Текст книги "Любовь, конец света и глупости всякие"
Автор книги: Людмила Загладина
Соавторы: Ильфа Сидорофф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)
– М-м-м... – сказала Танька.
– Пральна делаещь, good girl[50], карму нада берещь, – невозмутимо среагировала Ди заплетающимся языком и полезла в сумочку, из которой доносился писк айфона.
На переливающемся экранчике высвечивалось сообщение, Ди улыбнулась вожделенно:
– Ну, девочки, мне пора, побегу, машина внизу ждет. Вы тут не возражаете понянчиться с нашим маленьким увальнем несколько дней? А то он мне сказал, что надо спасать Землю от конца света и он для этого обязательно нужен, – Ди поспешно надевала пальто.
– А куда летишь, не скажешь? – подмигнула ей Танька. – И с кем?
– Про «с кем» я тебе в следующий раз расскажу, это как раз к вопросу о кармических связях относится, но познакомились мы два дня назад на Toga-party[51], и ОН пригласил меня на Мальдивы, – Ди кокетливо улыбнулась, подошла к окну и выглянула во двор. Затем перевела взгляд на диванчик, где ее маленький увалень свернулся клубочком и, кажется, заснул: – Не буду его будить. Ну, пока!
И она исчезла, хлопнула дверь.
– Пожалуй, я тоже пойду, – поднялся Леха, – может, еще «Огневой голубок»[52] по телику посмотрю, что-то у вас тут скучно стало. Одна красивая женщина ушла, другая песен не поет больше, третья даже не разговаривает со мной, – широко зевая, он направился к выходу.
– А что такое Toga-party? – спросила Варвара, когда он ушел.
– Судя по всему, это такое мероприятие, на котором обычно строгая и благовоспитанная женщина пьет много шампанского, теряет голову, меняет религию и уносится на Мальдивы с прекрасным незнакомцем, шурша шелками и туманами.
Варвара улыбнулась, решив, что Танька намеренно так смешно исказила цитату[53], но улыбка растаяла, едва только в ухо влетели слова:
– Разве ты сама не была на подобном однажды?
Откуда она знает? Последнюю фразу Танька произнесла каким-то особым и как будто сонным голосом, словно и не с ее губ слетело. Она и раньше иногда так разговаривала, но Варвара не очень-то удивлялась: не строила ведь таких предположений.
– Ну... не совсем, – неуверенно произнесла Варвара. – Мальдив в моей биографии не было, но «пати» различного рода на мой век хватило, и шампанское иногда там лилось рекой. И, кстати, да – прекрасный незнакомец действительно был на одном...
– После встречи с которым у тебя родилась Нелида?
Откуда? Она? Знает?..
– Танька... Нелида родилась, когда я еще, можно сказать, жила с первым мужем, но уже… как бы правильней выразиться… крутила хвостом со вторым...
– Но ведь она у тебя не от первого мужа и не от второго, правда?
Варвара застыла, глядя Таньке в глаза, и дышала громко. Танька зевнула, казалось, неожиданно даже для себя, – тут же извинилась, встряхнула плечами и предложила уже другим голосом:
– Давай мы с тобой еще шампанского выпьем. И ты мне расскажешь про всех своих незнакомцев. Если хочешь, конечно.
Она разлила все, что осталось в бутылке, на два фужера, обхватила рукой Варварины плечи, уткнулась острым носом в темный завиток, который совсем недавно был белой кудряшкой, – и... на кухне погас свет. Он также погас в прихожей и в окнах напротив: многоквартирный дом, в котором жила Варвара, а вместе с ним весь спальный микрорайон, и целый огромный город погрузились в кромешную тьму.
Мероприятие
Милиция вооружилась фонариками. Празднующая толпа разгулялась уже не на шутку, и никто не заметил, кажется, что везде отключили свет. Воздух еще чадил дымом после салютов, бенгальские огни трещали желтыми искрами. Милиционеры настойчиво требовали освободить проезжую часть. Но толпа становилась все менее управляемой, люди шли неровными слоями, взрывали петарды, орали, пели, мочились на тротуар: Здравый Смысл отключился заодно с электричеством, праздник есть праздник, он давал о себе знать во всех проявлениях – магических ли, еще вопрос, но явно не слишком здравых. В десять раз кромешнее тьмы окутал центр Москвы отборный русский фольклор, под ногами валялись конфетти, шелуха от семечек, окурки, пустые бутылки и что-то вроде сдутых воздушных шаров.
