Текст книги "Любовь, конец света и глупости всякие"
Автор книги: Людмила Загладина
Соавторы: Ильфа Сидорофф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)
Взрыв
В Измайловском парке было холодно и немноголюдно. Напуганные самыми неправдоподобными слухами о диких оргиях, москвичи стали менее охотно появляться там в последние дни. Скамейки, равномерно расставленные вдоль парковой аллеи, пустовали – все, кроме одной. Со стороны можно было подумать, что два человека неопределенного возраста пытаются завязать роман и выбрали это место для своих робких свиданий. В действительности Пантелеймония и Филимон развили непонятную для себя страсть к пиву; холод скамейки и морозный декабрьский воздух были не в помеху; ну а беседы они вели самые что ни на есть философские. Темой дискуссии на сегодня был подслушанный у брутян спор: являлись ли нравственность и мораль частями Магии или, наоборот, Здравого Смысла.
– Я думаю – Здр-р-равого Смысла, – Пантелеймония старалась не кривить рот и не икать, что удавалось ей с большим трудом – ничто человеческое ей не было чуждо. Она щурилась, как сытая кошка, а несуразные ресницы жили своей жутковатой жизнью, шевелили волосинками, как насекомые лапками. – Вести себя нравственно – р-р-разумно.
– Вести себя н-нравственно – разумно тому, в ком М-магия есть, а если есть только Здравый Смысл – разумно вести себя крайне безнравственно, – рассудил собеседник.
– Но послу-у-ушайте, Филя-мо-о-оня! Возьмите опять же брутян, к примеру... В них никакой Магии давно уже нет, а ведь они не производят впечатления каких-то там аморальных особей. Хотя, когда я впервые столкнулась с одним, мне показалось, что он просто псих. Никогда бы не подумала, что такие окажутся на нашей стороне. Но пиво убеждает... – Пантелеймония, сощурив один глаз, уставилась другим внутрь «семьс-с-сотпятидесятимиллимитр-р-ровой» жестяной банки. – А у нас, кстати, больше нет пива.
– С-с-сщчас буд-ет! – Филимон неуверенно покачнулся и чуть было не упал со скамьи. – Вообще, телу это вредно, но п-приятно. А все равно скоро Конец Света, так что можно позволить себе расслабиться. И п-пиво – это ж такой напиток божественный, г-грех не пить.
Филимон хлопнул в ладоши, но вместо ожидаемого негромкого металлического звука, сопровождающего материализацию прямо из воздуха двух банок пенного «Крепчаковского № 3» по семьсот пятьдесят миллилитров каждая, неподалеку от их скамейки раздался взрыв.
Две женские фигуры стремительно пронеслись по небу в облаке сизого дыма и влетели в окно, вдребезги разбивая остатки стекла. Миллион осколков рассыпался за их спинами бешеным фонтаном. В радиусе двух сотен метров от белого домика декабрьский воздух дрожал и плавился. Вдалеке завыли сирены пожарных машин.
– Где? Кто? Что это, что? Конец Света уже наступил? – Пантелеймония захлопала длинными ресницами и покрепче вцепилась в банку с пивом.
– Дура! – заорал вмиг протрезвевший Филимон. – Тебе чего, Всеведение включить лень или ты уже так накирялась, что не в состоянии? Это наш Д-друг со своими девицами развлекается, да еще и всю армию мелких паразитов вовлек, делать ему нечего!
Для «армии мелких паразитов» белый домик был важнейшим стратегическим объектом. Тактические мероприятия предусматривали в первую очередь закладку в нужных местах бомб магического действия, которые могли уничтожить лишь инопланетную технику – никто из живых существ не погибал.
Поставленная задача вполне сочеталась с характером атакующих. Драки и взрывы были у гномов в крови, но убивать живых людей, даже брутян, они не могли. Подготовка к военным действиям много времени не заняла. Запасы взрывчатых веществ и транспорт у гномов всегда в изобилии, это одна из особенностей их цивилизации. Схемы гномьих подземных коридоров, проходов и туннелей были совмещены со схемами всех брутянских баз с оборудованием для разработки кратчайших маршрутов. Гномы были так агрессивно-деятельны, что по всей Земле фиксировалась повышенная сейсмическая активность, эпицентром ее была Москва.
