Текст книги "Обнаженная натура"

Автор книги: Лорел Кей Гамильтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)

Глава шестьдесят пятая

До рассвета осталось меньше двух часов. Я так устала, что ныло все тело, но зато вампиры были живы. Они лежали в морге, прикованные к каталкам, и так как в морге была комната, оборудованная только под одного вампира, то коронер и его штат были не в восторге, когда их привезли десять, но Граймс своих людей расставил как дополнительную охрану. Он попросил вызываться добровольцев, и его ребята посмотрели на него как на психа: если он говорит, что что-то – хорошо, значит, так оно и есть. К тому же высказался он следующим образом: «Сегодня никто не погиб. Если мы это сделаем, завтра тоже никто не погибнет».

Эдуард не был мною доволен. Бернардо ситуация позабавила. Олаф оставил меня в покое, погруженный в свои мысли, которые мне не хотелось бы знать. Я согласилась на предложение сержанта Рокко подбросить меня в отель, поскольку Эдуард такого не предложил. Вообще-то это могло бы задеть мои чувства, но не сейчас.

– Никогда раньше не испытывал свои способности на настоящем вампире, – сказал Рокко в тишине машины.

– И насколько это отличается? – спросила я, глядя на затемненные дома за окном. Как на почти всех улицах почти всех городов, все было закрыто в этот предрассветный час. Даже стриптизеры разбрелись по домам.

– Ощущение как и от людей, только мысли у них будто медленнее. Нет, – перебил он сам себя, и было в его тоне что-то такое, что заставило меня на него посмотреть. Повернутое в профиль лицо казалось очень серьезным в уличном свете. – Это как насекомые, застывшие в янтаре, будто воспоминания давних времен у них наиболее ясны, а то, что сегодня делал с ними наш убийца – как в тумане.

– Спорить готова, что это только у Генри Джефферсона и у Сары.

Он покосился на меня, на миг отведя глаза от дороги.

– Да. А как ты узнала?

– Они самые старые. Ты же знаешь, что старики помнят прошлое лучше настоящего?

Он кивнул.

– Я думаю, что у некоторых вампиров так же. У тех, которые не преуспели, а просто выжили. Вот они тоже оглядываются на славные дни.

– И твой бойфренд-вампир тоже так?

Я подавила желание спросить «который?» и не стала собачиться.

– Нет, но он же мастер города.

– Хочешь сказать, что он доволен своим положением.

– Ага.

– У Генри часы, которые стоят дороже этой машины. Он вполне процветает, так почему же самые живые у него воспоминания о временах, когда женщины ходили в локонах и длинных платьях, а он – в жилете, в костюме с кармашком для часов и в цилиндре?

– Он любил ту женщину? – спросила я.

Рокко задумался, потом ответил:

– Да. – Он снова посмотрел на меня. – Раньше, Анита, я никогда не умел улавливать образы любви. Отлично ловил насилие, кровь, ненависть, всякое темное. А сегодня легко воспринимал образы мирной жизни, а всякие резкости – приходилось напрягаться. Ты со мной что-то сделала, когда я тебя читал?

– Не нарочно, – ответила я, – но я знаю за собой способность влиять на вампирские силы.

– Я не вампир, – возразил он.

– Мы одни, Рокко, и ты хотел говорить со мной наедине, так что не будем врать. Я знаю, и ты знаешь, и твои люди знают, что ты питаешься собранными воспоминаниями.

– Они не знают.

– У тебя кличка – Каннибал. Они знают. На каком-то уровне – знают. – Я откинулась на спинку сиденья. Мы сворачивали на Стрип, и вдруг я поняла, куда все девались – сюда. Улица перед рассветом выглядела так же, как в полночь. – Я думала, что город, который никогда не спит – это Нью-Йорк.

Рокко рассмеялся.

– Я там никогда не был, но Стрип спать не любит. – Он снова глянул на меня, тут же отвернулся к ярким огням и рекламам улицы. – Ты же тоже питалась моей памятью.

– Ты мне показал, как это делается.

– И ты, питаясь моей памятью, поняла, как это против меня обратить. Как-то так?

– Очевидно.

– Ты где остановилась?

– В «Нью-Тадже».

– Это отель Макса, – сказал он неодобрительным тоном.

– Макс знает, что, если с нами что-нибудь случится, это будет большая неприятность. И охраняет мир, охраняя нас.

– Твой бойфренд в вампирском мире настолько большая шишка?

– На жизнь не жалуемся, – ответила я.