Группа невозмутимых дворников двигалась против течения, собирая мусор в полиэтиленовые мешки. То и дело на них налетали брутяне и тут же отскакивали, словно бильярдные шары от кия. Каждую секунду раздавалось незнакомое москвичам слово: «бRять![54]», на которое реагировали только дворники, неизвестно откуда владевшие иностранным: «Бретиде, бRуроды[55]!»
***
– Как романтично, – сказала Варвара, зажигая свечи. В маленькой квартире их было великое множество, расставленных и натыканных в самых разнообразных местах, – и простых парафиновых столбиков, и ароматизированных, в виде экзотических фруктов, и сказочных фигурок: возле раковины кособокий эльф подмигивал огненным глазом, а на столешнице буфета плавился под языками желтого пламени вычурный двуглавый дракон.
На диванчике спал маленький Ося, заботливо укрытый теплым верблюжьим одеялом.
– Ты знаешь, шерсть для этого одеяла я с верблюда сама состригала.
– Неужели? Одна? И где же, в московском зоопарке? – прищурилась Танька.
– Да нет, не одна... но слишком давно это было... на Иссык-Куле.
***
Обретшие память брутяне сосредоточенно маршировали по направлению к метро. Несколько станций на их пути перекрыл ОМОН, во избежание столпотворения и беспорядков. Брутян это не смущало: все равно вся Магия Москвы в ту ночь была только в центре, и экспроприировать ее они могли сразу всю целиком, стоило им лишь вовремя достичь окраины города и передать сверхскоростной сигнал на Брут. Приборов и оборудования у них больше не было: гномы всё уничтожили, но для межпланетной связи нужен был лишь большой коллектив да высоковольтные линии, растянутые поперек подмосковного поля. Как только на Бруте сигнал получат, вся оставшаяся Магия навсегда исчезнет с Земли.
– Ну что же, мероприятие можно считать успешным, давайте седлать коней? – шутливо предложил коллегам «дворник» Амвросий, глядя в затылки инопланетян. – Землянам нравятся зрелища, так пусть же последнее оправдает их представления об Апокалипсисе. Это хорошо, что они придумали лишь четырех всадников, а то лично я не большой любитель верховой езды.
***
– И ты каталась верхом на верблюде? – спросила Танька, не отрывая носа от Варвариного виска и иногда тихо и нежно касалась губами ее щеки.
– Ага, Танька... – замирая от этих прикосновений, Варвара прерывала и без того сбивчивый рассказ. Вовсе не хотелось вдаваться в детали о «прекрасном незнакомце», и, пока они сидели при свечах, она успела поведать множество предысторий: про первый танец с высоким Володькой; про Сашку, с которым лишилась невинности; про месяц на Иссык-Куле, где на несколько километров вокруг никого-никого не было, кроме нее и Андрея, и было жарко-жарко, и можно было не надевать одежд...
– А вот скажи мне, – шептала Танька в самое ухо, слова ее угадывались, скорее на ощупь, нежели на слух, – была ли ты счастлива, когда танцевала с Володькой?
– Танька... Не знаю. Это вообще-то забавно так было.
Он был самый высокий десятиклассник в школе, и многие девочки были в него влюблены. Пришли мы с подружками на танцы для старшеклассников, у стенки стоим, вдруг смотрим — Володька идет в нашу сторону. Девчонки мне говорят: «Он на тебя смотрит. Повезло тебе, он если кого приглашает, то весь вечер только с нею одной танцует и провожает потом». А я говорю: «Глупости…» Но он действительно меня пригласил, и я не представляла, о чем можно с ним говорить. И потому сказала: «Ну ты и длинный...» Он мрачно посмотрел сверху: «Сама, можно подумать, короткая...» И уже было понятно, что танцевать больше не пригласит. Девчонкам потом узнать не терпелось: «Ну как? Ну как?» Я ответила: «Фи! Чего в нем такого? Я ему больше меня приглашать не разрешила. Зачем он мне? Я, когда иду по улице, и так все от меня отпадают и у краев дороги в штабеля складываются».
Варвара улыбнулась, почувствовав, как возле ее уха Танькины губы растянулись в широкой чеширской улыбке.
