Текст книги "Любовь, конец света и глупости всякие"
Автор книги: Людмила Загладина
Соавторы: Ильфа Сидорофф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 34 страниц)
Парад
Двадцатипятисантиметровые гномы собирались на Пушкинской площади[160]. Возникая из-под земли, из переходов и канализационных люков, из незаметных в траве дыр на газоне, они толпились вокруг памятника. Все одеты были причудливо и разукрашены многоцветно: в особых случаях даже гномы-мужчины склонны пользоваться яркой косметикой. Пока их было не слишком много, прохожие шли себе мимо, а если кто и бросал случайный взгляд, то думал: «Красивый газон, однако». Крайне мало кто замечал, что «цветочки»-то шевелящиеся да к тому же говорливые – не газон, а целая армия разом оживших кукол.
«Куклы» организованно двигались и выстраивались в колонну, с лозунгами и плакатами. Один только «Мал золотник да дорог» вполне мог показаться сомнительным, не говоря о таких, как: «Кто не знает магических слов, пусть не держит нас за козлов» или «Берегите Магию, вашу Мать!» К счастью, лозунгов этих почти никто разглядеть не мог: слишком низко они находились, да и шрифт, которым были начертаны, казался крупным лишь самим гномам.
Колонна всё пополнялась, появлялись в ней демонстранты уж совсем несуразно одетые и то ли нетрезвые, то ли чего обкурившиеся. Они отвязно кривлялись, шумели все громче и громче – при их малом росте это выглядело бы забавно, не будь их так много. Но прохожие шли себе мимо, поглядывая снисходительно, посмеивались тихонько и не проявляли агрессии.
***
– А я повода для агрессии и не вижу, но, хоть убей, чувствую ее приближение.
– Ну так ты же Бог у нас, тебе всевиднее, – привычно съязвил Вася. – Давай, начинай превращаться скорее. Время – деньги!
– Деловой ты, однако. Никогда не думал податься в бухгалтеры или в юристы?
– Не гномьи профессии. Да и мне, как существу магическому, на это Здравого Смысла не хватит.
– Тебе-то? Ну-ну… – усмехнулся Бог, подумав, что если бы этот гном так рьяно не отрицал в себе Здравый Смысл, то намного в большей гармонии находился бы с окружающими. И жена не ушла бы, наверное. Но вслух Васе этого не сказал.
Бог с Нелидой и главнокомандующий находились в поле, с которого когда-то улетали на Брут. Превращение в дракона однажды уже имело место, но Бог знал, что с прежней легкостью этого не повторить. На Спиталфилдс-маркете при желании Нелида могла и без Бога в дракона превратиться. При достаточном уровне Магии сделать это способен любой: нужно встать лицом на восток, закрыть глаза и дышать глубоко, потому как дыханье дракона интенсивнее человеческого. Далее, не открывая глаз, ощущать, как тело увеличивается в размерах, копчик вытягивается в хвост, а с двух сторон позвоночника, от лопаток до поясницы, растут крылья, расправляются и ловят ветер.
Однако в таких превращениях есть серьезный риск: человек запросто может с ума сойти, например, застряв в драконьем теле; или превратится в дракона мысленно, а в теле останется человеческом – еще неизвестно, что хуже. В общем, превращаться в драконов дома Бог никому бы не посоветовал, но его советы и без того были не нужны: для таких превращений Магии на Земле не хватало. Даже в квартире Варвары она убывала стремительно и больше не генерировалась ее творчеством или эмоциями; и, чтобы вновь стать драконом, Бог рассчитывал лишь на аномалии поля, старания Нелиды да свое Всемогущество (вернее, на то, что от него оставалось).
Нелида нервничала: в прошлый раз больших усилий не требовалось – достаточно было сказать гоп – и дракон не только прыгал, а послушно взлетал ввысь. А тут она стояла, зажмурившись, уже двадцать минут и шевелила плечами.
– Как там, крылья еще не проклюнулись?
– Глубже, глубже дыши! Голову вверх! Руки в локтях согни, пальцы растопырь! И не разговаривай!
Вася смотрел на происходящее придирчиво и с нетерпением, как заказчик на товар, уже оплаченный и обмену не подлежащий.
