Текст книги "Любовь, конец света и глупости всякие"
Автор книги: Людмила Загладина
Соавторы: Ильфа Сидорофф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц)
Полет
Варвара заложила крутой вираж и приземлилась рядом с Танькой, едва подавив порыв обхватить ее за хрупкие плечи. «Эх, жаль, что я не ребенок… – подумала она, пряча за спину руки. – Была бы ребенком, обняла бы ее крепко-крепко и чмокнула в щеку. Ну, или куда достала бы, дети же маленького роста, не дотянутся до щеки».
Танькины губы слегка шевелились, будто она пела про себя. На лице проступил застенчивый румянец, а глаза, теперь уже янтарного цвета, смотрели с нежностью.
– Варвара, ну как ты? – спросила она тихо.
«А ведь, и точно, поет, – улыбнулась Варвара. – Если прислушаться, можно и музыку, и слова различить»:
«Блаженство наше было столь безмерно!»
– Да я в порядке. Только…
– Только что?
– Танька… Мне это трудно объяснить, но я испытываю к тебе очень сильные чувства. Непонятной этиологии. Я никогда не ощущала ничего подобного по отношению к другим женщинам. Это, возможно, остаточные явления моего поглупения какие-то. Надеюсь, пройдут...
«Мы целовались, помнишь...»
– Извини, но абсолютно невыносимо хочется тебя поцеловать, – не выдержала Варвара, – только об этом и могу думать. Можно?
– Да, наверно... – почти пропела Танька.
Варвара прикоснулась губами к ее щеке и почувствовала, что это – правильно. Именно так нужно обращаться с этим существом, которое она недавно похлопывала и поглаживала, поила чаем с молоком, придерживала за плечи, когда бедная девочка выглядела такой слабой и беззащитной в присутствии хамских медиков. Только так и нужно с ней обращаться – бережно и с трепетом. Чудесная музыка просачивалась насквозь, словно внутри Таньки звучала Эолова арфа.
Смущение и радость охватили в это время не только их. Олежка смотрел на сестру и ее подругу, как на двух близких людей, встретившихся после изнурительно долгой разлуки. «Нужно б оставить их наедине», – подумал он, но вздохнул с сожалением: некуда ему было себя деть.
Варвара глянула в его сторону с теплой улыбкой и вновь повернула лицо к Таньке:
– А летать легче, чем плавать.
– Вот как? – будто бы удивилась Танька.
– Ага, – подтвердила Варвара. – Когда плаваешь, грести приходится или извиваться, а чтобы летать, надо устремляться просто, – ее лицо стало как у ребенка, увлеченного веселой игрой. – Поворачивать я легко научилась – с потока на поток перескакиваю, ускоряюсь и немножко лечу по инерции. Если сильно захотеть, само получается…
– Умница...
Варвара зарделась. Похоже, Танькина похвала обволакивала ее с головы до мизинчиков ног, но лицо отражало сосредоточенность – не иначе, другой повод придумывала, чтобы еще угодить чем-нибудь.
– Я хочу перекраситься в темную шатенку!
Танька заулыбалась во весь рот знакомой брату улыбкой:
– Тебе пойдет.
«Чеширский кот!» – Олежка еле сдержал хохот. Улыбка сестры была ее интеллектуальным ресурсом – она ее выработала сознательно и старательно. Улыбалась шире Кота Чеширского – Танька могла бы пропасть сама, а улыбка продолжала бы производить на присутствующих завораживающее впечатление. «Я очень хорошая, – говорила улыбка. – Я очень добрая, я очень умная, я все понимаю, я вас ни за что не осуждаю, я, в некотором роде, ваша мечта – добрый бог». Толку, может, и никакого, если уж говорить практически, зато глобальный психологический комфорт.
– А я всегда думала, что ведьмы летают на метле… – вдохновилась Варвара, небось представила, как она, голая, с темными распущенными волосами, мчится на метле над Москвой, словно одержимая страшной силой Маргарита.