– А когда тебя Сашка лишал невинности, ты... была счастлива?
– Танька... Ты знаешь, я вообще-то невинность аж в два приема теряла.
Чеширская улыбка растаяла на Варвариной щеке:
– Такое бывает?
– Ага.
Сначала мы поехали на дачу что-то отмечать вчетвером: я, моя подруга Маша и двое Сашек. Впрочем, одного из них, кажется, звали Пашкой... ну да это неважно. И все напились. Своим мамам мы позвонили с почты и заплетающимися языками сообщили, что поезда не ходят, произошла авария, вот когда всё починят, мы и вернемся, завтра, то есть. Мамы не поленились позвонить в железнодорожную справочную и узнать, что ничего не сломалось, но достать-то нас они все равно никак не могли... Ну, и мы ночевать там остались.
– И что же – все вместе легли? – Танька оторвалась от Варвариного виска и смотрела ей в лицо черными глазами, в зрачках прыгало отражение огненных языков дракона.
Там было две кровати. На одну легла Маша со своим Сашкой, на другую – я со своим. Я заснула немедленно, но, как выяснилось потом, Сашка уверен был, что мы с ним занимались всем, чем в кровати положено... Но я того не заметила, потому что заснула. А во сне его на пол спихнула, он так и не смог меня разбудить и потеснить, спал на стульях, никакого шока от происшедшего я утром не испытала.
– А при вторичной попытке?
Вторая попытка была через месяц. Сашка меня к себе домой позвал, когда родителей не было. Мы начали целоваться и постепенно переместились на родительскую кровать. Она была двуспальная, накрытая персидским ковром. И он таки сделал «это». А потом как заревет! Плакал, прямо заливался слезами, говорил, что он думал, будто я уж давно не девушка, только поэтому на «это» пошел, а раз случилось наоборот, значит, я его брошу. Что за фантазия странная, до сих пор не могу понять... А сама совсем не расстроилась, только сказала ему, что не надо рыдать, лучше холодной воды принести, а то мама за испачканный кровью ковер отвинтит ему голову. Ну и он успокоился...
– Варвара… а с тем Андреем на Иссык-Куле ты... была счастлива? – Танька поглаживала Осину спинку сквозь толстое верблюжье одеяло.
– Танька...
С Андреем мы тогда только-только заявление в загс подали и отправились на Иссык-Куль, поселились в палатке там, в заповеднике. Поблизости ни одного человека не было, только мы двое... Жарко там было до невозможности, одежда казалась лишней, мы ее почти и не надевали, хотя вроде бы не имели склонности к эксгибиционизму, но там это было совершенно естественно... Мы с ним вино не пили, табак не курили, не потому, что пожара боялись, а просто заняты были всякими глупостями... Ну, в общем, нам хорошо было вдвоем, можно сказать, все равно что в раю побывали. А потом мы вернулись в Москву... В первый же день ко мне прискакала в гости подруга Маша и немедленно сообщила, что после того, как мы с Андреем уже заявление в загс подали перед поездкой на Иссык-Куль, он, оказывается, ее невинности лишил...
***
На Пушкинской целая орава девиц в бикини, ажурных чулках, с заячьими ушками на головах и круглыми пушистыми хвостиками на попках, эротично двигалась в свете факелов под бешеный барабанный ритм. Подтягивающиеся к площади с разных концов мужчины замирали на месте с широко открытыми от восторга глазами и ртами. Только брутяне шли строем мимо, сквозь петарды и зрелища, словно врангелевские офицеры под ураганным обстрелом, не сутуля плеч.
***
На маленькой кухне, освещенной свечами, Варвара тем временем вспоминала, как когда-то с друзьями они собирались на квартире у пианиста Эдика. Пили там кофе, а иногда шампанское. И приходили еще музыканты, вместе с Эдиком играли джаз, гости шумели, и было дымно, было тесно, и было жарко. Сварливая бабка-соседка звонила в милицию с жалобой: «У этих опять сергии[56]!» Являлась милиция, и вся «сергия» замирала за запертой дверью, гасила свет. Милиция толклась на лестничной площадке, стучала, грозила и уходила – оснований ломать дверь не было.
***
– Придется на время включить электричество, иначе не будет работать метро, – заметил Лукьян, – брутяне до поля таким образом к утру не доедут!
