Текст книги "Обнаженная натура"

Автор книги: Лорел Кей Гамильтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 36 страниц)

Глава сорок восьмая

– Анита, сними жилет. Надо посмотреть, не прижать ли рану.

Будь мы здесь вдвоем с Эдуардом, не было бы проблем, но рядом со мной навис темной глыбой Олаф. Я покосилась на его лицо – и ничего не было в этом лице, что вызвало бы у меня желание при нем раздеться.

– Перестань быть девчонкой, – сказал Эдуард. – Снимай жилет.

– Ты несправедлив, – возмутилась я.

– Да, я понимаю, почему ты не хочешь, но умереть от потери крови только потому, что ты не хочешь показываться Олафу окровавленной и полуголой, было бы глупо.

Ну, в такой формулировке…

– Ладно, – сказала я, вложив в это слово столько злости, сколько туда влезло.

Помогла Эдуарду снять с меня кобуры и оружие. Отдала их Эдуарду, как было и при входе в дом Вивианы, потому что кому же еще могла я все это доверить? Но тогда у Эдуарда руки оказались заняты, и Олафу пришлось меня расстегивать. Я думала, он будет зависать над каждым движением, как в морге, но он был до странности деловит – просто расстегнул липучки на боках и снял с меня жилет. На голубизне футболки виднелись красные мазки на уровне живота, где просочилась кровь. Плохо.

Вдруг у Олафа в руке оказался нож.

– Нет! – крикнула я. – Не надо срезать футболку!

Я стала вытаскивать ее из штанов. Признаю, что напряглась, готова была к тому, что она застрянет, что будет больно ранам. Да, срезать было бы практичнее, и все равно футболка пропала, но вид этого человека, наклонившегося надо мной с большим зазубренным ножом в руке… ни за что на свете не дам я ему предлога поднести нож к моей коже.

Наверное, я как-то невольно застонала от боли, потому что Эдуард, положив на пол мое оружие, достал собственный нож.

– Нам нужно посмотреть, Анита.

Я хотела возразить, но он оттянул футболку и уже резал. Я могла бы его остановить, но он был прав, а Эдуарда я не боюсь. Лезвием настолько острым, что оставался прямой, почти хирургический разрез, он вскрыл футболку посередине до самого воротника. Я могла бы возразить, что теперь я и вправду полуголая, но увидела собственный живот, и тот факт, что мой лифчик оказался на всеобщем обозрении, потерял актуальность.

– Блин! – выругалась я.

На животе остались кровавые следы когтей. У меня выступила кровь, когда я бывала близка к превращению, но только из-под ногтей. Такого, как сейчас, никогда не было.

Пальцы Олафа повисли над раной с рваными краями. Я хотела уже сказать: «Не трогай», как он сказал сам:

– Неправильные края у раны.

– Они изнутри наружу, а не наоборот, – ответил Эдуард.

Я посмотрела вниз, на раны, но угол оказался неудобным – или вообще трудно рассматривать собственное вскрытое тело и анализировать раны. Я постаралась мыслить позитивно:

– Хотя бы не так плохо, как предыдущая рана в живот.

– Верно, – согласился Эдуард.

– Да, на этот раз внутренности не висят наружу, – сказал Олаф, и сказал так спокойно, будто это и тогда не имело знамения, и сейчас не имеет. Ну, что с социопата возьмешь?

Он положил большие пальцы поверх ран. Рука его едва заметно содрогнулась, и ему пришлось поднять ее, чтобы согнуть. Потом он снова положил руку на раны и повел вдоль них.

– Похоже, будто что-то вырывалось оттуда наружу, а не полоснуло издали.

Он расправил над ранами ладонь. Я начала было возражать, но сообразила, что его рука полностью накрывает рану – миниатюрная звериная лапа, если можно так назвать. Такая же миниатюрная, как та, что оставила следы на жертвах.

– Тот же размер, – сказал он и положил руку на раны.