– Можешь носить с собой метлу, если хочешь, – улыбнулась Танька еще шире, но тут же заметно сменила тон и перестала грассировать, – только для летания она тебе не подойдет, метла тебя носить не будет, у тебя другая техника. И во время полетов тебе придется носить другой груз, а иногда еще обороняться.
Олежка не удивился – она часто так разговаривала. Зато слегка удивилась Варвара:
– Но ты же сказала, что колдовство не агрессия! Как же обороняться без нее?
– Очень просто, – громко ответила Танька. – Два способа. Первый – пропускать чужую агрессию мимо, чтобы она тебя не задевала, огибала. Второй – направлять встречную волну.
Варвара смотрела на нее озадаченно.
– Сейчас поймешь, нужно только потренироваться. Давай-ка попробуем еще раз с водой. Поиграй с рыбами, – Танька щелкнула пальцами.
Комната вновь превратилась в тропическое озеро с водопадом вместо окна, вода переливалась прозрачно-радужными слоями. Рыбы бросились на Варвару со всех сторон. Она взмахнула рукой, и цветные струи разом перекрутились, создавая боковые потоки и волны.
– Ты потрясающая ведьма, очень быстро учишься, – Бог убрал иллюзию. Теперь пробуй без воды. То же самое, но в воздухе. Останови! – Танькиной рукой он подхватил со стола увесистый томик и запустил им в Варвару.
Та вовремя среагировала, книжка не долетела до ее головы, но и не упала – резко натолкнувшись на магическую волну, плавно вернулась обратно на стол.
– Это «The Seven Purposes[34]», – виновато сказала Варвара, взглянув на обложку антикварного издания. – Хорошая книжка. Жалко ронять.
– Ты... ты сама очень хорошая, – не скрыла своего умиления Танька, но остановила Варварин порыв – та вытянула вперед руку, будто собралась погладить ее. – Поговорим об этом потом?
Варвара вновь спрятала руки за спину.
– А про какой груз ты говорила, что мне придется носить в полете? – спросила она, стараясь казаться незаинтересованной.
– М-м-м... – озадачилась Танька.
– Меня, – ответил ее голосом Бог.
– Здорово! – Варвара взвизгнула от восторга. Танька слегка подскочила от неожиданности.
«И ведь нисколько не удивилась, зачем, собственно, ей нужно меня, э-э-э… Таньку, то есть, носить с собой…» – подумал Бог с некоторым неудовольствием. Причина была не в том, что Танька сама бы летать не могла, как раз наоборот – у нее имелся уже отработанный навык полетов; и даже не в том, что за счет Варвары он мог экономить свои магические ресурсы. В отношении «груза» у Бога другая причина была, но объяснять ее Варваре он не собирался, пусть думает что хочет… – если она еще в состоянии думать о чем-либо.
– Знаешь, что здорово? – не унималась явно перевозбудившаяся Варвара. – Я не люблю чужих прикосновений, ну, то есть малознакомых людей или несимпатичных. А мы ведь мало знакомы, но ты мне просто фантастически нравишься, и прикасаться к тебе – удовольствие! – она схватила Таньку в охапку и подняла вверх, прижав к животу.
– Не так вовсе, – фыркнула Танька, ее рот тут же пополз в сторону, щеки запылали. Сконфузились оба: и она, и Бог, но подумали две души разное.
«Лучше б я сам на руках носил эту женщину, – подумал Бог. – А вместо этого она будет таскать нас с Танькой».