Над станцией «Маяковская» ярко вспыхнула большая «М», распахнулись стеклянные двери под светящимся табло «Вход», и брутяне промаршировали внутрь организованным строем.
***
На кухне стало светлее от уличных фонарей и соседских окон. Но Варвара и Танька так и сидели, электричества не зажигая, хватало свечей и тепла объятий. До сих пор ни слова не было сказано о «незнакомце», и ни одного вопроса не прозвучало о нем. Танька лишь слушала и время от времени дышала в ухо: «А тогда? А тогда – ты была счастлива?»
– Я много раз в жизни была счастлива, Танька. Были моменты, когда, можно сказать, изнемогала от счастья.
– И какой момент был для тебя самым-самым… – Танькин нос больше не терся о Варварин висок, а тихонько давил на переносицу, и в глазах напротив больше не было видно отражений свечей, только глубокие и огромные – насколько хватало поля зрения – зрачки.
Варвара затаила дыхание. Ответ отпечатался влажным следом на Танькиных губах:
– Танька... сейчас...
Ожидание и напряжение, копившееся целую вечность, невообразимая нежность и неутолимая страсть – все, что отношения не имело ни к какому Здравому Смыслу, выплеснулось наружу из двух сблизившихся фигур, прошло рябью по квартире и просочилось на улицу. Небо над Варвариным домом озарилось сиянием Авроры. Волна Магии поднялась и пошла в центр города, нарастая и расширяясь, подхватывая на пути всплески, всколыхнувшиеся от празднующей толпы. И пока эта волна не достигла метро «Маяковская», обслуживание скопившихся в кассовом зале пассажирских масс проходило без сучка, без задоринки: дисциплина разумных брутян отрезвляла даже самых пьяных, и все послушно становились в очередь, строго, как на параде, в колонну, держа равнение в затылок. Здравый Смысл на корню гасил беспорядки, пока не столкнулся с волной – и сразу все сбилось.
Забыв о приличиях, народ полез в кассы без очереди. Нагло, впереди всех (пьяных, жуликов, хулиганов и прочих коренных жителей) ломились брутяне, применяя колени и локти, пока не пошли в ход кулаки. Завязались драки, кое-кто без билета прыгал через магнитный барьер, кто-то орал благим матом, когда тяжелые створки ударяли безжалостно в пах. Без стыда и смущения проходя через пропускники, брутяне теснее прижимались к обилеченным пассажирам (прежде всего к особям женского пола), и по станции разносились то ли вопли негодования, то ли восторженный визг. Спускаясь по эскалаторам, брутяне врезались в толпу, пропихивались в вагоны – как попало, в какие попало – и с быстротой электричек разъезжались по всем направлениям Москвы. Из коренных жителей не ведал еще ни один, что через пару дней выйдут на улицы города десятки, вернее, даже сотни дворников с однотипными чертами лиц: широкие скулы, раскосые глаза …
А тем временем в спальном районе, в однокомнатной угловой квартире встрепенулся от всплеска Магии Бог, чье имя нельзя называть. И проснулся уже окончательно.
Незнакомец
У пианиста Эдика был отличный голос, он пел ничуть не хуже Бобби Дарина, хоть и коверкал слова. «Ай эм бикини кусите лайт[57]», — у него выходило. Наверное, еще в школе он учил какой-то другой иностранный язык, а английские слова в песнях запоминал на слух, как говорящий попугай.
Я танцевала с трубачом. Танцевал он классно, хоть иногда пытался прижаться ко мне бедрами, что мне очень не нравилось, но мы весь вечер отплясывали безостановочно. Я думала, Андрей меня хоть чуточку приревнует, а он все это время не спускал глаз с Маргит (так звали девушку из опереточного кордебалета). Как только увидел ее — всё, «умер» мой муж.
Она действительно была необыкновенно хороша, что выражалось не столько во внешности, сколько в манерах. На лице у нее были прыщи, но она умудрялась даже про то, как выводила их, рассказывать так, что вокруг только ахали все. Маргит играла, будто на сцене, и каждое ее движение было — ну, просто супер...
