Текст книги "Любовь, конец света и глупости всякие"
Автор книги: Людмила Загладина
Соавторы: Ильфа Сидорофф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 34 страниц)
– Мужик, третьим будешь?
Гном скривил сконфуженное лицо, очевидно, пытался осмыслить вопрос. Она положила его обратно под урну:
– Ну, если не хочешь, не надо, валяйся тут.
– Третьим буду! – шатко поднялся на ноги гном. – Куда идем?
– Вон на ту свадьбу, – Варвара кивнула на небо. – Летим.
Поле
Гном Еремеич закрыл глаза. За три минуты полета хмель из головы улетучился, но она все кружилась, словно бешеная юла, и муть подкатывала к горлу, когда трое летящих высоко над землей наклонялись то вправо, то влево или покачивались вверх и вниз. Знал бы, что эта баба ведьма, просто за палец бы ее подружку укусил, а потом удрал в канализационный люк – и пусть искали бы себе другого гнома, который на свадьбу лететь согласился бы да еще показывать им дорогу. Но Еремеич опомниться не успел, как из-под урны его подхватила большая ладонь – и вот он завис в ней на высоте сотни метров, где укачивало хуже, чем в кукурузнике, и боялся пошевельнуться, чтобы ненароком не вырвало.
Плохо было не только ему: подружка, которой он чуть было палец не откусил, даже визжать начала, когда втроем они взмыли в воздух. В шею ведьме вцепилась – та заорала: «Ди, ты задушишь меня! Держись за пояс! Не бойся, я вас с гномом не уроню!» Пусть только попробует уронить, разве что если ей жизнь не дорога или подружку не жалко. Еремеичу от падения с такой высоты физического вреда не будет – он ведь гном, существо магическое, но уж ведьме припомнил бы, если что; а вот от подружки лишь лужа крови останется, костей точно не соберет! Что за дурацкий способ передвижения? Попросили бы по-человечески, Еремеич нормальный маршрут показал бы: тут всего час гномьей железной дорогой. Или примерно столько же на большом метро; свадьба, на которую им лететь приспичило, неподалеку от гномьего массового гулянья.
***
Веселье шло по полной программе: гномы, радостные и возбужденные, развели в поле огромный костер и танцевали вокруг него шим-шам, линди хоп, пели многоголосым хором, пили что-то небезалкогольное. Звучали громкие тосты: «За победу, бля!», «За маму Магию!», «За ее вечное торжество на Земле!», «За хуяк Здравому Смыслу!» Ну и потом уже всё, как у нормальных людей: «За здоровье присутствующих дам», «За то, чтобы ффсе», «За мур-р во усём мир-ре», а также «За войны и революции».
«Войны и революции? Это они о чем?» – спросила Нелида. От парадного чешуйчатого мундира Бог не спешил избавляться по какой-то странной, ему одному известной причине – дракон лежал неподалеку от многочисленной гномьей толпы, и их многошумное празднество, кажется, волновало только одну – Нелидину – голову.
«О том, что после такой вспышки Магии надо ждать революции или войны», – лениво ответила вторая голова. Вслух между собой головы не разговаривали, и мысли хоть и продолжали поступать в сознание Нелиды прямым потоком, воспринимались как-то менее внятно, чем раньше, до превращения в дракона, что раздражало ее неимоверно.
«Ты шутишь?»
«Отнюдь. На обреченной планете, где Здравый Смысл давно затмил Магию, такой всплеск – это хуже, чем пожар или другое стихийное бедствие. Погасить его можно лишь встречной стеной огня, слабенький костерок не сгодится, нужен равносильный шквал, устремленный навстречу стихии. Встречный огонь превращается в катастрофу, в войну или революцию, потому что под его воздействием люди теряют человеческий облик, страдают, испытывают сильнейшие эмоции, часто направленные на разрушение, вожделеют и ненавидят».
«Как же так? Мы боролись за то, чтобы Конец Света предотвратить, а напоремся на войну?» – спросила Нелида, не веря словам Бога.