Остро и резко ударила боль, и я знаю, что тихо застонала, потому что одновременно произошли две вещи: Эдуард сказал. «Олаф», – и в этом слове слышалось предупреждение, а сам Олаф испустил вздох, никак не гармонирующий с ранами и кровью. Ну, это если ты не серийный убийца.

– Прекрати меня трогать, – сказала я, подчеркивая каждое слово так твердо и отчетливо, как никогда в жизни. Не знаю почему, но впервые это его поведение меня не напугало, а только разозлило. Будем считать, что это была злость.

Он убрал руку и посмотрел на меня глазами-пещерами. Что бы ни увидел он у меня на лице, это его не обрадовало, потому что он сказал:

– Ты не боишься.

– Тебя – да, ты прав. Только что какая-то дрянь пыталась разорвать меня, чтобы выбраться – извини, но на шкале страхов мое внимание перешло на это. А теперь перестань дрочить на мою боль и помоги мне, черт возьми.

Он снял кожаную куртку, сложил ее и приложил мне к животу.

– Будет больно, но если приложить к ранам давление, ты не будешь терять столько крови.

– Давай, – сказала я.

Он надавил, и было больно, но иногда надо вытерпеть боль сейчас, чтобы не было намного больнее потом. Наверное, я попискивала, потому что Эдуард спросил:

– Он тебе делает больно?

– Не больше, чем нужно, – ответила я, гордясь, что голос прозвучал почти ровно. Пусть слышат, как разговаривает железная охотница на вампиров: ни здоровенный серийный убийца ее не смутит, ни таящиеся в ней самой звери. Блин!

– Виктор! – окликнула я.

Он повернулся на сиденье, посмотрел на меня. Очки, наверное, он оставил на тротуаре, потому что я смотрела в светло-голубые глаза его тигра. Нет, его самого. Потому что тиграми-оборотнями, такими как Виктор, рождаются, а не становятся.

– Да, маленькая королева?

– Во-первых, прекрати меня так называть. Во-вторых: эти следы когтей на мне – такой была бы по размеру моя тигрица, если бы выбралась наружу?

Он задумался на пару секунд. Бернардо вынужден был спросить:

– Повернул, куда ты сказал. Дальше куда?

Он снова сказал, куда ехать, потом повернулся ко мне.

– Ты какой-то… совсем особый случай. Но я думаю, что да. Именно такого размера была бы ты.

– Блин, – повторила я.

– У Мартина Мендеса руки были больше, чем у Аниты, даже в человеческом виде, – заметил Эдуард.

– Наш убийца – женщина, – сказала я.

– Нет, есть мужчины с такими же маленькими руками, как у тебя, – возразил Олаф.

– У кого-нибудь из ваших мужчин-тигров есть такие маленькие руки? – спросила я, подняв руку, чтобы Виктору было, с чем сравнить. Он протянул руку между сиденьями, приложил свою ладонь к моей.

– Только Пола Чу.

– Стоп, – сказал Бернардо. – Если Бендес не тот тигр, которого мы ищем, зачем он напал на полицейских?

– Хороший вопрос, – оценил Эдуард.

Ответ дал нам Виктор:

– Он был разведен с женой, которая обвинила его в побоях. Его нельзя назвать большой ценностью для нашей общины. Если бы обвинения были доказаны, он получил бы или пожизненное, или…

– Ордер на ликвидацию, – договорил за него Бернардо.

– Да. В других штатах могли бы предложить постоянное место в одном из правительственных заведений для оборотней, но в Неваде, как в большинстве западных штатов, действует закон об опасных животных. В этой части страны три нарушения означают для нас смерть. Как правило.

– Не лишним было бы для нас это знать с самого начала, – сказал Эдуард таким тоном, будто он не в восторге от старины Виктора.

Бернардо чуть резковато прошел поворот, и Олафу пришлось сохранять равновесие. При этом он сильнее меня прижал, я очень постаралась скрыть стон боли. Олаф уперся длинной ногой, чтобы не съехать с места

– Боль была случайной, – сказал он.