Андрей был в джинсовом костюме, который прислала ему моя мама из Штатов, и тоже был не урод, но и не Цицерон: уболтать Маргит он не мог, да еще от влюбленности утратил дар речи... Танцевал он плохо и приглашать стеснялся. Так что покорить ее он пытался иными средствами. Какими? Денежными, конечно. Вот сколько было у него денег — все истратил немедленно. Купил ей шампанского и цветов. Ну, пока было шампанское, она с ним пила, а потом шампанское кончилось, Маргит потеряла к нему интерес, и Андрей понял — надо еще шампанского. А денег не было больше — ни у него, ни у меня, да он и знал, что бесполезно просить у жены.
А я все танцевала с трубачом, пока мне все не осточертело: танцы, Эдик, который слов песен не понимал, мой муж идиот, нагло ухаживающий за другой женщиной, трубач, льнущий бедрами, и вся эта «сергия». Сказала Андрею, что еду домой. А он обрадовался и заорал немедленно: «Кто хочет мою жену проводить? Платите пятьдесят рублей – и разрешу!» Провожать меня никто не захотел, конечно, да еще за деньги — дураков нет. И в тот момент я почувствовала себя совершенно несчастной.
Я не нужна была никому на той вечеринке и никому в мире, раз уж на то пошло. Даже маме своей не нужна была – ее куда больше интересовала карьера, про папу и вовсе молчу... И трубачу не особо нужна была во время танцев, подумаешь, ушла бы я домой, он пригласил бы еще кого-то. И уж подавно не нужна была своему мужу — он вел себя как дегенерат, и если бы только в тот вечер... Пьянствовал, волочился за каждой юбкой... Если бы у меня был ребенок, я могла бы быть нужной хотя бы ему, но как я могла родить? Андрей уже давно не утруждал себя исполнением супружеского долга. Вот если бы я умерла, то он, наверное, испытал бы шок и, возможно, перестал бы пьянствовать, серьезнее стал относиться бы к женщинам. Ну, или гулять, с кем захочет. И потому я решила самоубиться, сделав, таким образом, для него доброе дело.
Наверное, в тот момент я умом тронулась — не зря же самоубийц кладут в психушку: желание покончить с собой аномально, хотя при этом все кажется совершенно логичным. Например, мой приятель однажды решил повеситься на моей кухне — он был сильно под мухой. Когда я возмущенно потребовала объяснить, почему это вешаться надо у меня дома, он резонно ответил: «А что, мне у себя дома вешаться, что ли? Там у меня мама...» А потом отстегнул свой ремень, прицепил его к крюку, где лампа крепилась, встал на табуретку, засунул голову в петлю и оттолкнулся. Я успела схватить его за ноги, а он, гад, был тяжелый и орал, что я ему помереть не даю спокойно. В конце концов я разозлилась и устала держать его на весу. Он бы завис там, мертвый, но крюк из потолка вывалился — не рассчитан был на такие грузы. Я стала ругаться, что он сломал лампу, повредил потолок и вообще идиот, а он обиделся и ушел. Так что можно было сделать вывод, что повеситься — дело непростое, поэтому я решила тут же, в квартире у Эдика, вскрыть себе вены. И отправилась в ванную.
***
– Танька...
– М-м-м?..
– А ты знаешь, какого у тебя цвета глаза сейчас?
– Не знаю. Наверное, карие, как обычно?
– Нет в тебе ничего обычного. И глаза у тебя сейчас изумрудно-зеленые. Я смотрю в них уже целую вечность, и их цвет почему-то больше не меняется.
***
Она взялась за ручку двери, и ее пальцы накрыла чья-то твердая ладонь. Варвара вздрогнула от неожиданности – рука была ей незнакома, но привычного желания избежать чужого прикосновения не возникло. «Не пугайся», – прошептал в ухо голос, явно не принадлежащий кому-либо из присутствующих. Варвара обернулась – на нее смотрели два невиданных ранее зеленых глаза. Цвет у них был ну просто совершенно фантастический – даже линз таких ни у кого во всей Москве не было. Другие черты лица были менее примечательными, хотя вполне приятными: темные волосы, полные губы, нос – островатый, но глаза такие, что не забыла бы: изумруд настоящий. Ни на одной из прежних «сергий» она это лицо не встречала и не засекла момент, когда его обладатель успел появиться в квартире, – никого вроде бы после прихода милиции в ту ночь не впускали больше.