«Напоремся. Но лишь как на временное явление. Сначала столкнутся стихийный и встречный пожар, и будет всё comme a la Guerre[163]: пламя пойдет стеной на стену, будут гореть дома и деревья, переплетаясь огненными ветвями, бури, смерчи, взвивающиеся к небу столбы черного дыма…»
– Ужас! Ужас! – закричала в голос Нелидина голова. Кусок пламени выплюнулся из пасти дракона, угодив в праздничный гномий костер, полчище искр взметнулось к небу красно-оранжевым фейерверком.
– Едит твою ма-ать!! – одобрительно завопили гномы, захлопали в ладоши, засвистели и заулюлюкали от восторга, как толпа перевозбудившихся анархистов. Несколько звонких голосов тут же подхватили: «Взвейтесь кострами, синие ночи!»
«Вот так примерно и будет, ага, отличная иллюстрация в миниатюре, – похвалил Бог. – Кому-то ужас, кому-то веселое, безудержное безумство. Но зато когда стихийная Магия и ее встречный пожар выжгут почти весь Здравый Смысл, угроза Конца Света отступит основательно».
«И что, по-другому нельзя?..»
Вторая голова приняла задумчивое выражение.
«До сих пор по-другому ни разу нигде не было. На моем веку все крупные революции – это встречный пожар против стихии. И войны не бывает без страха и ужаса, ничего не поделаешь. Зато планета будет спасена. А вместе с нею – ее обитатели коренные…» – голова вяло кивнула в сторону веселящихся гномов, легла на траву, прикрыв глаза тяжелыми веками, будто бы говорила: «А теперь не мешай».
От злости и бессилия Нелида готова была побить эту голову: мало того, что Бог не позволял ей обратно в себя превратиться, так еще и наговорил черт знает чего: пошутил он или сказал правду – ей не узнать, к мыслям в отдельную голову не залезешь.
Бог до своих мыслей, в принципе, и без того ее не допускал, пусть она даже и возомнила, что обладала долей Всеведения. Ни один Бог не позволял того аватарам. К чему людям Всеведение? Это же все равно, что человеку вселиться в кролика и научить его телевизор включать. Человеку в кроличьем теле, может, было бы любопытно, но зачем кролику телевизор?
«И долго ты будешь валяться тут, как дурацкий тюльпан? – услышал Бог, как всегда чуть раньше, чем фраза была сформулирована в другой голове дракона. – Я лично устала, но лежать дома хочу, а не на грязном поле».
У Бога был выбор: отправить ее домой, оставшись на поле в своей бестелесной форме, или пребывать здесь вместе с Нелидой. С учетом того, что двуглавый зверь смотрелся куда эффектнее тоненькой девушки, не говоря уже о совсем бестелесных формах, в ожидании прибытия своих вечных коллег, Бог выбрал дракона. На то он и дракон, чтобы производить впечатление на всех, включая Богов. Пятеро из шести себя долго ждать не заставили.
Кто-кто, а Боги о всплесках Магии узнают сразу. Стихийная Магия в таких огромных количествах, да еще в местах, где ее практически не осталось, – дело совершенно непредсказуемое: она либо спасет мир, либо его разрушит, если ее не направить в то или иное русло, так что Богам требовалось принять меры. Трое мужчин и две женщины словно выросли из-под земли.
– Мы уже приняли решение, – истерично подвизгивая, хоть и мужским голосом, сказала дама потолще. На ней была зеленая шляпа и несуразная юбка в шотландскую клетку, а крупное лицо, которое на долю секунды показалось Нелиде темным, как у негритянки, стремительно бледнело, будто его облили кислотой. Пятеро были одеты своеобразно, но выглядели притом простыми людьми; и хоть Нелида сама была в грозном теле дракона, ей странным образом сделалось не по себе.
– Кто это «мы» и какое решение? – прошептала вторая голова.
Драконий шепот, между прочим, еще то явление: будто по алюминиевому желобу с крыши двадцатисемиэтажного дома сбросили полтонны гравия. На шум обернулись гномы.
– Эй, чуваки, а вы че там стоите, как сироты казанские? – крикнул кто-то, узнав магических собратьев (и сосестер). – У нас весело, идите сюда, выпьем по рюмочке, потанцуем!
