Текст книги "Любовь, конец света и глупости всякие"
Автор книги: Людмила Загладина
Соавторы: Ильфа Сидорофф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)
Дочка
Однажды мне снился нелепый сон, будто я обнимала дракона. Дракон был огромный, а я – как есть, просто женщина, не чудо-юдо и не колдунья, которая может дракона в подушку превратить или лягушку – в принца. Ни дракон, ни принц не были мне нужны – я любила иную душу и могла бы прожить с нею рядом всю жизнь, много жизней или хотя бы единственную, лишь бы всю целиком, от начала до конца, иметь с той душой ребенка… но в этой жизни или в том сне она затерялась в пути ко мне, а я… согрешила с драконом.
«И вот что из моего греха вышло», – Варвара пыталась посмотреть в глаза одной из голов, но ее собственное лицо находилось на уровне драконьих ноздрей, и контакт с его глазами выглядел нереальным.
– Дочка, а ты какой дракон, огнедышащий? – спросила она и заглянула в ноздрю не без интереса. – Дыма и пламени там вроде нет, хотя драконы, конечно, огонь изо рта пускают.
Она погладила драконью губу, которая тут же выпятилась сильнее, от чего голова приняла крайне умилительный вид, несмотря на размеры, одна губа только была примерно с Варвару ростом. Она раскинула руки, обняла, уж насколько смогла, и поцеловала дракона в уголок рта.
– Спасибо, – еле слышно прошептала огромная голова.
***
Все, казалось, было на месте: парад лилипутов, прилавки с хламом, еда на тарелках за длинным столом, джаз, разносившийся из динамиков, десять часов до отлета, но все это вдруг померкло, стало нерадостным или неосязаемым. Так бывает во сне, когда понимаешь, что спишь: все вокруг как будто обычное, а чего-то не хватает, чтобы считать происходящее реальностью.
Еще минут пять назад они с Лариком трепались о том, что реально, а что «игры разума», и он пытался ей навязать то ли свою точку зрения, то ли второе свидание, и все выглядело забавным, даже его напрасные поползновения, которые неожиданно тоже показались ненастоящими. Сирое чувство охватило душу – или (если верить Ларику, что души таки нет) разум и тело: что реально, а что нереально здесь и вообще в мире?
Свидание в гостинице не так давно выглядело реальным. Еще ощущались шипучие пузырьки «Вдовы Клико» на языке, запах мужского лосьона на воротничке и большие потные ладони на ее груди… Но насколько реальным был разговор с умершим братом в теле ее любовника? Раз даже Ларик этого не помнит – с кем она говорила в тот вечер?
Нереальной казалась Олежкина смерть, хотя Танька сама целовала холодный лоб, а губы и до сих пор немеют, вспоминая касание кожи – твердой, словно застывший цемент. И завывание певчих, лишенных слуха и голоса, еще звенело в ушах, и в пелене перед глазами гроб то всплывал, то утопал в венках, и сквозь ее замерзшие пальцы падал в яму липкий песок – нереальное ощущение... Зато сам Олежка в белом возле креста с его именем, высеченным по дереву, казался реальней некуда… Он лицо ее трогал своей рукой, дул – и в ухе звенело, смеялся так, что, наверное, было слышно всем, но тут же зеленым глазом подмигивал: никому, мол, ни слова, только ты и Ося знаете, что я – живой. Это что было – сон?
Что приснилось, а что не приснилось? Может быть, в этой реальной жизни Олежка не умер вовсе – а снилось, как он лежал в гробу, который потом зарыли? Сам сидит где-нибудь в Москве, а может быть, даже ближе? Вдруг он решил с нею поиграть, как в детстве – прятал скрипку с ее глаз долой, только на этот раз спрятался сам и подглядывает из-за угла: отыщет или не отыщет? Может, и Ларика он подговорил, в ухо транзистор вставил, камеру в воротничок зашил – но это было бы гадко.