Ну а Таньке-то, если честно, эти прикосновения оказались приятны и даже более чем, что ее и смущало. Она все больше ощущала себя зацикленной на Варваре, пыталась «кармической задачей» все оправдать. Уж не связывала ли их в предыдущих перерождениях любовь? Вдруг им тоже суждено было слить свои души музыкой, а потом все завершилось разлукой? Или у них была любовь материнская, но тогда кто из них мать, а кто – дитя? А может, наоборот, они враги прирожденные – сильная ненависть тоже звучит как музыка. Но, если уж совсем откровенно, то в нынешней и реальной жизни Танькино чувство к этой женщине становилось все больше похожим на влюбленность. «Только этого не хватало! – одергивала она себя. – Неужели я начала сексуально реагировать на женские прикосновения?»
Вообще-то она всегда любила физические контакты и не находила в них как таковых ничего сексуального. Это Варвара, по ее же словам, считала чуть ли не каждое прикосновение посягательством на свою личность, а то и попыткой изнасилования, а Таньке они казались лишь проявлением симпатии. При встречах со своими знакомыми она охотно обнимала, без смущения чмокала в щеки дважды: «Муа-муа!» – лиц обоего пола, в разговорах сама притрагивалась к рукам и плечам собеседников, и, когда ее тоже кто-либо поглаживал и похлопывал, ни капли не возражала. Сексуальными она считала только прикосновения, которые сопровождались соответствующими мыслями – у себя, а не у тех, кто ее трогал, откуда же ей было знать о собеседниках – они ее просто по-дружески похлопывали или заигрывали нагло, не владела ж она телепатией… Но Варвара вряд ли о сексе думала – она обычной ориентации тетка, это же видно, но ее прикосновения воспринимались весьма эротично. Что было странно и неожиданно.
Вслух Танька болтала о том, что при полете нужно учитывать магический потенциал своей ноши, а про себя думала: «Опять шиза типичная из меня прет. Скоро взлетим. Вот и славно».
– Носить меня на руках вовсе не обязательно, – сказала Танька, и голос в очередной раз прозвучал, как чужой. – Можешь просто держать за руку.
Но самое трудное было – соединить руки. Варварины похлопывания по спине, придерживания за плечи, даже поцелуй на щеке – были всего лишь приятными ощущениями, а вот касание пальцами ее ладони казалось интимнее некуда. Руки сближались медленно и настороженно, словно боялись соприкоснуться с неожидаемым. Что если их там обдаст леденящим холодом или, наоборот, ошпарит так, что потом придется долго дуть на обожженные пальцы? Две ладони будто кадриль вытанцовывали, то с одной стороны, то с другой приближались друг к другу, то в смятении вновь отдергивались. Притяжение нарастало, пока, не в силах противостоять ему, две руки не слились в одно целое и следом две души и два тела зазвучали, как струнный квартет.
Руки людей, в которых много Магии, действуют как антенны, они принимают и передают информацию постоянно. Но если опыта передачи информации таким способом нет, трудно услышать, что именно говорят в это время души, сознание их разговор блокирует.
Пальцы двух опущенных вниз рук переплелись. Слушая музыку, что звучала где-то внутри них обеих, Танька потеряла все ощущения пространства и времени, а вместе с ними – способность к сознательным действиям. Подбородок уткнулся в плечо Варвары, захотелось шепнуть: «Полетели?» – но губы упрямо скривились, выстроив странную фразу: «Не пугайся...», – и остались трепетать на мочке уха; оторваться было труднее, чем от прохладного родника в знойный день. Безумно счастливая мысль проникла в сознание откуда ни возьмись и пропитала каждую клеточку: «Я... пришла... домой…».
Варвара расправила спину, привстала на носки, чуть отвела назад голову, перехватив Танькин взгляд. Две пары ног оторвались от пола одновременно, две пары глаз замерли друг на друге.