До сих пор мне удавалось его игнорировать – учитывая его шесть футов шесть дюймов и то, что он надо мной нависал, втискивая кожаную куртку мне в раны, это было свидетельство либо шока, либо моей невероятной воли. Я думаю, все же дело было в шоке. Но сейчас я подняла на него глаза и его увидела. Увидела мерцание в самой глубине его запавших глаз. Увидела, как он на меня смотрит. Увидела, как он старается не показать на лице, что чувствует, но зря старается.

Он повернулся так, чтобы только мне было видно его лицо. Глядел на меня, большие руки вдавливали в меня кожаную куртку, губы приоткрылись, глаза обессмыслились. И сбоку на шее густо и тяжело билась жилка.

Я попыталась подумать, что сказать или сделать такого, что не ухудшит ситуацию, и решила сосредоточиться на работе.

– Мы бы все равно проверили, что за ним числится, – сказала я, глядя на Виктора, потому что на Олафа больше не могла смотреть. Хотелось, чтобы он отодвинулся, перестал ко мне прикасаться, но страх или даже отвращение – от этого ему было бы только приятно. Непонятно, какая реакция снизит ему удовольствие, разве что не обращать на него внимания.

– Но маршал Форрестер прав. Я должен был это сообщить.

– Следы когтей доказывают, что это кто-то другой. Скорее всего Пола Чу.

– Но мы не можем объяснить это полиции, не рассказывая о твоих ранах, – сказал Эдуард. – А тогда у тебя могут отобрать значок. Нам в нашем противоестественном отделе дают больше слабины, но если решат, что ты и вправду оборотень, тебя вышибут.

– Я знаю.

– Итак, – сказал Бернардо, – мы знаем нечто, что нужно знать им, но мы не сообщаем эту информацию.

– А если сообщим, нас поймут и нам поверят? – спросила я.

Все замолчали. Наконец Эдуард сказал:

– Санчес мог бы, остальные – не знаю. Если Анита лишится значка, то пусть хотя бы копы серьезно отнесутся к причине, а не отметут с порога.

– Они своего преступника уже определили, – сказал Бернардо. – И не захотят верить, что убили не того.

– Но если это Пола, то от нее мы могли бы узнать, где дневное логово, – напомнила я.

Олаф удивил почти всех нас, сказав:

– Тед, можешь перехватить у меня?

Эдуард не стал спорить – просто встал на колени, чтобы прижать раны. Но сделал большие глаза, будто хотел спросить: Что за черт? Я согласилась. Олаф, по своей воле упускающий возможность трогать мои кровавые раны, причиняя боль. В чем тут дело?

Олаф смотрел на свои руки – они были в крови.

– Анита, ты помнишь, как ты не могла работать в морге, когда я был рядом?

– Да.

Он облизал губы, закрыл глаза, и не стал сдерживаться, когда его пробрало дрожью с головы до сапог, до самых их кончиков. Открыв глаза, он выдохнул – прерывисто.

– Я тоже не могу работать, когда вот так тебя касаюсь. Ни о чем не могу думать, кроме тебя, крови и ран.

Он снова закрыл глаза, и я решила, что он считает про себя или как-то по-иному восстанавливает самообладание.

Все мы на него смотрели – кроме Бернардо, который вел машину.

– Вот сюда? – спросил он Виктора, и Виктор кивнул.

– Да.

Олаф открыл глаза:

– Кто-нибудь из нас должен вернуться и присмотреть за этой женщиной, Полой Чу.

– Верно, – ответили мы с Эдуардом в один голос.

– Можем вернуться мы с Бернардо, – предложил он.

– Спасибо, что вызвался, Отто.

– Всегда пожалуйста, – ответил Олаф так, будто не уловил сарказма.

Мы находились в каком-то месте, менее шикарном, чем Стрип, но помимо этого я мало что могла сказать, полулежа на сиденье.

Бернардо и Виктор вышли, Бернардо открыл дверь за спиной Эдуарда. Я попыталась сдвинуться вбок, но боль меня схватила будто жесткой рукой и остановила на месте.

– Дай я, Анита, – сказал Эдуард и начал меня вынимать из машины как можно бережней.