Танька хмыкнула: брат часто дразнил ее в детстве, но вряд ли решился бы так подшутить. Хотя, если честно, лучше бы подразнил, чем заболел и умер или ушел туда, откуда, вполне возможно, мог подсмотреть за ней, но куда ей к нему – даже не дозвониться.
А может, он не подсматривает вовсе. Может быть, в ином мире он о ней сразу забыл или – переродился. Вдруг у соседей, которым на днях она подписывала открытку, новорожденная дочка – не кто иной, как ее брат Олежка? Знает ли девочка, которой от роду пять дней, что соседская тетя в недавнем прошлом была ей сестрой? Малышка небось и родителей еще не распознает, чего уж там говорить о соседях. А когда узнавать начнет, в Таньке сестру признает? Вряд ли, разве что если нахлынет вдруг: «Ой, кто-то мне это вот так говорил... – и рукой махнет, – да никто, а если и говорил, ну забыла, вспоминать нечего…»
А может быть, не подсматривает потому, что подсматривать там просто некому. Ушел туда, где нет ничего – ни будущих перерождений, ни воспоминаний прошлого. Ни звуков, ни видений, ни осязаний. Умерло тело, умер разум, а души просто нету и никогда не было, так что прав Ларик… А раз прав – дальше что? «Тебя ждут в Москве», – пискнул слабенький голос. «Кто ждет? Олежка?» «Варвара…» «Вряд ли ждет. Что ей до меня – она пишет сказки… про любовь, про то, что кто-то там мир от Конца Света спасет, а может быть, и не пишет. Может, Варвары там даже и нет, раз нигде нету Олежки. Или она была тоже сном, или я ее просто выдумала».
Танька потрогала деревянный стол: что реально, а что нереально? Ларик, который напротив сидит, – это сон или тоже потрогать?
– Ты прав, я устала и надо бы отдохнуть.
Он подмигнул:
– Так отдохнем вместе?
***
– Все, что я мог сделать иначе, это проголосовать против, – стонала одна из голов.
– Трус несчастный! – кричал из дракона голос Варвариной дочери. – Вас в этом случае было бы трое! Разве ты не был когда-то одним против всех шестерых Богов?
– Нелида, что ты! Там была иная история! Даже семеро не смогли бы разом Конец Света осуществить, все ждали, когда Здравый Смысл всю Магию вытеснит.
– Не понимаю! НЕ понимаю!! – не унималась дочь. – Нам нужна была Магия, чтобы Конец Света предотвратить, а когда ее стало много, она превратилась в силу разрушительную?
– Именно так, – подтвердил отец-Бог. – Мало Магии – плохо, так как излишнее распространение Здравого Смысла угрожает Вселенной в целом. Но когда ее чересчур, да еще в виде такой стихии, – это опасно для планеты. Здравый Смысл под таким напором может перегореть, как пробка, и тогда Земля превратится в хаос. Магия без Здравого Смысла – явление такое же отрицательное, как и Здравый Смысл без Магии; это закон диалектики номер один: единство и борьба противоположностей.
– Но вы-то, Боги, вполне могли бы сбалансировать оба явления!
– Еще как могли! Боги создают миры на планетах, где Здравого Смысла вообще нет! А здесь пока есть и то и другое; но при сложившихся обстоятельствах мы можем либо спасти этот мир, либо его разрушить. Нельзя производить оба действия одновременно, вот нам голосовать и пришлось. И ты сама видела – большинство проголосовало за Конец Света.
– Черт бы побрал ваше дьявольское большинство!
– Не выражайся! Ты моя дочь или кто?
– Не знаю. Не уверена, что я дочь того, кто решился разрушить мой мир. Почему его так не любят другие Боги?
– Это не очень хороший мир, дочка. Да ты и сама это знаешь. И, кроме того, начинать новый проект даже Богам интереснее, чем продолжать то, что давно всем набило оскомину и не производит отдачи.
Варвара переводила взгляд с одной головы на другую.
– Значит, Конец Света уже наступает и ничего больше поделать нельзя? – спросила она тихо.