И ничего не увидели больше. Два тела, ставшие вдруг невесомыми, пересекали воздух, от чего холодило кожу и шумело в ушах. Дыхание становилось глубже, а они только поднимались все выше – в пространство, сознанием недосягаемое. Не видели, с каким волнением Олежка смотрел им вслед. Не видели кровати, с которой он поднял к небу широко открытые зеленые глаза. И кроватей в соседних квартирах, переплетающихся панелями твердых стен, над которыми, непонятно куда, исчезли все потолки, Варвара и Танька не видели, а также не видели спящих соседей. Соседи же – те, что проснулись нечаянно, могли бы разглядеть вверху двух летящих женщин, но решили бы, наверное, что это такой интересный сон. А две женщины продолжали не видеть ни верхушек деревьев, ни крыш многоэтажных домов, ни магистралей с непрекращающимся движением... Снизу на них смотрели поля и леса Подмосковья, холмы и реки, озера большой страны и целый ландшафт огромной планеты... Млечный Путь подсвечивал их маршрут, словно «кошачьи глазки» вдоль ночного шоссе, но Варвара и Танька не увидели ни его, ни мерцающих созвездий других галактик, меж которых они пролетали. Ни-че-го абсолютно и ни-ко-го под собой, над собой и на своем пути эти двое не видели... кроме тех самых глаз напротив.
Олежка нисколько не удивился, когда, подчиняясь привычному в присутствии его сестры волшебству, раздвинулись стены комнаты, исчез потолок, а стоявшие возле окна Танька и Варвара взялись за руки и – полетели. Они поднимались все выше и выше, пока их фигуры не приняли контуры птиц – рубиновой и золотой, с высокими грациозными шеями и гордо расправленными крылами. С неба очень тихо начал падать снег, застилая его постель белым покрывалом, снежинки не таяли на ресницах.
– Мам, мне что-то холодно, – сказал он, не отрывая взгляда от птиц. – Укрой меня чем-нибудь теплым, пожалуйста.
Над его подушкой склонилось мамино лицо, теплая рука сжала замерзшие пальцы.
– Сейчас, сынок, потерпи немного.
Через секунды все в комнате стало белым: пол, кровать, мамино кресло и надувной матрас покрылись мягкими холмиками – и стало на самом деле тепло, светло и спокойно. Олежка радостно улыбнулся птицам – они продолжали красиво парить высоко-высоко над его запорошенной головой.
Желание прервать свой полет совершенно немыслимо, даже если он всего лишь хороший сон. Нужна невообразимая сила, способная притянуть вниз, обратно, где все совершенно реально, твердо, естественно: комната, освещенная настольной лампой, потолок, пол и стены на месте. Все еще не расцепляя рук, две женщины подошли к кровати и увидели, что Танькин младший брат Олежка – заснул... С открытой, радостной улыбкой на лице и зеленым блеском широко открытых глаз.
Ди
– Он скончался, – произнесла Танька. – Соболезнования принимаются. Прими и ты – мои.
На другом конце провода кто-то разразился громкими всхлипами. Даже Варвара отчетливо услышала их на расстоянии трех своих крупных шагов от телефонного аппарата.
Танька положила трубку и опустилась на колени возле неподвижного тела. Закрыла Олежкины глаза, одна рука так и осталась лежать на них, другая пыталась сжать его челюсть. Движения были, как у санитарного робота, исполняющего запрограммированные функции: на лице ни эмоций, ни слез, только спадающая на лоб прядь черных волос неожиданно засеребрилась.
Растерянная Варвара, хоть и сама не впервой видела смерть, пока просто не соображала, что нужно делать и можно ли чем-нибудь Таньке помочь. Больше всего на свете ей хотелось прижать к себе бедную девочку или хотя бы коснуться ее, погладить, но Варвара не смела, так и не двигалась за Танькиной спиной, только руки к ней протянула. Обе замерли в своих странных позах, и неизвестно, сколько еще прошло времени, пока в прихожей не раздался звонок.
Варвара открыла дверь. На пороге стояла невообразимо красивая женщина в строгом ансамбле черных одежд, по виду ужасно дорогих и таких новых, словно с них только что срезали бирки. Глаза аккуратно прикрывала сетчатая вуаль, будто специально подобранная для отчетливого просвечивания синевы глаз и следов от едва подсохших слез.
