Текст книги "Любовь, конец света и глупости всякие"
Автор книги: Людмила Загладина
Соавторы: Ильфа Сидорофф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц)
Робин
Время второго завтрака еще не наступило, но Робин уже ощущал усталость и раздражение конца рабочего дня и был вне себя. Он шел от станции метро «Деловой центр» к офису крупным военным шагом, широко размахивая правой рукой и сжимая черную папку в левой. Деловых встреч сегодня не намечалось, впрочем, как и в любой другой день.
В половине одиннадцатого он обычно съедал сэндвич с беконом, запивая «Серым графом»[2] с молоком, и приходил в приятное расположение духа. Но сегодня все шло наперекосяк с пяти утра. Во-первых, пришлось подняться до зари. Затем – включить компьютер, проверить расписание самолетов: вдруг задержится рейс, зачем тогда в аэропорт рано тащиться? Да еще требовалось выяснить, как добраться от Строгино до Шереметьево. Найти безопасный и недорогой маршрут было проблематично, хоть Робин и знал две самые нужные фразы: «С-пасьиба» и «Сколька деньег?»
Такси отпадало. Даже москвичи не доверяли таксистам в своем городе, что уж говорить о заезжем англичанине Робине: обдурят мошенники, как липку обдерут! Тем более в такое неподходящее время суток – только его жена могла столь легкомысленно выбрать самый идиотский рейс.
А ведь порывалась вместе с ним лететь еще в октябре, потому что ее брат тут, видите ли, слег в больницу. Робин едва ее отговорил: сам-то он в командировку ехал, ну а ей разве что отпуск брать внеочередной – не оплатили бы. И хоть послушалась она его, осталась в Англии – названивала каждый день потом. В больнице с ней по телефону, похоже, не говорил никто; а он-то, Робин, – справочное бюро для больных, что ли? Своих забот хватает. И без того пришлось потратить время, чтобы «ту самую» родственницу найти – то ли была брату бывшей благоверной, то ли вообще седьмой водой на киселе.
«Та родственница», к счастью, умела изъясняться по-английски. Не так чтобы уж слишком хорошо – с акцентом, ну да что с них возьмешь тут, Москва – ведь это даже не Мумбаи. Она и сообщила Робину, что брат тяжел, на ладан дышит, но из больницы выписали домой. Жена едва узнала, чуть не рехнулась: «Завтра вылетаю!» – заорала в телефон.
И вроде снова убедил, что вылетать не стоит: срок паспорта ее почти истек, да ведь могла и просто не успеть – брату остались считанные дни, хотя об этом тактичный Робин ей не говорил. Ну какой был смысл приезжать? Брата, если что, похоронить и без нее смогут, конечно. Вон мать свою летала ж хоронить – и что? Только довела себя потом почти до анорексии. Именно что вроде убедил… Если б не та взбалмошная родственница (чтоб ей неладно было!), которая, выходит, уломала ее в Москву лететь, все было бы хорошо! Жена сидела бы в Англии, а Робин в это время ел бы сэндвич, запивая чаем «Серый граф». Какие бестолковые создания женщины, здравого смысла нет у них в мозгах.
Ладно, черт с ней, как-никак не виделись шесть недель, наверняка соскучилась по мужу. Да и ему уж надоел полухолостяцкий стиль. К офисной группе, что в конце недели сбегала раньше времени в пивбар, Робин не примыкал, друзей в Москве у него не было. Администраторши, девушки молодые, за которыми вечно тащился целый хвост его коллег-мужчин, Робина лишь раздражали. «Смазливы, как амазонки, тупы как пробки. А сколько косметики на них – это ведь ужас! Тут в накладных ресницах запутаешься, да еще небось губы накрасят, а задницу не подти...» – Робин старательно пресекал такие мысли, точь-в-точь как у отца, отставного майора королевской гвардии, который всю свою жизнь презирал женщин с яркой помадой.