– За нами наблюдают, – сообщил Виктор, всматриваясь вдаль. – Может быть, снимают.

– Зачем было тогда сюда нас везти? – спросил Эдуард.

– Сюда было ближе, и вы вполне законно можете сказать, что вам надо было допросить товарок Полы Чу по работе. Но нужно, если это возможно, чтобы Анита шла самостоятельно.

– Идти можешь? – спросил Эдуард.

– Далеко?

– Десять ярдов.

Вот так, он уже знал расстояние до двери. Я бы никогда не смогла оценить так точно.

– Дай я повисну у кого-нибудь на руке, как девушке положено, и тогда я смогу.

Я выпрямилась, и кожаная куртка упала на пол. Олаф потянулся через сиденье и поднял ее, а Эдуард предложил мне руку и стал мне помогать выйти самостоятельно.

Олаф протянул руку и помог мне поправить футболку на ранах. Смесь синего и красного превратила футболку в пурпурную. Подол мы затолкали мне в штаны, чтобы скрыть разрез.

Я встала, хотя держалась за руку Эдуарда так, как никогда не держалась ни за одного из мужчин своей жизни. Даже стоять было больно, и я чувствовала, как текут по животу струйки крови. Плохо. И если стоять больно, то идти будет еще больнее.

Лучше не придумаешь.

Эдуард заткнул часть моего оружия за пояс и в карманы, но еще много осталось лежать на полу вместе с моим жилетом.

– Оружие, – сказала я чуть придушенным голосом.

– Оставь здесь, – посоветовал Виктор.

– Нет.

Олаф просто начал собирать оружие и затыкать за пояс то, что помещалось. Эдуард уже добавил к своей ноше мой рюкзак. И поднял кожаную куртку.

– Руки спрятать, – сказал он.

Я сообразила, что у него руки в моей крови. Видела ее пару секунд назад, но от ее вида, от стояния здесь на солнце пустыня поплыла вокруг.

– Внутрь, – сказала я. – Надо уйти побыстрее внутрь.

Эдуард не стал задавать вопросов, просто помог мне повернуться. При этом что-то болезненно натянулось в животе, угрожающе заворчало внутри. Я только молилась, чтобы меня не вывернуло, пока снаружи у меня живот распорот – это было бы очень больно, Неглубоко дыша через рот горячим недвижным воздухом, я сосредоточилась на каждом шаге. На том, чтобы двигаться как можно естественнее для наблюдающих камер, и не слишком быстро, чтобы не разорвать раны сильнее. Не могу припомнить, когда еще я ходила так тщательно. И так сосредоточилась, что даже не заметила здания, пока Виктор не открыл перед нами дверь. Тут я подняла голову, увидела вывеску «Триксиз»: неоновая полуголая женщина сидела на большом стакане «мартини». Вывески было бы достаточно, но хозяева сочли нужным добавить еще неона в окно у двери, где было написано просто: «Девушки, девушки, девушки – голые девушки круглые сутки!»

Я глянула на Виктора, проходя мимо, а он шепнул:

– Здесь есть врач, который тебя ждет, и здесь работает Пола Чу. Наверняка найдется зацепка, которую ты сможешь скормить полиции, чтобы Полу не отпустили. И так, чтобы не выдать свой секрет.

С этой логикой я не могла спорить, и манил прохладный воздух изнутри. Сейчас мне хотелось только лечь и оказаться под кондиционером, а где – не важно. Сглатывая слюну, борясь с тошнотой, я дала Эдуарду себя ввести в сумеречную прохладу «Триксиз», все голые, все круглые как сутки.

Зато в аду хотя бы прохладно.

Глава сорок девятая

И была там музыка – громкая, но не так чтобы уши лопались, как включают иногда в клубах. Она звучала устало – или это я так ее восприняла. Глаза привыкли к полумраку, и я увидела столики, расставленные в неожиданно большом зале. Кроме главной сцены были и небольшие столы-сцены, обставленные креслами вокруг. Еще не было семи вечера, но в затемненном зале уже сидели мужчины, а женщины ползали-бродили вокруг по столам-сценам, голые, как обещала вывеска. Я отвела глаза, потому что есть вещи, которые только гинекологу или любовнику можно показывать.

