Текст книги "Список Мадонны"

Автор книги: Макс Форан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)

Даже беря в руки эту книгу, Улаф чувствовал, что беспокойство, возникшее из-за неясных вопросов, было гораздо сильнее той радости, которую он испытал бы в обычной обстановке от такого подарка. Этот темноглазый гость, чье присутствие заставило его почувствовать себя так неспокойно, кто он? Откуда ему стало известно о нем? Что ему нужно? Для чего он приехал? Что-то подсказывало ему, что нужно быть осторожным. Не сводя глаз с гостя, он придал звучанию своего голоса нормальный тон:

– Примите мою особую благодарность, герр Биру. Мне следовало бы отказаться от такого подарка. Но я не буду. – Он рассмеялся. – Я слишком подвержен слабостям, чтобы отказаться от такого удовольствия. – Он рассеянно погладил обложку книги, держа ее в другой руке, а после наклонился вперед, не вставая с кресла. – А теперь скажите: кто вы, прекрасный молодой человек, разговаривающий, как благородная и ученая особа, и приносящий прекрасные подарки дряхлым учителям музыки?

Бернард ответил, не сводя глаз со старика:

– Как я уже упомянул, мой добрый герр Хансон, я родом из Марселя. Мой отец занимается морскими перевозками, что дает мне возможность много путешествовать, выполняя его задания, и порой совмещать это с удовольствием удовлетворения моих личных интересов. Так случилось, что и то и другое совпало в Стокгольме какое-то время тому назад. Мое личное увлечение привело меня к вам сюда, в Берген…

Он умолк и оглядел книжные полки, будто взвешивал, стоило или нет продолжать.

Улаф с гримасой боли сменил позу, сидя в кресле. Все было так, словно он участвовал в пьесе, но сидел среди зрителей. Он понимал, что нетактично обходить обычные правила вежливости, которые требовали того, чтобы гость задавал тему разговора, но он должен был противостоять этим горящим глазам.

– Поскольку я предполагаю, что вы знаете, кто я, я также смею предположить, что музыка является, как это вы сказали, вашим «личным увлечением». Теперь я даю очень мало уроков.

В ответ на слова Улафа последовали ленивая, равнодушная улыбка и кивок. Улаф увидел, словно со стороны, как молодой человек, сидевший напротив него, полез в карман и достал оттуда вырезку из газеты. После этого длинная белая рука протянула эту вырезку к его лицу, потемневший набор слов на клочке выцветшей бумаги, принадлежавшей другому времени. Плечи Улафа распрямились, и он отстранился от протянутой руки, опустив взгляд на книгу, которую крутил у себя на коленях. В памяти его всплыла церквушка, где он молился со своими родителями в детстве.

– Вот что привело меня в Берген, герр Хансон. Впервые я прочел об этом в Стокгольме и пообещал себе, что удовлетворю свое любопытство в следующую поездку. – Сказав это, Бернард продолжил с энтузиазмом: – Подобные случаи давно интересовали меня. Последний раз я несколько лет назад встречался с кресгьянской девочкой из Калабрии. Но, к сожалению, у ребенка просто разыгралось воображение, и я остался неубежденным. Должен признать, что я скептически отношусь и к этой девушке. – Он понизил голос и начал нервно перебирать ногами. – Могу ли я быть с вами откровенным, герр Хансон?

– Если хотите. – Ответ Улафа прозвучал приглушенно, но глаза его метались, как пойманная в силки птица.

– У меня была младшая сестра, которая рассказывала мне о подобных явлениях Пресвятой Девы. Богоматерь являлась к ней по ночам, когда она тихо лежала в темноте, и обещала ей величие. – Он перекрестился и глубоко вздохнул, прежде чем продолжил: – Она любила меня и была очень расстроена тем, что я не верил ей и не поддержал ее перед родителями. Позже она серьезно заболела и отошла к Создателю. С того самого времени я не нахожу себе места, переживая свое недоверие к ней. Я хочу успокоиться, выяснив вероятность подобных явлений. Я прочел все, что было возможно по этому вопросу. И теперь стараюсь принимать участие в подобных событиях, когда только могу. Итак, до сего времени, герр Хансон, я несу наказание за неверие. Я мечтаю об освобождении от этого наказания и хочу добиться покоя, узнав правду о своей сестре. – Бернард раскинул руки. – Вы понимаете, герр Хансон, эту потребность в уверенности? Вы поможете мне?