В шесть утра заспанный голос англоговорящей секретарши ответил на его звонок и сообщил о недорогих автобусах в аэропорт. Когда он прибыл в терминал, волнение его все же охватило, правда, не больше чем на пять минут: едва жену увидел, радость словно ветром сдуло. Она, похоже, провела без сна ночь, выглядела жутко, страшней вампира, который не спал целый день: лицо под цвет плаща – зеленое, пунцовые, воспаленные веки, под глазами синие круги... Какая уж тут радость, Робин даже не нашел, что ей сказать. Молча подхватил багаж, чмокнул в щеку и зашагал к автобусу, словно король впереди консорта.
Она тоже молчала. Шагала за ним быстро и покорно. Так всю дорогу от аэропорта до съемной квартиры в Строгино и не перекинулись ни словом.
– Чаю хочешь? – нарушил наконец молчание Робин, когда медленным и неосмысленным движением, словно зомби, жена повесила на крючок зеленый плащ. «Тоже мне, москвичка! – усмехнулся он про себя. – На дворе декабрь, а она приперлась в плаще и легоньких ботинках».
– Нет.
Она поежилась, села на табурет, обхватила себя руками, скулы сжала так, что виски стали пульсировать ожесточенно, и начала раскачиваться вперед-назад, словно китайский болванчик.
– Позвони брату и скажи, что ты приехала.
Из-под воспаленных век метнулся беглый взгляд:
– Так он... жив?..
– Что за глупый вопрос? Ты думаешь, я не сказал бы тебе, если б он уже умер?
Жена вскочила с табурета, схватила плащ и как ошпаренная выбежала из квартиры. Еле догнал ее на перекрестке, пока она такси ловила.
– Хоть бы чаю попила, зачем так спешить?
Даже не ответила. Через час схватила брата своего в охапку, бледного и тощего, как рельс, подбородком тыкалась в его плечо, старалась не разжимать объятий, пока глаза не высохнут от слез, чтобы он не видел. Брат, словно отражение в зеркале, точно так же тыкался в ее плечо. «Это ж надо, как похожи! – не впервые удивился Робин, наблюдая за сценой встречи из дверного проема. – Вот посидит она еще месяц-другой на своей диете – будет вообще не различить. Только у нее глаза карие, а у него голубые вроде».
– Ну что, пошли? – спросил Робин, когда приветствия были окончены и оба – жена и ее брат – тихо сидели рядом и она то и дело поправляла подушки за его спиной. – Мне вообще-то еще в офис надо успеть.
– Робин, миленький... Я никуда не пойду, извини. Ты надувной матрас купи мне, пожалуйста[3].
– Зачем тебе матрас надувной понадобился? У нас в квартире вполне приличная кровать, двуспальная, с матрасом.
– Я буду ночевать здесь, а других спальных мест у Олежки нету, как видишь. Ты принеси мои вещи сюда, ага? И матрас.
– Ты москвичка, тебе лучше знать, где в этом городе продаются надувные матрасы! – сказал как отрезал Робин и, уходя, громко и злобно хлопнул дверью.
«Ослушалась, когда сказал ей, что лучше не прилетать в Москву, накличет неприятностей на свою голову, еще с работы выгонят. Паспорт почти просрочен у нее, обратно в Англию не выпустят отсюда. Приехала зимой в плаще! Выбрала самый дурацкий рейс, специально, что ли, чтобы я меньше спал? Не виделась со мной шесть недель, но даже словом не обмолвилась, чай не стала пить, сразу помчалась к брату и хочет там спать на полу рядом с постелью больного. Дура!» Робин размашисто толкнул тяжелую дверь офиса.
Олежка
На улице наблюдались холод, ветер и неправильный гололед – по нему нельзя было с удовольствием скользить, как на коньках, кривые лепешки льда перемежались шершавыми пятнами недавно положенного асфальта, заскользи только, сразу шмякнешься. Независимо от возраста все шли, как старики: мелкими шажками, осторожно переставляя ноги.
Олежка наблюдал за смешными фигурками пешеходов из окна своей квартиры на пятом этаже. Кровать он давно, когда еще были силы, передвинул к окну поближе, а смотреть на пешеходов ему казалось намного интереснее, чем сериалы или новости по телевизору.