Главная сцена была пуста, но вместительна. Имелась небольшая дорожка и круглая зона с сиденьями. Никогда не видела такой сцены ни в одном стрип-клубе, разве что в одном старом фильме.

Виктор повел нас между столов, и мы пошли, потому что если бы меня понесли на глазах клиентов, это не способствовало бы нашей легенде.

Эдуард не пытался меня подбадривать: он только уверенно и твердо держал руку, за которую я цеплялась двумя руками, и медленно шел. Олаф и Бернардо шли за нами. Виктор остановился у небольшой дверцы сбоку от главной сцены, и я еще долго до него добиралась. Боль уже перестала быть просто болью и переходила в головокружение. Перед глазами поплыли пятна, и это было нехорошо. Сколько я уже потеряла крови и сколько теряю сейчас?

Мир сузился до мысли о том, что надо переставлять ноги. Боль в животе стала далекой, зрение поплыло, вокруг заклубились темные полосы. Изо всех сил вцепившись в руку Эдуарда, я верила, что он меня убережет и я ни во что не врежусь.

Голос Эдуарда:

– Анита, все, мы пришли, дальше можно не идти.

Ему пришлось взять меня за плечо и повернуть к себе. Я уставилась на него, видела, но не понимала, почему здесь стало светлее.

Чья-то рука коснулась моего лба.

– У нее кожа холодная на ощупь, – сказал Олаф.

Эдуард подхватил меня на руки, и это тоже было больно, да так, что я вскрикнула, и мир завертелся яркими полосами. Я изо всех сил давила в себе тошноту, чтобы не вырвало, и это помогло мне вытерпеть боль. Потом мы оказались в комнате, где снова было полутемно, но не так, как в клубе. Меня положили на стол под лампой. Подо мной ощущалась какая-то материя, под ней – потрескивание пластика.

Кто-то возился у меня возле левой руки – незнакомый мужчина. Я сказала:

– Эдуард!

– Я здесь, – ответил он, вставая рядом со мной.

Голос Виктора:

– Это наш врач. Он на самом деле врач, и много нашего народу залатал. Зашивает так хорошо, что шрамов не остается.

– Сейчас немножко будет колоться, – предупредил доктор, вставил внутривенную иголку и начал что-то капать. Я была еще в шоке, и только помню темные волосы и темную кожу – внешность более экзотическая, чем у Бернардо или у меня. А остальное все как в тумане.

– Сколько она крови потеряла? – спросил он.

– В машине казалось, будто не очень много, – ответил Эдуард.

Какое-то движение началось около меня, я попыталась посмотреть – но Эдуард взял мое лицо в ладони.

– На меня смотри, Анита.

Так отец отвлекает ребенка, чтобы не смотрел, что делает большой страшный доктор.

– Ой, – сказала я. – Плохо дело.

Он улыбнулся:

– Тебе неинтересно? Могу позвать Бернардо, будешь смотреть на него. Он посимпатичнее.

– Ты меня дразнишь и зубы заговариваешь. Блин горелый, что он будет делать?

– Он тебе не дает обезболивающих – из-за потери крови и шока. Будь мы в оборудованной больнице, он бы рискнул, но так – не хочет.

Я проглотила слюну сухим ртом, и на этот раз не от тошноты, а от страха.

– Четыре пореза от когтей.

– Да.

Я закрыла глаза и постаралась замедлить пульс, борясь с порывом вскочить со стола и бежать со всех ног.

– Не хочу я этого.

– Я знаю, – ответил он, но держал руки у меня на лице. Не то чтобы держал меня, но обратил мой взгляд к себе,

Откуда-то справа заговорил Олаф:

– У Аниты заживали раны похуже этих. В Сент-Луисе швы не понадобились.

– Тогда раны очень быстро заживали, потому и не надо было, – ответил Эдуард.

– Почему она сейчас так не может?