Постепенно Нелида теряла свои очертания, но ее размеры гному были пока непонятны. Одежда на ней не рвалась, а меняла фактуру, преобразуясь в красно-зеленую чешую. Между пальцами рук и ног выросли перепонки. Лицо размылось, голов неожиданно стало две, но похожих, как лица у близнецов, лишь выражения разные. Одна голова была явно мужской, другая – молоденькой девушки, хотя никаких признаков пола и возраста вроде адамова яблока или чуть более розовых губ, у них не отмечалось. Черный гребень, похожий на Нелидину челку, спадал на один из двух лбов, а второе лицо улыбнулось:
– Ну как?
Улыбка дракона – зрелище незабываемое, ибо каждая голова обладает необыкновенно зубастой пастью.
– Неплохо, – одобрил Вася и вскарабкался по крылу на драконий хребет. Вся гномья армия могла бы там уместиться. Это надо же, как из тоненькой девушки получился такой зубастый и двухголовый змей величиной с «боинг». Гном скомандовал: – Гоп, Горыныч!
Змей взлетел, но не как самолет, а прямо с места, взмахнув роскошными крыльями.
«Жаль, что таким красавцем меня Варвара не видит», – подумала, отрываясь от поля, одна из змеиных голов.
***
Варваре по-прежнему нездоровилось. Уже несколько дней она провела дома, страдая от головных болей. Давление и в самом деле прыгало, сказка больше не сочинялась, с Танькой – не говорилось. Стоило только то сообщение про «свидание» вспомнить, как начинали душить слезы и не хватало ни сил, ни желания делать хоть что-нибудь, кроме как лежать на диване, зарывшись лицом в подушку. Никого больше в квартире сегодня не было: Нелида и Вася отправились на парад, а Гришу увел к себе Ося. Уже секунд тридцать звонил телефон, но отвечать не хотелось. Включился автоответчик.
– Варвара, привет, это Ди, – послышался нервный голос.
Она сняла трубку:
– Слушаю.
На другом конце провода раздались всхлипы:
– А у меня беда: Ося пропал.
Диван взвизгнул пружинами, когда Варвара резко подпрыгнула:
– Как пропал, один?
– Нет, вместе с Гришей.
– Лечу!
«На метле?» – не успела пошутить Ди. – Варвара уже бросила трубку. Выбежала из квартиры. Первой мыслью было быстрее поймать такси.
Пробраться на машине в центр города, где жила Ди, и в обычный-то день в Москве дело нешуточное, ну а уж если какие-то массовые мероприятия проходят, можно весь день просидеть в пробке. Но по городу Варвара обычно ездила на метро и таких жутких пробок вовсе не ожидала, хотя о причине «мероприятия» знала лучше, чем кто-либо еще.
– Высадите меня здесь, пожалуйста, – обратилась она к таксисту возле Пушкинской площади, – я попробую добраться другим способом.
Автомобили выстраивались вдоль дороги, телеоператоры тянули провода, размахивали камерами. Им приходилось снимать в буквальном смысле «с нуля» – колонна гномов с высоты человеческого роста выглядела нелепо, как стая мигрирующих жуков, лиц не было видно. Над площадью мат стоял перемат.
Русский мат – это древнее колдовство, чародейские заклинания, так что помогает он в трудных случаях не просто так, а магическим путем, причем действительно помогает, если произносить его с достаточным чувством.
Но матерились не только телевизионщики: первыми начали гномы. Сначала они лишь кривлялись под безобидное гиканье, а потом часть людей (причем не только блондинки), что приняла гномов за игрушки, стала хватать их, да не без разбору, а тех, что посимпатичнее.
– Девушки! Господа! Товарищи! – послышался в стороне зычный голос. – Ну что вы, в детстве в куклы не наигрались, что ли?
В центр толпы протискивался солидного вида господин в деловом костюме, в протянутой правой руке сжимал квадратик удостоверения с печатью и фотографией.
– Я из московской мэрии, – старался он выкрикивать громче, но никто перед ним не расступался. – Сейчас здесь наведут порядок, пожалуйста, положите игрушки и расходитесь отсюда! Товарищи, господа! Девушки, расходитесь!