– Здравствуйте, я Ди, – представилась женщина с напускной непосредственностью кинозвезды, умиляющейся собственному умению держаться на равных с фанатами. Варвара смотрела в ответ тупо, комок в горле от жалости к Таньке и Олежке лишил ее речи.
– Я бывшая жена Олега... – голос Ди дрогнул.
Варвара провела ее в комнату. Танька продолжала стоять на коленях возле кровати, но руки с Олежкиного лица убрала, и теперь они были повернуты ладонями вверх, словно держали большой легкий шар; глаза смотрели уже осмысленно, а на губах даже бродило подобие улыбки. Губы и веки ее брата были аккуратно сомкнуты, его лицо не выражало ни застывшей на нем ранее радости, ни грусти, ни покоя, словно было лицом манекена в витрине универмага.
Ди трижды осенила себя размашистым крестным знамением, достала из сумочки пачку «клинекса» и разрыдалась в голос. Ее плечи в блестящем меховом манто безудержно затряслись. Пронзительно вскрикивая, она предалась выразительным судорогам, громко сморкалась и кидала на пол скомканные салфетки.
Танька смотрела молча, затем поднялась с колен, приблизилась к Ди и обняла ее. Та взвыла громче, красиво взмахнула руками в лайковых черных перчатках, что облегали ладони и нижнюю часть тонких пальцев; оголенные ноготки блеснули траурным лаком. Руки изящно сомкнулись на Танькиной тонкой шее, и, не переставая содрогаться в рыданиях, вдова повисла не ней, как тяжелое пальто на проволочной вешалке. Варвара непроизвольно сделала шаг в их сторону, словно стремилась разнять, но тут же остановилась.
– Олежка, Оле-е-ежечка бедный! – запричитала Ди. – Зачем ты ушел от на-а-ас? Оста-а-авил сирото-ой О-осю, такого ма-аленького!
Танька молчала, только раскачивалась в такт рыданиям и ласково поглаживала подругу-родственницу по спине. Глаза у самой были сухи по-прежнему, она лишь моргала и время от времени поглядывала в угол комнаты, то кивая, то чуть мотая головой, будто знаки какие-то подавала кому-то невидимому.
– Куда, куда-а-а отправилась теперь твоя грешная душа-а-а? В какие страшные скитания? – не унималась Ди. – Будет она страдать ве-е-ечно, расплачиваться за тяжкие земные грехи-и-и! Не будет ей больше ни отдыха, ни поко-о-о…
– Боже мой, Ди! – не выдержала Танька. – Я знаю, что ты очень расстроена, но... Что ты несешь? Какие грехи?! О каких тяжких скитаниях ты разгоревалась вдруг?
Ди оторвалась от Таньки и тщательно высморкалась – еще пара скомканных «клинексов» упали на пол.
– Ты, Танька, ничего не понимаешь, так молчи! – продолжила она уже совершенно иным голосом – твердым и невозмутимым. – Душа человека бессмертна, ты и сама это не отрицаешь, но если при жизни он не признавал Бога и не молился о грехах своих, не посещал храм, не соблюдал положенных ритуалов, то после смерти его душу настигнут страшные испытания! Душа будет ходить по черным коридорам ада, искать успокоения, но не найдет, так как при жизни человек не молился Богу, и некому за эту душу будет заступиться!
Танькино тело колыхнулось, глаза выпучились, рот широко раскрылся, глотая воздух.
– Что за бред? – произнесла она странным голосом, кажется, подавив порыв рассмеяться.
– Вовсе не бред никакой! – возмутилась Ди. – Это давно всем известно. Только вы с Олегом, – она бросила мимолетный взгляд на тело бывшего мужа, поспешно перекрестилась, – Царствие надземное, аминь, не признавали никогда и ничего. Но ты же интеллигентная все-таки женщина, могла бы, по крайней мере, почитать книжки на эту тему!