В Москве есть места, соответствующие любому душевному настрою и вкусу, дома всех видов и фасонов. Город заполнен людьми и пуст, зелен и гол, индустриален и провинциален. То, что естественно для Москвы, невозможно нигде. Она – история, не картинка, а процесс. В Афинах может в центре города находиться пустырь, посередине которого торчат в небо несколько раскаленных от жары обломков колонн – воспоминание о великом прошлом, святыня. В Лондоне все регулярно ремонтируется и находится в хорошем состоянии независимо от возраста – свидетельство полной жизни империи, с долгими и не утраченными традициями. В Москве так не бывает, обломки прошлого перемешиваются с обрывками будущего, вся история на виду. Старая Москва царя Ивана Грозного, Москва череды правителей государства, новая Москва последнего мэра – все слилось в единый, нелепый, невообразимый архитектурный ансамбль. И собранный из детских кубиков мавзолей, и Дворец съездов, торчащий мясницким тесаком из чрева Кремля, она приняла как свое. И Церетели «зажевала». И если египетскую пирамиду здесь построить или, наоборот, взорвать и даже разровнять с землей целый микрорайон, москвичи тоже привыкнут быстро.
Взрывом белого домика руководил лично сам главнокомандующий Вася. Действие бомб на время лишало брутян сознания и способности двигаться, так что дальнейшую операцию брала на себя команда двух женщин под невидимым руководством Бога, имени которого нельзя называть: они начинали процесс «промывки мозгов». Используя свой магический потенциал, стирали в сознании каждого брутянина все мысли о цели пребывания на Земле. Делать это нужно было очень быстро, пока на место происшествия не прибывали отряды ОМОНа и пожарные.
Филимон тряхнул пустой жестяной банкой – и она превратилась в прозрачный сосуд, похожий на песочные часы с переливающейся из верхней колбы в нижнюю серебристой жидкостью.
– Двадцать восемь процентов! – вскричал лысый Бог, пихнув Бога в женском пальто с искусственным розовым воротником. – Скорее, скорее, надо с-срочно принимать меры, пока все тут к ч-чертям нафиг... э... пока они мир не спасли. Только свою аватару оставь где-нибудь, нельзя в таком виде являться на общее собрание.
– Только что было двадцать два! – возразила Пантелеймония и тоже тряхнула банкой, которая, в свою очередь, в иной сосуд не превратилась, и пива в ней тоже, кажется, не прибавилось. – Ничего не понимаю!
– Только что было с-семнадцать! – Филимон метнул гневный взгляд на свою компаньоншу. – Ай, да что с т-тобой разговаривать! Когда ты смотрела в последний раз на магиметр? Небось еще в п-прошлом году?
– Че это в прошлом-то? Неделю назад! – Пантелеймония обижено выпятила губы с расползшейся розовой помадой. – Даже Варваре показывала, – она задрала голову. – О! А вот и Варвара! Эй, Варва…
Но компаньон не дал ей закончить приветствия. Он еще раз как следует пихнул ее в бок, и, потеряв сознание, Пантелеймония сползла со скамейки на холодный газон Измайловского парка.
– Эй! Ты слышал, что я сказал? – сложив руки рупором, Филимон прокричал двум женщинам, пролетающим над ним уже в обратном направлении. – Общее собра-а-ание! Тебя это касается в первую очередь! Пора рассматривать твое личное дело-о-о-о...
Вампир
Ведьма из Варвары получилась замечательная. Благодаря повышенной чувствительности к чужим излучениям магическая часть ее души развивалась интенсивнее, чем у других людей. Поэтому, стоило ее немного подучить, как она сразу все усвоила. Но одна бы не справилась. Да и Танька, хоть с Божьей помощью, без Варвары не смогла бы «промыть мозги» всем брутянам, несмотря на то, что все они находились в одном городе, хоть и в таком, где чудеса можно творить без опаски: любой проживающий в нем человек является особью совершенно особой породы – москвичом.