Расходиться никто и не думал. Господин из мэрии осмотрелся по сторонам, наклонился и подхватил за пояс одну из «кукол».
– Пошел на хунь, мэр! – пропищала «кукла», покрутив пальцем у виска.
– Ой, бл… – заорал «мэр», конец его фразы утонул в многоголосых воплях.
«В толпе раздавались агрессивные реплики», – так потом написали в газетах.
Господин из мэрии крестился левой рукой, повторяя вместо молитвы: «Чур, меня! Чур, меня, чур…» – и дул на распухший и посиневший палец на правой. Гномы больно кусали всех, кто смел их хватать; всунув язык меж губами, фыркали и плевались, выкрикивали нецензурные оскорбления; отдельным гражданам демонстрировали свой средний палец, а кому-то и задницу, предварительно сняв штаны[161]. Что оставалось зрителям, осознавшим, что перед ними совсем даже не игрушки и не какие-то там цветы?
Господин из мэрии выкинул удостоверение, расслабил галстук, ботинки скинул и сел на газон, крича:
– Да здравствуют гномы! Свободу нашим меньшим братьям! Товарищи гномы! Давайте выпьем на брудершафт!
Люди пьющие (не только те, что из мэрии), то есть всякий, кто потреблял алкоголь – как в больших, так и в малых дозах, – решили, возможно, что допились уже до белой горячки и теперь видят перед собой ярких, пляшущих, мелких чертей. Кто водой обливался, пытаясь избавиться от «наваждения», кто ногами дерзко свой «глюк» топтал и топтал и топтал… Кто-то внушал себе, что на асфальте «нет чертей, это всё померещилось», и продвигался вперед, растопырив руки и зажмурив глаза.
– А я знал, что вы существуете! – «мэр» на газоне игриво махал в воздухе укушенным пальцем, а затем запел: – Харя кришне, харя Гриша...
Люди верующие падали ниц или, отмахиваясь от «бесов» одной рукой, другой с пылом крестили воздух. По бордюру босыми ногами вышагивал панк с ирокезом, размахивая штанами, словно хоругвью, и распевая громко: «Боже, Царя храни!» Шокированные и завороженные происходившим у них под ногами, все они не заметили, как над площадью пролетела ведьма с развевающимися волосами, но одетая и без метлы.
***
– Это безумие! – плакала Ди. – В моей жизни и без того уже столько странностей произошло, но такое! – показывая рукой на зеркало, она ловила свое отражение, невольно сравнивая его с Варвариным. Варвара казалась ей чуть более симпатичной, чем в тот самый первый раз, когда они познакомились. Она похудела, в чем-то похорошела, пожалуй, но красавицей не назовешь все равно; вот сама Ди – другое дело: даже морщины на лбу, которые вдруг появились от беспокойства за сына, не портили ее безупречную внешность.
Зеркал в квартире имелось великое множество: для Ди они создавали простор – она не любила тесноты и ограничений. Будь ее воля, купила бы дом просторнее, чем эта скромная четырехкомнатная, хоть и называющаяся «квартирой улучшенной планировки». Зеркала расширяли возможности, преломляли пространство, и в них отражались двери, окна, мебель и прочие зеркала. Если солнечный луч залетал в комнаты, он разгуливал по квартире, пока не угасал, утомившись.
Варвара старалась не смотреть на стены, откуда выглядывали множество растрепанных и слегка припухших Варвар, а также заплаканных, но идеальных Ди и мелькающие между ними куски неба, заблудившиеся в этой странной квартире.
– Ты расскажи, что случилось.
– Ося и Гриша играли в «прыг-скок», – начала Ди и села напротив, сложив руки на коленях. Она глядела на Варвару, как на гениального врача, которому достаточно рассказать симптомы своей болезни, так сразу все и пройдет, даже лечение не понадобится. – Они вставали рядом, хлопали, топали, кричали: «Прыг-скок, хо-хо-хо!» – исчезали и появлялись в другом месте. А потом Ося говорит: «А давай через зеркало». И они пропали. Я не знаю куда, – она жалобно всхлипнула.