– Ничего, абсолютно – твердо ответил дракон. – Все закончится через день или два, а может быть, даже быстрее. Гномы уже превратились в болванки, а Боги концентрируют всю стихийную Магию, чтобы нанести последний удар. Вот-вот начнут кружиться ураганы и смерчи – Земля предпримет еще попытки противостоять этой силе, но они будут безуспешными. Скоро мы этот мир покинем, но потом воскреснем на новой планете. И будем жить там вместе, втроем – ты, я и наша дочь.
– А Танька?.. – прошептала Варвара, и ее глаза наполнились слезами.
– Что Танька? – нахмурил один из своих лбов дракон.
– Танька там будет с нами?
– Милая! – вскричал дракон так, что в округе на семь километров сорвало сигнализацию у всех машин и храмы в колокола зазвонили. – На что сдалась тебе Танька?! Ее вечная прерогатива – себя отрицать. Что ты нашла в ней хорошего?
– Танька… переродится? – спросила она с придыханием.
– Будет перерождаться, пока что-нибудь не поймет, – ответил дракон с чувством явного сожаления. – Однако все силы приложу, чтобы вы с ней не встречались больше. Так что, если захочешь другой мир спасать, – с нею вместе этого делать не вздумай. Только любовь может мир спасти, а Танька любить не умеет.
– Заткнись, дракон! – зашипела Варвара. – Я люблю ее, одну эту душу, и ни в какой новой жизни другую любить не буду. И не верю тому, что ты сказал про нее.
– Не веришь? Ну что ж… – одна из голов тяжело вздохнула. – Смотри на небо…
Квадратик темного облака осветился неяркой вспышкой, как несвежая простыня вместо экрана под лучом старомодного кинопроектора.
– Не эти ли кадры увидев, ты не смогла лететь дальше с Ди? – он вздохнул еще тяжелее. – Любуйся…
Внутри освещенного облака возникла Танька, а рядом с ней рыжеватый мужчина, ладонь которого она похлопывала своей рукой.
– А теперь включим звук, – прокомментировал дракон.
– Массаж и сауна, говоришь, Ларик? – раздался знакомый голос, который слегка грассировал даже на английском, но звучал совершенно бесчувственно. – Пойдем.
В кадре мелькнули Танькины острые коленки над приколоченной к столу скамьей – и раздался гром, в котором не слышно было, как что-то тяжелое повалилось на землю. Вопреки законам естествознания, молния сверкнула после громового раската и в темноте осветила высокий силуэт девушки, бросившейся на четвереньки возле неподвижного тела:
– Мама, мамочка! Что с тобой? Мама!!
***
Танька и Ларик расстались, выйдя из Спиталфилдс-маркета, – отдых, пожалуй, ей и в самом деле был необходим: голова разболелась от стараний понять, что реально, а что нереально. Реальный секс с этим, в общем, приятным, но нелюбимым мужчиной был не нужен ее душе, а если, как он выражался, «души нет» – значит, не нужен ни телу, ни разуму. Она вынула из сумки дребезжащий телефон и, бросив быстрый взгляд на экран, поднесла к уху:
– Варвара…Ты есть?
На другом конце сотовой связи никто не сказал «что за нелепый вопрос?» – голос зазвучал так, будто Танька сама с собой говорила:
– Это… это Нелида звонит.
– Дочка? – спросила Танька, едва не добавив по какой-то несуразной причине «моя», хотя следовало бы уточнить «Варварина?»
– Варварина, да. Слушай, плохие новости…
Танька почувствовала, как горло вдруг словно сдавили клещами.
– У мамы, похоже, инсульт, мы в поле, ждем скорую… А ты…
«…не могла бы приехать сейчас к нам в Москву?» – услышала Танька то, что дочка Варвары не смогла произнести из-за комка, подкатившего к ее горлу.
Танька глотнула воздуха и напряглась, чтобы выдохнуть в трубку лишь одно слово:
– Лечу…
Магистрали
– Инсульт – это смертельно? – из ее внутреннего монолога фраза вылетела во внешний, а заодно сама собой, кажется, перевелась на английский, потому как водитель бросил сочувственный взгляд в зеркало над лобовым стеклом и сильнее нажал на педаль:
– Yes, m’am. Very[171]..