Я тогда получила питание от лебединого короля, а через него – от каждого лебедя-оборотня Америки. Потрясающий был прилив силы. Достаточный, чтобы спасти мне жизнь, а заодно и Ричарду с Жан-Клодом. Мы все тогда были жутко изранены. Энергии я получила столько, что в следующий раз куда худшие раны зажили, не оставив шрамов – почти как у настоящего ликантропа. Но объяснять это при чужих мне не хотелось, и потому я сказала:

– Энергии сейчас у меня нет.

– Ей нужно питание в больших количествах, – пояснил Эдуард.

– А, – сказал Олаф. – Лебеди.

– Вы про ardeur? – спросил Виктор.

– Ага, – сказала я.

– А насколько большая доза питания нужна? – спросил он

– Перед тем, как получить рану, она была сыта. Не думаю, что в этом состоянии секс доставит удовольствие.

Я от всей души согласилась.

Чьи-то руки задрали на мне футболку, открыв раны.

Я попыталась посмотреть, спросила:

– Что там? Что он делает?

Голос доктора:

– Я просто чищу рану, о’кей?

– Не о’кей, но ладно.

– Анита, ты просто смотри на меня.

Светло-синие глаза Эдуарда смотрели на меня сверху вниз. Я никогда не видела его лицо в таком ракурсе, но сейчас в нем было сочувствие – чего я от Эдуарда увидеть не ожидала.

Те же руки стали чистить рану чем-то холодным и колючим.

– Блин, – выругалась я.

– Мне было сказано, что не должно остаться шрамов. Если она будет так дергаться, я не могу этого обещать.

– Кто тебя заставил это обещать? – спросил Виктор.

– Вы сами знаете, – ответил он, и в его голосе было достаточно страха, чтобы я его уловила.

Эдуард чуть сильнее прижал мое лицо ладонями:

– Анита, надо лежать тихо.

– Я знаю.

– Ты можешь? – спросил он.

– Кто? – еще раз спросил Виктор у врача.

– Вивиана.

– Надо спешить, – сказал Виктор, – моя мать в курсе. Кто-то ей сказал. Я бы не хотел, чтобы Анита была здесь, когда она приедет.

– Лежи тихо, – сказал Эдуард.

Врач взял чуть слишком глубоко, и я снова дернулась, пальцы сжались в кулаки.

– Не могу не шевелиться, – признала я.

– Бернардо, Олаф! – позвал он.

– Блин.

Я не хотела, чтобы меня держали, но… даже сопротивляться не стала бы. Не смогла бы.

Забавно, как никто не стал спорить с заявлением, что не надо нам здесь быть, когда появится Вивиана. Она едва но подчинила меня своей власти, когда я была здорова, сейчас, раненая и ослабевшая… не знаю, смогла бы я ее не впустить себе в голову.

Бернардо взял меня за правую руку и прижал к столу в двух местах. Виктор взял другую, в которой была игла капельницы. И когда я почувствовала руки у себя на бедрах, по одной на каждом, я знала, чьи они. Олаф.

– Вот блин!

– Анита, ты на меня смотри и со мной говори.

– Сам говори.

Я почувствовала руки у себя на животе.

– Что вы там делаете?

Самой было противно, какой у меня оказался испуганный высокий голос.

– Начинаю шить. Заранее прошу прощения, что будет больно.

И я ощутила укол первого прохода иглы, но это должен был быть не последний. Чтобы не было шрамов, использовали более тонкую иглу и более тонкую нить. Получается дольше, и больше нужно швов. Вот не уверена, что моя суетность стоит таких жертв.

Эдуард отвлекал меня разговором, пока остальные старались удержать неподвижно. Он рассказывал про Донну и детей. Шептал о той работе в Южной Америке, куда я с ним не ездила, рассказывал, как пришлось убивать тварей, которых я только в книжке видела. Он столько сообщал личных подробностей, сколько никогда в жизни я от него не слышала. Пока я готова лежать тихо, он мне будет шептать свои тайны.