Но Боги проигнорировали приглашение.
– Да ну их в баню! – послышался Васин голос. – Какое с ними веселье? Чересчур много Здравого Смысла. Кстати, кто-нибудь видел, как они возникли тут? На такси, что ли, приехали?
– Гы-ы-ы! На верблюдах! – пошутил другой гном.
– На каких верблюдах? Не вижу верблюдов! – не понял Вася. Но другие гномы уже подхватили шутку:
– На разноцветных кобылах!
– На тройках с бубенцами!
– Прилетели со стаей гусей-лебедей!
– Да прям, прилетели… Рожденный ползать – сами знаете что! Эти кротами проползли под землей!
– Ай да ну вас! – плюнул главнокомандующий и уставился на небо, грозя кулаком проекции, в которой у всех на виду рядом с усатым Осей куролесил Васин нахальный сын.
– Значит, так, – обратился к дракону старик с бородой, демонстративно повернувшись спиной к толпе пьяных гномов. – Сейчас мы возьмем всю Магию, которую вы породили этим нелепым парадом, и осуществим с ее помощью Конец Света.
Нелида увидела, как вторая драконья голова собралась возразить и уже пасть открыла, но, наверное, Бог решил, что шептать с диким грохотом неудобно, и перешел на язык Богов. В ее сознании одна часть диалога отражалась фразами, другая – картинками, но удивительным образом она понимала каждое «слово».
«Вы с ума сошли? – тут же прочла она его первую мысль. – Похуже решения принять не могли? Вы Боги или враги народа? Эту Магию нужно направлять на спасение, а не на разрушение!»
«Спасение кого и чего ради? – так же, не произнося вслух ни слова, спросил невзрачный Бог с лысиной. – Все, что мешало нам осуществить Конец Света естественным образом, – это те жалкие проявления Магии, без которых люди тут жить не могут: пробки, драки, привидения, тараканы, необязательность, нарушение обещаний…»
«Тоже мне, благодетель человечества, – перебил другой Бог со странной прической и, прищурившись, посмотрел на дракона. – Ты лишаешь людей возможности благополучно, быстро и без мучений, скончаться и возродиться к жизни на другой, уютной планете. А в качестве бонуса сам же, скорее всего, и наполняешь их жизнь тараканами».
«Это Лукьян, – шепнул Бог Нелиде. – Его народ поклоняется солнцу и свету. Тараканов он однозначно относит к тьме и потому испытывает к ним легкообъяснимое отвращение».
«Тараканы – цветочки по сравнению с тем, что станет с Землей, если ее сейчас не уничтожить, – высказался старик с бородой, про которого Бог успел прошептать Нелиде, что его имя Амвросий. – Клопы, мухи, холера, чума, голод, смерть многих ныне живущих и прочее, что принесет с собой война, революция или другой встречный пожар. Ведь ты об этом, кажется, только что говорил своей дочери?»
«Говорил, – подтвердил Бог. – Но помимо людей, души которых мы спасем, есть несчетное число душ, спасти которые будет невозможно, если Конец Света наступит, – одна из драконьих голов кивнула в сторону гномов. – Разве мы не обязаны возлюбить ближних, как самих себя?»
– Возлюбить самого с-себя – это п-про онанизм что ли? – нелепо осклабился лысый.
«Это Филимон, – тихонько сказал Бог Нелиде. – Он всегда считал, что в любви понимает все».
– Любовь мы тут исследовали хорошо, – вслух сказал другой Бог ртом толстой «клетчатой» тетки в шляпе горшком.
«А это Евстахия», – услышала в своей голове Нелида, но узнать что-либо еще о ней не успела, так как тетка, покрывшись красными пятнами, затарахтела:
– Любовь – это скучный и нестабильный, хотя и ритмичный процесс, в котором можно использовать разные органы или приборы, – Евстахия запустила руку под юбку и продолжала трындеть, почесываясь. – Если делать это под музыку, можно даже получить удовольствие, мне, впрочем, больше понравились танцы.