Черный лондонский кэб выбрался наконец из пробки и быстрее поехал по М4. До Хитроу оставалось менее двух миль.
– Flying to see your sick relative, m’am?[172] – попробовал он поддержать разговор. Лондонские таксисты – народ необыкновенно болтливый; как этому удалось промолчать всю дорогу от Спиталфилдс-маркета, ведал, наверное, только Бог[173].
– She is not my relative[174], – ответила Танька, скорее себе, чем таксисту. – She is… much more[175], – и только себе добавила: – and I am a loser[176].
А что, не лузер разве? Вечно ей приходилось терять самых близких – неужели судьба готовит очередную потерю? Нет уж, на этот раз она сама обыграет судьбу: приедет в Москву и спасет Варвару. А может, спасет и себя самое, лишь бы только успеть, долететь поскорее бы…
В терминале аэропорта творилось что-то невероятное. Первым в глаза бросилось табло, где против номера каждого рейса желтым по черному светилось «DELAYED»[177]. Танька охнула и побежала к стойке с надписью «INFORMATION»[178].
– Когда самый ближайший рейс на М-м-оскву? – спросила она, запинаясь.
– Все рейсы «Британских авиалиний» отменены на сегодня, – боязливо ответила девушка-INFORMATION.
«Я только что видела, что они задерживаются, но не на весь же день! – удивилась Танька. – Наверное, INFORMATION ошиблась».
– А рейсы не британских линий? – спросила вслух.
– Тоже.
– Но ведь такого не может быть!! – заорала Танька, будто INFORMATION сама была злобной причиной столь несуразных событий.
– I am sorry, madam[179], – у бедной девушки затряслись губы и брызнули слезки из глаз; возможно, она не слишком долго в аэропорту проработала – чересчур нервные пассажиры ее огорчали. – В Исландии произошел новый выброс вулканической пыли! Облако движется с запада на восток! В Англии отменены абсолютно все авиарейсы!
Нервных пассажиров в здании терминала становилось все больше. Уже позади Таньки за оскорблениями девушке выстроился устрашающий хвост расстроенных встречающих и пострадавших неулетевших. Очередь бурлила и негодовала, трясла билетами, грудными детьми и дипломатическими паспортами, требуя компенсации, справедливости и привилегий.
«Это какой-то кошмар… Все рейсы отменены… – Танька металась внутри здания от табло к табло, где один за другим желтые буквы DELAYED заменялись на красные CANCELLED[180]. Но ведь должен быть хоть один самолет! Пусть билет на единственный рейс в Москву будет стоить ей тысячу фунтов или даже две тысячи! Да хоть всю сумму ее кредитных карт, это всего-навсего деньги! Там, в Москве, у Варвары инсульт, и она… перед глазами, будто опять всплыла спина таксиста, сочувственный взгляд в зеркале и странный диалог:
– Смертельно?
– Very!
«О, Господи…» Что за ужасное наказание выпало ей в этой жизни? За что? Бабушка, мама, Олежка, а теперь что же – терять еще ту, которую любит больше всего на свете?
Танька сцепила руки и застыла посреди нервного, шумного терминала, где в этот момент и без нее, наверное, у каждого из присутствующих было свое горе, в лучшем случае неприятность. Если она прямо здесь упадет на колени и начнет умолять кого бы там ни было наверху – пощадить, загасить вулкан, запустить самолеты или продать ей билет на единственный рейс? Только среди всеобщего гама ее никто не услышит, да и кому молиться-то? Кажется, целый мир летит к чертовой матери и никому «наверху» дела нету, а если Варвара умрет, даже в ее сказке мир никто не спасет. А может, она и услышит?