– Это не отвечает на мой вопрос.

– Не отвечает, – согласилась я.

– Ну, ладно.

Мы стояли у светофора перед «Белладжио». Невдалеке высился нью-йоркский горизонт, сбоку – Эйфелева башня. Как будто весь мир уменьшили и втиснули в одну улицу.

– Задай тот вопрос, который хочешь задать, Рокко.

Я вполне готова была, что он возмутится, но он остался спокоен. Потом сказал:

– Ты такая же, как я. Ты питаешься своей силой.

– Поднимая мертвых? Вряд ли.

– Нет, сила связана как-то с сексом или любовью. Я питаюсь насилием, памятью о нем. А ты – более мирными эмоциями. Так?

Я подумала про себя над ответом. Наверное, я устала, потому что ответила правду:

– Да.

– И я теперь буду видеть более мирные вещи?

– Не знаю. Вроде как мы слегка обменялись силами.

Я посмотрела на пиратский корабль, на пожар, и это было что-то нереальное, сюрреальное даже, как в бессвязном сне.

– Ты когда-нибудь раньше обменивалась так силой?

– Я могу действовать как линза для паранормальных способностей, поднимая мертвых.

– Это как?

– Я объединяю силу с другими аниматорами, и мы вместе можем поднять больше мертвецов, или более старых.

– Интересно.

– Ага. Я об этом несколько лет назад писала. Статья в «Аниматоре».

– Пришли мне ссылку, прочту. Может быть, практиционеры тоже это могут.

– Ваши способности не очень похожи друг на друга.

– Наши с тобой тоже.

– Мы с тобой оба – живые вампиры, Каннибал. Это нас объединяет.

Он посмотрел на меня – более долгим взглядом.

– Пока что на экстрасенсорных вампиров закон не распространяется.

– О них недостаточно известно, чтобы законодательно регулировать.

Он улыбнулся:

– Да и слишком многие политики попали бы под пресс закона.

– Вероятно.

Он снова глянул на меня:

– Ты кого-нибудь таких знаешь?

– Нет, просто я цинична.

– Не то слово.

– Спасибо за комплимент. Для копа это высшая похвала.

У меня осталось чувство, что свой вопрос он так и не задал. Я ждала в залитом неоном молчании, подчеркнутом пунктиром темных точек между фонарями, будто всюду, где не горел свет, ночь становилась гуще. И настроение у меня мрачнело.

Оп заехал на большую круговую дорожку возле «Нью-Таджа». Тут я сообразила, что надо было позвонить, чтобы нас встретили. Я-то думала, что меня Эдуард и ребята завезут, и они меня прикроют. А сейчас я осталась одна.

– Тебя проводить?

Я улыбнулась ему, берясь за ручку двери:

– Я уже большая девочка.

– У этого вампира на тебя стоит не на шутку.

– Ты все вопросы задал, для которых тебе нужно было уединение?

– Тебе кто-нибудь говорил, что ты бестактна?

– Только это и говорят.

Он снова засмеялся, но слегка нервно.

– У тебя когда-нибудь бывало искушение подкормиться больше, чем следует?

В дверях нарисовался швейцар, или служитель парковки, или кто-то так – я махнула рукой, чтобы был свободен.

– Ты это о чем, Рокко?

– Я могу забрать воспоминание, Анита. Забрать и стереть из чужого разума. Несколько раз такое получалось случайно. И как будто тогда это становится уже моим воспоминанием, а не чужим – и это приход. Наплыв радости. Я думаю, если бы я дал себе волю, то мог бы забрать все – все дурные воспоминания человека. Может быть, и больше. Может быть, всю память, оставив его пустым. И думаю, каково это было бы ощущение – забрать все.

– И это искушение? – спросила я.

Он кивнул, на меня не глядя.

– Ты когда-нибудь это делал?

Он посмотрел на меня с удивлением, потом с ужасом:

– Нет, конечно! Это же было бы плохо.

Я кивнула.

– Вопрос не в том, что можешь что-то сделать, Рокко. Даже не в том, что думаешь о том, как это сделать. И даже не в том, что у тебя искушение зайти слишком далеко.

– Так в чем же он?

Я смотрела во вполне взрослое лицо мужчины, знающего свое дело, и видела в его глазах неуверенность. Знакомую мне неуверенность.

