Текст книги "Список Мадонны"

Автор книги: Макс Форан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

Портсмут, Англия, 17 января 1839 года

Бернард стоял на палубе «Эммы Евгении» и наблюдал за движением баркасов в портсмутской гавани. Баркасов было шесть, тяжело нагруженных и глубоко сидевших в слегка волновавшейся воде. На носу каждого стоял человек с винтовкой наготове. За баркасами, ближе к берегу, шли дурно пахнувшие «плавающие тюрьмы» – понтоны, связанные между собой кормой к носу в уродливую неровную линию, словно постройки плавучих трущоб. На них оставалась еще сотня несчастных, закованных по двое. Некоторые держали в руках свои скудные пожитки. Они в угрюмом молчании ждали возвращения баркасов. Часом позже все были на борту, сто восемьдесят четыре человека, согнанные, как скот, в пространство между палубами, уложенные на нары по четыре в ряд, по полметра на каждого человека. Воздух поступал только через решетки закрытых на висячие замки люков, расположенных по бортам. Лишь случайный стон или проклятие нарушали тишину. Неизвестность и безнадежность душили их в темноте. Их везли в Новый Южный Уэльс. Патриотов ждал ад на земле. Смертный приговор, страданиями растянувшийся в длину океана к земле более суровой, чем неулыбчивые судьи, пославшие их туда.

Через несколько часов судно вышло в море. Бернард лежал в своей каюте, не обращая внимания на треск обшивки и шум вздымавшихся волн. Масса человеческих тел, погруженных на судно, вызвала в нем чувство отвращения. Те, кого он увидел, уже не были похожи на людей, они казались ему отвратительными привидениями. Ему придется проповедовать среди подобного сора в Австралии. Хотя в Святой Сабине он терпел и худшие неудобства. К тому же это будет длиться не долее того, чего потребует его судьба. Но что его действительно беспокоило, так это вид женщин-заключенных, с десяток которых зашли на борт последними. Страшные существа, одежда клочьями, грязные лица, шума от них было больше, чем от мужчин. Некоторые похотливо показывали пальцами на Бернарда, так что, даже несмотря на расстояние, разделявшее их, он чувствовал знакомое рвотное чувство. Если та несчастная земля была населена только сором, выметенным из Британии и Ирландии, то кем была Ламар? Она не могла быть частью этих отбросов; как могла избранная взрасти из семян, посеянных в человеческих нечистотах? Если он ошибался, тогда действительно был обречен, а Мадонна была сукой. Как и все они. Нет, так не могло быть. Он подумал о Сигни и раздавил демонов в своей голове при помощи ладони.

Глава XII

Монреаль, четверг, 14 февраля 1839 года, 11:00 утра

– Я не понимаю, ваше превосходительство. Вы хотите смягчить оба приговора. Почему? Мы же пришли к согласию, что все четверо должны быть повешены. Гойетт виновен не менее остальных осужденных нами преступников. Приор тоже. Он руководил атакой в Бейкерс-филде. Приказ подписан. Гробы заказаны. – Клитероу понимал, что перегибает палку, но это было слишком. Он мог потерять свое лицо перед трибуналом.

Сэр Джон Колборн ответил ему как можно спокойнее:

– Генерал-майор, я понимаю то, что вы чувствуете, и мне нетрудно догадаться, что вам будет стыдно перед членами трибунала. Но послушайте меня хотя бы одну минуту. Семья Гойетт имеет влияние во французских коммерческих кругах, отношения с которыми мы как раз собираемся развивать. Снижение тяжести приговора для одного из них послужит жестом нашего великодушия. Мы уже повесили одного Гойетта. Ну и хватит. У Приора же, как я узнал, есть родственники в высокопоставленных кругах Римско-католической церкви. Если он останется в живых, то мы сможем рассчитывать на ее поддержку.

«Какая ложь», – подумал Колборн, после того как закончил фразу. Но Клитероу придется намного дольше пробыть в этой стране, прежде чем он сможет опровергнуть что-нибудь из сказанного им.