Москвич бесстрашен и дик. Он не боится машин, бандитов, милиционеров, танков, плохой экологической обстановки, микробов, правительства и т.д. и т.п. Ни путч, ни грипп его не остановят. Он может запросто преодолеть огромное расстояние, как та бешеная собака, которой семь верст не крюк. А если этих огромных дистанций нет, ему скучно, неинтересно, в маленьких городах он страдает чем-то вроде клаустрофобии.
Москвич отлично чувствует себя в толпе, не налетает ни на кого и не спотыкается, способен двигаться в едином ритме с окружающими, не сбиваясь с мысли и не теряя направления. И уж конечно, в тот день ни одного москвича не могли смутить порхающие над городом ведьмы – если что-то происходит, значит, это кому-нибудь нужно: все действительное разумно, все разумное – действительно. Все москвичи, определенно, гегельянцы. Толпа продолжала бесконечное движение, ускоренное предновогодней суетой.
Варвара и Танька летали, взявшись за руки, направление указывал Бог, ему приходилось напрягать Всеведение и тратить магические ресурсы, но как бы им обойтись без этого? В течение последних трех дней, пока Вася и его гномы вели подготовку к взрыву самого важного объекта, две женщины охотились за инопланетянами, проникая в места их скопления, а некоторых ловили прямо на улице. Чтобы «промыть мозги» каждому брутянину, использовались разные средства: от маленьких женских хитростей – до грубого кирпича. От такой интенсивной работы сил у Бога оставалось совсем мало, а уж про Таньку и говорить нечего – как она справлялась со всем, тем более сразу после смерти брата, один только Он и ведал.
Варвара смотрела на Танькины ввалившиеся, словно обведенные синим, глаза, на бледные губы и думала, что все это следы глубоких переживаний. Прошло только три дня после траурной церемонии, когда в самом центре одного из московских храмов обитый золотистым бархатом гроб утопал во множестве ярких венков с вычурными пластиковыми лилиями и маками.
Танька с букетиком живых гвоздик в прозрачных руках не могла простоять ни минуты спокойно. То раздраженно передергивала плечами, шепча Варваре: «Ну и какого черта мы сюда приперлись? Будем стоять тут теперь два часа, как придурки, не понимая ни слова, о чем зудит этот косноязычный поп!» То вдруг кривила рот, поспешно и неумело крестилась, то начинала беззвучно трястись от смеха. На нее тут же шикала Ди, вся в элегантных черных одеждах, брендовых темных очках, которые внутри помещения, хоть и достаточно яркого от множества восковых свечей, казались излишними, но куда более уместными, чем Танькины красные башмаки. В нетерпении Танька шаркала ими по полу, и лицо ее вдруг покрывалось такими же красными пятнами – казалось, вот-вот лопнет от злости. Варвара предположила, что сердилась она на своего мужа Робина: пяти минут траурной службы не прошло, как тот вынул из внутреннего кармана кашемирового пальто сотовый телефон с высвеченным сообщением и удалился на «безотлагательное совещание», пробормотав на ходу: «Sorry, honey![37]». Но злилась она, как потом выяснилось, не на него вовсе, а на церковных певчих, лишенных слуха и голоса. Вся похоронная церемония походила на фарс, а сама Танька – на вампира в гротесковой пародии фильма ужасов: эдакую несуразную мадам Франкенштейн, маскирующуюся в толпе.
– Она и есть Вампир! – услышала Варвара позади себя чей-то приглушенный бас, резонирующий с нотками нескрываемой брезгливости. Ей захотелось обернуться и посмотреть, кому принадлежал такой странный голос, но она продолжала стоять неподвижно, чувствуя, как холод поднимается по ногам от каменных плит церковного пола.