– И последствия, ужасные последствия! – воскликнула молчавшая до сих пор дама во всем черном и розовом с ресницами невероятной длины. – Я была уверена, что все контролирую, но в какой-то момент мы с юношей Димой потеряли контроль, и теперь во мне растет человеческий ребенок!
«Пантелеймония! Мои поздравления вам и Диме, – обнажил в улыбке зубастую пасть дракон. – И что, вы тем не менее хотите Конца Света? Материнская любовь – сильный источник Магии, а маленькие дети – вообще генератор, – он показал кивком на небо, где продолжали вести свой веселый репортаж ни о чем не подозревающие Гриша и Ося.
***
Ди постепенно привыкла к полету и даже пробовала расправлять руки – они трепетали на ветру, словно крылья, за плечами развевались ее длинные волосы, и все тело будоражила необыкновенная легкость.
– А летать-то, оказывается, очень здорово! Ты сама научилась или от рождения такая?
– Меня… научили, – улыбнулась Варвара грустно и, словно споткнувшись, провалилась в воздушную яму, увлекая за собой Ди и гнома.
– Лети прямей, ведьма! – взвыл Еремеич. – А то весь подол тебе заблюю! И с направления не сбивайся, нам сейчас чуть левее!
Ди обхватила Варвару за пояс.
– Ты ведьма? На самом деле?
– Не знаю. Возможно, хотя ведьмы колдуют, а я могу лишь в присутствии Оси. Скорее всего, он сам и колдует, один или вместе с Гришей. А я только летать умею, когда вокруг Магии много.
– Магии щас зашибись сколько! Любая корова взлетит, как пушинка, ты лучше держи курс на север! – выкрикнул Еремеич. – Вон перед нами большой костер, видишь? А от него через дорогу – дом, в котором сегодня свадьбу играют.
Ди посмотрела, куда показывал гном, а потом вверх и увидела, что Ося и Гриша вдруг перестали дурачиться. Их проекция помутнела и начала расплываться по небу, теряя контуры, а потом на их месте…
– Варвара, смотри, это же...
***
Блаженная улыбка Мадонны тихо таяла на губах Пантелеймонии, но она продолжала смотреть на небо, где вместо столь милых малышей возникли две совершенно иные фигуры.
– Прекратим пустой разговор, – возвысил голос старик Амвросий. – Ваша проповедь о любви, Бог, чье имя нельзя называть, уже давно не имеет успеха. Попытки были, как видите, и без вас. Земляне любить не умеют, достаточно взглянуть вон на тех двоих, – он показал пальцем в небо. Опустил руку. Осмотрел присутствующих из-под густых бровей. – Что ж... Мы забираем всю эту Магию и…
– А может, еще раз проголосуем? – взмолилась вдруг Пантелеймония. – Мистер Джон, например, был против, он даже не явился на поле...
– Так давайте проголосуем, – снисходительно отозвался Амвросий с нотками «А что толку-то?». – В конце концов, я всегда был сторонником демократии. Кто за Конец Света? Кто против? Что же, Пантелеймония, воздержавшихся, как видите, среди нас нет, так что вы в меньшинстве с Мистером Джоном. А за вас, коллега, я искренне рад, – добавил он, повернувшись к дракону. – Вы сейчас с нами отправитесь, или...
«Мне нужно еще побыть здесь немного…»
– Хорошо, как изволите. Тогда до свидания. Увидимся после Конца Света. Ну что, приступим?
Статуэтки
Странные вещи творились на Спиталфилдс-маркете нынче в обеденный перерыв. Здесь и раньше происходили интересные мероприятия: то на открытой площадке актеры-любители представляли авангардные шоу, то клоуны, кривляясь, маршировали мимо прилавков, торгующих униформой полицейских и медсестер, мимо киосков с фруктами, булками, рахат-лукумом, орехами, семенами петуний и роз, мимо книжных и прочих лотков, заваленных антикварными ложками, подшивками «Dames and Horses»[164], виниловыми пластинками, граммофонами, пестрыми статуэтками и хламом, найденным на чердаках. А иногда по пятницам часть павильона заполняла оркестровая медь, и пожилые пары, стараясь не сбиться с ритма или не упасть (не дай Бог), танцевали фокстрот неуверенными шажками. Для строгого Сити все это было и впрямь необычно, но нельзя сказать, чтоб из ряда вон. А сегодня выступающие будто с ума посходили от какой-то неведомой радости. Музыканты, они же клоуны, да к тому же все – лилипуты, исполняли джаз, маршируя с неподъемными сузафонами, тубами и барабанами. Следом плясали парочки: жизнерадостные старушки разрезали воздух свистом шелковых платьев в стиле тридцатых годов и вертелись в сальто-мортале; их ловили бойкие юноши и танцоры среднего возраста в деловых костюмах при галстуках (будто только что вышли из офиса). Статуэтки на захламленных лотках оживали, махали ручками и тоже пускались в пляс.