– Ну, раз так, нам с тобой придется поколдовать, – предложила Варвара.
– То есть как? – недоуменно взглянула на нее Ди.
– Лучше всего было бы через хрустальный шар. Но я так спешила, что свой забыла из дому прихватить. У тебя шара нету случайно?
– Нету. У меня телевизор есть, – Ди кивнула на стену, которую Варвара вначале приняла за одно из больших зеркал.
– Можно попробовать через телевизор тогда. Свечки и травы найдутся какие-нибудь? Можно свежие, можно сухие.
Телевизор на травы со свечками не реагировал. Не помогли также ароматические палочки из набора, что Ди из Индии привезла, – напрасно они вдвоем окуривали огромный плазменный экран, держались за руки и кричали: «Хо-хо-хо!», – он оставался темным.
– Может, лучше его включить? – от всей этой нелепой суеты Ди ощущала себя полнейшей дурой, а посмотрев в очередное зеркало, увидела, что к тому же еще разлохматилась, и это ее окончательно огорчило. Волноваться и страдать ей в каком-то смысле даже нравилось, но выглядеть лохматой дурой казалось совсем непристойным. Она щелкнула пультом.
– Ося! – воскликнула Варвара, уставившись в телевизор.
«На Пушкинской площади в Москве происходят беспорядки, – раздавался за кадром голос взволнованного репортера. – Возбужденная толпа перекрыла движение, причины происходящего неизвестны, сейчас наш оператор попытается дать нам представление о том, что происходит в настоящий момент, звук включить невозможно из соображений приличия, многие граждане позволяют себе нецензурные выражения».
– Где? Где? – закричала Ди. – Я не вижу совсем, где ты Осю увидела?!
Камера скользила по толпе, выхватывая то разинутые рты, то вытаращенные глаза, то странные взмахи руками или ногами, то – крупным планом – желтый автобус с надписью TV; похоже, операторы не рисковали выходить из него в толпу, снимали через отверстия в виде бойниц.
Прямо перед автобусом появился взъерошенный Ося с Гришей на руках. Огромный, явно нетрезвый мужчина увидел гномика и заорал, тыча пальцем, но ни звука не было слышно. В автобусе вдруг раскрылась дверь, и Ося прыгнул внутрь. Дверь закрылась.
***
Над Пушкинской площадью Магия била ключом, и со всех уголков Москвы слетались возбужденные призраки, пьянели и кувыркались, порой даже делались видимыми и добавляли страстей. На глазах у толпы москвичей и гостей столицы происходило настоящее светопреставление – запас эмоций уже почти исчерпался, когда приблизился «коронный номер программы».
Двуглавый, блестящий дракон затмил полнеба и завис над площадью, махая крыльями часто и быстро, как громадный колибри. Гигантские крылья сливались в туманное пятно, и между ними висело чешуйчатое красно-зеленое тело, четыре глаза строго смотрели в толпу. Под ним стонали, бесились и ликовали люди и гномы, и с ума сошли кинооператоры, пытаясь снять с одинаковой четкостью одновременно толпу существ размером с кроликов и зависшее над ними двухголовое нечто с размытыми от мелькания крыльями, величиной с самолет. Число буйствующих росло, Магия от их эмоций растекалась сильнее последствий взрыва ядерной бомбы мощностью свыше ста мегатонн тротилового эквивалента. Ожогов не получал никто, но действительность становилось, как потом написали в газетах, «всё чудесатее и чудесатее».
Колонна гномов так и не двинулась с места. Дракон махал крыльями, пока ему это, кажется, не надоело, а затем, плюнув в толпу огнем, издал пронзительный рык. У тех, в кого угодило плевком, не возгорелись одежды, как можно было предположить, но всё же они начали раздеваться (возможно, из-за жары) и, подхватив в объятия первого попавшегося, независимо от роста, возраста, пола и статуса, все пустились в веселый пляс.
– Линди хоп! – проорал дружный хор, и гномы все как один полетели, словно облако из конфетти, но только не вниз, а вверх, и осели на спине у двуглавого зверя.
Дракон плюнул еще раз – и с постамента сошел бронзовый Пушкин, сделал шаг, сделал два, сделал три – протянул ладонь панку с хоругвью-штанами, приглашая на танец.