Сестра все никак не могла завершить составление списка покупок, первым пунктом которого числился надувной матрас. Она беспрерывно бегала между кухней и комнатой: то переставляла на ходу какие-то предметы, то хлопала дверцей холодильника (и он весело отзывался ей ритмичным подрагиванием), то проносилась стрелой по прихожей – и пространство маленькой квартиры словно расширялось специально для ее передвижений. Олежка с упоением вдыхал аромат ее духов, который парил за ней легким шлейфом. Красные ботинки не касались рассохшихся досок пола, над которым она двигалась по воздуху на высоте трех или четырех сантиметров и, кажется, сама не замечала этого. Кто-нибудь посторонний мог бы подумать, что она танцует.
– Клевые у тебя ботиночки, и цвет подходящий! – сказал Олежка, когда сестра в очередной раз впорхнула в его комнату.
– Ага, мне тоже нравятся. Вот приедешь снова ко мне в Англию, и тебе купим такие же. А пока что нам еще нужно в московских магазинах? – она протянула ему список.
– Бусы на елку. Чтобы нам весело-весело встретить Новый год. Да, и еще баллончик с блестками.
– Какими блестками?
– Серебряными. Твой любимый племянничек хочет тут стены обрызгать. Так, говорит, будет красивее. Он ведь небось примчится сразу же, как только узнает, что ты здесь.
Олежка представил, как втроем они встанут в хоровод в посеребренной комнате, и себя в красных ботинках, которые будут носить его по воздуху, не задевая пола, как девочку в какой-то сказке. Он удовлетворенно хмыкнул. Его сестра сама летать умела, в любой обуви. Если не считать той пары весьма разумных туфель – черных с пряжкой, какие обычно носят деловые женщины. В тех туфлях она не воспарила ни разу, ни на сантиметр – твердо шагала по асфальту домой от станции, где он встречал ее по вечерам, когда гостил в Англии. Костюмчики тоже носила под стать: прямые юбки, двубортные пиджаки, воротнички блузок накрахмаленно шелестели, едва она поворачивала шею. «Положение к белому воротничку обязывает!» – говорила она Олежке, то ли оправдываясь, то ли шутя.
«Мало летает она в своей Англии, – подумал он с горечью. – И как она там переживет мой уход?»
У Олежки была четвертая, последняя стадия той самой страшной болезни, которая только два года назад унесла их маму. Он уже знал, что не выкарабкается, как бы ни старались вдохновить на выздоровление его сын Ося, Ди, друзья и соседка – добрая тетя Надя, которая каждый день приходила посидеть рядышком и попытаться накормить чем-нибудь вкусненьким, заранее зная, что вряд ли он будет есть. Олежка грустил, хоть умирать давно уже не боялся совершенно, но грусть его не была вызвана жалостью к себе. Слишком свежи еще были воспоминания о том, как мучительно было терять маму, думал, что сойдет с ума; наверное, и сам заболел поэтому. И сестра его тогда страдала, но держалась стойко. В ней всегда были какие-то волшебные силы, не зря ж по воздуху летает... Может, и на этот раз с ней обойдется все, переживет, да и Осе будет нужна серьезная опора. А уж Ося точно станет опорой ей, неважно, что ему всего четыре года, – духом и чарами он в тетушку пошел, пусть внешне они не похожи. Если бы не эти двое, Олежка готовился бы к уходу даже с радостью. Надоела гнусная боль, надоело физическое бессилие, и мама давно ждет...
Сестра накинула на себя легкий зеленый плащ и подлетела еще раз:
– Ну, я пошла? Ты тут не скучай, я скоро вернусь, – и наклонилась, чтобы поцеловать его в небритую щеку возле черного как смоль завитка жестких волос. Выпрямилась. Взлетела, но обернулась снова.
– Олежка. Ведь ты мой маленький младший брат. И я тебя помню блондином с голубыми глазами. Скажи, каким чудом за тридцать лет ты превратился в брюнета и почему глаза-то у тебя позеленели?
– Так ты ж сама меня, наверное, и заколдовала! – усмехнулся он. – Лети, чудо в перьях. Не мерзни в своем плащике, купи пальто потолще или пуховик себе какой-нибудь... Скорее возвращайся.
Сестра выпорхнула из квартиры.
– А правда, почему мои глаза поменяли цвет, ведь и я себя голубоглазым помню? Почему твои глаза тоже стали зелеными, были же карие почти всю жизнь? – Олежка наблюдал через окно, как сестра непринужденно передвигалась по гололеду, а скорее – над ним.