После того как Клитероу удалился, чтобы выполнить волю своего губернатора, Колборн позволил себе провести какое-то время в одиночестве, прежде чем принять делегацию из Верхней Канады, которая ждала в соседних апартаментах. Нехотя, он еще раз взял это письмо со своего письменного стола. Леди Джейн Эллис не требовала действий и не просила об одолжении, она всего лишь обращала внимание на то, что «патриот» с деформированной губой и Франсуа-Ксавье Приор проявили по отношению к ее семье доброту во время последних пережитых ими суровых испытаний. Она слышала, что на суде решается вопрос их жизни или смерти, поэтому она была бы благодарна, если суд учтет их положительные действия по отношению к домашним Эллисов.

«Да, – сказал Колборн самому себе. – Пусть будет так». Несмотря на свою дисциплинированность и преданность королеве и стране, он вовсе не был дураком и давно уже понял, что никто без особой нужды не выражает своих желаний. Близилось время его следующего назначения, звание пэра и загородный дом на Ионических островах. Это было все, что он хотел. Влиятельное семейство Эллисов с их связями через брачные узы с еще более влиятельным бывшим премьер-министром графом Грэем лучше было иметь среди своих друзей, нежели недругов. Это была всего лишь небольшая услуга, и поэтому решиться на то, чтобы оказать ее, было просто. Он лично сегодня же вечером напишет леди Джейн Эллис письмо, проинформирует ее о своих действиях и в сдержанных фразах попросит ее сохранить все это в тайне. Двое повешенных вместо четверых. По крайней мере, де Лоримьера уже повесили. Было бы гораздо хуже, если бы пришлось вынимать из петли и его голову. Убрав письмо в ящик стола и закрыв его на ключ, Колборн привел свою форму в порядок и вышел, чтобы встретиться с фермерами Верхней Канады.

Тюрьма Ле Пи-дю-Куран, Монреаль, пятница, 15 февраля 1839 года

Наступила тишина, потом отчетливый голос Жозефа Дюмушеля, громкий и твердый, несмотря на ощущавшуюся в нем дрожь, разнесся по всему коридору. Слова подхватили узники других камер. Как позже говорили, ссылаясь на свидетельствование солдата-католика, стоявшего в одной из двух шеренг строя, между которыми приговоренные должны были пройти к виселице, замечательные слова «Из глубины взываю к тебе, Господи» были услышаны всеми, кто стоял во внутреннем дворе. Псалом звучал так, словно он исходил с неба. Даже холодный ветер, от которого мерзли солдатские щеки, был мягким и теплым, а над головой благородного шевалье де Лоримьера появился нимб, когда он поднимался по ступенькам на мученический подвиг.

26 сентября 1839 года

Пресса выведала о судьбе осужденных за несколько часов до того, как об этом узнал начальник тюрьмы. Когда утреннее солнце взошло над серым тюремным зданием, более сотни человек, большинство из которых держало в руках узелки с одеждой и пищей, ждали за железными воротами.

Их впустили ровно в восемь утра, и в течение двух часов изгнанники прощались со своими женами, родителями и детьми. Пришедших проститься людей невозможно было оторвать от своих близких, когда тех повели в комнату для сборов, где на полу грудой лежали железные кандалы. Закованных попарно ссыльных вывели во двор, построили под ясным синим небом и пересчитали. Расчет закончился на пятидесяти восьми, после чего подразделение пехоты из регулярных войск и кавалерийский взвод перестроились для сопровождения. Кто-то выкрикнул команду начать движение, и с железным стуком заключенные быстрым шагом вышли за глухие высокие стены в шум и толчею города, в котором они не были уже больше года. Оказавшись за воротами, Мартин пристально посмотрел на громадные клены, летом смягчавшие угрюмость тюремных стен, за которыми они росли. Лучи солнца заставили их вспыхнуть золотом на голубом фоне, после чего они исчезли из виду, а их место заняло море скорбных лиц и протянутых рук, которое угрожало затопить их волной страдания. Одна женщина вырвалась из толпы и с протянутыми руками пробежала между кавалерийскими лошадьми. Солдат схватил ее и толкнул назад в толпу. Она упала, но люди подняли ее с земли. Незнакомый Мартину молодой человек, шедший рядом с ним, плакал. Он попытался обернуться и помахать рукой, но споткнулся и упал, увлекая Мартина за собой. Мартин почувствовал каменную жесткость земли и щебень, который успел врезаться ему в руки, прежде чем его рывком поставили на ноги и толкнули в строй, который брел шатающимся шагом.