Танька открыла было для возражений рот, но, бросив еще один пристальный взгляд серых, как сталь, глаз в угол комнаты, снова закрыла его, ничего не сказала, лишь головой покачала, ссутулилась и, обхватив себя руками, раскачивалась, словно высокий тростник. Вся поза ее говорила: «Ди не переубедишь, только напрасно словами сотрясать воздух», – лицо снова приняло безразличное выражение.
– Танечка… – несмело позвала Варвара.
Та обернулась резко, но в тот же миг глаза ее поменяли цвет: из серых превратились в лучисто-карие, смотрели в ответ тихо и ласково, словно говоря: «А вот ты можешь меня называть как хочешь…»
– Танька, – поправила все же себя Варвара, согретая ее взглядом, – давай я помогу делать что-нибудь... не знаю что, но ведь много хлопот всяких предстоит, Олежку хоронить надо... – она закусила губу, ей показалось, что Танька забыла о своем горе, а теперь пришлось ей напомнить, столкнуть с жестокой реальностью. Но первой среагировала Ди:
– Я просто даже и не знаю, как мы будем его хоронить. У каждой религии есть свои похоронные ритуалы, а Олег не был ни верующим, ни атеистом. В храм его, конечно, не повезут, раз он был некрещеным. – Ди сокрушенно покачала головой.
Земные существа делятся на две группы. Ребенок, который во всем слушается родителей, не понимает, что для него полезно, а что вредно, на все спрашивает разрешения и никогда не спорит, – не станет самостоятельным, и родители-Боги вынуждены приглядывать за ним до самой физической смерти, да и после нее. Таким людям религия необходима. Без обряда похорон после смерти они пропадут, заблудятся, не будут знать, что делать. Другой ребенок непослушен, убегает, делает что хочет. Он научится делать выбор, что-то определять как добро, а что-то – как зло, и когда-нибудь, возможно, сам станет Богом. Такие люди не нуждаются в религиозных обрядах, могут сами с Богом общаться, если разовьют дух.
Танька опять посмотрела в угол, кивнула и перевела взгляд на вдову:
– Послушай, Ди. Если тебе так легче будет, давай похороним его с ритуалами. Олежка был крещеным, просто он никогда тебе об этом не говорил. И я, кстати, тоже. Нас бабушка окрестила обоих, когда мы были совсем маленькие. Тайком от родителей, правда, они все равно против были бы, особенно мама.
Красивое лицо Ди исказила гримаса:
– Ка-ак?! И ты мне ничего не сказала об этом даже перед тем, как крестили Осю? – удивление перешло в негодование. – Танька! Как тебе не стыдно! Ты могла бы быть крестной матерью своему единственному племяннику, сколько я тебя уговаривала? Разве мы не давали друг другу обещание еще в детстве стать крестными нашим детям?
– В детстве мы еще и жениться друг на друге обещали, если мне не изменяет память... – мрачно отвесила Танька. Варвара, отключившаяся на какое-то время от их диалога, расслышала только последнюю реплику и нахмурилась.
– Ой, да ну тебя! – махнула рукой Ди. – Все у тебя шуточки какие-то дурацкие, or is it the famous English sense of humour?[35]
Она любила вставлять английские фразы в свою речь. Не потому, что это было модно и круто, и даже не потому, что английский ее был безупречен: Ди получила прекрасное образование. Чаще всего она это делала, чтобы продемонстрировать свои блестящие языковые способности в присутствии незнакомых людей. Откуда же ей было знать, что Варвара знала английский ничуть не хуже? Они же впервые с ней тут встретились. Тем более что Варвара большую часть времени молчала и смотрела на Таньку странно, словно глупая, преданная собака.