– Не умирай! – закричала Танька. В беснующейся толпе несколько человек повернули головы. «Не умирай, – повторила она про себя, решив, что докричаться до Варвары вряд ли возможно голосом, пусть даже хоть самым громким. – Не умирай, умоляю, хоть ты докажи, что я не лузер. Я прилечу к тебе, слышишь? Тебя вылечат, и мы потом будем жить долго и счастливо, и состаримся вместе, и умрем в один день...»
Зазвонил телефон, от высветившегося на экранчике имени на секунду радостно екнуло сердце.
– Алло, Варвара…
– Это… это снова Нелида.
– А… а Варвара… – любой дальнейший вопрос казался страшнее ответа.
– Жива. Врачи подтвердили инсульт. Мы в больнице.
– О, Господи… – ну это хоть что-то. Варвара жива, жива, надо только успеть…
– Так ты прилетишь?
– Да! – ответила Танька. – Да, обязательно прилечу. Вы там только… меня дождитесь… – по ее щекам потекли слезы, и, не вытирая их, она шмыгала и шмыгала в трубку, – ты передай своей маме, что… что…
Что? Что Варваре, которая лежит сейчас в реанимации, могла передать ее дочь? Что Танька верит в выздоровление, хотя, если честно, не очень – все же не дура необразованная, знала кое-что про инсульты. Пусть передаст, что, едва только Танька приедет, от Варвары даже не отойдет, будет держать ее за руку, протирать влажной марлей лицо, смотреть на медперсонал умоляюще: «Спасите, спасите ее!» Пусть дочка знает, что, когда из больницы Варвару выпишут, Танька от крыльца до такси – от машины к подъезду – от лифта к дивану с пружинами сама ее на руках понесет? Или пусть передаст, что диван Танька нафиг выкинет, а вместо него купит кровать с ортопедическим матрасом и много-много подушек? Пусть Варварина дочь передаст своей маме, что Танька будет менять ей постель, кормить с ложечки, купать на ночь, вывозить на прогулку в коляске, учить говорить заново… Поймет ли дочь, если Танька признается, что без памяти любит Варвару и без нее дальше жить не сможет?
– Скажи ей, что я уже еду. И что мы с ней еще мир не спасли...
Откуда взялась последняя фраза? Танька вовсе такую не формулировала – кажется, у нее у самой скоро инсульт произойдет, в голове звенит, как на колокольне.
– А что там у вас с самолетами? – спросила Варварина дочь.
Танька вытерла рукой слезы:
– Да бог их знает, говорят, вулкан. Но я думаю, за час-другой вся эта пыль уляжется, и тогда я на первый же рейс сяду.
– Значит, Конец Света уже наступает, – сказала Нелида.
«Однако шуточки у ребенка», – хмыкнула Танька, отметив по ходу, что «юмор» был в ее собственном духе.
– До Москвы еще летают рейсы из континентальной Европы, хотя пока ты туда доберешься… ну, в общем, это я так, извини. Мне идти надо, – Нелида не уточнила куда, телефон разразился гудками.
«Сколько лет девочке? – почему-то подумала Танька, слушая эти гудки, но сразу вспомнила: двадцать один, то есть столько же, сколько было бы Танькиной дочери, если бы врачи в роддоме сумели ее спасти. День рождения Нелиды – первое января, то есть тот самый зарубцованный благосклонной памятью день, когда родился Танькин мертвый ребенок. – Бывают же совпадения…» Но уже понеслась другая мысль: «Что там она про континент говорила?»
Перед выходом из терминала успела вырасти длинная очередь сердитых, обиженных, разочарованных, возмездия страждущих, духом упавших пассажиров. Хлопали дверцы, один за другим отъезжали большие кэбы и легковые такси поменьше – до тех пор, пока на стоянке не осталось ни одного автомобиля, а в очереди перед Танькой психовали еще восемь человек. Прошло минут двадцать, машины не прибывали, и никто точно не знал, что нарушило их непрерывный поток.
– Должно быть, крупная авария на М4, – предположил стоящий впереди джентльмен с чемоданом. Из всей очереди только у Таньки не было багажа, если не считать кошелька с документами: так спешила поймать первый попавшийся рейс на Москву, что даже забыла забрать из офиса давно упакованную дорожную сумку.
