встречи, представлявшей для него личный интерес. Все присутствовавшие были заинтригованы. Ламбрусчини сумел привлечь внимание всех, кроме темноглазого человека в переднем ряду, который пристально смотрел не на кардинала, а на девушку, сидевшую менее чем в метре от него. Ламбрусчини, который сразу узнал Бернарда Блейка, не прекращал изучать его взглядом даже тогда, когда обращался ко всем собравшимся.

Кардинал говорил просто и прямо. После того как он поблагодарил Типполетти за проявленную милость, сразу перешел к делу:

– Девушка, которую вы видите перед собой, Мария Бальбони, возможно, блаженна не менее любого из нас в этом зале. Она утверждала, что ей трижды являлась Пресвятая Дева. Богородица разговаривала с ней, двумя ее сестрами и их другом на холме рядом с ее деревней в Южной Калабрии. Мне подумалось, что необходимо поговорить с этой девушкой и попытаться выявить правду о пережитом ею событии для того, чтобы дать возможность Церкви правильно определить явление чуда. – Он сошел с кафедры и направился в сторону девушки. – Кто смог бы лучше помочь мне в этом деле, чем группа, занимающаяся изучением жизнеописаний святых? Поскольку, мои юные искатели знания и истины, во имя Господа я остаюсь в несколько смущенном состоянии, будучи неспособным сделать вывод по конкретно этому случаю. Действительно ли эта девушка видела Богоматерь или ее история не что иное, как выдумка? Вы сможете испытать свои способности в опросе и окажете мне безмерную помощь. Каждому из вас будет дано по пять минут, в течение которых вы сможете задавать девушке вопросы в присутствии всех. Затем мы соберемся вместе и обсудим наши выводы. Начнем же немедленно в следующем порядке. – Он зачитал имена с листа. Имя Бернарда Блейка прозвучало последним в списке. Ламбрусчини положил руку на плечо девушке и напомнил группе: – Задавая вопросы, помните о возрасте этой девочки. Как видите, ей непривычно находиться в такой серьезной обстановке и она напугана.

Последующий час девушка беспрерывно отвечала на непрекращавшийся поток вопросов голосом таким тихим и слабым, что некоторые из новициев подсели ближе, чтобы слышать ее. В основном вопросы касались того, что говорила Пресвятая Дева, подробностей ее внешности. Наиболее настойчивые из присутствовавших пытались поймать девушку на противоречиях. Другие уточняли место, время и расположение свидетелей. Нашелся новиций, который предположил, что девушка была пьяна. Несмотря на предупреждение, которое в самом начале сделал Ламбрусчини, задававших вопросы постоянно одолевали эмоции. Порой острые и резкие тона сводили происходившее действо до уровня мелкого судебного лицедейства. Опытному Ламбрусчини было очевидно, что девушка начинает замыкаться в себе. Ее ответы становились короче и менее содержательными. К тому времени, когда новиций, чья очередь шла перед Бернардом, встал, чтобы задать свой вопрос, девушка уже была сильно напугана и почти бесполезна в смысле надежности ее информации. Все произошло именно так, как ожидал Ламбрусчини и как он этого хотел.

Вызвав Бернарда Блейка, Ламбрусчини подумал про себя: «Теперь, мой блестящий и честолюбивый друг, мы посмотрим, насколько чудесным образом вы можете влиять на умы простого люда».

Бернард Блейк не встал со своего места, подобно остальным, но пододвинул стул ближе к девушке. Его голос звучал мягко и ободряюще:

– Мария, меня зовут Бернард Блейк, и я учусь, чтобы стать монахом-доминиканцем. Ты слышала о святом Доминике?

Девушка молча кивнула.

– Пресвятая Дева являлась и ему. Она подарила ему самые первые четки, такие, какие есть и у тебя.

Он протянул руку, дотронувшись до руки девушки. Она вздрогнула от его прикосновения.

– Мария, я не собираюсь спрашивать тебя о явлении тебе Богоматери. Если ты говоришь, что Она являлась тебе, то пусть так оно и будет.

Глаза девушки открылись, а ее плечи заметно расслабились.

– Ты любишь истории, Мария?

Удивившись, девушка кивнула.

– Я расскажу тебе свою самую любимую историю, если ты поведаешь мне твою.

Последовал еще один означавший согласие кивок, на этот раз более заметный.

Бернарду потребовалась минута, чтобы вкратце рассказать генуэзскую легенду об оленухе, спасшей жизнь лучнику, пытавшемуся ее убить.

– Теперь расскажи мне свою историю, Мария.

Девушка начала сбивчиво пересказывать басню об орлице, раз в год откладывавшей золотое яйцо, которое потом она прятала в пещере, где за годы образовалось огромное золотое гнездо. К концу истории голос Марии звучал живо и уверенно.

– А ты с сестрами когда-нибудь искала эту пещеру и это замечательное сверкающее золотое гнездо, которое уже, наверное, достает до потолка?

– Да, – взволнованно дыша, ответила Мария.

– И ты надеешься, что однажды найдешь его?

– О да. Я уверена, что оно в пещере на другой стороне холма недалеко от Агглио. Возможно, мы найдем его на следующий год.

– Я уверен в этом. Мария, ты рассказываешь истории своим сестрам?

– Да, но так трудно выдумывать новые истории, чтобы они слушали. Им так всегда нравились истории о чудесах, которые творил Господь наш, Иисус. Теперь им подавай новые истории, а это так тяжело – сочинять, чтобы было интересно. – И она вздохнула так, словно мучилась душевно.