– Линди хоп!! – снова сверху провизжали веселые гномы. – Танцуют все!
Дракон взмахнул крыльями, поднялся выше над площадью, взмахнул еще раз и умчался вдаль.
Через пять минут стихла музыка, завершился танец, раскланялись пары, бронзовый Пушкин панку ручку поцеловал, и потихоньку все стали расходиться, радостные, взбудораженные; лишь на газоне босой «мэр» ползал на четвереньках с лопухом на голове, заглядывая во все дырки и в горлышки пустых бутылок, и жалобно пел: «Куда, куда, куда вы удалились?»
Свадьба
Ося не умел бояться. Не потому, что его все любили и никто никогда не обижал, – он родился таким. К пяти годам это свойство только усилилось, тем более что он научился играть в колдунов и стал практически неуязвимым. Даже нетрезвый громила на Пушкинской площади не испугал его – в телевизионный автобус Ося залез не со страху, а из любопытства. И не пожалел. Там было просто великолепно.
В центре автобуса был установлен огромный шар, на вид хрустальный, похожий на тот, через который они колдовали с Варварой, только намного больше. Вся прочая аппаратура была тут – не только детскому, но и любому человеческому взору непривычная совершенно. Однако Гриша и Ося не удивились – оба всё принимали как должное: действительное им казалось разумным, а что для них было разумным, они могли обратить в действительность без промедлений – для детской фантазии не существует преград.
Усадив гномика на плечо, Ося направился к шару. Сквозь гладкую поверхность, как через сплошное увеличительное стекло, светилась Пушкинская площадь, вся целиком, бурлящая и живая, даже желтый автобус, в котором они находились, Ося сразу нашел и перед закрытой дверью – того самого злого дядьку.
– Не выходи из автобуса, – сказал Ося гномику нравоучительно, – видишь, какое там страшное чудище?
– А-а-а! Испугались, мальчики? – раздался над ними чужой голос.
Ося задрал голову. Рядом стоял дядька, но не тот, который грозил им на улице. Этот был совсем другой – лохматый, мохнатый и с бородой, даже руки поросли диким волосом, а из-под воротника рубашки виднелся клок шерсти, как у мамы-Таниной Кошки. Ресницы росли у него не в один ряд, а в несколько, будто мох на болоте. На всем лице белели только два выпуклых глаза, да красноватый нос поблескивал.
– Ой! Два яичка в моху и морковка наверху! – вспомнилась вдруг незатейливая загадка, которую загадал когда-то Варварин сосед дядя Леша. Лохматого Ося не испугался, еще чего. Он знал абсолютно точно, кто это. – Вы домовой!
– Угадал, мальчик! – заулыбался мохнатый во весь рот. – А я думал, что нас никто не знает на этой планете!
– Нам с Гришей про домовых Варвара рассказывала, – сказал Ося. – Мы все про вас знаем. Можно, мы поиграем тут?
– О, играть – очень мудрое занятие, – с уважением ответил домовой. Ни Осин возраст, ни Гришин размер его не смущали нисколечко. – Мы вот тоже играем все время. Вот это, – он показал на шар, – самая лучшая наша игрушка. Видите в нем картинки? Живые, но это не мультики, это наш репортаж. Мы его, правда, могли бы не только в шаре показывать.
– А где еще? – решил уточнить Ося. – В компьютере и в телевизоре?
– Да где угодно. Хоть даже на небе. Мы иногда так на небе играем, а люди думают, что видят мираж. Но в шаре-то поинтереснее.
– Не-е-ет, – возразил Ося, – интереснее на небе.
– Ну, как сказать, – почесал бороду домовой. – Небо – оно просто небо, а шар – это прибор! На планетах со Здравым Смыслом без приборов никто ничему не верит. Но ты, я вижу, наоборот, понимаешь.
– Да, понимаю. И Гриша тоже. Мы на небе картинки попробуем показать потом.
– А вы пока в шаре попробуйте, – домовой вручил Осе стеклянный шар, похожий на тот, что был в центре, но по сравнению с тем маленький – величиной с грейпфрут.