Незнакомец толкнул дверь, и оба очутились внутри темной ванной комнаты с квадратиком маленького окошка, через которое из кухни падал тусклый свет. Было слышно, как капает вода из крана, из комнат доносился смех, звон рюмок и обрывки анекдотов. Варвара и незнакомец стояли друг напротив друга молча, в тесном пространстве между ванной и батареей у стены, и он не отпускал ее руку. Она даже забыла, зачем пошла туда, но не хотела, чтобы он начал о чем-либо спрашивать, заговорить самой не хотелось тоже, молчание не тяготило. Зеленые глаза смотрели с добротой и, кажется, с грустью, едва читаемой во взгляде. Он перебирал ее пальцы с трепетом старшеклассника, впервые осмелившегося взять за руку своего кумира чистой красоты. Ей нравились эти движения, она и не думала отдергивать руку, наоборот, захотелось самой вдруг погладить его – по щеке, узнать, колючая ли. Словно прочитав мысли, он поднес Варварину ладонь к своим губам и тихонько дунул в нее, а потом прижал к своему лицу, прикрывая ею щетинистый подбородок и рот. Его мягкие губы смыкались и размыкались щелочкой, приятно щекотали. Внезапно обе ее руки будто очнулись, и, независимо от сознания, пустились в странствия, им неведомые: та, что только что трогала его лицо, блуждала теперь на затылке среди жестковатых волос, а другая вычерчивала замысловатые фигуры на его шее, через минуту – на груди, переместилась на живот... Приблизилась к пряжке, слегка дернулась от металлического холодка, но прикоснулась снова – ниже – и замерла, накрыв горкой горячую плоть, стесненную джинсовой тканью.
Где-то далеко-далеко раздались новые аккорды – Эдик опять сел за пианино, а Варварин недавний партнер по танцам, видимо, не нашел себе другой партнерши, и фортепьянные звуки слились с медным голосом трубы. «Та-ам! Там-там, там-там, там-там...» Варваре казалось, что блюз зазвучал не за стеной на другом конце коридора, а внутри нее самой, словно она превратилась в арфу и кто-то играл на ней умелыми, чуткими пальцами. Незнакомец тоже, наверное, был музыкантом, раз мог так мастерски перебирать все ее струны и последовательно подчинять их под ритм. Два зеленых глаза вели свою оркестровую партию, ни на секунду не отрываясь от взгляда Варвары, и она смотрела, смотрела в них, как в глубокий колодец, пока все ее тело – от носков до макушки не охватило одно сладострастное желание всю эту музыку – пить...
Варвара закрыла глаза, зеленый огонь обволакивал ее снаружи под доносившиеся аккорды фортепьяно и голос трубы и сливался с «Голубой рапсодией»[58] арфы, звучавшей внутри. Сверхчеловеческое желание крутилось и сгущалось, терпеть уже стало невыносимо. Варвара почувствовала, как сильные пальцы чуть вдавились ей в спину, щелкнув застежкой, ее руки беззастенчиво дергали металлическую пряжку – и через секунду охапка смешанных одежд упала на кафельный пол.
Она взяла в руки его тяжелую плоть, приблизив к себе близко-близко, и выводила плавные круги, словно большой кистью. Дыхание обоих стало таким громким, что заглушало музыку. Варвара отвела голову назад, изнывая от трех желаний одновременно: почувствовать его внутри себя срочно! Сейчас! Сию секунду, иначе она просто умрет! Но притом смотреть прямо в эти зеленые глаза – второе желание. Еще никогда в жизни она не занималась любовью с открытыми глазами и никогда не делала этого с тем, у кого даже имени не знала. А третьим желанием, несмотря на то что обе ее руки активно сжимали нужный инструмент, было, чтобы Он сделал Это. Сам.
Все три желания исполнились.
И она утонула в сказочном экстазе. Едва-едва затихала одна волна оргазма, как накатывала другая, еще более острая или более сладостная, разнося по всей квартире Варварин несдерживаемый стон...
« ... ааааааааааа-аря! Ва-аря!» – непонятные звуки отделились вдруг от рапсодии и звучали явно не изнутри, чьи-то другие пальцы упорно барабанили в дверь. Не сразу она распознала голос трубача и не сразу поняла смысл фразы: «Андрей продает Эдику свой костюм! Может, ты выйдешь из ванной наконец?»