– Что вы имеете в виду, Лукьян? – раздался за спиной второй низковатый голос, наполненный иными эмоциями – в них слышалось явное превосходство терпеливого учителя, обращающегося к неисправимому двоечнику, рискнувшему выучить урок. – В этом храме я попросил бы поосторожнее выбирать выражения, но раз уж речь зашла сами знаете о ком...
– Прошу прощения, уважаемый Амвросий, – отозвался тот, кого назвали Лукьяном. – Но вы же прекрасно знаете о моей слабости к свету, поэтому все проявления тьмы – ведьмы, тараканы, вампиры – всегда вызывали во мне вполне объяснимое раздражение.
– Да, я это, конечно, знаю. Но что дает вам основания полагать, что его аватара – вампир? Что-то я не замечал у нее больших клыков и жажды крови.
– Она – прямое доказательство моих исследований в этой области, – продолжил Лукьян. – Цивилизованные латентные вампиры не могут заниматься кровопийством по морально-этическим и культурным причинам, хоть их организм в этом нуждается. А клыки есть у каждого тела, включая ваше. Я даже составлял специальную анкету и проводил опрос среди населения. Чем больше среди опрашиваемых ответов «да», тем выше у них вероятность латентного вампиризма.
– И какие же вопросы у вас в той анкете? – спросил Амвросий несколько раздраженно и, кажется, цыкнул зубом.
– Вы уверены, что хотели бы их услышать? – не дожидаясь ответа, Лукьян застрочил с силой и ритмом молотка, вбивающего кол в сердце вампира. – Вы предпочитаете темное время суток? Вид крови вас волнует? Вы не любите чеснок? Вам особенно хорошо спится в закрытых, затемненных помещениях? Кресты и попы вызывают у вас острые приступы раздражения? Иногда вы не видите или не узнаете свое отражение в зеркале? Вы когда-нибудь мечтали о бессмертии?
Амвросий вздохнул:
– Я иногда мечтал о противоположном...
– Ну, вы же понимаете, что вопросы составлялись для простых смертных, в том числе, для наших аватар. Продолжать дальше?
– Продолжайте, – позволил Амвросий снисходительно.
– Вам когда-нибудь говорили, что ваш взгляд невозможно выдержать? Ваш любимый цвет красный? В полнолуние вас охватывает безотчетная тоска? Вам нравится, когда вас покусывают за шею? Вы ненавидите валяться на пляже и вообще загорать? Вам неприятно думать о том, что кто-то хочет поджечь вас или отрезать вам голову? Вы вздрагиваете, когда слышите слово «вампир»? Приходилось ли вам когда-нибудь не спать всю ночь? Приходилось ли вам когда-нибудь проспать весь день? Иногда по утрам вам кажется, что вы умерли и пытаетесь восстать из мертвых? Вам кажется, что те, кого вы обидели, ударили, укусили, вполне этого заслуживают? Вам когда-нибудь хотелось захихикать на похоронах? Ну и, наконец, пробовали ли вы когда-нибудь пить кровь?
– Пить кровь я никому не посоветую, – среагировал Амвросий на последний вопрос, словно ответы на все остальные вызывали в нем молчаливое подтверждение. – С ней вопрос не решен. Кровь очень калорийна, так что можно растолстеть в два счета. Хотя, конечно, зависит, сколько пить, – добавил он менее уверенно.
– А еще она с трудом расщепляется ферментами поджелудочной железы и в сыром виде вредна для почек! – воскликнул Лукьян так громко, что на двух собеседников за Варвариной спиной со всех сторон обрушились шикающие вихри.
Танька закатила глаза и в очередной раз резко передернула плечами. Какое-то время в церкви слышны были только гнусавый голос священника, театральные всхлипы Ди и потрескивание свечей. Прошло минут пять, прежде чем Лукьян заговорил снова, но уже настолько тихо, что слышно было, пожалуй, только Варваре:
– Полагаю, что именно эта страсть сгубила ее брата, раз уж он умер от рака почек.