– Такими нас сделал Бог, – сказала мама. В разговор сына и дочери она не вмешивалась, тихо слушала, сидя в кресле напротив его кровати.
– Ну вот, ты про бога опять, – Олежка поморщился. В нижней части спины возникло знакомое ощущение; в присутствии сестры он даже забыл, что нужны регулярные уколы. – Мам, вот ты при жизни в бога не верила, в церковь не ходила, да и сейчас я на тебе не вижу ни крестика, ни платочка...
– Дурачок ты мой, зайка маленький, – сказала мама ласково. – В Бога ты хочешь – верь, не хочешь – не верь. Он все равно с тобой, и со мной, и... с нею, какие там платочки и крестики. Только ни ты, ни она Его не замечаете почему-то.
– А ты замечаешь, – Олежкино лицо пересекла судорога, он задержал дыхание, медленно сосчитал до десяти – не отпустило. – Почему тогда ты не можешь попросить этого Бога, чтоб он не делал мне больно?
– Любимый мой мальчик... – мамины губы дрогнули, на большие зеленые глаза навернулись слезы, казалось, и она испытывала физическую боль, видя, как мучается сын. – Бог не делает тебе больно. Он не наказывает тебя. Эта боль – отрицание...
– Отрицание чего? – Олежка уже еле сдерживался, чтобы не закричать. Мама давно объяснила ему, что, как бы страшно ей ни было видеть его мучения, облегчить их она не может. Чаще всего она появлялась перед Олежкой, когда боль отпускала, и он с благодарностью принимал – непонятно от кого – это облегчение. Жизнь в такие моменты казалась намного светлее и радостней, чем до болезни, когда он был совершенно здоровым и сильным мужчиной, не испытывал физических страданий и не знал, что такие могут быть.
Мама приходила, улыбаясь, мягко сжимала его ладонь, гладила по плечу и говорила:
– Сынок… Не бойся. После смерти ты будешь жить дальше – в другом теле, а может, и без него – это уж как ты сам решишь.
Он мог разговаривать с мамой вслух, если в квартире, кроме них, никого не было. Но при посторонних не делал этого, не знал ведь, видит ли ее еще кто-нибудь из присутствующих и, если не видел, как среагировал бы на их разговоры. Даже сестре про маму не говорил – вдруг и она не видит? Что если возможность видеть умерших близких, как живых, дана лишь тому, кто сам близок к смерти? Сестру можно расстроить этим или даже испугать, зачем ей знать такое? Ее приезд на время помог забыть о приступах, а вот мама, как это ни странно, помочь ему избавиться от боли не могла совсем. И теперь, как выяснялось, и сам Бог не мог помочь... даже если он и в самом деле есть. Больше эту боль держать в себе сил не было. Олежка заскреб ногтями по стене с сильно расцарапанными обоями, закрыл глаза и закричал... Мама растаяла.
Маруся
Варвара двигалась сосредоточенно, никого не замечая вокруг. В ее жизни была одна большая проблема – продавщицы. Они категорически не обращали на Варвару внимания, хотя она и занимала довольно много места, и потому все чаще ходила в магазины самообслуживания, отчасти надеясь, что когда-нибудь ее начнут игнорировать и кассиры. Если честно, ей и самой не хотелось привлекать к себе внимание: она даже злилась, когда с ней кто-то пытался знакомиться на улице, или когда в метро заглядывали через плечо в книгу, или когда соседки у подъезда спрашивали, что за шум был, например, у нее в субботу и почему во вторник так пахло из ее квартиры луком. И уж как Варваре не нравилось, когда знакомых интересовало, почему у нее такое странное выражение лица, или когда малознакомые люди лезли с советами, или спрашивали, как дела, ожидая долгого и подробного ответа... Да и вообще, после развода с последним мужем Варвару все лишь раздражали: она сделалась нелюдимкой – часто отключала телефон, работала только из дома и не встречалась почти ни с кем.