***
Найти подходящую крестную сыну четыре года назад большого труда для Ди не составило. Крестины в последнее время считались особым шиком среди сливок московского общества, и подходящих кандидатур в ее кругу хватало – могла бы хоть конкурс на лучшую «крестную фею» устроить. А храмы в то время сама даже не посещала. Ди вообще в молодости проповедовала атеизм и после окончания педагогического работала воспитателем в Арлеке[36]. Может быть, в глубине души и тогда уже в Бога верила, но что же делать, раз уж карьера так пошла развиваться.
В Арлеке и дети, и взрослые воспитывались на антирелигиозной пропаганде, в духе традиций правящей партии. В основе идей воспитания лежал Здравый Смысл, хотя все атрибуты и церемонии были, скорее, похожи на ритуалы магические и, вместе взятые, могли бы любую религию за пояс заткнуть. Пусть воспитанники не почитали Богов, зато портреты партийных кумиров украшали их стены вместо икон, а воспитатели были для подопечных не хуже чем священнослужители для прихожан – каждый в своем ранге, в соответствии с принятой иерархией.
Арлековские сборы и митинги проводились в украшенных помещениях и походили на службы в храмах. Форма одежды участникам полагалась особая, отклонения возбранялись куда строже, чем непокрытые платочками головы или брюки на девушках, которым ни с того ни с сего взбрело в голову зайти в церковь. Ритуальные телодвижения на арлековских церемониях были весьма выразительны: под призывы лидеров руки воспитанников взмывали ко лбам под нормированным углом – настолько четко геометрическим, что для замера и транспортира бы не понадобилось. Хорошо еще не придумали более энергичных жестов – ведь кое-кто мог бы синяков-шишек набить. Были также маршеобразные песни с повторяющимися словами в каждом припеве, и исполнялись они с воодушевлением, не хуже церковных гимнов. И все это наполняло жизнь воспитательницы Ди большим правильным смыслом, вселяло веру в светлое будущее и развивало столь необходимые профессиональные навыки.
После Арлека, вооруженная нужным опытом и блестящей характеристикой, Ди легко нашла работу в главкоме партии и стала стремительно подниматься вверх по карьерной лестнице. Арлековские ритуалы пригодились: в партийной организации они тоже использовались регулярно. Но через пару лет эту партию неожиданно свергли. Пришедшая на смену оппозиция старые ритуалы не приветствовала, а вместо них развила фанатичную пропаганду одной из религий. Ди, как и многим, пришлось кое-что поломать в своих взглядах, но приобретенные «профнавыки» пригодились, тем более что из главкома партии ни ей, ни коллегам, бывшим арлековским активистам, никуда уходить и не надо было – он просто и органично переформировался в «бизнес».
Работа шла замечательно, в дополнение к авторитету и связям прибавилась и возможность хорошо зарабатывать – Ди горя не знала. Только время от времени чего-то ей не хватало. Она долго маялась, пока не осознала, что не хватало арлековских ритуалов. Ну, в общем, как раз и получилось, что человек от одного Бога ушел, а к другому не пришел еще, ломка устоявшихся мировоззрений так легко не проходит. Знакомые, очень многие, даже те, кто работал в Арлеке, давно нашли, чего им при новом режиме недоставало – в религию ударились, а Ди все противилась, даже свидетельства, что все это круто и модно, не помогали, пока она не родила сына.
Ося явился как неожиданный результат ненадолго всколыхнувшейся страсти к Олежке, с которым Ди успела к тому времени развестись. Прежнее отсутствие детей ее иногда беспокоило, хотя и не так сильно, как надвигающееся сорокалетие и мимические морщины. Никаких превентивных мер она не приняла, малыш родился на радость обоим родителям, бабушкам и тете Тане, ровно через девять месяцев после незапланированного зачатия.