Танька радостно улыбалась: пусть все эти танцоры были плодом ее фантазии, но почему бы не дать ей волю, если настроение под стать? Можно было представить также, что плясали не только старушки, лилипуты и статуэтки, но еще, например, еда на тарелках работников Сити, пришедших на Спиталфилдс, как обычно, съесть что-нибудь на ланч. Еда себя ждать не заставила: тотчас куриная ножка запрыгала перед открытым от изумления ртом делового вида мужчины, а перед другим – треска на тарелке с картошкой фри затанцевала, хвостом завертела, словно кокетка из кабаре.
Все было превосходно: еда в палатках на любой кулинарный вкус, карри с рисом в тарелке у Таньки, грубоватый и длинный стол, лавки, к нему приколоченные, солнце, пробивающее лучи в павильон сквозь прозрачную крышу, пляшущие статуэтки, лилипуты с громадными тубами, кувыркающиеся старушки – и что на сегодняшний вечер уже забронирован рейс. После работы она с дорожной сумкой юркнет в кэб и скажет: «Heathrow, please»[165]. Позже щелкнет ремнем безопасности, самолет вырулит на взлетную полосу, и, зажмурившись, Танька будет твердить: «Я – Человек-Ветер». Впрочем, чего бояться, глаза не от страха закроет, а от нетерпения всего лишь; заснуть не сможет, начнет считать часы до посадки, потом – минуты, секунды... В Шереметьево ранним утром купит желтую розу, поймает такси и минут через сорок, даже, если повезет, тридцать, войдет в знакомый подъезд – с гулким стуком в груди, то есть в горле, побежит по лестнице вверх – три пролета – толкнет дверь – и она поддастся, потому что не запираются двери там, где всегда ждут, – и… и увидит Ее… за рабочим столом, как обычно. Неслышно Танька приблизится сзади – и тихо положит розу на стол. И Она замрет, глядя на розу, голову не повернет, потому что и так будет знать точно, кто стоит за Ее спиной… И Она затаит дыхание, боясь спугнуть чудный сон… Осторожно и нежно Танька уха Ее коснется и шепнет: «Не пугайся…»
А что будет потом, Танька еще не придумала. Знала, что в первую очередь будут эти два странных слова и роза – одна, обязательно желтая, но не могла объяснить почему… как не могла и состояние свое объяснить, и себя, и зачем в этот мир явилась, и кто такая вообще, но все эти мысли прервал знакомый голос:
– You said you know who I am[166].
***
«Ты… Ты… Я не знаю, кто ты после этого! – орала одна из драконьих голов. Как ты смел? Проголосовать? За Конец Света?!» – она страшно вращала глазами и плевалась пламенем на вторую голову, которая, уткнувшись в землю гигантскими ноздрями, роняла слезы в траву. Каждая капля была величиной с арбуз и оставляла глубокие, вмиг заполняющиеся вмятины. Перед драконом уже образовалось целое озеро, в которое смотрели гномы, но не видели своих отражений.
«Что мой голос против мнения большинства?» – произнес Бог голосом вовсе не драконьим, а слабым и беззащитным, как у обиженного ребенка.
На берегу озерца его слез черно-розовая Пантелеймония пополняла водные кубометры ручейками соленой влаги, стекающими с ее бледных щек. Все остальные Боги исчезли так же внезапно, как и возникли в поле, но не это вызвало смутное беспокойство у гномов: все они почему-то устали, протрезвели в один момент и перестали отбрасывать тени.