Мальчики тут же устроились с шаром на мягком сиденье и засопели, не говоря друг другу ни слова. Гриша и так-то почти все время молчал, это он отцу Васе хамил постоянно, а с Осей вел себя очень тихо. Они понимали друг друга без слов, как и все дети, гномы и люди, которым рядом и так хорошо, а мысли можно без языка передавать, напрямую.
В шаре они в первую очередь надумали самих себя, такими какие есть. Потом сделали в нем Гришу большим, а Осю маленьким, и Гриша носил Осю на ручках. Потом они надумали там себе мяч, собаку и зеленую лужайку и играли на ней втроем.
Заскучать не успели, как к ним опять подошел домовой:
– Вы пойдете домой или с нами поедете?
Домовые – крайне легкомысленные существа. Дети у них бывают, конечно, но считается, что они ничем не отличаются от взрослых. Образования нет никакого, дипломов тоже нет, все учатся друг у друга. Занимаются все – чем хотят, нет у них там проблем с пропитанием, они не в поте лица своего добывают хлеб свой, а получают его совершенно бесплатно и столько, сколько захочется.
– Поедем, – ответил Ося, не смутив домового недетской самостоятельностью. – А куда?
– Ну, здесь, кажется, все закончилось, скукота. Есть событие поинтереснее для наших репортажей – свадьба одной бывшей продавщицы с инопланетянином. Это за городом, но ехать недолго.
– Хо-хо-хо! – сказал Ося.
Домовой удовлетворился ответом, и автобус отправился в путь.
***
Знакомство инопланетянина по имени Любимый с его избранницей стало, пожалуй, самым незабываемым эпизодом в его жизни, хоть и произошло в один день с крушением звездолета. Избранницей по счастливой случайности оказалась первая встретившаяся Любимому аборигенка, а его корабль не просто упал, а врезался в крышу ее подземных апартаментов, как стрела Купидона в сердце. Едва Любимый оправился от шока и вылез из звездолета, чтобы представиться даме, как та сама ему на шею бросилась.
– Очень приятно, а меня…– воскликнула аборигенка и выдохнула после затяжного поцелуя, – меня Марусей зовут.
Он был весьма впечатлен. Так начался их бурный, заполненный ненамеренными недомолвками и взаимонепониманиями роман, который сразу же оба решили перевести в практическое русло и сложить два больших капитала, скрепив союз подписями и нужным штампом.
Свадьба была продумана до мелочей и профинансирована без ограничений, но подготовка к ней шла не слишком гладко, ибо по свойственной ему привычке Любимый контролировал все до мельчайших подробностей. Весьма важным считал он переплетение свадебных обычаев разных стран, абсолютно все элементы казались ему обязательными. Марусю кое-какие весьма и весьма раздражали. Одно то, что всю свадьбу жених и невеста должны молчать, выводило ее из себя.
– А в загсе? – нервно говорила она. – Мы должны там сказать: «Да».
– Будем кивать, – величественно отвечал Любимый, – я уже договорился.
А свадебное платье? Оно у невесты должно быть, конечно же, красное, но еще полагалось надеть что-нибудь синее, а также что-нибудь старое и что-то одолженное у замужней женщины, счастливой в браке. Скрепя сердце Маруся согласилась надеть уже ношенные стринги и синий бюстгальтер, но вот найти замужнюю женщину, счастливую в браке, оказалось проблемой. Пришлось ей по старой привычке снова дать объявление в газету: «Разыскивается женщина, счастливая в браке». Никто не откликнулся. Тогда разместили другое: «Для съемки в фильме требуется женщина, счастливая в браке». Откликнулась масса женщин, из них одну выбрали, но не факт, что она была в самом деле счастлива в браке (скорее вне брачных уз). Ну хоть нашлось у кого одолжить заколку для соблюдения обычая.
На ноге бывшей продавщице полагалось иметь подвязку, а в руках – букет. Букет после церемонии ей предстояло бросать в толпу незамужних девушек, а жених должен кинуть холостякам ее подвязку из драгметаллов. Кто поймает, тот раньше всех женится – подвязку поэтому делали на заказ у известного ювелира, иначе какой же дурак станет ловить. Платье кроили с высоким разрезом, а то ведь, чтобы подвязку стащить, пришлось бы Любимому прилюдно Марусин подол задирать, еще чего не хватало.