Люди стали уделять ей внимание все реже, и поначалу это нравилось. Но потом пошли странности – одна за другой. Сначала ее перестали пропускать двери в магазинах. Для всех они открывались автоматически, а перед Варварой смыкались наглухо, и приходилось ждать, пока еще кто-нибудь не подойдет. Затем она стала нечетко отражаться в зеркале. А потом ее и вовсе перестали слышать – она обращалась к кому-нибудь, ну, например, говорила: «Простите, вы не скажете который час?» – а ей никто не отвечал. «Да ерунда все это! – убеждала себя Варвара по пути в хозяйственный. – Продавщицы – вот проблема из проблем».
Нужный баллончик обнаружился сразу – он стоял на витрине среди прочего товара и был, похоже, единственным экземпляром, если только не спрятано пары штук под прилавком. Единственная в пустом магазине продавщица сосредоточенно перекладывала что-то с места на место и на Варварины призывы вопила: «Я занята!»
Продавщицу звали Маруся. На вид она ничем не отличалась от других московских продавщиц, ладно скроенная, крепко сшитая, жила просто, любила как следует поесть, хорошо выпить, заняться сексом и точно знала, что в ее жизни будет лишь то, что она сама возьмет: по праву ли – не важно. Маруся не ведала греха и не боялась божьего наказания. Продавщица не верила в Бога. «Ни в бога, ни в черта, ни во всю эту политику!» – повторяла она. Раз уж на то пошло – в Соединенные Штаты Америки – и то не верила. Нет, видела, конечно, американские города по телевизору, смотрела голливудские фильмы, но всерьез считала, что это выдумка, блеф, хитрые манипуляции спецслужб. Возможно, если бы съездила в Америку, то постепенно и поверила бы, а может, и нет, кто знает, Маруся была женщиной с твердыми убеждениями. И уж, конечно, не верила она в карму, любовь, судьбу, реинкарнацию и прочую мистику – так что даже не подозревала, что сама жила не в первом своем воплощении.
Все, кто однажды знал Марусю на планете Брут, считали ее дамочкой легкомысленной. Но о своей прошлой жизни она не помнила, ауж после перерождения на Земле и вовсе забыла о морали, да и как было помнить, если досталось такое тело? Как можно быть высокоморальной, если внутри играют гормоны, да не как на убогой гармони или даже на изысканной виолончели, а как целый симфонический оркестр!
А вот в прошлой жизни тело у нее было хрупкое, кости тонкие, ноги длинные, но все очень складно – ни убавить, ни прибавить. Муж ее любил безумно и ревновал, как черт. Пришел домой однажды, увидел, что она почти нагая – в одних трусах, то есть, – стоит перед зеркалом, а из ванной выходит парень с полотенцем, похоже, принял душ. Муж завертел головой, захлопал глазами, заорал:
– Зачем ты со мной так?! Я этого не заслужил! Я тебя так лелеял!
«Милашка, – подумала будущая Маруся. – Это ж надо, какой трогательный у меня ревнивец».
Муж краснел, надувал щеки, разевал широко рот, руки согнулись, сжались кулаки – ни дать ни взять, младенец, да и только.
– Ты о чем? – умилилась жена, приподнимая бровь и улыбаясь ласково. – Я тут смотрю в зеркало, ничего плохого не делаю…
– О чем?! – закричал он, краснея еще больше. – О чем?!! Из нашей ванной вышел мужик!
– Но меня-то там нет, – возразила она вполне резонно.
Муж тыкал пальцем в сторону субъекта с полотенцем, а тот, изображая понимание, кивал, заискивающе кланялся и разводил руками.
– Смотри! Смотри!!! – орал ревнивый муж. – Ты тут стоишь голая, а он… а он… даже не реагирует на это! – и, прибавив громкости, сорвал голос. – Он уже привык к такому зрелищу! Ему все, – произнес он трагическим шепотом, – у тебя знакомо...
– Ну да, – согласилась она и пожала плечами. – Но почему тебя это волнует? Не понимаю.
– Не понимаешь?! – и тут он бросился, схватил жену, поднял ее и резко швырнул в зеркало.
Отражение прекрасной женщины раскололось на части и осыпалось на пол с устрашающим грохотом. Маруся упала на стекла, заливая кровью дрожащие образы стены, окна, потолка, мужа.
– И что, доволен? – простонала она. – Счастлив? Мне больно.