– В том, чтобы решить этого не делать. В том, чтобы не поддаться, испытывая соблазн. Не способности наши делают нас служителями зла, сержант, а то, что мы поддаемся им. Паранормальные способности в этом смысле не отличаются от пистолета. То, что ты можешь войти в толпу и перестрелять половину, еще не значит, что ты это сделаешь.

– Пистолет я могу запереть в сейф. А свою способность не могу из себя вынуть и положить туда же.

– Да, этого мы не можем. И потому каждый день и каждую ночь мы совершаем выбор: быть хорошим человеком, а не мерзавцем.

Он смотрел на меня, не снимая рук с рулевого колеса.

– И вот это твой ответ: мы – хорошие люди, потому что не совершаем плохих поступков?

– Разве не в этом смысл понятия «хороший человек»?

– Нет. Хорошие люди совершают хорошие поступки.

– Разве ты не совершаешь их каждый день?

Он нахмурился:

– Пытаюсь.

– Рокко, так это же и есть все, что может сделать каждый из нас. Мы пытаемся. Мы делаем, что можем. Сопротивляемся соблазну. И продолжаем действовать.

– Я тебя старше лет на десять; как получается, что я у тебя спрашиваю совета?

– Во-первых, я старше, чем выгляжу. Во-вторых, я первый человек на твоем пути, который может испытывать подобный соблазн. Трудно жить, когда думаешь, что ты только один такой – сколько бы лет тебе ни было.

– Звучит как голос опыта.

Я кивнула:

– Но иногда я настолько не одна, что непонятно, куда девать эту компанию.

– Как сейчас, – сказал он, кивнув в сторону окна.

Там стояли Истина и Нечестивец, терпеливо ожидая конца нашего разговора. Они за мной следили или просто знали, что я здесь? А хочу ли я спрашивать? Нет, если не готова услышать ответ.

– Да, как сейчас. – Я протянула ему руку: – Спасибо, что подвез.

– Спасибо, что поговорили.

Мы пожали друг другу руки, и никакой магии сейчас в этом не было. Мы оба устали, огни у нас потускнели за вымотанностью и эмоциями. Он вышел, помог нам разгрузить машину. Горящему энтузиазмом швейцару было разрешено прикоснуться к моему чемоданчику – и ни к чему больше. Две трети моего самого опасного снаряжения осталось в сейфе СВАТ, но и здесь было достаточно, чтобы я не хотела доверять его персоналу гостиницы. Дополнительные сумки взяли Истина и Нечестивец. Сержант Рокко протянул им руку. Это их удивило, хотя вряд ли он их удивление заметил. Они пожали ему руку, он пожелал спокойной ночи и сказал:

– Завтра увидимся.

– Начнем с той зоны, где он сегодня нашел всех своих жертв-вампиров.

– Ага. Вполне возможно, что там его логово.

Он сел в машину, мы направились к двери. Жаль, что мне не очень верилось, будто Витторио охотится только возле логова. Он не произвел на меня впечатления субъекта, совершающего столь очевидные ошибки.

Истина и Нечестивец молчали, пока мы не сели в лифт и не остались одни.

– У тебя усталый вид, – сказал Истина.

– Я устала.

– Ты питалась от нас обоих и уже устала, – отозвался Нечестивец. – Нам оскорбиться?

Я улыбнулась, покачала головой.

– Просто ночь выдалась напряженная. Это вас никак дурно не характеризует. Сами знаете, насколько вы хороши.

– Двусмысленный комплимент, но принимаю, – сказал Нечестивец.

– Я не напрашивался на комплимент, просто сказал, что у тебя усталый вид.

– Ну, извини, Истина, извини. Просто чертовски трудная выдалась ночь.

Они переглянулись, и взгляд этот мне не понравился.

– О чем это вы переглядываетесь?

– В номере тебя ждет Реквием, – ответил Нечестивец.

– Я так и предполагала, что у меня в номере или в соседнем будут стоять гробы.

– Он не про это, – объяснил Истина.

– Слушайте, ребята, я устала смертельно. Говорите просто.

– Он ждет, чтобы тебя кормить, – ответил Истина.

– Я же от вас обоих подпиталась… – я прищурилась на часы, – меньше шести часов тому назад. Мне ardeurпитать не надо.

– Жан-Клод дал нам инструкции, чтобы пища тебе была доступна чаще, если тебе захочется.

– Он так и сказал?

Двери открылись. Истина пояснил:

– Он волновался, что ты сорвешься, когда из пищи вокруг окажутся только полицейские.

Я представила себе такое и не могла не согласиться, что это было бы очень плохо.

– Нет у меня сейчас настроения, ребята.