Но это было еще не всё. Ребром встал вопрос о карманах. Любимый намеревался в своих зерно держать, а в невестины хлеба засунуть и соли насыпать.
– Карманы на свадебном платье, ты чё? – вылупилась на жениха продавщица. Однако еле смогла его уговорить на то, что соли в кармане будет чуток, а хлеба – тоненький ломтик.
Из загса Любимый собирался идти с молодой женой по еловым веткам, а гости будут осыпать их рисом, монетками, цветочными лепестками, конфетти и плодами инжира.
– Сушеным? – инжир Марусю смущал: еще кто-нибудь кинет с размаху! Мало того, что будет больно, так ведь и синяков с шишками не оберешься.
– Свежим, – успокоил невесту Любимый. – От него могут быть только пятна, а это сущие пустяки, отмоются.
По всему пути уже развесили алые ленты – как символ любви, а в одном месте (Любимый не признавался в каком) жениху и невесте предстояло перепрыгнуть через метлу, по африканской традиции.
Стая из двух тысяч голубей уже сидела в клетках, готовясь взмыть к облакам, когда молодые прибудут домой. Фура посуды была заготовлена, чтоб потом ее вдребезги бить да выкидывать в окна блюда и пироги – это чтоб, значит, всю жизнь молодожены в счастье прожили.
Для брачной ночи уже застелили кровать: снопы поверх матраса, застеленные дорогущим персидским ковром, две перины из лебяжьего пуха, простыня из китайского шелка, шесть подушек из магазина «Харродз», что в Лондоне, одеяло оттуда же. Все закинуто коленкоровой простыней из местного универсама: сверху по ней будут прыгать дети, чтобы потомство у молодых было крепче, а потом уже лягут свидетели, к которым молодожены кровать придут выкупать – что за брачный союз без препятствий?
***
Съемку начали сразу. Как только автобус подъехал к огромной лужайке, из домика, что так не нравился жителям окрестных вилл, выскочила невеста – с пышной прической, в огненно-красном платье, с такого же цвета помадой на пухлых губах и едва высохшим лаком на ногтях.
– Это же тетя Маруся! – радостно запищал Ося, сгреб в охапку Гришу и шар и выскочил из автобуса.
– Я это не надену! – вопила она. Из домика вслед за ней выбежал некрасивый дядька в черном костюме с блестящим розовым галстуком и с холщовым мешком в руках. – Я не для того лицо три часа красила и парикмахера почти изнасиловала, чтобы все это спрятать!
– Фата – оберег от порчи, чтобы злые духи не узнали мою невесту в лицо, – нравоучительно говорил дядька и показывал на мешок. – Поэтому она должна быть густой и практически непрозрачной.
– Хо-хо-хо, тетя Маруся! – замахал рукой Ося, а Гриша добавил громким негномьим басом: – Мазаль Тов![162]
Жених и невеста обернулись, широко раскрыв глаза и рты. Оба узнали двух мальчиков; причем Маруся скорее обрадовалась, но изумилась, увидев, как Осина «игрушка» заговорила; а вот Любимый… Только что упомянувший злых духов, он ужас как испугался. Словно короткое замыкание, вспыхнул в памяти жуткий миг перед крушением звездолета, когда, увидев Землю в иллюминаторе и наведя телескоп на поверхность, Любимый почувствовал резкий запах петрушки и укропа.
Такие благовония на его корабле отсутствовали, и он завертел головой, не зная, что ожидает увидеть. Кончик его крючковатого носа зашевелился, что происходило всегда, когда Любимый нервничал. Маленькие глазки захлопали, пытаясь одновременно смотреть во все стороны.
На огромном экране, разумеется, в форме сердца, он вдруг заметил игрушечный паровоз, несущийся навстречу звездолету по коридору колеблющихся огоньков. Верхом на паровозе сидели: ребенок на вид лет пяти или трех и две страшные куклы, причем одна из них – с бородой. Все трое орали, махали руками и стремительно придвигались все ближе и ближе, пока их жуткие рожи не заняли весь экран целиком…
«Злые ду-у-ухи!» – диким голосом заорал пилот и пустил звездолет в пике.