Почти все, кто стояли в очереди, недовольно проследовали к метро, но Танька осталась на том же месте и нетерпеливо озиралась в надежде не упустить такси, которое наверняка вот-вот вырулит. Ехать в Дувр через Лондон, причем сначала на метро, означало терять кучу времени, которое, как известно, тянется намного дольше, когда чего-нибудь ждешь, да еще мысли дурацкие лезут[181].
«Как там Варвара? – засвербело в голове, и снова непроизвольно брызнули слезы. – Хоть бы почувствовала, как я спешу к ней, может быть, это придаст ей сил… – Танька зажмурилась и снова взмолилась: – Не умирай, не умирай, ну пожалуйста… Я всю жизнь буду рядом с тобой…»
За спиной мягко зашуршали колеса.
– Такси! – взмахнула рукой Танька, прежде чем открыла глаза. Но это было не такси.
Из синего «мерседеса» вышел высокий мужчина в фуражке, на летчика вроде бы не похожий. «Должно быть, шофер в униформе, приехавший за своим боссом, – подумала Танька, – вон номер на бампере дипломатический, ну, или просто крутой».
На номере было всего три цифры: 609. «Ой, опять это странное число», – она подняла глаза на водителя и, конечно, сразу узнала его: Начальник Вокзала вряд ли подрабатывал шофером в свободное время.
«А что если…» – мелькнула дерзкая мысль: не попросить ли его отвезти ее в Дувр? Уж сколько попросит, она заплатила бы – других вариантов добраться туда быстрее пока не предвиделось. Танька даже открыла рот, чтобы сказать: «Excuse me, sir»[182], – но рот сам собой проговорил по-русски:
– Привет, Бог, – тут же спохватилась, рот зажала рукой. К ее огромному изумлению, Мистер Джон кивнул, как и в прошлый раз.
– А… – Танька почти набралась духу, чтобы обратиться к нему с несуразной просьбой, но, опередив ее, он проговорил:
– На М4 авария, лучше всего проехать окольными маршрутами до М25, а дальше по М20 до Дувра, в машине есть навигатор, – и скрылся в здании терминала.
«Он это мне сказал? – Танька посмотрела по сторонам. Рядом никого не было. – А если мне, значит, он меня подвезет, и знает, куда мне надо!» И снова мысли поплыли к Варваре: «Сейчас он вернется, и мы с ним поедем, слышишь? Я в пути уже, ты только не умирай!»
Прошло минут пять. И еще пять. И потом еще десять. Мистер Джон не возвращался. «Что если он ждет кого-нибудь в аэропорту? – сильнее прежнего нервничала Танька. – Но ведь никого не дождется, самолеты не взлетают и не приземляются… Сходить поискать его, что ли?» Она уже развернулась по направлению к зданию, но нечаянно бросила взгляд внутрь «мерседеса»: в отверстии зажигания торчал оставленный Мистером Джоном ключ.
Отчета своим последующим действиям она не отдавала. Через две секунды поворачивала одной рукой этот ключ, другой сжимала рычаг скоростных передач и давила ногой на газ. В голове пульсировало, но это было не «Что я наделала? Я угнала чужую машину!» Дрожащими губами Танька в десятый раз повторяла: «Не умирай. Не умирай, пожалуйста. Мы с тобой еще мир не спасли».
Мир темнел на глазах. Световой день еще не завершился, но темнота обвила кольцо М25 синевой туч и бортами высоких грузовиков, двигающихся еле-еле и чавкающих выхлопными газами. Танька вела «мерседес», насколько позволяли заторы, все медленнее, переходя с третьей скорости на вторую, пока на всех трех линиях не прекратилось движение – машины стянулись в длинную пробку.
«Не умирай!» – взвыла Танька, вырулив на первую линию, ведущую к выезду на М20. Обочина магистрали, которую в Англии смешно называют «твердым плечом», была пустой: закон не позволял автомобилистам ездить по этой особой линии, предназначенной лишь для незапланированных остановок и экстренных служб. «Не умирай!» – закричала она в голос, повернула руль влево, и сильнее вдавила педаль – «мерседес» послушно помчался по «твердому плечу». Вслед раздавался протяжный и возмущенный рев застрявших в пробке машин и законопослушных водителей.
На М20 ехали быстро. Танька вырулила на третью линию и включила шестую скорость. По сравнению с ее «фольксвагеном», в котором и скоростей-то всего пять, «мерседес» Мистера Джона летел, как самолет, асфальта совсем не чувствовалось под его шинами.
«Скоро, уже совсем скоро! – убеждала она Варвару, хотя на самом деле скорее себя, то и дело выкрикивая: – Не умирай! – И иногда добавляла, не задумываясь над значением: – Нам еще предстоит мир спасти. И умереть в один день».
Мир, и правда, выглядел так, что ему вот-вот будут нужны спасатели. Черное небо над магистралью то разверзалось опасным для скоростного движения дождем, то дождь прекращался так же стремительно, и вдоль обочины резвей «мерседеса» несся откуда-то взявшийся смерч. Пробежав вперед миль, кажется, десять, он поджег то ли лес, то ли здание – вспыхнуло ярко-оранжевым заревом, хорошо хоть в стороне от дороги, где самым худшим препятствием мог быть новый затор.
Послышалось завывание сирен. «Пожарные, – подумала Танька и перестроилась в среднюю линию, чтобы дать им возможность проехать: законопослушание вернулось к ней. В боковом зеркале отразились мигалки приближающихся полицейских машин – вполне обычное явление для любой магистрали, где даже при самой лучшей погоде и идеальном движении они слыли большими любителями погоняться под вой сирен. Только на сей раз они не просто катались: целая кавалькада полосатых авто гналась за ее «мерседесом».
– Водитель «мерса» 609! Немедленно остановитесь! – услышала она усиленный мегафоном голос.
«Так это за мной! – струхнула Танька. – Я ж угнала машину! Неслась по «твердому плечу»! Мчусь со скоростью девяносто[183]!» – и сильнее вдавила газ.
– Я не могу, простите! – закричала она полицейским. – Меня ждут в Москве! Там без меня умрут! А мы еще мир не спасли, понимаете?!
– Водитель «мерса» 609!! – повторили в мегафон. – Вы арестованы!
Движение на магистрали вдруг уплотнилось – то ли полиция перекрыла дорогу впереди, то ли образовалась пробка. Перед Танькой все ближе и ближе маячил бампер грузовика, в который она вот-вот врежется, если только не взлетит над крышами прочих машин. Грузовик приближался стремительно к той опасной дистанции, когда в лучшем случае смерть настигла бы ее мгновенно через лобовое стекло, но в последний момент Танька резко крутанула рулем… «Мерседес» стукнулся о грузовик задним крылом, проскочил левую линию, чуть не сшиб мотоцикл, на секунды взлетел над кюветом, рванул вниз – и по мокрому полю заскользил бешеным штопором…
Потом все остановилось.
Пассажирская дверь оказалась у Таньки над головой. С невероятной, прежде неслыханной ловкостью она толкнула ее и, подтянувшись наружу, прыгнула на траву. «Бежать!» – была первая мысль, когда руки нащупали сырость, и в тот же миг промокли колени, на которые она приземлилась. Попробовала распрямиться, но нога предательски подкосилась. «Вывих…» – мелькнуло у Таньки. В темноте позади нее уже слышался бойцовый топот приближающихся полицейских и выкрики «You’re under arrest! »[184]. Все, что она могла сделать, – это сложить руки за головой, как в моменты захвата полагалось правонарушителям (она это видела по телевизору), и сдаться на правозаконную милость. Но только одна из рук не поднялась.
«Не умирай… – простонала Танька. – Нам еще мир спасти нужно…» Резкая боль пронзила тело от поврежденной ноги до головы, и последнее, что она успела подумать, прежде чем потеряла сознание, было «…и умереть в один день».