– Позор! – выкрикнул женский голос, когда плакавшего ребенка оттащили от ног отца, которого он никогда больше не увидит.

У причала солдаты сомкнулись за кавалеристами, плотно встав лицом к толпе, пока заключенных заводили за ограждение. Последний взгляд близких людей, последнее выражение добрых чувств, выкрикнутое на родном языке, прежде чем их спустили в трюм. Пятью минутами позже пароход «Бритиш Американ» вышел в канал направлением на Квебек.

Квебек, 26 сентября 1839 года

Вспомогательное судно военно-морских сил Великобритании «Буффало» помнило лучшие дни. Одно из немногих судов колониальной постройки, оно участвовало в боевых действиях по защите королевских владений, в его округлых бортах имелись орудийные порты для тридцати пушек. Но прошло уже довольно много времени после того, как оно ощетинивалось этими пушками, как настоящий боевой корабль. Когда судно не перевозило припасы на дальние посты Британской империи, тогда его трюмы заполнялись несчастными отверженными людьми, обреченными тяжело трудиться и умереть на каторгах Австралии. Сейчас оно стояло на якоре в гавани Квебека под защитой пушек мощной цитадели в поле зрения дворца, который Джон Колборн должен был вскоре освободить для более любезного губернатора, и единственное, в чем была задержка, – это в человеческом грузе. Людей должны были привести до наступления темноты. При правильном развитии событий выход судна в море планировался с утренним отливом.

Заключенным под кубрик была отведена третья палуба, что было слишком громким названием для подобного пространства. Будучи приблизительно три с половиной метра в ширину и метр двадцать в высоту, за исключением одного из краев, где оно увеличивалось по высоте до полутора метров, это помещение было мрачным и дурно пахнущим. Оно не проветривалось, если не считать вентиляции через металлические решетки на двух закрытых на тяжелые засовы дверях у каждого входа. Два узких прохода между штабелями ящиков и коробок являлись единственным свободным пространством, все остальное место было занято двойным рядом настилов по обе стороны. Два метра двадцать сантиметров в длину и менее метра восьмидесяти сантиметров в ширину, каждый из этих настилов предназначался для четырех человек, уложенных вплотную друг к другу в зловонной темноте. Полка для хранения личных вещей, врезанная с внутренней стороны корабельной обшивки, была единственным послаблением в этой суровой среде. Отдельного места для приема пищи не было, как не было и посуды. Начальство помещалось палубой выше, там же стояли и ведра для рвоты. На тонких матрацах, один из которых был положен каждому заключенному в ячейке на четверых, невооруженным глазом видны были колонии вшей.

Этим утром Александр Блэк пришел в этот жалкий кубрик, чтобы выполнить свои последние обязанности, перед тем как осужденные попадут на борт судна. Его лицо сморщилось от запаха, когда, встав на колени, он клал по тонкому грязному одеялу в каждую ячейку. После этого он проверил наличие ведер и черпаков, полагавшихся по одному на каждые двенадцать человек. Это была одна из его основных задач: разбить заключенных на группы по двенадцать человек для приема пищи. Он уже составил расписание. Они будут подниматься наверх один раз в день, половина – утром, половина – вечером, но не на равные отрезки времени. Таким образом он сможет поощрять своих любимчиков и наказывать тех французов, которые ему не нравились, не вызывая гнева со стороны капитана.