Окрестить своего ребенка Ди решила сразу же – не из духовных соображений: просто не могла упустить случая привлечь к себе внимание шикарнейшей церемонией с непременным участием знаменитостей. В крестные отцы еще до рождения мальчика был определен широко известный в Москве и нашумевший скандальной славой певец-трансвестит, а роль крестной матери предназначалась Таньке. Но та ни в какую сама креститься не соглашалась, а Ди-то откуда было знать, что она уже крещеная? Впрочем, может быть, все и к лучшему, в конце концов, кому в Москве или даже в Англии была известна Танька? Стать Осиной крестной было предложено красивой телеведущей, одной из самых популярных в стране.
В подготовке к праздничной церемонии Ди оставалось лишь определить подходящую церковь и поговорить с батюшкой. Храм Отца Хранителя всегда поражал ее величием архитектуры и прекрасным расположением, так что изначальный выбор пал на него. Но сразу же вырисовалась проблема: будущая крестная принимать участие в церемонии в этом храме отказывалась по очень странной причине – там не пахло ладаном. «В Храме Отца Хранителя присутствует сильный запах опиума, а ладаном вообще не пахнет!» – увещевала телезвезда, и Ди отправилась в храм на разведку – понюхать. Запах там был, конечно, совершенно особый, не уловить в нем знакомый аромат она не могла: дорогие духи «Опиум» были когда-то ее любимыми, пока не вышли из моды. «Может быть, будущая Осина крестная тоже когда-нибудь теми духами пользовалась, а потом они ей так надоели, что она теперь и запаха не переносит?» – подумала Ди.
Однако внутри храм оказался еще круче, чем снаружи, и больше всего в нем понравился ей красивый и статный батюшка. Он стоял возле алтаря, солнечные лучи, преломляясь через цветную мозаику окон, пускали зайчиков по его золотой рясе, и сам он с добрым вниманием склонил голову к женщине в мохеровой беретке, которая тоже пришла узнать насчет – то ли крестин, то ли причастия. Женщина старательно-бойко докладывала, с каким прилежанием ее сыночек читает молитву возле кроватки и как кладет под подушку иконку, а сама неотрывно смотрела в глаза батюшке, кланялась и целовала большой крест в его белой руке. Из-под пушистых ресниц священнослужитель смотрел на нее одобрительно, метая короткие взгляды в сторону Ди, и она уже не могла дождаться, когда нудная особа в беретке закончит свой монолог. Ди самой не терпелось предстать под лучи столь прекрасных глаз и прикоснуться к вальяжной руке: в ее жизни уже несколько месяцев не было достойного мужчины. Когда «беретка» отошла наконец, пятясь задом и истово кланяясь, батюшка повернул свое восхитительное лицо к Ди. «Слушаю вас», – услышала она бархатный голос.
На следующий же день Ди нашла новую крестную, и через неделю маленького Осю крестили на пышной церемонии в присутствии множества знаменитостей, вдыхающих запах опиума. Ну а Ди увлеклась религией надолго и уж куда серьезнее, чем красавчиком-батюшкой.
***
– Ты можешь, конечно, корить меня за то, что не сдержала своего обещания детства, но разве так важно, что по церковному обычаю я не стала крестной матерью нашему Осе? Он для меня больше чем крестник, и ты это знаешь.
– Знаю, Танька, – ответила Ди, и из ее голоса исчезли все напускные тона. – А ты для него и больше чем крестная.
Трое в комнате замолчали, наступила тишина, прерываемая хлопаньем дверей на нижних этажах: соседи давно проснулись и спешили по своим утренним делам.
– Хорошо, что ты приехала, – нарушила молчание Ди. – Я так боялась, что ты не успеешь, спасибо тебе.
– Да нет, это тебе спасибо, – Танькин голос дрогнул. – Я это сделала благодаря твоему звонку. Если б не ты...
Ди смотрела на свою подругу сквозь пелену вновь навернувшихся слез. Только не было больше театральных всхлипов, и не вытирала она слезы «клинексом». Они тихо текли светлыми ручейками по ее удивительно красивому лицу.