– Весьма невежественное замечание от лица того, кто объясняет любые явления, как относящиеся либо к свету, либо ко тьме. Вероятно, вы знаете, к какой из этих двух категорий относятся неучи? – казалось, Амвросий вот-вот добавит: – Садись, два! – но сказал вместо этого: – Ее брат умер не от потребления крови; хотя покойный любил гематоген, но это совсем не то же самое, что кровь в сыром виде. В определенных дозах он очень даже полезен.
Танька вытащила из кармана зеленого плаща маленькую плитку и зашуршала желтой оберткой с красными буквами «Гематоген детский».
– Хочешь? – протянула она кусочек Варваре.
Варвара отрицательно покачала головой с грустной улыбкой и ласково погладила Таньку по спине.
– А вот для народов Севера сырое мясо, рыба, кровь – это не только питание, которое содержит полный спектр витаминов и микроэлементов, но и лекарственные средства, – тихонько продолжил тем временем Амвросий, как опытный специалист-диетолог, наставляющий несмышленого студента-медика. – Сырая печень оленя является первым средством против цинги, так как содержит много витамина С.
– Витамина С? Откуда он в сырой печени? Внутренности оленя – это ведь не смородина и не апельсин...
– Витамин С легко синтезируется в печени из глюкозы, – продолжил свою «лекцию» тот, кого называли Амвросием. – Примерно столько же содержится в малине и крыжовнике. Вторым средством против цинги является кровь моржей, люди с тяжелым малокровием встают на ноги, ежедневно получая сырую печень, а свежая кровь успешно лечит «куриную слепоту». Сырую кровь употребляют кочевые монголы, жители Тибета и Андов, народы Крайнего Севера. Африканские масаи смешивают кровь козлов или быков со сквашенным молоком. Загущают ее на огне. А потом наворачивают с кашей из пшена и бананов!
Амвросий аппетитно почмокал губами, словно пробуя эту кашу на вкус.
– Чукчи кровь греют, пока она не свернется. Отделившуюся сыворотку выпаивают собакам, а комья крови высушивают и складывают в мешок, заливая тюленьим жиром. Затем из таких «бульонных кубиков» варят суп. Предки этих самых людей, что молятся здесь сейчас перед нами, когда-то, устав в походе, валили коня, прокалывали стрелой вену и, приникнув губами к ране, выпивали до пол-литра крови. А потом замазывали рану глиной. Двадцати коней хватало, чтобы в отсутствие пищи поддерживать боевой дух одного всадника в течение похода. Двести-пятьсот граммов теплой не свернувшейся крови позволяли раненому воину наутро проснуться здоровым и продолжить поход.
– Что ж, им это нужно! – вставил Лукьян, – у латентных вампиров наблюдается упадок сил...
«А при упадке сил очень полезны... фисташки!» – вспомнила Варвара последующую фразу, не подозревая даже, о ком те двое вели разговор три дня назад. Она с нежностью смотрела на хрупкую женщину, свернувшуюся калачиком на ее диване. А ведь Танька часто засыпала днем и иногда уносилась куда-то ночью, да и все прочие признаки «латентного вампиризма», на которые указывал некто Лукьян, казалось, ей были присущи. Но Варваре было все равно, являлась ли ее новая подруга вампиром. Наоборот, мысль о том, что та может укусить за шею, приятно возбуждала. Танька отдавала последние силы, чтобы спасти мир от исчезновения Магии, и если сама таки была вампиром, то пусть, лишь бы ей сил хватало. И потому Варвара перечисляла в голове все, что могло бы ее силы восстановить: печень, почки, язык, гречка, фасоль, горох, шоколад, мед, белые грибы, черника, мясо, яйца, овсянка, пшено, яблоки, хурма, айва, инжир, кизил, шпинат, орехи... Отправляясь в магазин, она повторяла про себя этот список, как мантру, возвращалась с полными пакетами продуктов, листала перешедшую к ней по наследству от бабушки старинную кулинарную книгу, отыскивая «колдовские» рецепты, но Танька редко прикасалась к еде. Возвращаясь вместе с Варварой на ее квартиру после очередной операции «промывания мозгов», она валилась на диван совершенно обессилевшая, но долго не закрывала глаза. Думала о чем-то своем, уставившись в одну точку и шевеля губами. Может, и в самом деле кого-то там видела, кто же знает...