– Злые духи! Злые духи! Я их узнал! Скорее надень фату, милая! – Любимый прыгнул к невесте, раскрыв холщовый мешок пошире. Маруся ловко увернулась и отскочила в сторону.
«Злые духи» вели веселый репортаж в стеклянном шаре с места события.
– А давай на небе, – хихикнул Ося, – а то шар слишком маленький.
Мальчики сосредоточились – и по небу вприпрыжку забегала ярко-красная Маруся и следом черный Любимый с мешком, вот смеху-то. Молодые прыгали по лужайке, как не слишком-то резвая козочка и переевший козел, не обращая на свои проекции наверху никакого внимания.
– Ебани-и-ись!! – завопила вдруг продавщица и замерла на скаку. – А это еще что за ептвоюмать?
К репортажу на небе добавился белый «роллс-ройс» с кучей ленточек, шариков, надувной куклой в бикини и несчетным количеством жестяных банок, привязанных к заднему бамперу. В красном платье Маруся с не менее красным лицом застыла возле машины. Подбежал черный Любимый с холщовым мешком наготове.
На лужайке все слушали, как жених заставляет невесту поскорее надеть фату и поехать с ним на машине, отгоняя злых духов шумом консервных банок.
Ося и Гриша смотрели то на свой репортаж на небе, то на лужайку с орущим женихом.
– Снизу смешнее, – пробасил Гриша. – На небе-то их не слышит никто.
– У меня есть идея! – придумал Ося. – Давай покажем на небе нас с тобой. Будем там рожи корчить и руками размахивать, как для глухих по телевизору. Тогда всем, кто эту свадьбу на небе увидит, тоже весело будет.
На небе сразу же появился Ося в огромных клоунских ботинках, хотя внизу таких на нем не было.
– А вот мы для смеху еще усы тебе подрисуем, шляпу на голову, галстук и трость, – сказал Гриша и, прежде чем вставить себя в ту же проекцию, добавил, что хотел.
***
На пустой Пушкинской площади Варвара и Ди безумными глазами смотрели на беснующихся в небе мальчишек. Там же, вокруг свадебного «роллса», бегали еще двое – Варвара узнала их сразу. Противный тип в черном костюме при галстуке явно был женихом, с лицом ни дать ни взять как у того Любимого, что она в своей сказке изобразила; ну а с невестой и так лично трижды встречалась. Только про то, что эти двое жениться собрались, она сочинить не успела еще – они ее опередили.
«Похоже, герои из сказок переходят в реальность, стоит о них только по клавишам отстучать, – подумала Варвара, – а дальше живут самостоятельно». Или кто-то успел уже по ее сюжету кино снять, что было бы более правдоподобно, если бы фильмы всегда на небе показывали и если бы не было там Оси и Гриши.
– И что теперь делать? – хватаясь за сердце, спросила Ди.
В растерянности Варвара лишь разводила руками да озиралась по сторонам, словно искала там ответ на вопрос. Взгляд остановился под урной, где, укрывшись обрывком «Вечерней Москвы», головой на рваной пачке «Примы» валялся лыка не вяжущий гном. «А гномы могут соединяться мысленно на любом расстоянии», – вспомнила вдруг Варвара и осторожно нагнулась.
– Простите за беспокойство, но вы случайно не знаете, где сейчас находится вон тот гномик?
Пьянчуга приоткрыл один глаз, потом второй, посмотрел недовольно на женщину, тычущую пальцем в небо, прищурился и громко зевнул:
– Допус-с-с-тим зы-знаю… Но я это… с-с-спать хочу.
Захрапеть снова ему не удалось, так как в тот же момент его схватила Ди и, зажав в кулаке, хорошенько тряхнула:
– Где? Говори сейчас же, где он? Где Гриша и мой сын?!
– Ой, жен-счина! – взвыл пьяный гном. – Я те чё, погремушка? Ну-ка бр-рысь, а то щас как палец откушу! – и он попытался открыть шире рот, но сразу закрыл его, оказавшись в руке Варвары, сменившей тактику разговора:
