Текст книги "Любовь, конец света и глупости всякие"
Автор книги: Людмила Загладина
Соавторы: Ильфа Сидорофф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)
Она выключила компьютер, тихонько, чтобы не побеспокоить спящего гномика, вытащила из шкафа постельное белье. Уже почти засыпая, думала о героях, вернее, о двух героинях сказки. Они уже встретились в самом начале – и не случайно, конечно. Потом, завтра, может быть, Варвара придумает, почему им суждено было встретиться... И наверно, по ходу сюжета придется их разлучить, а то какой интерес в истории, если все будет гладко в ней? Но расставанием не закончится, раз это сказка – там хороший конец должен быть. Героини потом встретятся как-то раз. И еще много раз. И спасут мир от Конца Света. А потом будут жить вместе долго и счастливо и умрут в один день.
Медиум
Прямо на Таньку смотрели два разноцветных глаза. Выражение радости переливалось из серого в зеленоватый, смешиваясь с удивлением, которое будто даже их обладателю казалось необъяснимым. Эти глаза она знала прекрасно – двух лет, пожалуй, еще не прошло, как их в последний раз видела. А до того каждый божий рабочий день они мелькали перед ее лицом.
Если на протяжении, скажем, полутора лет приходится пять раз в неделю по восемь и более часов в день видеть перед собой нос к носу одних и тех же людей, общения в офисе, по идее, должно б за глаза хватать. А вот нет! Именно с теми людьми общения бывает совсем недостаточно – невероятно, но факт. Вот потому коллеги, случается, вместе ходят в кино, устраивают пикники, ужинают в ресторанах и зовут сослуживцев к себе домой.
Танька и два года назад на дорогу четыре часа тратила, и социальная активность с коллегами приводила к частичной потере трудоспособности на следующий день, так что участие в мероприятиях если и принимала, то за редкими исключениями. Жизнь и тогда заключалась в монотонном повторе рутинных действий, но бессмысленным автоматом она себя вовсе не ощущала. Напротив, несмотря на потери, которые в жизни уже произошли, все ей казалось вполне осмысленным. О том, что в ту пору внутри нее постоянно присутствовал Бог, принявший перед Концом Света что-то вроде «подписки о невыезде», она, конечно, не ведала, а «божественные проявления» старалась скрывать от общественности. Дурочкой-то она себя считала (а кем же могла быть еще?), но ощущения дурными не назвала бы. Скорее наоборот.
Но что же знали об этом коллеги? У них на виду – приятная женщина, толковый работник и «тэдэ и тэпэ» – обособлялась от коллектива: как не обеспокоиться тут? Кое-кто, преисполненный чувством ответственности, справки навел об ее длительном отпуске – и всплыли наружу трагические события Танькиной жизни: да ведь она, оказывается, совсем недавно похоронила маму в Москве. И понеслась по офису волна моральной поддержки: все сразу стали с ней внимательны и осторожны. Даже длинноволосый красавчик Ларик, с которым Танька до этого и здоровалась-то не слишком охотно, встречал сочувственным взглядом, а вместо приветствия, как-то раз произнес: «If you need someone to talk to, I am always here…[96]».
Фраза звучала мило и неподдельно искренне: Танька часто вспоминала потом, как ее это изумило. Она всегда почитала Ларика за недоступного, «типично английского сноба», и разговаривать с ним помимо работы ей было не о чем, да и незачем. Пусть как работник он даже был толковее нее: начальство его отмечало, по делу, заслуживал, что тут скажешь, – да только намного сильнее начальства он отмечал себя сам: Ларик был крайне высокого о себе мнения. Ну а снобизм в людях Танька на дух не переносила. В дискуссиях по работе, если они между ними случались, она едва сдерживалась: до невозможности раздражали его высокомерное мнение о своей «профессиональной экспертности» и подчеркнуто снисходительная манера общения с коллегами. А речь, пропитанная показушным акцентом выштудированного выпускника Итона! Он разговаривал так, будто за каждой щекой у него было по сливе, и употреблял наречия типа «more importantly»[97]. В том, что за такое отношение к себе Ларик если не отвечал взаимной неприязнью, то, по крайней мере, игнорировал ее большую часть времени, Танька не сомневалась, а тут вдруг ба! – такое внимание к ее особе. От растерянности она беззвучно открыла рот, но тут же опомнилась и улыбнулась вежливо-сдержанно:
– You are so kind, thank you[98].
Для русского уха такие формальные обороты обычно звучат фальшиво, хоть именно так эту фразу она и хотела произнести – кое-чему обучилась за несколько лет жизни в Англии. Но любезность прозвучала еще фальшивее, чем предполагалось. Ларик оскалил красивые зубы в улыбке настолько широкой, что заткнула бы за пояс «чеширскую» Танькину.
– Leave those formalities to the HR[99], – еще более неожиданно он похлопал себя по коленям, будто присесть на них приглашал. – But you can talk to Uncle Larry![100]
«Uncle Larry» был моложе на семь или восемь лет, но его жест не показался ей фамильярным, наоборот, стало весело и легко. И в самом деле, она могла бы ему на колени залезть без задней мысли, лишь неподобающая офисная обстановка, наверное, сдержала. А со словами все стало намного проще: без напряжения они запорхали, как воробьи на весеннем бульваре.
– А я иногда летаю... – призналась Танька первый раз в жизни. Ни маме, ни брату она об этом никогда не рассказывала, а тут взяла – и без всяких пояснений-предупреждений... А Ларик и не спросил, во сне ли. Понимающе покачал головой и вместо уточняющих вопросов, сказал:
– Со мной тоже такое бывает.
Непонятно куда улетучился весь его снобизм.
Ежедневных восьми часов в офисе им стало недостаточно, хоть они и общались теперь беспрерывно. Иногда речь шла о работе. А иногда, даже не отрываясь от мониторов или же напустив деловой вид, говорили – ну, например, о гитарах: концертных и акустических, шести– и («да-да, Ларик, такие бывают!») семиструнных. Или о последних «самсунгах» и «нокиях». О снах и нечистой силе. О Джазовой сюите одного известного композитора. О не оправдавшихся прогнозах на снег. О том, как в одной русской книжке Москву посетил Дьявол («э-э-э нет, Ларик, это не переделка «Фауста»!»). О последней новинке серии «Плоский мир» («Как? Ты до сих пор не прочла «Зимних дел мастера»? Зато я прочитал!»).
Хорошо еще, что в английских офисах предоставлено время на ланч, так что хотя бы час в день можно было не напускать деловой вид за перекусом на лужайке или под навесом кафе на Спиталфилдс-маркете. Ну а уж если случалась совсем мерзкая погода – то за рабочим столом с пиццей на двоих или огромной коробкой суши. И при этом болта-а-ать... Болтать без умолку.
Смешнее всего, что почти на все и всегда у них были разные точки зрения: каждый спорил, порой горячо, судя со своей колокольни, – и при этом они не ругались, но ехидничали обязательно. Таньке это напоминало общение с братом: Олежка и Ларик были ровесники и даже в чем-то похожи весьма странным образом, хотя внешним сходством такое не назовешь. Глаза Ларика были слегка разноцветные, а у Олежки – в детстве голубые, потом стали зеленые, но оттенок менялся в обоих одновременно. Олежка в ту пору был кругловат, ростом чуть ниже Таньки – Ларик же высок и строен, как статный клен, да еще курчавые рыжеватые волосы до плеч, и он иногда их сцеплял на затылке резинкой в смешной пышный хвост.
По утрам он встречал ее в офисе привычным «Hey you[101]» и без паузы переходил, например, к рассказу о новом трюке своего лабрадора. Танька выслушивала про трюк и сообщала, что лабрадоры, конечно, умны, но фокстерьеры милее и круче. Завязывался беззлобный спор о породах собак. Или о том, кто лучше (среди собак) – девочки или мальчики. С собачьей темы переключались на детскую: Таньке было что рассказать о любимчике Осе, Ларику – о своих дочках-близняшках; всем троим было тогда по два годика.
Если бы не близняшки да фотография красивой индианки в рамочке, которую он постоянно держал на столе, Танька, возможно, с ним пофлиртовала бы. О Робине не задумывалась, подумаешь – флирт, что в этом такого, она и раньше другим мужчинам глазки строила, чисто ради забавы. Но с Лариком этот номер бы не прошел, он мало того что ей нравился, но и наверняка клюнул бы – можно было предугадать, куда бы это их завело: он тоже, кажется, смотрел на нее не без особого интереса. Хотя чего уж ей было по поводу Ларика обольщаться – он был известный всему офису ловелас, да к тому же уверенный, что неотразим абсолютно для любой женщины. Два года назад, чтобы соблазнить Таньку, ему и усилий больших не потребовалось бы, но, к счастью или несчастью, приложить их он не успел. Их совместный рабочий проект завершился, это событие отметили в пабе, где впервые и обнялись – оба были уже сильно под мухой. Ну, потискались в пьяных объятиях с обещаниями «встречаться на ланч». После, само собой, даже не перезванивались – так бывает всегда между бывшими сослуживцами.
И вот, два года спустя, на станции метро «Ливерпуль-стрит» тот самый Ларик обнял Таньку вторично. И уже минут пять не разжимал объятий, будто боялся опять упустить.
– Ларик? А ты что, говоришь по-русски? Вот это сюрприз! – Танька нехотя освободилась из его рук, но не переставала смотреть в глаза – показалось ли, что зеленого оттенка в них стало больше, причем в обоих?
– Сам себя не перестаю удивлять, – ответил он, но уже по-английски. – Я ведь, собственно, начал русский учить, когда мы с тобой подружились. Ужасно хотелось тебя удивить как-нибудь. И вот, кажется, это мне удалось, хотя, пожалуй, себя удивил еще больше. Даже не знаю, как те слова вылетели, будто в меня кто-то русский вселился, ты представляешь?
– Не-а. Не представляю. Но ты меня удивил, в самом деле. И эта фраза... про «чудо в перьях»... – она поперхнулась, почувствовав подкативший к горлу комок. Олежка так называл ее не однажды, добавляя порой «птица-Танька» – точь-в-точь как Ларик произнес... И, не сдержавшись, уткнулась лицом в широкий лацкан его плаща.
По станции разнеслось объявление, что движение поездов приостановлено в связи с поломкой семафоров. Вслед удаляющемуся гулу динамиков в толпе послышался хриплый бас:
– Они таким образом не только семафоры разнесут в пух и прах!
Толпа маневрировала вокруг двух странноватых пар, что в отличие от других пассажиров не вовлекались в поток непрерывного движения. Рыжеватый мужчина с курчавой копной волос, которая вовсе не сочеталась с его деловым костюмом и строгим плащом, сжимал кольцом руки на худой спине рослой женщины. Объемистый кейс с ноутбуком оттягивал вниз ее хрупкое плечо, затылок отсвечивал стеклами сбитых поверх головы очков. В двадцати метрах от них к витрине киоска прижалась спиной негритянка в пестрых одеждах, увенчанных зеленой шляпой. Рядом с нею – старик, похожий на Санта Клауса «в штатском», гладил шикарную бороду, проводя крупной ладонью от подбородка до живота, что придавало ему вид неколебимого самовеличия.
– Стоит ли так сильно переживать из-за поломки семафоров? Пяти минут работникам метрополитена будет вполне достаточно, чтобы восстановить движение. Даже без нашей помощи обойдутся, я думаю.
– Семафоры сами по себе не ломаются! Вы что, не видите – уже двадцать процентов? Позавчера еще было двенадцать! – негритянка потрясла перед лицом старика странноватым полупрозрачным сосудом. – Не первая вспышка на этой неделе, а кто виноват? Все те же Подозрительные Лица! – темнокожее лицо приобрело от волнения пепельно-серый оттенок, толстые губы дрожали. Другой рукой, сжимающей два туго набитых пакета из супермаркета, она ожесточенно махала в сторону обнявшейся парочки.
– Вспышка на этот раз уж не настолько значительна, чтобы панику сеять, коллега.
– Ваш оптимизм был всегда заразителен, но лично я начинаю сомневаться в успехе нашего предприятия. Что если тот, чьего имени нельзя называть, все же прав? Новая Магия здесь возникает, как видите, все наши попытки оказываются тщетными против маленькой кучки простых смертных. И самое главное, все они – души одного Бога.
– Четверо смертных против шестерых Всемогущих? Не смешите меня, Евстахия.
– Вы разучились считать, Амвросий? Их только среди живущих – пять человек! Или забыли, что у него есть дочь, наполовину сама Бог? Плюс этот призрак, бывший Ветер, не оправдавший наших надежд. Плюс он сам. Плюс целая армия мелких тварей!
– Призрак есть призрак, какой с него толк, будто вы сами не знаете. Гномы, Бог и его дочь не в счет. Все они в космосе, Магия этой планеты вне их досягаемости. Из четырех других только Варвара хочет спасти мир сознательно. Ося еще ребенок, он направляет Магию на вполне безобидные игры. Ларик – агностик чистейшей воды, а эта бывшая аватара лишь беспрерывно грузит себя Здравым Смыслом. Без Бога в себе она в любом случае не представляет риска.
– Да? Вы уверены? А семафоры тогда как же? Кто из них выплеснул Магию, которая вновь нарушила здешний порядок?
– Ох, дались вам эти семафоры! – Амвросий даже повысил тон, но в этот момент вежливый и безучастный голос в динамиках объявил, что неполадки на линии устранены, движение поездов восстановлено.
– Ну вот видите, – улыбнулся старик. – Не прошло и пяти минут. Все в порядке у лондонцев со Здравым Смыслом, нам не о чем волноваться. А кстати, – кивнул он в сторону женщины, застывшей в объятиях своего рыжеватого спутника. – Она очень правильно сделала, что вернулась сюда из Москвы. В этой стране ей самое место.
– Чтобы подальше быть от Варвары? – уточнила Евстахия.
– Разумеется. Слияние этих двух душ – сплошной динамит. А вот для Таньки конкретно лучшего места, чем Лондон, сейчас не придумать: здесь ее Магию не разбудит ничто. К примеру, возьмите хоть эту станцию: час пик, с поездами задержки. В Москве народ толкался бы и лез в драку, а тут все движутся организованно, словно стадо овец в загон, только «sorry»[102], да «please»[103] слышно. Идиллия!
– Нет, не все идеально, – возразила Евстахия. – Вон машинист электрички психует, еле сдерживается, чтобы не заорать и не обозвать пассажиров болванами за то, что к дверям вагонов нечаянно прикасаются.
– Всего-то один машинист, – старик усмехнулся. – И он не типичен для этой страны. Акцент у него, что ли, не слышите?
– Пожалуй, один машинист с акцентом бурю не вызовет, – согласилась негритянка. – Не то что призрак, который целый магический ураган на несколько станций обрушил два дня назад. Еле утихомирила всех возбудившихся. А теперь этот призрак вселился в парня и пытается пробудить Магию в Таньке.
– Тоже мне, нашел медиума. Этот парень родился агностиком, сколько бы наш коллега своих усилий ни прилагал, чтобы заставить его поверить – в себя, хотя бы. Ларик ни Бога, ни черта не признавал никогда.
– Кто знает, а вдруг начнет? Призраки раньше в него не вселялись ведь... Да еще с похожей душой. Родственные души могут таких чудес наворотить, нам с вами даже и не приснится, – Евстахия метнула тревожный взгляд в сторону, где в двадцати шагах от них Ларик так и не выпускал Таньку из своих рук. – Как думаете, Амвросий, разбудит в ней призрак Магию?
– Хм... нет. Я думаю, не разбудит.
Полиглот
Согласно календарю, весна пришла в северное полушарие еще неделю назад, но вела себя не по правилам. С утра выпадал снег и лежал на тротуарах, пока его не счищали хитрыми механическими устройствами, каких раньше на улицах Лондона не видели даже зимой. К вечеру то налетал дикий ветер, то вдруг на полчаса теплело так, что обычно рокочущие голуби начинали интимно урчать, словно кошки. Магия все убывала, а без нее Земля не могла удержать любую погоду, и Конец Света все приближался. Ничего не подозревающий о нем Ларик полагал, что в весенней фазе вращения по орбите планета пропитывается особым химическим составом – атмосферными микроэлементами, которые действуют на человеческую психику и как бы немножечко сводят людей с ума. Вот потому весной многие и влюбляются, а погода тут ни при чем, будь она хоть вообще черт знает что. Других причин объяснить свое состояние он не находил, как и не мог подыскать тому термина более адекватного, чем «влюбленность», пока три дня и три ночи очень тщательно анализировал свое отношение к бывшей сотруднице.
Ларик думал о ней непрерывно. Три дня назад они случайно столкнулись в метро – хотя черт знает, случайно ли... Возникло откуда-то ощущение, что он ее там специально ждал: давно знал ведь, в какое время она утром до Сити добирается и по какому маршруту. Сам он уже два года не ездил по той ветке метро – нынешний офис находился совсем в другом месте. Но почему захотелось сойти именно там, да еще ждать добрых двадцать минут ее поезда, он объяснить себе был не в состоянии.
А ведь и Танька могла уже десять раз место работы сменить – в конце концов, жила где-то у черта на куличках и время от времени жаловалась, что ежедневные поезда дальнего следования ее утомляют. Почти два года они не встречались, не звонили друг другу, ни строчкой не перекинулись, и ведь как странно – когда ее поезд к станции подошел, он уже точно знал, что она из него выйдет, из какого вагона, и что на ней будут очки. Раньше очки она, кажется, не носила, хотя, черт ее знает, может, он просто забыл... А по виду все та же Танька – тощая и нескладная, в охапку ее скорее – держать, держать крепко и больше не отпускать...
Он протянул к ней руку, ляпнул первое, что пришло в голову, что-то нарочито-грубое, как между ними принято было, – и вот она смотрит странно, глаза сделались мокрые, нос у него на груди спрятала, плечи затряслись... Черт, он не умел успокаивать женщин, только руки сцепил на ее спине – вот так, покрепче, и не отпускать больше, не отпускать...
Бедная, маленькая, милая, нежная женщина – как же в жизни тебя угораздило… Два года назад маму похоронила, теперь – меня... Стоп! Я что – сам себе сказал «меня»? Черт, ну бывает, дурь с языка слетела. Бедная Танька – бедный, бедный ее младший брат... Мы ведь, кажется, с ним одного возраста, значит, он умер совсем молодым... Да ведь и Танька не скажешь, что старая, может, на пять или десять лет старше – не спрашивал, неприлично у женщин спрашивать, впрочем, какая разница? Если ее причесать, то вполне даже молодо выглядит и совсем недурна собой...
Она успокоилась, щеки «клинексом» вытерла, тонкими пальцами по волосам провела, как гребенкой («черт возьми, разве женщины так причесываются, хочешь, расческу куплю тебе?»), носом шмыгнула:
– Пока, Ларик, приятно было, я уже на работу опаздываю, ты звони, если что...
«Ку-уда?! Я тебя только держать крепко-крепко собрался, вот уж фиг теперь отпущу!» Вслух сказал:
– See you![104]
И пошли. Каждый в свой офис, он еще больше на работу опаздывал – дальше тащиться от Ливерпуль-стрит. Только потом еле свободной минуты дождался, чтоб сообщение отправить: «Как насчет дринка в пабе в шесть вечера?» Танька лишь что-то невразумительное промычала на это.
Три вечера напролет он провел не в обсуждении новой кафельной плитки для ванной с Рашной, и не в сборке кукольных домиков с близнецами, и даже не в прогулке по парку с любимым лабрадором, как это было почти каждый вечер раньше, а в интернет-чате с Танькой. Как и прежде, работая бок о бок, болтали они обо всем, что придет в голову. Только форма общения поменялась, и раньше-то он не пытался ее уломать после работы пойти «на дринк».
А теперь – что случилось, в самом деле, и почему, черт возьми? Ну, допустим, сидели, сколько-то месяцев чуть ли жопами терлись, базарили целый день о том о сем, ну так что же, раз у обоих язык без костей... И хоть на ланч вечно вместе ходили, но на дринк в паб – единственный раз, и в любом случае это было два года назад! Танька скорее «своим парнем» была ему, чем одной из тех «птичек», которых хотелось бы в конце пати трахнуть или в командировке в гостинице соблазнить. Разве что если сама интерес проявила бы, Ларик всегда готов ублажить, если женщина просит, он как-никак джентльмен. Только Танька не просила, хоть, несомненно, он нравился ей. Может, и к лучшему, что не просила: один раз ублажил бы, второй, третий – и завертелась бы интрига. Без драмы бы не обошлись – работали вместе, последствия могли быть, еще до Рашны бы докатилось – кому это надо? Он семьянин, коллега и друг, но из-за интриги всего лишился бы: семьи, работы и дружбы.
А с Танькой дружить было интересно, у нее вовсе не бабский ум и почти мужской дух соперничества. С ней всегда нужно было держать планку: перещеголять себя хоть на рабочем, хоть на любом другом уровне, где простиралась его обширная эрудиция, Ларик и парню бы не позволил, а тут наметилась явная конкуренция со стороны женщины. Но в этом был даже особый интерес, как у спортсмена к сопернику, случайно попавшему не в свою весовую категорию. Тут главное не согласиться на «ничью», не говоря уже о поражениях, и потому требовалось знать все сильные и слабые стороны соперника. Только поэтому Ларик стал читать, например, двух русских авторов: один из них ей дико нравился, хоть он всего-навсего спародировал «Фауста», а другого – классика литературы, о котором на Западе знают все, – она терпеть не могла. Из английских Танька любила «Плоский мир», и хоть Ларик к нему сам относился так себе, но заказывал все новинки из серии еще до того, как они поступали в продажу, опередить ее прочтение ему удавалось всегда (Hurray![105]). Он слушал сюиту какую-то, пытаясь понять, почему композитор назвал ее «Джазовой»: русской классикой никогда раньше не увлекался, а тут пришлось. И даже русский язык учить начал! Не доучил. Ларика перевели на другой проект, видеться с Танькой они перестали, так что необходимость затмить ее своим блеском отпала сама собой. На новой работе появились иные соперники, хотя, чего греха таить, с ними интерес был не тот.
И вдруг два года спустя, за день до их «нечаянной» встречи на Ливерпуль-стрит, произошло несуразное. На его голову упала книжка. Тяжелая книжка в твердой обложке – вот просто так ни с того ни с сего взяла и шмякнулась. Ларик сидел в кресле у книжного шкафа, не двигался, шкаф не раскачивал, а она ему прям на макушку – бумс! Потирая ушиб, Ларик бросил взгляд на обложку: наискосок по ней крупно – резкие, угловатые буквы.
«Какого черта я эту книжку когда-то купил? Она же на русском...»
Перевод на английский он, впрочем, читал, еще года два назад. И не особенно оценил. «Кажется, от этой книги Танька тащилась, что, интересно, она в ней нашла?»
Ларик раскрыл томик на первой странице и прочитал вслух:
«...так кто ж ты, наконец?
– Я – часть той силы...»
«Черт!» – вздрогнул Ларик. Два года назад он сходил на урок русского языка и еще помнил фразы «При-евет!» и «Спас-иба!» И еще «Я пьяний вдризг!» – этому уже Танька научила, он просил что-нибудь общеупотребительное. А прочитать на этом странном алфавите мог разве что «Москва» и «СССР» – как же так получилось, что вдруг прочитал целую фразу? Мало того, понял, что она значит?..
«А крепко меня по башке трахнуло книжкой-то, черт возьми!» – усмехнулся Ларик и прочитал вслух другую фразу, которая бросилась ему в глаза на открытой странице:
«...к необыкновенным явлениям он не привык. Еще более побледнев, он вытаращил глаза и в смятении подумал: ‘Этого не может быть!..’»
Сомнений не было – он читал это сам, слова были понятны, хотя голос казался каким-то иным, более густым что ли...
«Черте что. Вот уж не замечал за собой раньше подобных явлений. Может быть, я еще и индийский знаю? Надо проверить у Рашны», – и открыл рот пошире:
– Танька! – вылетело непроизвольно.
Через секунду в дверях возникла красавица Рашна.
– Who are you talking to?[106] – она смерила его недовольным взглядом с ног до головы и, не найдя в руках телефонной трубки, уже заподозрила неладное. – Have you just called ME by somebody else’s name?[107]
– Shoot![108] – менее образованный англичанин, скорее, выкрикнул бы немножко иное ругательство. Но Ларик был как-никак выпускником Итона. – I didn’t call you by nobody’s name! Something strange is happening to me, I need your help! Now! Say something in Hindi to me! Please![109]
Возмущение сменилось в глазах Рашны недоумением.
– Well?[110] – прикрикнул Ларик нетерпеливо.
– Тумхем киа хо раха хэ?[111] – подчинилась жена.
Он смотрел в ответ тупо, только рот раскрыл.
– Киа тум бимар хо?[112]
– Какой красивый язык, – наконец отозвался Ларик, но голос снова звучал как не свой.
– Wha-at?[113] – округлила глаза Рашна. – And what language is that?[114]
– English of course! Am I not talking English to you right now?[115]
Рашна только головой покачала – опять муженек перетрудился, не иначе. Нечто похожее случилось в их благополучном доме в первый день Нового года: будто на разных языках разговаривали и не понимали друг друга совсем. Хорошо еще, что потом помирились, а то, она слышала, слишком много людей стало в Англии разводиться по разным поводам, у них, слава богу, до этого не дошло. Вздыхая, она направилась в dining room[116], пообещав на ходу Ларику a nice cup of tea[117].
«Ну что же – проверено, хинди, по крайней мере, пока не знаю. Значит, не проснулся в одночасье полиглотом, – Ларик еще раз задумчиво потер ушибленную макушку. – Может, я просто переутомился и мне это показалось?»
Он снова взял в руки книжку и непроизвольно открыл ее.
«Простите мою навязчивость, но я так понял, что вы, помимо всего прочего, еще и не верите в бога?» – прочитал он вслух все тем же «не своим» голосом.
Ларик икнул – почти как персонаж, к которому обращался в диалоге автор тех строк. В животе, кажется, от беспокойства забегали мурашки. Пять минут он дрожал, тщетно пытаясь взять себя в руки, а потом медленно начал считать до десяти, лишь на восьмерке заметив, что это делалось не по-английски.
«Да, я не верю в Бога, – сказал он себе как можно тверже. – И всему этому должно быть простое научное объяснение».
«Научное?» – переспросил, будто сам себе не верил.
«Ну а какое еще, черт побери? Все действительное разумно и поддается объяснению. С научной точки зрения. В частности, вот этот феномен можно объяснить, например, амнезией, которую я вполне мог испытать когда-либо. Или другими свойствами памяти... Кстати, да! – вспомнил он почти обрадованно. – В этом шкафу где-то была книжка по психологии, там про память очень толково написано, надо, пожалуй, ее поискать...»
Он слегка нагнулся, чтобы подняться с кресла, и получил второй удар по макушке.
«Что за черт?!» – разозлился Ларик, хотя и не мог понять, на кого. Он поднял с полу вторую книжку, облюбовавшую его голову в качестве мишени, и прочитал на твердой обложке еще один русский заголовок:
– «Идиот».