Варвара, конечно, не ведала, что растрачивающий свою Магию Бог уставал настолько, что иногда засыпал, и его аватара оставалась один на один с впечатлениями, в которых не было для ее разума ничего реального: недавние похороны, говорящие гномы, брутяне с «прочищенными мозгами»... Последние несколько дней воспринимались ею как долгоиграющая галлюцинация, и оставалось лишь отдавать должное Варваре, не возражающей иметь дело с «шизофреничкой». Таньку порой так и подмывало выложить этой женщине все: про голос в голове и про иллюзии полетов – таких восхитительных и почти осязаемых... «Нет, лучше не надо, – одергивала она себя. – Варвара, узнав такую правду обо мне, еще испугается. Или разочаруется. А если не испугается и не разочаруется, значит, сама тоже – моя прихотливая галлюцинация, как и все остальное. В любом случае терять ее жалко, будь она хоть плодом моего больного воображения, хоть кем-то реальным и близким из прошлой жизни… А если так, то кто же она? Что связывает наши души?»
Варвара заботливо накрывала Таньку верблюжьим одеялом, тихонько гладила по плечу и пыталась убаюкать, хрипловато распевая:
«Баю-бай, баю-бай,
ты, собака, не лай...»
Танька хихикала, слова Варвариной незатейливой песенки казались ей очень смешными, но глаза закрывались непроизвольно.
«Белолапа, не скули,
мою Таньку не буди».
Последний раз Варвара пела эту колыбельную, переиначивая слова, в незамысловатый ритм которых никак не выстраивалось имя «Нелида»:
«Темна ноченька, не спится,
моя доченька боится...»
«Доченька...» – отозвалось эхом. Варвара посмотрела на Танькины сомкнутые веки и на мгновение замерла: то же самое лицо, только в уменьшенном размере и с пухленькими и розовыми щечками она видела перед собой двадцать лет назад, когда укладывала спать маленькую Нелидочку. «О Господи...» – еле перевела дыхание Варвара, приблизила свои губы к Танькиным и робко поцеловала уголок капризного рта.
«Баю-бай, баю-бай,
ты, собака, не лай...»
Разбуженный ее нежным поцелуем, Бог обрадовался. И, засыпая снова, подумал, как хорошо, что аватара тоже спит, а не пытается сознательно разрешить свою кармическую задачу.
Перерождения – это не глупая фантазия, а необходимость. Бессмертная душа, выходящая из цикла перерождений, потенциально способна понять суть всех происходящих процессов, присоединиться к любому из них, изменить собственную структуру или что-нибудь во Вселенной. Человек всегда действует в условиях недостатка информации, душа может получить информацию полную и абсолютно достоверную, но только если всему необходимому научилась в физической оболочке. Недоразвитая душа ничего не поймет, ей покажется, что она одна во Вселенной, ее никто не услышит, не почувствует, не заметит, и она зачахнет, никому не известная, или родится снова. Любовь – практикум по приему и передаче информации. Ненависть тоже. И искусство. Еще душе нужны воля и вера. Воля понятно зачем – душа должна захотеть что-то сделать. Вера движет горами. Человек, который верит только в то, что можно потрогать руками, умерев, не способен к целенаправленным действиям, он пассивен.
А еще душа на Земле учится взаимодействию с другими, действует под влиянием страстей и желаний, тут и рождаются кармические задачи, которые привязывают ее к череде перерождений, как цепями. Чем больше препарируешь такую проблему Здравым Смыслом, тем она кажется сложнее. Магическая часть души знает простой ответ, но сознание его отвергает. Никому не удается решить задачу нарочно, она решится сама, если душа достигнет нужного уровня развития.