Я ждала, чтобы боль притупилась, но бывает такая боль, которая не притупляется. Эта вот была острой и тошнотворной, и ощущение стягиваемых разрезов кожи было таким, что мой желудок не выдерживал.

– Стошнит сейчас, – сумела я сказать.

– Сейчас ее стошнит, – повторил Эдуард, и державшие меня руки убрались. Я слишком быстро попыталась перевернуться набок и отдала всю еду, которую сумела удержать на месте убийства. Вегас действительно оказывался для меня городом развлечений.

Свежая боль в животе прорезалась иногда и в середине рвоты. Доктор вытер мне рот, потом снова положил на спину.

– Она вытянула несколько швов.

– Простите, – сумела я сказать.

Голос у врача стал сердитый:

– Мне надо, чтобы ее держали. Она все равно дергается, и если у нее будет рвота от боли, швы могут не выдержать.

– Что мы должны делать? – спросил Виктор.

А я была счастлива, что он сейчас меня не зашивает. Пусть говорят хоть целую вечность, лишь бы снова не начали. Я поняла, что тут не только боль, а еще и ощущение.

– Держите ее, – велел доктор.

Растворы в капельнице помогли прояснить мысли и зрение, и я теперь его четко видела. Он был афроамериканец, стриженый почти наголо, среднего сложения, с маленькими уверенными руками. На нем был зеленый хирургический халат поверх одежды и латексные перчатки.

Эдуард убрал руки от моего лица, чтобы прижать плечи к столу. Виктор взял ноги, предоставляя Олафу руку, которую до того держал. Когда гигант начал возражать, Виктор ответил:

– Я оборотень. И ни один человек, как бы ни был силен, со мной не сравнится.

Олафу это не понравилось, но он взял меня за руку выше локтя, а Виктор залез на стол – прижать нижнюю часть тела. Он был силен. Все они сильны, но я тоже, благодаря вампирским меткам Жан-Клода.

Эдуард надавил как следует, прижимая мне плечи, но я не смогла не дернуться, когда игла снова пошла через кожу.

– Кричи, – сказал Эдуард.

– Что?

– Кричи, Анита. Боль надо выпустить так или этак. Если будешь кричать, может быть, сумеешь не шевелиться.

– Если начну орать, я не смогу прекратить.

– Мы никому не расскажем, – сказал Бернардо поверх руки, которую прижимал к столу почти отчаянно.

Игла воткнулась в кожу, потянула. Я открыла рот и завопила. Весь свой страх, все желание драться или бежать вложила я в этот крик. Орала со всей скоростью, с которой успевала втягивать в себя воздух. Орала, рыдала, ругалась, но перестала дергаться.

Когда врач закончил шить, меня трясло в испарине, тошнило, глаза не видели, саднило горло, но дело было сделано.

Опустевший пакет прозрачной жидкости врач заменил на новый.

– Она опять в шоке, мне это не нравится.

Кто-то принес одеяло, меня накрыли. Я сумела сказать хрипло, сама не узнавая своего голоса:

– Надо уходить. Сюда придет Виви, да и за Полой Чу надо присмотреть.

– Вы никуда не пойдете, пока еще один пакет раствора не прокапаем, – отрезал доктор.

Эдуард снова держал мне голову, поглаживая край волос, где прилип к лицу мокрый локон.

– Он прав. В таком виде ты никуда ехать не можешь.

– Мы поедем и проследим, чтобы Пола Чу не ушла, – сказал Олаф.

– Да, – подтвердил Бернардо. – Это мы можем.

Они уехали, а мне принесли еще одеяло, потому что зубы начали стучать. Эдуард снова прикоснулся к моему лицу.

– Отдыхай, я тут буду.

Я не собиралась спать, но как только меня перестало трясти, трудно стало держать глаза открытыми. Сюда ехала Вивиана, но тут мне ни черта не сделать, и я это понимала, а потому погрузилась в сон, давая телу начать заживление. Последнее, что я видела, – как Эдуард подтягивает стул, чтобы оказаться рядом со мной и при этом видеть все двери. Я не могла не улыбнуться и ушла в теплоту одеял и усталость тела.