Александр Блэк был хорошо образованным, практичным и энергичным деловым человеком, свободно владевшим английским и французским, но ему не повезло. Занимаясь продажей одежды и тканей, он продвинул свой бизнес по всему течению реки Ришелье, а также в американские штаты Нью-Йорк и Вермонт в конце двадцатых – начале тридцатых годов. Он добился существенного успеха, несмотря на то что его клиенты, особенно крестьяне, говорившие по-французски, стали замечать, что его цены становились все выше, а манеры – все заносчивее. И к тому же Блэк стал очень жадным.

Превратившись в алчного скрытого соглядатая, он стал доносить на своих клиентов. В бурные месяцы, предшествовавшие восстанию 1837 года, британцы получали от Блэка информацию о действиях патриотов. Он продолжил заниматься этими гнусностями и в 1838 году, и его действия чуть не привели к поимке одного из лидеров патриотов, перемещение которого он заметил в южных приходах осенью 1838-го. Если бы тогда тот негодяй был схвачен, то с уверенностью можно было бы сказать, что Блэка не было бы сейчас здесь. Неблагодарность не входила в перечень недостатков заносчивого Колборна.

Во время восстания, которое последовало за этим, Блэк обнаружил, что его английские клиенты в Нижней Канаде начали сомневаться в надежности человека, так очевидно замазанного кистью американского республиканства. Французские крестьяне думали по-другому, но и они не слишком жаловали его. Но самым опасным для него был молодой предприниматель из Пенсильвании, который, более смело предлагая товары в кредит, оказался способен подорвать его позиции среди американских покупателей. Весной 1839 года Блэк обнаружил, что показатели его бизнеса перешли в отрицательную часть балансовой ведомости. Попытки внесения в бухгалтерские книги дутых изменений позволили сделать короткую передышку, но только на время.

Оказавшись приговоренным к десяти годам заключения в монреальской тюрьме за подделку документов, он решил потребовать по счету у тех, кому он служил. Негодяй Клитероу мог бы вытащить его из этой истории за его заслуги перед королевой. Но нет! Он предложил ему это. Обслуживать кучку предателей-бунтовщиков в обмен на проезд до Сиднея и вечную ссылку. У него не было другого выбора. Любая жизнь была предпочтительней тюремному аду. Но сейчас они были заключены в железную клетку, которую называли судном, и очень скоро вокруг не будет видно земли. Он, конечно, будет страдать во время этого проклятого путешествия, но не так, как те мерзавцы, получившие по заслугам. В частности, французы. Да, особенно французы.

* * *

На верхней палубе капитан Пол Ниблетт наслаждался жалостью к себе, сидя в своей маленькой тесной каюте, которая должна была служить ему домом одному Богу известно сколь долго. Клитероу не любил его. Он это знал. Но такое?! Такого он не мог представить себе даже в страшном сне. Долгие месяцы адской скуки и неудобств ради того, чтобы загнать несчастную кучку предателей на самый низ Земли. В его распоряжение дано подразделение морских пехотинцев для того, чтобы обеспечить транспортировку ста пятидесяти мятежников на Землю Ван-Димена и в Новый Южный Уэльс. Клитероу сказал, что ему нужно приобрести опыт, что дисциплина и суровые условия на корабле королевского флота усмирят его характер и укрепят тело. Чертов идиот! А может, Клитероу посчитал его самого недоумком? Это было наказанием, незаслуженным и незаконным. Ему уже пришлось снять пробу с пищи. Мерзкие помои, а капитан судна Вуд оказался тихим, но язвительным типом, который уже разозлил Ниблетта, выразив свою нелюбовь к дьявольскому напитку и сказав ему, что он командует кораблем, на котором соблюдается порядок. Вот уж воистину порядок! Изъеденная червями старая военно-морская посудина, которой давно уже было пора на свалку. Может быть, она и подходила для того, чтобы возить отбросы общества, но для такого джентльмена, каким был он сам? Нельзя допускать, чтобы такие вонючие посудины типа «Буффало» предназначались людям, которым подходят гораздо более изысканные вещи. Бутылка бренди опустела на пятую часть, и Ниблетт был уже в достаточной степени пьян, чтобы захотеть высказать Клитероу все, что он мог сделать с этим «Буффало» и с отбросами общества, которые загрузят на него, когда услышал какое-то движение снаружи. Он поправил кожаный ремень на своем полном животе, глубоко вздохнул и выдохнул раз пять или шесть, прежде чем выйти на полуденный свет.

Они заходили на борт, грязные, закованные в кандалы, прижимая к себе свои скудные пожитки. «Какой грустный у них вид», – подумал капитан Вуд, стоя на мостике. Но внешность может быть обманчива. Он понаблюдал, как они неуклюже поднялись на борт и собрались на палубе. Затем, привычно пожав плечами так, словно показывая, что его это не касалось, отправился в рубку, чтобы переговорить с капитаном буксира, который должен был потащить их по реке после того, как завтра рано утром пробьют шесть склянок.

Ниблетт почувствовал холодный бриз на щеках сразу у выхода из своей каюты. Среди заключенных он узнал некоторых наиболее заметных, запомнившихся ему по трибуналу. Одни из них блеяли о своей невиновности, другие демонстрировали свою крайнюю тупость иными способами. Например, молодой темноволосый парень, чья улыбка чуть не помогла ему быть полностью оправданным. Его звали Луи Бурдон. Ну, скоро увидим, как ему понравится улыбаться здесь. И еще этот низкорослый ублюдок Приор, который только что стоял у причала, сжимая в руках свои четки. Никакой попытки защитить себя. Один только дурацкий взгляд. Просто взять и задушить этого парня его же четками. А что говорить об остальных недоумках! Вон придурок с кретинской губой поднимается на борт. Только посмотрите, как он оглядывается вокруг себя! Чего он ждет? Королевского приема? Мы еще развлечемся с этим простаком. Были и другие, которых, как ему показалось, он узнал. Неожиданно он отвернулся. Достаточно уже насмотрелся. Еще немного, и его вывернет. Вспомнив о бутылке бренди, Ниблетт вернулся к более важным делам.

Александр Блэк встретил заключенных у входа в предназначенное для них помещение. Он проконтролировал, как снимали кандалы, и в течение десяти минут доставлял себе удовольствие, разглагольствуя обо всем, начиная с распределения по группам для приема пищи и кончая указаниями, как правильно тошниться. Затем он проверил наличие людей, посчитав всех, когда они поднимались по одному из двух проходов. Когда цепочка сошла на нет, он широко открыл глаза, заблестевшие от воспоминания о нанесенной ему обиде. Это был тот, с губой; тот, которого не поймали, тот, из-за которого Клитероу разозлился на него. Это был он. Мартин тем временем согнулся вдвое и быстро исчез во мраке. Блэк почувствовал себя странно умиротворенным. Да, пока они плывут, справедливость должна восторжествовать.

4 октября

Мартину никогда в жизни не было так плохо. Он лежал в темноте, стараясь сдерживать тошноту, которая, казалось, готова была извергнуться бесконтрольными спазмами, и прислушивался к звукам, издаваемым судном, боровшимся со штормом. Судно было похоже на лист на сильном ветру, который то взлетал вверх, то падал вниз серией головокружительных рывков, угрожавших разорвать его на части. Большинство солдат укачало, Александра Блэка не было видно уже два дня. Его отсутствию можно было бы и порадоваться, если бы сложившаяся ситуация не была еще тяжелее для самих заключенных. Уже ослабленные тяготами тюрьмы, будучи полностью непривычны к условиям морского похода, все, за исключением немногих счастливцев, сильно страдали при каждом ударе волны. Емкости для рвоты стояли на верхней палубе у носа; но после такого тяжелого дня только самые сильные могли добраться до них неуверенным из-за качки шагом. Остальные были вынуждены тошниться на свою одежду, в постель и на пол, пока их и без того дурно пахнувший кубрик не превратился в отхожую яму. Теперь, когда качка не прекращалась уже третий день, ослаблявшая организм тошнота начала вызывать апатию, приносившую смерть слабым.

Рядом с Мартином стонал старик Шарль Хуот. Он пытался добраться до прохода. Но стоило Шарлю только поставить ноги на скользкие от рвоты доски пола, как его вырвало так, словно фонтан хлынул изо рта, после чего он затрясся всем телом. Тут подоспел Франсуа-Ксавье Приор. Он вытер лицо Хуота и аккуратно положил его самого на нары. После чего принялся вытирать рвоту вонючей мокрой тряпкой.

Мартин почувствовал, как рвота подкатила к горлу. Прикрыв рот рукой, он перелез через Хуота и стал пробираться по проходу, в конце которого начал что было силы стучать в дверь с решеткой. Часовой отворил ее и безразлично проводил Мартина взглядом, пока тот поднимался мимо него по железному трапу. Приступ рвоты настиг Мартина, прежде чем он добрался до узкой площадки, где стояли две пристегнутые цепями емкости размером с ванну. Несмотря на крепление, из-за мощной качки судна часть их содержимого вылилась через край, экскременты и рвота, смешавшись, образовали липкую зловонную массу, разлившуюся по всей поверхности носа. У емкости тошнился еще кто-то. Мартин стремительно пронесся мимо него, поскальзываясь и падая, пока не добежал до второй посудины. Рот его наполнился вкусом желчи, которая влилась в зловонную смесь, испарявшуюся всего в двух-трех сантиметрах от его лица. Несколькими минутами позже он поднял голову. Другой заключенный был все еще здесь. Мартин узнал его. Все называли этого человека Тауэллом; он был самым ворчливым среди узников из Верхней Канады. Мартин слышал, как он бросал непристойные реплики в отношении своих товарищей во время прогулки. Он злобно смотрел на Мартина, не то шатаясь, не то раскачиваясь в попытке удержать равновесие.

– Предатель, – процедил он сквозь зубы, проходя мимо Мартина. – Трусливый британский угодник. Тебе не дойти до конца живым.

На какой-то момент не было слышно ничего, кроме поскрипывания судна и лязганья раскачивавшихся бачков. Мартин, пошатываясь, направился к трапу, где его настиг удар в бок. Он почувствовал руки Тауэлла у себя на шее. Мартин попытался ударить в ответ, но потерял равновесие и упал на нападавшего, который был крупнее и сильнее его. Тауэлл ворчал и крепче сжимал руки.

– Сдохни, собака, – прорычал он в лицо Мартину.

В глазах Мартина поплыли красные, потом желтые, потом снова красные пятна. На него опускалась сладкая темнота. В ногах не осталось силы, он погружался в бездну все глубже и глубже.

Открытый дождю и ветру, «Буффало» поднялся на волне, задирая нос вверх выше и выше, к черному беззвездному небу. Выйдя на половину корпуса из воды, он получил внезапный удар волной в бок, завалился на борт и, еще немного, мог бы перевернуться килем вверх. Все еще с большим боковым креном он погрузился ниже ватерлинии и, подобно подбитой птице, напрягал весь корпус, пытаясь вырваться наверх так, что чуть не лопнул пополам.

Толчок откинул Мартина и Тауэлла к борту. Плечи Тауэлла приняли на себя всю силу удара, он упал сначала на колени, а потом растянулся по палубе всем телом. Мартин оказался сверху него. Они сплелись руками и ногами и покатились по покрытым нечистотами палубным доскам. Давление рук Тауэлла на шее Мартина ослабло. С минуту Мартин пролежал неподвижно, оглушенный и прижатый к рвотному бачку. Одна из его ног застряла в цепи, крепившей бачок. Тауэлл лежал ничком. Он ударился головой о металлический бачок, из-под его волос сочилась кровь. Вместе с чувствами к Мартину вернулся страх. Не поднимаясь на ноги, он пополз в темноте, не обращая внимания на холодную массу, налипавшую ему на руки. Он слез вниз по трапу и прошел мимо часового, который отвратительно жевал кусок сыра. Только возвратившись на нары Мартин понял, что его неудержимо трясет. Часом позже, когда к нему снова подступила тошнота, его вытошнило прямо в постель. Это было сделано абсолютно осознанно, если не с удовольствием.

6 октября

Тридцать шесть заключенных не спеша вывели на верхнюю палубу и построили. Вздохнув свежего воздуха, Мартин с трудом поверил, что это был тот же океан, который пенился и бурлил, в ярости грозя забрать все их жизни, но унесший только одну. Солнце, поднявшись высоко в безоблачном небе, тепло светило, а легкое покачивание судна эхом отзывалось в прыжках стаи дельфинов, следовавшей вровень с носом. Вооруженные солдаты построились за капитаном Вудом, который с непокрытой головой держал в руках открытую Библию и придерживал страницы ладонью, чтобы их не переворачивало ветром.

На палубе прямо перед ним лежало тело, завернутое в парусину, к ногам было привязано четыре пушечных ядра. Это был Филипп Прист, заключенный из Северной Канады, маленький вежливый человек, который не перенес тяжести морской болезни, подорвавшей его слабое здоровье. Вуд начал читать, вооруженные солдаты встали по стойке «смирно». Слова двадцать третьего псалма менее тридцати секунд касались ушей заключенных. Патриоты-католики читали про себя свои собственные молитвы, заменяя незнакомые английские слова. Когда все слова были произнесены, спеленатое тело перекинули через борт. Тихий всплеск, и еще мгновение молчания. Подняв голову, Мартин почувствовал на себе взгляд Тауэлла. Он вздрогнул и инстинктивно прижался к Франсуа-Ксавье Приору. Коротышка, ошибочно приняв его страх за беспокойство в присутствии смерти, улыбнулся и успокаивающе положил свою ладонь на его руку.

* * *

Шли дни, превращаясь в недели, а в ежедневном распорядке заключенных ничего не менялось. Ругань и словесные оскорбления от Пола Ниблетта и мстительная мелочность Александра Блэка превратили и без того мрачное путешествие в бесконечный кошмар. Кормили мало и однообразно. Солонина, жидкая похлебка и сухие галеты повторялись изо дня в день и подавались в общем котле, который был единственной посудой на двенадцать человек. Эта еда не давала умереть, но и сил не прибавляла. Дважды в неделю их заставляли на коленях драить известью полы в кубрике и собственную одежду, сопровождая это пинками и презрительными насмешками. В третью неделю октября начали ощущаться последствия усиливающейся тропической жары. Насекомые в постелях заключенных быстро размножались, и вскоре тело каждого человека представляло собой одну сплошную красную опухоль, раздираемую и кровоточащую от беспрестанного расчесывания. Когда 6 ноября Блэк доложил Вуду, что тридцать заключенных больны и что вспышка заболевания цингой распространяется, капитан ответил ему только уже знакомым пожатием плеч. Хотя и Александра Блэка это серьезно не заботило. Чем больше умрет, тем меньше останется этих подонков, а соответственно, и меньше забот.

Но до капитана Джона Вуда дошли его слова. Цинга на корабле в этой ранней стадии похода не предвещала ничего хорошего, и поскольку до Рио-де-Жанейро оставалось еще по крайней мере три недели хода, необходимо было что-то предпринять. Да, завтрашний день как раз подходил для этого. Он послал за Ниблеттом и, стараясь сохранять вежливый тон (поскольку он терпел этого жирного дурака еще меньше, чем Блэка), поведал ему об изменении планов. Ниблетт слушал капитана с растущим раздражением, но, поскольку за эти вещи отвечал капитан, он ничего не мог поделать. На самом деле, покинув капитанскую каюту, Ниблетт уже предвидел, как из всего этого можно было устроить себе развлечение.

* * *

Тепло тропиков опустилось на заключенных тяжелым влажным одеялом. Их зловонная дыра стала похожа на ад, а если в ней удавалось заснуть, то сон прерывался укусами насекомых, которыми кишели постели. И все же вши не были их главными мучителями. По мере того как жара усиливалась, их начала душить невыносимая жажда. Ежедневная пинта воды, выдаваемая на человека, была самым дорогим сокровищем. Каждая капля ее сохранялась, сберегалась и смаковалась.

Особенно тяжелым стал вечер 6 ноября. Ни малейшего ветерка не залетело в паруса «Буффало». Судно, казалось, застряло в пустоте. Заключенные лежали в вонючей душной темноте, бок к боку, обливая друг друга потом, те, кто слабее, в полном безразличии, те, кто сильнее, шепча молитвы. Мартин дотронулся до лба Шарля Хуота. Он был обжигающе горяч, и Мартин ничего не мог с этим поделать. Если Шарлю было суждено умереть, то лучше, чтобы смерть была быстрой, решил он.

7 ноября

Неописуемо чудесным образом, после того как пробили десять склянок и патриоты собрались на верхней палубе, подул легкий ветер. Блэка нигде не было видно. Приказ собраться на верхней палубе и построиться в восемь шеренг лицом к рулевой рубке отдал Ниблетт, сделав при этом презрительное лицо. Он приказал подняться всем, включая тех, кто ослаб.

Гадая, в чем тут дело, они приволокли на себе больных и поддерживали их, стоя на качающейся палубе. Ниблетт и несколько солдат ждали. Остальные члены экипажа ходили вокруг, улыбались и заговорщицки подталкивали друг друга локтями. Капитан Вуд стоял на мостике и с интересом смотрел вниз. Заключенным было приказано отойти назад к самым поручням, подальше от большой бочки, привязанной к двери рулевой рубки. Ниблетт пролаял приказ. Солдаты ушли в сторону и прижались к поручням. Патриоты начали переглядываться, в большинстве глаз сквозило больше страха, нежели удивления.

Сначала раздалась мелодия, высокая трель которой звучала живо и взволнованно. Заключенные повернули головы, ища глазами музыканта. Они увидели его на мачте. Один из старых моряков, балансируя по-кошачьи, держал дудочку двумя руками и бегал по нотам вверх и вниз в безумном мелодическом темпе. Звуки становились выше и быстрее, одна и та же тема повторялась вновь и вновь в музыкальном неистовстве. Мартину она показалась дикой. Он поймал себя на том, что вспомнил Мадлен.

Они почувствовали его запах и услышали его, прежде чем увидели. Должно быть, он свешивался с борта судна все это время. Пока он перелезал через поручни, патриоты не видели его, их взгляды были прикованы к музыканту на мачте. Он издал пронзительный крик, а когда пятьдесят восемь пар глаз повернулись в его сторону, он бросился плясать в присядку, обходя в танце заключенных в направлении привязанной бочки.

– Король Нептун, – закричал один из моряков. – Это король Нептун.

Это действительно был всемогущий король. Одетый с головы до ног в черепашью кожу, Нептун приседал перед собравшимися подданными. Лицо его было ярко раскрашено. Борода была растрепана и торчала во все стороны, на голову был надет рогатый шлем викинга. Одной рукой он размахивал трезубцем, наскоро сделанным из багра и кухонных приборов, а в другой держал коническую раковину, которую подносил к губам в шутливом приветствии. Нептун танцевал, делая прыжки в сторону патриотов, с угрозой замахиваясь своим трезубцем. Он приблизился настолько, что Мартин смог разглядеть цвет его глаз и капли пота на лбу. Неприятный запах, исходивший от кожи, которую надел на себя этот ужасный маленький Нептун, действовал гораздо сильнее, чем его угрожающие позы.