***
– Of course, I do[167], – улыбнулась Танька. – Ларик, ты медиум.
– Who?[168] – перепрыгнув через лавку, он сел напротив и поставил на стол тарелку с китайской лапшой и креветками. – I love Chinese! What are you eating?[169]
– Indian[170].
Ларик вздохнул, почуяв нетонкий намек на жену.
– Слушай, о том, что произошло между нами в тот вечер…
– Никому ни слова, – подмигнула Танька.
– Да я не об этом, – он смущенно заерзал. – Хотя действительно лучше не говорить никому. Видишь ли, со мной такого никогда не было, чтобы я находился с женщиной и не смог бы… ну, в общем, ты меня понимаешь?
– Ага, но ты не тушуйся. Тебе помешали.
– Кто помешал?
– Мой брат.
– Который умер?
– Ну да, и ты его медиум.
– Не говори ерунды, Татьяна.
– Не называй меня этим именем.
– Красивое русское имя, какого черта тебе не нравится? Да, впрочем, неважно, вернемся к медиумам.
– Давай. Ларик, ты медиум моего умершего брата, и я позвала тебя сюда сегодня, чтобы поговорить с ним еще раз. Ты можешь что-нибудь сделать, чтобы он снова пришел?
«Совсем рехнулась!» – подумал Ларик и, на мгновение разозлившись, кинул палочки-чопстик на стол. Но одного взгляда на Таньку хватило, чтобы перестать злиться. Он сделал глубокий вдох, приблизился к ее лицу и накрыл ее тонкую кисть своей широкой ладонью.
– Бедная девочка. Я понимаю, сколько всего тебе пришлось пережить и как ты любишь братишку. Но рано или поздно придется смириться с тем, что он умер. Увы, мертвые не возвращаются. Человек состоит из тела и разума, а душа – это красивая выдумка, нет никаких душ. Разум умирает вместе с телом, он не возрождается к иной жизни и не ищет контакта с живущими…
– Неправда! – сверкнула глазами Танька. – Я с ним сама разговаривала. Олежка в тебе был в тот вечер, и раньше к тебе приходил, ты только вспомни! С какой стати, думаешь, ты по-русски заговорил без акцента, вот скажи-ка хоть что-нибудь сам, без него, сейчас!
– Um-m… Privet! Ya piany vdryzg!
Танька смотрела в ответ выжидательно и с явным укором – его попытка все обернуть в шутку получилась не очень красивой. Но ведь она и впрямь ждала, что тут призрак появится, черт возьми.
– Души не умирают, – произнесла она медленно – заметный русский акцент не исчез, значит, злилась не слишком. – И то, что ты медиум, прямое тому подтверждение, как бы осознанно ты это ни отрицал. Но если не веришь, вспомни хотя бы свидетельства очевидцев, переживших клиническую смерть.
Слава богу, разговор вроде бы начал принимать привычный оборот, без переходов на личности: вечно они с Танькой обо всем спорили, когда работали рядом два года назад. И кстати, ни разу не ссорились. Значит, не так уж она и расстроилась, треплется как всегда. Что ж, с большим удовольствием он поддержит дискуссию. Ларик взял в руки палочки, предвкушая отличный ланч.
– Между прочим, никаких достоверных фактов того, что происходит с душой в момент клинической смерти, не существует. Просто в человеческом теле сохраняются импульсы и блуждают в мозгу, химические вещества выделяются, вот людям и мерещатся глупости всякие.
– Какой ты материалист, однако, – Танька скривила губы, отчего все лицо ее стало асимметричным, но, черт возьми, более привлекательным. – В реинкарнацию тоже не веришь, значит.
– У-у… ду-у-уши! Призраки! Медиумы! Реинкарнация! Чушь! – Ларик сделал паузу, чтобы прожевать креветку, Танька смотрела на него с кривоватой ухмылкой и тоже молчала.
– Я не материалист, раз уж пришлось к слову. Материалистами называют людей, которые материальных благ жаждут, а я просто верю в науку. На самом деле я – рационалист и агностик. Человеческий разум сильнее любой магии. Все, что кажется нам таинственным, на самом деле таковым не является – законы физики, естествознание могут объяснить все.
– И как они объясняют переселение душ?
«Дались тебе эти души», – хмыкнул Ларик, набив рот лапшой и, прожевав, вслух добавил:
– Да никак, черт возьми. Ни один разумный человек не верит в реинкарнацию и прочую мистику, которой не существует. А все, что очевидцы клинической смерти описывают, или сеансы медиумов – это игры разума. Других свидетельств существования души нет. Людям просто мерещится, то ли с дури, то ли спьяну, а иногда от лекарств. Вот тебе дать галлюциноген какой-нибудь – и вообразишь запросто, что ты дракон, например…
– Хотела бы я такой себя вообразить, – она развела руки в стороны, словно демонстрируя, как летает дракон. – Выходит, по-твоему, если один человек видит то, чего другие не видят, значит, это галлюники у него?
– Безусловно. Если все, кроме одного, не видят чего-либо, значит, этого объективно не существует! Вот ты видишь тут каких-нибудь призраков?
– Не вижу, – строго взглянула она на него. Черт, задел за живое.
– Я тоже не вижу, Танька, прости, но если мы спросим об этом присутствующих, девяносто девять процентов, а может быть, сто скажут «нет». Вот тебе объективность. Нету призраков, так же как нету бога, дьявола или, к примеру, живых гномов. Ну, если не считать лилипутов, – он снова попытался обернуть все в шутку, но она не улыбалась.
– Кстати, о гномах, – продолжила Танька на полном серьезе. – Я видела одного, выглядел как живой, хоть и был, конечно, керамической статуэткой. Но ведь в глазах ребенка он может быть живым существом. И неизвестно, кто из нас больше прав – я или тот ребенок, который не отягощен Здравым Смыслом и потому видит мир таким, как он есть.
Про детей Ларик знал все – сам был отцом двух маленьких девочек, так что аргумент она привела неубедительный.
– Детский разум устроен иначе. Играя, они видят то, чего нет.
– А взрослые не видят то, что есть. Сплошь и рядом.
– Если ты о концентрации внимания, то это тема отдельного разговора.
– Я не об этом. Представь ради аргумента, что большинство людей воспринимают краски не в полном спектре, а как дальтоники, и только редкие индивидуумы обладают нормальным зрением. Или радиоволны, к примеру, – мы их не видим вообще. Какие-то звуки собаки или дельфины слышат, а люди – нет.
– Все, о чем ты говоришь, можно измерить приборами. Радиоволны ловит радиоприемник. А душу кто-нибудь приборами измерял? Ловил? Душеприемником, ха-ха!
– Мы с тобой, может, и не ловили. Но это вовсе не значит, что кто-то другой не ловил. Инопланетяне, допустим. Да, кстати, точно – инопланетяне ловили души, – сказала Танька с таким видом, будто выудила из глубин памяти общеизвестный факт.
Ларику оставалось только глаза закатить.
– Инопланетяне еще теперь! Ку-ку, Танька! Нет никаких инопланетян, кто их видел? Одни безумцы. И ты, Брут.
– Брут… – повторила она, потерла виски, словно еще что-то несуразное припоминала. – Инопланетяне с планеты Брут, ты про них тоже слышал?
Он вздохнул, отодвинул тарелку, снова взял Танькину руку в свою.
– По-моему, тебе надо отдохнуть. Как следует. Расслабиться, сходить в сауну, полежать, массажик там… А? Может, еще раз попробуем? Я в форме сегодня…
***
Мир побледнел.
– Что это случилось с драконом? – в ужасе спросил один из гномов.
Все уставились на огромного зверя. Он по-прежнему оставался змеем, но головы плакали, как два крокодила, пополняя водоем. Дракон больше не выглядел прекрасным магическим существом, которым любой гном мог гордиться с чувством владельца дорогого ретроавтомобиля. Странным образом красно-зеленый двуглавый змей сделался вдруг безобразным, кошмарным монстром, чудищем, на лбах которого не хватало цифры 666.