– Наше дело – предупредить, Анита.

– Вы ему сказали, что уже оба меня кормили?

Они снова переглянулись.

– Ну, чего вы?

– Как только мы вошли, он и говорит: «Она от вас питалась. Только что».

– Откуда он узнал? – спросила я.

Они оба пожали плечами – как в зеркале.

– Он сказал, что чует твой запах на нашей коже.

– Он же вампир, а не вервольф!

– Анита, – сказал Нечестивец, – с нами-то какой смысл сейчас ругаться? Мы только предупредили. Но он ждет у тебя в кровати, и если ты ему дашь отлуп, не знаю, как он это воспримет.

Я прислонилась к стене между двумя дверями не наших лифтов.

– Вы чего хотите сказать? Он ревнует, что вы меня кормили?

– «Ревнует» – пожалуй, слишком сильное слово, – сказал Истина,

– Ну, что тебе каждый раз надо имя свое оправдывать, – поморщился его брат.

Истина снова пожал плечами.

– И вот как раз поэтому Жан-Клод поставил старшим над ночной сменой тебя, а не его, – отметила я.

– Потому что Реквием, бывает, хандрит, – сказал он.

Я кивнула.

– Ага. – Оттолкнулась от стены, посмотрела на часы. – До рассвета у нас час. Блин. – Тут я остановилась, потому что шла впереди. – Джентльмены, я же не знаю, в каком мы номере.

Нечестивец повел нас вперед, Истина замыкал шествие, я шла в середине. Подойдя к номеру, Нечестивец достал ключ-карту, открыл дверь и придержал ее для меня.

Номер был приятный. Просторный, на мой вкус – излишне красный и роскошный, но приятный. Дома нам не придется жаловаться на гостеприимство Макса – в этом смысле. Первая комната была настоящей гостиной, со столом на четверых и окнами на яркий Стрип. Возле двери – гроб, но только один.

– А вы где спите?

– На сегодня наши гробы в другой комнате. У тебя чуть меньше часа, приятного отдыха.

Они поставили мои сумки возле закрытой двери в спальню – и смылись.

– Трусы! – прошипела я им вслед.

Нечестивец всунул голову в дверь:

– Он мужиков не любит, и мы не любим.

– Раньше вы против публики не возражали.

– Мы и сейчас не возражаем, я по крайней мере. А вот Реквием ее не любит. Доброй ночи.

Он закрыл дверь, прихватив с собой табличку «Не беспокоить». До меня дошло, что Жан-Клод поставил его распоряжаться не только вампирами, но и мной. Если честно, то Реквием тут не единственный, кто подвержен настроениям.

Но именно такого рода вещи и передвинули для меня Реквиема вниз по пищевой цепи. Он из тех бойфрендов, с которыми чем сильнее хочешь расстаться, тем сильнее они за тебя цепляются. Поэтому, в частности, мне хочется вернуться в собственный дом, а их почти всех оставить где-нибудь в другом месте.

Сейчас я только и хотела, что поспать немного, пока не надо вставать и снова идти на охоту за Витторио.

Дверь спальни открылась – как раз чтобы показать контур его тела, пальцы, руку, водопад длинных и густых темных волос. В полумраке номера эти волосы до талии, подсвеченные сзади, казались черными, и трудно было понять, где кончается халат и где начинаются волосы. Кожа на груди, на шее, на лице была бледна как первые лучи рассвета – холодная, снежная красота. Ван-Дейковская бородка и черные усы, темнее волос. Они обрамляли рот, как можно обрамить картину, и глаза в них тонули.

Я позволила себе поднять взгляд выше, потому что это как раз моя настоящая слабость: для меня все решают глаза. Пара красивых глаз и в этот раз на меня подействовала – как всегда. Синие и зеленые, как воды Карибского моря под солнцем, из тех потрясающих оттенков синего, которые я видала лишь под контактными линзами – а у него натуральный цвет. У Белль Морт слабость к мужчинам с голубыми глазами, и она пыталась им завладеть, как Ашером и Жан-Клодом. Тогда у нее были бы самые темные в мире синие глаза, самые светлые и самые близкие к зеленым, но все равно еще синие. Реквием удрал из Европы, чтобы не стать ее движимым имуществом.

Минуту назад я хотела сказать: «Я весь день гонялась за серийными убийцами, лапа, может, пропустим сегодня?» А сейчас я только и могла, что стоять и любоваться этим шедевром.

Бросив сумки, я пошла к нему, подсунула руки под полуоткрытые полы халата, провела руками по этой идеальной глади. Приложилась губами к груди, поцеловала – и была вознаграждена звуком вырвавшегося из легких воздуха.

– Ты сердилась, когда я вошел.

Я подняла глаза на эту шестифутовую фигуру, держа руки у Реквиема на груди. Все-таки чтобы сразу падать ему в объятия, на мне слишком много было оружия.

– А потом я увидела тебя, как ты тут стоишь, и сообразила, что ты всю ночь тревожился. Ты думал, где я и что со мной, а я не позвонила. Сидел и думал, что придет рассвет, и ты можешь не успеть узнать, вообще цела ли я.

Он молча кивнул.

– Из меня плохой муж, Реквием, это все знают.

Его ладони нашли мои плечи, погладили меня по рукам вниз, и он сказал:

 
…горькую слагая песню
о бедной судьбине,
о себе поведаю
сколькие были
скорби смолоду,
прежние и новые,
а сегодня хуже:
ни дня без новой скорби
без беды свежей.
 

– Не знаю этого стиха, но звучит печально.

Он слегка улыбнулся:

– Очень старая песнь. Называется «Сетования жены», оригинал на англо-саксонском.

Я покачала головой:

– Мне хочется извиниться, а я не знаю почему. Ты всегда вызываешь у меня чувство, будто я делаю что-то нехорошее, и меня это уже утомило.

Он убрал руки:

– А сейчас я вызвал у тебя злость.

Я кивнула, двинулась мимо него в спальню. Когда мужчина смотрит на тебя такими собачьими глазами, никакая красота уже не поможет. Я просто не знала, как с ним быть.

Стоя спиной к нему, я сняла жилет, оружие, все снаряжение сегодняшнего дня. Целая куча образовалась с моей стороны кровати. Той, на которой я сплю, когда кровать только для меня и одного мужчины. Последнее время так случается нечасто. Я не против лежать в середине, видит Бог, но иногда их просто слишком много, и в эту ночь, похоже, будет то же ощущение, будто их слишком много.

Я услышала шорох халата по кровати: шелк очень характерно шуршит. Он был за мной, я почувствовала, как он ко мне тянется.

– Не надо.

Он застыл у меня за спиной.

– Я знаю, что ты не любишь меня, звезда моя вечерняя.

– Слишком много в моей жизни мужчин, которых я люблю, Реквием. Ну почему мы не можем быть просто любовниками? Зачем тебе постоянно напоминать, что ты меня любишь, а я тебя нет? Твоя несчастная любовь давит на меня постоянным грузом, а я здесь не виновата. Я любви никогда не предлагала и не обещала.

– Я буду служить моей леди любым образом, которым она захочет, ибо нет у меня гордости там, где есть она.

– Даже и знать не хочу, что ты цитируешь. Просто уйди.

– Посмотри на меня и вели мне уйти – я уйду.

Я упрямо замотала головой:

– Не буду смотреть. Тогда я не скажу. Ты красив, ты великолепен в постели. Но к тому же ты жуткий геморрой, а я устала, Реквием. Устала как собака.

– Я даже не спросил тебя, как прошла ночь. Думал только о своих чувствах и своей потребности. Я не настоящий любовник, я думаю только о себе.

– Мне сказали, что ты сюда прибыл кормить ardeur.

– Мы оба знаем, что это ложь, – сказал он тихо и рядом. – Я здесь, потому что мне сердце разрывает, что ты спала с Нечестивой Истиной.

Я хотела ответить злой репликой – он прервал меня:

– Не надо. Я не могу не чувствовать того, что чувствую, звезда моя вечерняя. Я просил Жан-Клода найти мне другой город, где я мог бы быть у мастера вторым, а не далеким третьим.

Я обернулась к нему, всмотрелась в лицо:

– Ты говоришь правду.

– Да, – улыбнулся он устало.

Я тогда обняла его, сплелась с ним как с кем-то, с кем уже счет потерян, сколько раз были вместе, когда тела друг друга знакомы на ощупь, когда знаешь музыку этого дыхания, если воздух пахнет сексом. Я обняла его, прижала к себе, и поняла, что стану по нему скучать. Но еще я знала, что он прав.

Он погладил меня по волосам:

– Что тебе будет меня не хватать – это утешает.

Я подняла голову, встретить эти синие глаза с чуть зеленоватым ободком вокруг зрачков.

– Ты знаешь, что я считаю тебя красавцем и потрясающим любовником.

Он кивнул и снова улыбнулся той грустной улыбкой.

– Но все твои мужчины красивы, и все они хороши в постели. Я хочу уехать куда-нибудь, где у меня будет шанс блистать. Шанс найти женщину, которая будет любить меня, Анита, и только меня. Ты никогда не будешь любить только меня.

– Вот не уверена, что я когда-нибудь буду любить кого-нибудь «только».

Он улыбнулся чуть шире:

– Немножко приятно знать, что и Жан-Клод не до конца тобой доволен. Придумать не могу, кто мог бы против него устоять.

Я нахмурилась:

– Я вообще-то не пыталась устоять.

– Ты его любовница, ты его слуга, но ты ему не принадлежишь.

Я хотела шагнуть назад, он удержал меня, прижимая к себе.

– Он почти то же самое сказал мне по телефону. Это тебя я должна благодарить за тот разговор?

– Я ему сказал, почему я должен уехать, и он согласился. Вот почему я в Лас-Вегасе: посмотреть, не захочется ли мне здесь обосноваться.

– Я не думаю, что этот город то, что тебе нужно.

– Нет, но для начала вполне годится. Я посмотрю их шоу, буду танцевать сам, и женщины сочтут меня красивым, и захотят меня, и я в конце концов захочу их.

– Меня просто мало, Реквием, чтобы крутить роман с вами со всеми. Сексом заниматься я с таким количеством мужчин могу, но быть для каждого прекрасной дамой одной женщине просто невозможно.

Он кивнул:

– Я знаю. А теперь поцелуй меня, поцелуй так, будто ты всерьез. Поцелуй так, будто без меня тоскуешь. Поцелуй меня, торопясь перед рассветом, потому что когда ты кончишь охоту на своего убийцу, я с тобой обратно не вернусь. Если мне не понравится Вегас, то ищет себе заместителя мастер Филадельфии, а она хотела бы мужчину из линии Белль, если получится.

Я посмотрела ему в лицо и поняла, что это всерьез. И он не шутит. Я привстала на цыпочки, он наклонился, и я стала целовать его в губы, сперва нежно, как касаются хрупкой статуэтки, боясь поцарапать, а потом позволила себе, рукам, рту целовать его так, как он этого хотел. Целовать, как целуют того, чьи руки, чьи соприкасающиеся губы, чье поднимающееся тело как хлеб и вода для тебя. Я не могла отдать ему сердце, но могла отдать все, что могу, и это не была ложь. Я люблю его тело, люблю выпадающие из него грустные стихи, просто его самого не получается любить. Видит Бог, я пытаюсь любить их всех, но сердце до такого размера не растягивается.

Он отодвинулся первый, смеясь, глаза светились вниманием.

– Слишком близко к рассвету, чтобы я мог оправдать такой поцелуй. Я знаю, что ты не разрешаешь даже нашему мастеру спать в твоей постели, когда он умирает на день, так что я иду к себе в ящик. И пришлю тебе партнеров потеплее, чтобы ты не была одна и чтобы по пробуждению у тебя была пища.

– Реквием… – начала я, но он положил палец мне на губы.

– Она идет во всей красе

Светла, как ночь ее страны.

Вся глубь небес и звезды все

В ее очах заключены.

Не знаю почему, но первая тяжелая и горячая слеза скатилась у меня по лицу. Он отнял пальцы от моих губ, стал ловить слезы. Целовал меня, снимая их с лица.

– То, что ты плачешь от моего ухода, очень много значит.

И он вышел, аккуратно притворив за собой дверь.

Я пошла в ванную и стала готовиться ко сну. Смыла слезы. Даже непонятно было, плачу я или нет, – просто я устала. Потом услышала шум, выключила воду и услышала Криспина:

– Анита, это мы!

У меня была секунда задуматься, кто это «мы», потому что Криспин никого не знал из других оборотней, прибывших из Сент-Луиса, или знал недостаточно. Я выяснила, что гетеросексуальные мужчины очень переборчивы по отношению к тому, кого брать с собой в кровать – в смысле, парней. Надо бы выглянуть и посмотреть, но я очень устала. Когда я тут закончу, Криспин и кто там с ним никуда не денутся.

Я вышла из ванной, одетая в снятый с двери халат, закрывавший меня с плеч до пяток. Двое мужчин у меня в кровати были прикрыты только простыней до талии. Двое голых мужчин у меня в кровати, оба ничего себе. Беда в том, что одного из них я никогда не видела голым.