Он схватил самый большой осколок, в котором отражался застывший на пороге парень с полотенцем, и вонзил в любимое тело, разрезая себе руки. Кровь разных оттенков растекалась по полу, смешивалась и темнела, создавая вишнево-буро-алое панно.
Красивая брутянка что-то пробормотала и испустила дух.
Муж был строго наказан – на Бруте не поощрялось женоубийство, но справедливое возмездие жизни ей не вернуло. По крайней мере, в прежней форме и на той планете. Она возродилась среди землян, была названа Марусей и ничего про свое брутянское прошлое в момент, когда в ее магазине появилась Варвара, не помнила.
Внезапно раскрылись обе створки двери, будто в ярко освещенный зал должен был войти кто-то огромный, и появилась еще одна покупательница: смешная – сил нет. Ростом с Варвару, но тоньше раза в три. Быть в два раза тоньше не так уж трудно, но в три – пока что никому не удавалось. По ней ясно было видно, что она сделана из ребра, возможно, не из одного, но прочих материалов добавили по минимуму. Одетая не по сезону в легкий плащ, двигалась она – словно танцевала, воздух вокруг закручивался теплым ветром, и была притом в красных ботинках. «Таких не бывает вообще!» – подумала удивленная Варвара.
– Что, игнорирует? – спросила «танцовщица» низким голосом, что было еще более неожиданно. – Меня тоже продавцы не любят. Боятся, что ли... Вы что купить хотели?
– Баллончик с блестками, – послушно ответила Варвара. – Набрызгаю дома, и буду чувствовать себя экстрасенсом.
– Экстрасенсом? – ее собеседница подняла бровь и тут же переключила внимание на Марусю, которая, словно почуяв неладное, поглядывала на новую покупательницу с опаской.
– Масса призраков у вас тут, безобразие, – продолжила та возмущенно, не отрывая от продавщицы зеленых, как два спелых киви, глаз. – Вы их, приманиваете, что ли? – она передернула плечами и перевела взгляд на таракана, флегматично ползущего вдоль прилавка.
– Да вам просто кажется, – робко сказала Маруся, отодвигаясь от сумасшедшей подальше, с тоской посматривая на дверь подсобного помещения, в надежде, что оттуда выйдет грузчик – ее защита, опора и любовник на время обеденного перерыва. – Нет тут никого.
– Так я вам покажу. Баллончик дайте с блестками…
Продавщица безропотно подала требуемое и отскочила подальше. Покупательница взяла баллончик и, нажав на пимпу, направила струю в сторону торгового зала. Блестки явственно очертили в воздухе контуры странных фигур, человекообразных, но неподходящих размеров – огромные и очень маленькие, они заполняли зал почти целиком.
– Ой, – сказала Варвара.
Маруся, прикрыв лицо руками, дышала громко, но все равно подсматривала. Ей пришлось осознать, что в реинкарнацию нельзя верить или не верить: жизнь в предыдущем воплощении неожиданно вспомнилась ярче, чем вчерашний день, и бывший муж нахально подмигивал ей раскосым глазом.
А покупательница как ни в чем не бывало взяла из рук Варвары деньги аккуратно, не прикасаясь к пальцам, и положила их на прилавок, скомандовав:
– Берите товар, нечего больше в таком инфицированном помещении делать.
Блестки уже осели, сверкали на полу, воздух был пуст, но Варвара старалась идти осторожнее, чтобы не налететь на призраков, которые вновь сделались невидимыми. «А может, когда я вдруг, непонятно почему, испытываю неприятные ощущения, это я случайно налетаю на призрака, – думала она. – Или вообще даже вонзаюсь в его тело, и он меня обволакивает, ужас какой».
– Ну, пока. Приятно было познакомиться, – выйдя из магазина, странная женщина в зеленом плаще и красных ботинках улыбнулась Варваре во весь рот и утанцевала вдаль, гололед ей определенно не мешал.
– Так мы и не познакомились вроде как, – сказала Варвара вслед ее танцующей походке. Ошарашенная, она простояла на месте минут пять и отправилась домой – искать гнома. «Надо в конце концов выяснить, существует он или нет. Раз в магазине есть призраки, значит, и гномы бывают?» – подумала она и непонятно почему вдруг почувствовала себя необыкновенно счастливой.