– А что случилось с миром? – спросил гном Вася.
Вместо ответа он услышал тяжелый всплеск, будто в озеро драконьих слез свалилось с неба что-то громадное, и тотчас раздался отчаянный крик: «Помоги-и-ите! Спаси-и-ите! Я не умею пла-авать!»
Вася узнал голос. Это был Еремеич, который после парада напился раньше всех, а потом исчез; гномы думали – спать пошел, как же он вдруг с неба свалился? Еле двигая ногами, Вася подошел ближе: у воды на коленях согнулась большая фигура, тряся за плечи вторую, что головой лежала на берегу, а ногами в озере, посреди которого беспомощно барахтался Еремеич. В первой фигуре Вася успел распознать свою хозяйку – и страдальчески протянул руки в сторону тонущего соплеменника.
– Варвара, спаси его!
Она распрямилась, шагнула в сторону Еремеича – вода была ей по пояс. Протянула руку и, дернув утопающего за шевелюру, броском отправила его на берег. Еремеич, ступив на твердую почву, закрыл рот ладонями, будто сдерживал рвотный спазм, и помчался в кусты, но на полдороге замер – одной ногой в воздухе, носком другой – на земле, его подвижное тело застыло керамической болванкой.
«Ой, что ж это делается? – хотел выкрикнуть Вася, но осилил лишь «Ой».
Никто ему не ответил – два Бога и каланча в драконе уже в шесть ручьев лили слезы, Варвара трясла бездыханную женщину, а гномы словно играли в игру со словами «море волнуется – три, морская фигура, замри!»
– Ди! Ди, очнись, слышишь? Мы тут где-то недалеко, нам гномы дорогу покажут, – Варвара подняла голову, словно ища поддержки у присутствующих, но в ее глазах отразился и застыл ужас. Вася с трудом повернулся по направлению ее взора и только сейчас разглядел, что почти все гномы превратились в пестрые глиняные статуэтки. Вася все понял.
– Варвара… – слабо проговорил он, чувствуя, как тоже каменеет. – Ди умерла. Не горюй. Ты умрешь тоже, но… скоро… вы оживете… на новой… планете. Это… нам… ничего… не… осталось. Варвара… – он хотел добавить «прощай», но вместо своего голоса услышал другой:
– Ди жива еще. Я за нее отвечаю. Она из моих душ, позволь мне, – на Варварино плечо легла рука в черной перчатке с длинными ногтями на оголенных кончиках пальцев, покрытых розовым лаком.
Пантелеймония наклонилась над неподвижным телом и дунула Ди в лицо:
– Вставай. Тебя ждет Ося.
– Мой сын, мой сын! – забормотала Ди, резко села и посмотрела на темное небо, где не было больше проекций, оно лишь сильнее затягивалось рваными облаками. – Где он? Где Ося?
– Пойдем. Я провожу тебя к нему, – взяла ее под руку Пантелеймония. – Это рядом, через дорогу, не бойся.
Ди послушно встала, глядя на женщину в черном и розовом как на свою давнюю знакомую, с которой не виделась много лет и хотела бы остановиться, поболтать, но не до того сейчас было.
– Я с вами! – Варвара поднялась тоже, но тотчас наклонилась опять, подбирая что-то с земли.
– Твое дитя здесь, – сказала ей Пантелеймония. – И твой Бог тоже. Оставайся с ними.
Варвара обернулась и, кажется, только сейчас увидела дракона, интенсивно пополняющего слезами запасы нового водоема. В ее глазах не отразилось и толики ужаса, который был в них, когда минуту назад они смотрели на маленькие неживые фигурки.
– Хорошо, я останусь здесь, – произнесла она тихо, и, приблизившись к Ди, вложила в ее в руки подобранный на земле предмет. – Только его возьмите с собой. У него тоже сын где-то там...
Ди ощутила в ладонях холод и твердость большого, но легкого камня. Она наклонила вниз голову и разглядела гнома с вылупленными глазами на глупой физиономии. Только этот гном был ненастоящий – Ди держала в руках обычную керамическую статуэтку, наподобие тех, что продаются на рынках и в магазинах для садоводов.