– Ну и идиот, — сказала я. Хотелось крикнуть еще, что, в конце концов, это его костюм, и пусть он что хочет, то и делает. Но мой незнакомец уже подбирал с пола джинсы. Я тоже оделась и вышла из ванной. Дурацкую сделку прервать не удалось, но Эдик одолжил Андрею что-то из одежды, а то пришлось бы ему без штанов ехать домой. Вернее, не домой – я велела ему не появляться там больше. Думала, что зеленоглазый незнакомец пойдет со мной, но он вдруг исчез, так же неожиданно, как и возник в той квартире. И больше мы с ним не встречались.
А провожал меня трубач. Через год мы с ним расписались в ЗАГСе — вскоре после рождения ребенка. Нелида появилась на свет спустя ровно восемь месяцев после той вечеринки, трубач ее удочерил.
«И то, что дочка не от него и не от Андрея, – я знаю абсолютно точно. Но откуда, откуда об этом знает Танька? И почему она смотрит на меня сейчас глазами точь-в-точь такими же, как у того незнакомца?..»
– Варвара...
– Что, моя красивая девочка? – она смотрела в чудесные зеленые глаза, пока руки, как и двадцать один год назад, независимо от сознания блуждали в самых невообразимых местах.
– С днем рождения Нелиды тебя.
– Спасибо, Танька... – Варвара едва сдержала показавшийся крайне нелепым порыв добавить: «И тебя тоже», – но конец последующей фразы прозвучал еще глупее. – А у тебя когда день рождения? Ты кто по гороскопу?
– Не знаю. Наверное, Близнец. Или Дракон, – засмеялась Танька. – А может, Медведь. Ага, скорее всего, я Большой Медведь в Белом Свитере. Как тебе такое название созвездия? Ничего не понимаю в гороскопах вообще. А ты? Твой день рождения когда будем отмечать?
– Да он прошел уже... – вдруг смутилась Варвара. – В декабре.
– Значит, я опоздала с подарком? Скажи число, на будущее запомню.
– Танька... Я не хотела тебе говорить, раз уж так получилось, что мой последний день рождения совпал с Олежкиным днем...
Она смотрела на Таньку печально и виновато. Танька молчала, только плавно раскачивалась, крепко обхватив Варвару обеими руками, словно увлекала ее невольно в медленный и замысловатый танец. Время от времени ее губы касались поочередно Варвариного уха, щеки и бровей, переносицы, рта...
– Не думай о грустном, моя хорошая, – сказала она наконец. – Конец одной жизни – это начало полета в другой...
Непроизвольно, как и в ту ночь в Олежкиной квартире, пальцы их рук переплелись, взгляды вновь замерли друг на друге. Зрачки все отражения поглотили – две души, одна в другую, перелились, и невозможно было разобрать, где чьи волосы, губы, плечи... Магия обволакивала и клубилась, как шаровая молния, окутывая жарким коконом две головы, две шеи, вдыхала сладкий воздух двумя грудными клетками. Страсть наполняла каждый миллиметр – снаружи и внутри, пылала неугасимым огнем внизу и прорывалась за пределы двух животов, наполняя все вокруг горячим ветром так, что не хватало более пространства внутри стен. Потолок растаял, огромный шар дрогнул и плавно поднялся в воздух, увлекая за собой две слившиеся фигуры. Внизу остался диван с вдавленным отпечатком тел, квартира, окутанная Магией, словно прозрачной шалью, многоэтажный дом с давно погасшими окнами даже в тех квартирах, где отмечали Новый год до темного утра, шоссе с поредевшим потоком машин, застывшая под коркой льда река, лес с покрытой инеем магической поляной... Внизу остались город, материк, планета... И только две слившиеся фигуры летели в бесконечном радужном пространстве, не чувствуя ни высоты, ни холода, ни страха. А две души, подвластные лишь собственной безумной страсти, парили высоко над миром в царстве безмерного блаженства.
На кухне, где еще не догорели свечи, маленький Ося под верблюжьим одеялом заворочался во сне. Он открыл глаза, посмотрел вверх и вместо потолка увидел сказочное небо, все в разноцветных звездочках, и двух красивых птиц с большими крыльями – рубиновую и золотую, грациозно парящих высоко над ним.
«Хо-хо-хо!» – обрадовался Ося и заснул опять.