«Лжец», – подумал Улаф. Убедительные слова не могли скрыть нотку злого умысла. Вслух он осторожно произнес:

– Нет! Я не уверен, что я правильно понял вас, герр Биру. Но это другой вопрос. Что такого вы хотите от меня, о чем уже не написано там?

– Все очень просто, герр Хансон. Мне бы очень хотелось знать, что вы думаете о якобы чудесном опыте этой девушки. Действительно ли он таков?

Улаф Хансон почувствовал себя в ловушке. Пока он старался привести свои мысли в порядок, у него похолодело под мышками. «Будь осторожен, Улаф!».

Прозвучал оглушающий стук в дверь. За ним раздался голос Ингрид:

– Герр Хансон. Вы впустите меня? Я забыла свой ключ дома.

Двое мужчин посмотрели друг на друга. Улаф рывком поднялся на ноги и поплелся к двери.

– Моя домашняя хозяйка. Пришла, чтобы приготовить мне ужин. Она всегда забывает свой ключ. Но она прекрасно готовит. Если вы немного подождете, я на минутку.

– Иду, Ингрид. – Если бы она была моложе, а он не так добропорядочен, то он обнял бы ее. Ему нужно было время собраться с мыслями.

Оставшись в кабинете, Бернард уселся в кресло, все еще держа клочок бумаги в руке. Боже, как болела его голова. Все было таким ненужным. Девушка-лунатик, это чертово место. На какой-то момент он предполагал, что лучше было бы сделать так, как он думал: остаться в Копенгагене и сфабриковать для Ламбрусчини историю о замарашке из Бергена. Но хитрый старый пират написал письмо прелатам в Стокгольм с подробностями его задания. Кроме того, у него повсюду шпионы. Ему показалось, что он заметил подозрительную личность, слонявшуюся рядом с ним в Христиании. Нет, он должен довести дело до конца, и это был лучший путь. Беседа с Хансоном, который выглядел достаточно искушенным для развалины, чье время ушло, и, возможно, беседа с девушкой – в компании Хансона, конечно. Вспоминая свои ощущения во время разговора с той несчастной идиоткой из Калабрии, он был уверен, что вряд ли у него появится желание говорить с ней наедине. А тут еще ее грубиян отец. Куда же пропал Хансон? Ему хотелось темноты и покоя.

Вернувшись в кабинет, Хансон не сказал ни слова. Он просто снова усадил себя и стал смотреть на гостя, приглашая его начать разговор.

«Он что-то для себя решил, – подумал Бернард. – Пусть будет, что будет».

Он ответил взглядом на взгляд.

В конце концов тишину нарушил Улаф:

– Итак, вы хотите узнать о девушке. То, о чем не написано здесь. – Он жестом показал на вырезку из газеты. Потом продолжил: – Она простой человек, с кое-каким талантом к игре на флейте. У нее живое воображение и во многом она все еще ребенок. Нет, это не совсем так. Женщина-ребенок. Она мила и, возможно, выйдет замуж за сына рыбака с согласия своего отца, после чего будет жить до конца своих дней так, как жила ее мать и мать ее матери. Видение разговаривало с ней трижды. – Он сделал паузу, беззвучно шевеля губами. После чего продолжил: – Но она не станет передавать мне сказанные слова, если вообще помнит их. – Он кивнул на бумагу в руках Бернарда. – Я написал все, что знал. И описал факты так, как их понял.

Улаф чувствовал, как стучало его сердце. Он не понимал, что происходит, но понимал только то, что он должен защитить Сигни. Собрав всю волю, он посмотрел сквозь пространство, разделявшее их. Его речь была твердой и, он надеялся, убедительной.

– Послушайте меня внимательно, герр Биру. Этот ребенок хорошо играет, но без души. Я учу ее, поскольку моя семья была обязана ее матери. Музыкант со способностями, но без души, проклят. Он обречен достичь чаши величия, но никогда не сможет испить из нее. – Улаф почувствовал, как на него наваливается усталость.

Услышав полные страсти слова пожилого учителя, Бернард ощутил облегчение. Так он и думал. Она шарлатанка, как и все подобные ей. Он представил себе британский корабль, выходящий из Портсмута через три дня, и поблагодарил счастливую судьбу за то, что заказал себе койку этим же самым утром. Два дня в этой Богом забытой дыре – это на два дня больше, чем нужно.

Но что-то в ее описании, сделанном этим старым дураком, звучало не так. В ответ он постарался тщательнее подбирать слова:

– Несмотря на то что я смущен тем, что вы сказали, герр Хансон, я все понял и уважаю вашу честность. Кажется, что мы достигли согласия по вопросу явлений. – Он жестом показал на книгу в пергаментном переплете, лежавшую на столе, и потер щеку. – Требования агиографической традиции. Но не буду ли я слишком смелым, если скажу, что у вас есть одно преимущество передо мной, касательно этой девушки?

– И в чем же оно? – Глубоко внутри Улаф знал, что сейчас услышит.

– Вы лично знакомы с предметом, а я нет. Я понимаю, что в своем недоверии похож на святого Фому, но возможно ли мне встретиться с этой девушкой? В вашем присутствии, конечно. Я бы тогда полностью удовлетворился, да и к тому же это надо сделать ради памяти моей сестры.

– Нет, герр Биру. Это невозможно, да и неразумно в этом смысле.

– Я не понимаю. Она приходит сюда на уроки игры на флейте, не так ли?

Улаф остановил его, подняв руку.

– Да, но вы не понимаете. Сигни не станет разговаривать об этих явлениях ни с кем. Она боится насмешек, недовольства отца, а более всего раскрытия того, что она считает своим секретом.

У Бернарда заблестели глаза. Битва. Это ему уже было больше по вкусу. Разве мог этот старый идиот сравниться с ним.

– Нет, нет, нет, герр Хансон, – сказал он смеясь. – Я вовсе не собираюсь разговаривать с этой девушкой. Я просто хочу посмотреть на нее. Я сам бы нашел ее, но говорят, что у нее сердитый отец, который никого к ней не подпускает. Если ее урок состоится вскоре, я могу прийти сюда как старый ваш ученик. Я смогу понаблюдать за ней во время урока. Должен признаться, что ничего не понимаю в музыкальной душе. Но я уверен, что смогу по манере ее поведения догадаться обо всем. Вы познакомите меня с ней, герр Хансон?

Улаф почувствовал себя в западне. Любой отказ прозвучал бы невежливо. Он неохотно кивнул.

– Она придет завтра в два часа дня. Вы сможете встретиться в это время. Но никаких разговоров о том, что мы с вами сегодня обсуждали. И более ничего. Мы договорились?

– Конечно, герр Хансон. Я так благодарен вам. До завтра.

Они пожали друг другу руки, и Бернард удалился. Долгое время после его ухода Улаф продолжал сидеть в своем кресле. Он закрыл глаза, отгоняя прочь тяжелые предчувствия из глубины своего сознания.

5 августа 1838 года

Сигни Вигеланд была рассержена. Столько часов она потратила на концерт, который Улаф задал ей. Ей нравилась эта музыка. Когда она с удовольствием играла ее на холме рядом со своей скалой, она представляла себе возлюбленного, который, как обещал ей Улаф, должен был появиться, перед тем как она достигнет полного мастерства. Но сегодня, когда она очень хотела сыграть ему этот концерт, он всего лишь сказал ей играть гаммы и повторить несколько простых мелодий, которые она бросила играть несколько лет назад. Когда она спросила его, почему так, он раздраженно заворчал. Это ее раздосадовало. Хотя ей не нравилось, когда Улаф сердился на нее, но обычно она понимала причину. Сегодня все было не так. Улаф был сам не свой, он не смеялся и не делал комичных гримас, когда она ошибалась. Это было совершенно на него не похоже. Он стучал пальцами по столу и делал ей замечания, как фру Хелвед на своих ужасных уроках физкультуры в школе.

Она очнулась от своих раздумий, почувствовав, что Улаф смотрит на нее.

– Ты не слушаешь, Сигни. Могу поклясться, что от своего чайника я слышал верхние соль чище, чем играешь ты. Как ужасно ты работаешь с мундштуком. А пальцы. Это что, молотки? Что с тобой сегодня? – Он развернул перед ней ноты. Это была детская сказка, которую он положил на музыку. – Сыграй это, Сигни, не спеша и чисто. Я хочу расслышать каждую ноту так, как будто она единственная в этой пьесе.

– Но почему, Улаф? Это такая простая вещь. Я ее уже давно играю.

– На прошлом уроке я заметил неотчетливое звучание. Потратим день, чтобы это исправить. – Он потрепал ее по щеке. – Верь мне, Сигни. Цена величия…

– Это покорность. Да, я понимаю, Улаф. Думаю, что ты прав.

Она начала играть, а Улаф смотрел на нее и думал, одним ухом слушая стук в дверь. Лучше бы она не надевала это синее платье. Ей оно нравилось, поскольку делало ее более женственной. Волосы у нее, как всегда, были вымыты до блеска. Они спадали на ее обнаженные плечи. Только слепой идиот мог не поразиться ее красоте. Ее глаза светились по-особому, когда она улыбалась, а полные губы говорили о чувственности. Если он сумеет удержать ее подавленное настроение, а Биру окажется таким же скучным, каким показался вначале, тогда все, может быть, закончится хорошо. Бледное лицо Биру проплыло в его сознании. Симпатичный мальчик. Какие глаза! В его глазах было что-то притягивающее. Он заставил себя прислушаться к размеренным нотам простой мелодии, опустив веки.

Внезапно, еще до того как она постучала в дверь, Улаф почувствовал приближение Ингрид.

– Да, Ингрид, в чем дело?

– Посетитель, герр Хансон. Он говорит, что ему назначено.

Мгновение спустя в дверях стоял Бернард Биру. Он не взглянул на Сигни, которая продолжала играть, не обращая внимания на помеху, а направился прямо к Улафу, который все еще пытался поднять свое тело с кресла. Бернард пожал Улафу руку и кивнул, приложив палец левой руки ко рту. Он встал сзади кресла Хансона и наблюдал за девушкой. Улафу хотелось видеть его лицо.

Сигни невольно подняла глаза и бегло осмотрела посетителя. Она была привычна к тому, что ее прерывали: к Улафу приходили многие.

Их взгляды встретились и задержались. Сигни чувствовала, как краснеют ее щеки. Что-то внутри нее всколыхнулось, докатившись до кончиков пальцев. Она слегка пошевелилась. Губы ласкали мундштук. Звук изменился, детская сказка наполнилась эмоциями, сдерживать которые она не могла.

Бернард продолжал слушать, но у него пересохло во рту. С ним творилось что-то ужасное. Ноги хотели подвинуть его ближе, притягательные синие глаза делали его беспомощным. Грудь сжалась, в паху все горело. Он свел колени вместе и прикусил губу, чтобы за счет резкой продолжительной боли вновь обрести контроль над собой, и стал терпеливо ждать.

Пьеса кончилась. Сигни положила флейту и продолжала молча сидеть. Улаф чувствовал ее вопрошающий взгляд.

– Хорошо, Сигни. Думаю, что следующие полчаса нам следует поработать над основными гаммами. – Он вздохнул, перед тем как продолжить: – Прежде чем ты начнешь, я хочу представить тебе сына моего прежнего ученика, который почтил меня, к сожалению, очень кратким визитом. Герр Бернард Биру из Марселя. Герр Биру, это моя ученица, Сигни Вигеланд.

Бернард не мог поверить в то, что происходило. Чувствуя, что его заколдовали, он взял руку девушки, не сводя глаз с ее лица, и поцеловал ее.

– Приятно познакомиться, фрекен Вигеланд. Вы очень хорошо играете.

Его губы коснулись ее кожи, показавшейся ему атласом. Ему не хотелось отрывать руку. Он весь дрожал внутри и жаждал, чтобы Улаф исчез.

От вида наклоненной к ее руке головы с темными волосами и от ощущения теплой влажности на запястье у Сигни участилось дыхание. Ее Бальдр. Здесь, в доме Улафа. Все так, как и должно было быть. Неожиданно она почувствовала себя чайкой, летевшей против ветра.

– Спасибо на добром слове. А вы играете на флейте?

– Немного. Но больше люблю слушать.

– Улаф, можно я сыграю новую пьесу для господина Биру? Последнюю неделю я работала над ней очень усердно. И ты даже еще ее не слышал.

– Нет, не сегодня, Сигни. Я уверен, что наш гость не будет возражать, если мы продолжим урок так, как планировали. Гаммы, Сигни. Каждая нота равно чистая по всему регистру, на всех двенадцати клапанах.

Следующие полчаса Бернард был словно в тумане. Он стоял как прикованный за креслом Улафа, стараясь понять, что с ним творилось. Ему было все равно. Каким-то чудесным образом боль в его голове прошла, и ей на смену появилась сладкая опустошенность.

Сигни разговаривала с Бальдером посредством гамм, которые она играла как любовный сонет. Ноты шептали на низких тонах, мягко, умоляюще, а затем по спирали уносились сначала вверх, а потом к Бернарду, обволакивая его чувственным объятием, обещающим любовь, ее настоящую любовь.

Их взгляды пересеклись только однажды. И в момент их встречи время остановилось. Голова девушки слегка склонилась набок, а губы открылись. Бернарду отчаянно хотелось коснуться ее еще раз. Он сдержал звериный стон в своем горле, почувствовав влагу слез.

Сигни все еще играла, когда в комнату вошла Ингрид. В течение минуты она что-то быстро говорила Улафу, а потом моментально удалилась. Улаф поднялся, на ощупь нашел свои палки и повернулся к Бернарду.

– Кажется, у нас проблема. Возник спор по поводу затрат на наш летний фестиваль. Я веду бухгалтерию, поэтому мне нужно быть там. Прошу меня простить.

Повернувшись к девушке, остановившей игру, он сказал:

– Продолжай играть, Сигни. Я скоро вернусь.

Посмотрев напоследок на Бернарда, он вышел из комнаты, оставив дверь открытой.

Только тиканье часов на стене нарушало тишину до того, пока не послышались приглушенные голоса. Затем последовал стук закрывшейся двери. И снова тишина.

Глаза Сигни блестели, она быстро произнесла:

– Я поиграю вам, если хотите.

– А что ты мне сыграешь, Сигни? – Возникшая фамильярность показалась Бернарду простой и естественной.

– Улаф задал мне выучить особую пьесу и не позволил сыграть ее сегодня. Это прекрасный концерт Вивальди. Хочу исполнить это для вас, герр Биру.

– Антонио Вивальди – это композитор, который дорог моему сердцу. Я был бы рад послушать, как ты играешь его, Синди. И пожалуйста, зови меня Бернардом.

Сигни приложила палец к губам.

– Не здесь и не сегодня. Улафу это не понравится. – Она покраснела и выглядела смущенной. – Встретимся завтра на холме, за домом моего отца. Я играю там каждый день. У мамы от флейты головная боль.

Бернард чувствовал возбуждение.

– Да, – выдохнул он. – С удовольствием. В какое время? И место? Его легко найти?

– В Бергене каждый знает холм за домом Петера Вигеланда. Но вам не следует идти тем путем. Папа болен и постоянно дома, если не возится у воды с сетями. Он… Он не очень-то жалует молодых людей. Вряд ли он будет доволен, увидев вас.

– А как же тогда?

Сигни оживилась и быстро продолжила:

– Идите к докам и попросите лодку. Скажите, что собираетесь к пещере Вельды. Там небольшой пляж, а за ним тропа, которая идет, извиваясь, вверх, к полю моего отца. Вас никто не должен видеть. Я буду там ближе к полудню. Встретимся там. Я вам сыграю… Бальдр.

Они оба услышали звук шаркающих ног, неожиданно вернулся Улаф. Он кивнул Бернарду и жестом приказал Сигни продолжить играть гаммы. Она взяла флейту и принялась играть. Она уверенно работала пальцами. Звук был ясным. Ее настроение было невозмутимым. Улаф по очереди взглянул на обоих и, усевшись в кресло, закрыл глаза. Бернард улыбнулся. Он поймал ее взгляд. Обещание на завтра.

Улаф сидел в своем кресле, свесив свои больные ноги, как ребенок. Глаза его были закрыты. Он ритмично кивал в такт подъемам и падениям гамм, повиновавшимся движениям метронома, многие годы повторявшего свои сообщения этой девочке, превратившейся теперь в женщину. Согласие с собой. Согласие, которое он нарушил своей слабостью. Может быть, он ошибся? Он помнил тот случай однажды в Париже, когда он был еще молодым. Тогда он поступил вопреки своим инстинктам и сыграл сложную партитуру до того, как был готов сделать это. Он был неправ. Он все еще чувствовал пустоту в своем сердце. О Боже! Сигни. Что я наделал!

6 августа 1838 года

День обещал быть ясным и солнечным с самого восхода солнца. Бернард поднялся рано и отправился мимо доков к молу, который выступал в глубь фьорда, как кривой палец. Он прищурился, глядя против солнца, и заметил, как дым спиралью вился из трубы дома, стоявшего на склоне холма. Верх крыши терялся в белой дымке. На миг ему вспомнились голые склоны холмов над Генуей. Он представил себе, как мать шла рядом с ним, а из-под их ног из потревоженной бурой земли поднимались клубы теплой пыли, забивавшейся в их волосы и ноздри. Он глубоко вдохнул соленый воздух и рассмеялся, глядя на море, ощутив свободу в своей голове. Боли не было. Только радость бытия. Повернув назад, к городу, он заметил небольшого краба, который каким-то образом заблудился и умирал у кромки мола, его крохотные лапки слабо дрожали в медленной пляске смерти. Бернард остановился и, не понимая почему, поднял это существо. Сначала он хотел забросить его далеко в воду, но вместо этого спустился по блестящим камням и осторожно положил его в лужу, оставшуюся после отлива. Обтерев руки о сухой камень, он продолжил свою прогулку, повернув назад в гостиницу. Он предвкушал то, что мог принести ему этот день, совершенно не подозревая, что кто-то наблюдал за ним в бинокль из темного входа в складское помещение, которое стояло напротив гавани.

* * *

Игнаций дождался, пока Бернард отойдет на сто метров вперед, а затем проследовал за ним на безопасной дистанции, стрелой прячась в дверных проемах, стоило только преследуемому им человеку повернуть голову или остановиться, разглядывая здание. Успокоившись тем, что Бернард вернулся к себе в номер, он расположился в дворике напротив гостиницы, чтобы иметь возможность наблюдать за входной дверью. Он выбрал самое освещенное солнцем место и, присев на корточки, принялся жевать яблоко. До сих пор ему везло: даже включая приезжих, в этом городке было немного людей. И тот, за которым он следил, больше не выделялся среди других, будучи одетым в белую рясу. Он был удивлен, когда рабочие в доке не смогли вспомнить священника. Но поскольку у него не было другого выбора, он решил пройтись по гостиницам, начав с самых лучших. Можно представить себе шок, испытанный им, когда он чуть не столкнулся с Бернардом у стойки портье в первом же заведении, в которое зашел всего лишь час тому назад. Это был он, без всяких сомнений. Игнаций не мог забыть его лицо. Он выглядел достаточно дружелюбно, улыбался и извинялся за свою неуклюжесть. Без рясы он смотрелся менее сурово. Священники! Когда они надевали свои рясы, то становились невыносимы. Интересно, стал бы Баттист менее противен, если бы не был священником? Скорее всего нет.

Игнация разморило на солнце. И может, из-за груженой телеги, медленно и неуклюже проехавшей мимо, из-за шума, устроенного чайками, налетевшими на содержимое ее груза, он не заметил, как Бернард Блейк покинул гостиницу. Солнце было уже высоко в небе, и Игнаций почувствовал, как вспотела и зачесалась его спина, прислоненная к каменной стене. Он неловко встал на ноги, борясь с моментальной вспышкой тошноты, и поискал глазами священника, который сейчас священником не являлся. Бернард опять шел в направлении гавани. Было очевидно, что сегодня он не сможет покинуть город; сегодня ни один корабль не отправлялся из порта. Разве только клипер, отбывавший в Портсмут, но он не должен был выйти в море раньше полуночи. А кроме того, в руках Бернарда не было никакого багажа. Любопытство Игнация уступило место беспокойству, когда он увидел, что Бернард Блейк положил несколько монет в руку кряжистого толстяка, только что вылезшего из рыбацкой лодки. Его беспокойство превратилось в панику, когда священник занял место толстяка в той же самой лодке и на попутной волне отчалил от пристани. Он подождал, пока лодка завернет за ближайший мыс, и со всех ног бросился к причалу, где толстяк потрошил свой утренний улов. Внутренне собравшись и стараясь казаться не особенно заинтересованным, Игнаций на ломаном немецком поинтересовался о возможности взять лодку напрокат. Толстяк принялся извиняться. Так поздно днем лодок уже не осталось. Приезжие и рыбаки. Он пожал плечами. Вот, например, тот, который только что взял лодку. Он поплыл к пещере Вельды. А что там такого?

Сгорая от злобы, Игнаций вернулся в свою дешевую гостиницу за рыбным рынком и стал наблюдать за спокойным морем сквозь бутылку пенистого норвежского эля.

* * *

Сквозь прерывистый сон, лежа в кровати мокрым от пота, Петер Вигеланд слышал, как дочь опять напевала эту мелодию. Он застонал и перевернулся, стараясь найти место поудобнее. Еще раньше он попытался встать, но пол под ногами кружился так сильно, что ему пришлось лечь снова. А он был уверен, что сможет пойти сегодня на рыбалку.

– Сигни, – пробормотал он сонно. – Что это за мелодия? Мне она нравится.

– Это новая пьеса, мне Улаф задал ее разучивать. Она прекрасна, ведь так? – Она зашла к нему в комнату и затанцевала у его постели. – С ней я словно лечу. К замку на небесах. К принцу на золотом троне.

– Замки в небе? Принцы? – Он никогда не понимал буйных фантазий дочери. – Ну, если посмотреть на то, как ты выглядишь, то ты скорее на концерт собралась, нежели летать. Ты днем будешь играть на холме? Или у тебя урок?

– Нет, папа. Я скоро собираюсь на холм. Мне многое нужно сделать сегодня днем.

– В этой одежде?

– Ох, папа, не будь таким старомодным. Девушкам нравится хорошо выглядел, даже тогда, когда им никуда особо не нужно идти.

Петер пристально посмотрел на дочь. Его глаза сузились, и на момент он забыл о тошноте и боли в голове. Все это было совершенно на нее не похоже.

– Хорошо, Сигни. Иди. Мы оба знаем, насколько важна твоя музыка, правда?

Сигни охотно кивнула. Даже если она и заметила что-то в словах отца, то не подала виду.

Рассерженный очевидным пренебрежением дочери к своим чувствам, Петер отвернулся лицом к стене. Он будет бодрствовать сегодня днем, даже если это будет последнее, что он сделает на этом свете. И станет наблюдать за холмом.

Десятью минутами позже Сигни снова зашла в комнату со своей флейтой и нотами в проволочной обложке, которую сплел для нее отец. Она осторожно поцеловала его в щеку и в радостном настроении выбежала из дому. Петер проследил из постели, как она пронеслась по саду и начала взбираться вверх, ее стройные ноги легко продвигались по крутому склону. На полпути наверх она остановилась и помахала рукой. Он помахал ей в ответ. В его глазах появился суровый блеск.

* * *

Бернард поднял весла и осторожно причалил к каменистому пляжу. Он вытащил лодку на берег, морщась от ощущения холодной воды, в которую пришлось окунуть голые ноги, и пять минут потратил на то, чтобы привязать ее сначала к торчащей ветке, а затем, подумав, к большому камню в конце пляжа. Надев носки и ботинки, он пошел вверх по утоптанной тропинке, огибавшей камни и трещины, прежде чем выйти к широкому волнистому лугу, на котором не было ни кустика, ни деревца. Только отдельные каменные глыбы, разбросанные по мягкому зеленому дерну, лежавшему на песчаной земле потертым ковром. Вверху слева от него огромный серый валун заслонял вид, а прямо под ним неровной линией шла невысокая каменная изгородь, исчезавшая за вершиной холма. Он заметил синее пятно у основания большого камня, прежде чем услышал музыку, далеко разносившуюся в неподвижном воздухе. Прекрасные, трогавшие душу звуки вели его вперед до того, как он отчетливо увидел ее.

Бернард подошел к ней сбоку. Сигни не замечала ничего, в ее сознании была только музыка, и она не увидела, как он встал там, в тени камня. В течение пяти минут они оба погрузились в мелодичную барочную музыку Вивальди. Бернард был в восторге. Он не слышал, чтобы кто-нибудь мог так играть. Глупый старик солгал ему: Сигни играла с душой. Это было похоже на личное сообщение, звуки для него одного, повисавшие в воздухе, слетев с губ женщины, прикосновение к которой он не мог пока себе объяснить. Когда замерла последняя нота, Сигни повернулась и посмотрела на него. Она улыбалась, глаза ее были широко раскрыты и смотрели с надеждой.

– Бернард, я не слышу тебя. Тебе понравился мой Вивальди? – Она нервно захихикала.

Бернард присел на корточки рядом с ней. Он положил плоскую коробку и небольшой сверток к подножию камня и, сняв куртку, расстелил ее на траве.

– Это было прекрасно, Сигни. Я и не представлял, что ты так хорошо играешь. Когда-нибудь ты прославишься. Знаешь, немногие женщины играют на флейте. Говорят, это мужской инструмент. – Он рассмеялся. – Ты можешь служить доказательством того, что люди ошибаются.

– Ты правда так думаешь? Улаф говорит, что путь будет длинным и сложным и что я должна долго работать, прежде чем смогу играть в концертных залах. – Она задумчиво погладила флейту. – Иногда я задаю себе вопрос, действительно ли флейта для меня. Другие девушки, которых я знаю, выходят замуж. Некоторые даже этим летом. – Она рассмеялась. – А я только и знаю, что упражняюсь в игре на флейте. – Она кокетливо посмотрела на него. – Ты думаешь, я зря теряю время, Бернард?

Он был испуган и в то же самое время сильно возбужден. Боль исчезла из головы, ей на смену пришли чувства, которые он раньше не испытывал. Он двигался по незнакомой дороге. Его руки вспотели, и он чувствовал, как набухло у него в паху. Она открылась, еще одна страница его судьбы, строки которой он не мог предугадать. Даже когда он улыбался, потянувшись, чтобы коснуться ее руки, Бернард чувствовал, что закрывает свои уши для тихого голоса, шептавшего ему раньше, и для всего другого, что могло бы помешать его безудержному стремлению.

– Сигни, сыграй свой концерт снова. Ты, я и Вивальди. А я закрою глаза и послушаю.

Пока она играла, Бернард обнаружил, что его тело вело себя беспокойно. Он подвигался все ближе, пока не почувствовал ее тепло и не положил руку ей на колено, слабо барабаня пальцами в такт ее игре. Когда последние звуки окутали его чувственной сладостью, он протянул вторую руку, засунул ее под ее густые волосы и оставил лежать на ее шее. Вдалеке замычала корова, нарушив тишину, не желавшую слов. Сигни положила флейту и повернулась к нему лицом, одной рукой дотронувшись до его щеки. Бернард осторожно притянул ее к себе и нежно поцеловал. Он долго впитывал в себя ощущения, казавшиеся ему незнакомыми, удивительными, но безумными, поскольку их хотелось все больше и больше. Он прижался сильнее и почувствовал ее ответное движение. Ее руки сами собой обняли его, и оба они слились воедино, раскачиваясь в неуправляемом страстном желании, которое не позволяло разъединиться.

Он не знал, что делать. Он пытался раздеть ее, но запутался в пуговицах и завязках. В конце концов грубо спустил ее платье до пояса и принялся целовать ее белые груди, чувствуя языком крепость сосков. Волнение в его чреслах было нестерпимым, так что ему казалось, он вот-вот взорвется. Он боролся с этим, прижимая ее голову ближе к себе и выдыхая со стоном ей прямо в шею.